Предисловие

Посвящается памяти профессора Н.И. Ищук-Фадеевой (31.10.1950—21.06.2014)

Многовековая история мировой литературы являет собой множество влияний авторов и литературных направлений друг на друга. Без этого развитие литературы представляется невозможным, так же как невозможным является существование литературы без восприятия читателем. Коммуникация «автор — читатель» — смыслообразующий фактор существования данной разновидности искусства. Со временем эта разновидность коммуникации стала существовать и в реальности художественной, что дало новый толчок к развитию литературы.

Подобных стимулов к развитию было немало, каждый является результатом творческих усилий той или иной Личности, единственно способной двигать искусство вперёд.

Появление на свет пьес Уильяма Шекспира перевернуло всеобщее представление о драматургии. Данное событие представляет собой веху в истории искусства и содержит в себе предпосылки к дальнейшему развитию мировой литературы, особенно заметные при внимательном изучении.

Так, в трагедии «Гамлет» (1603) Шекспир выводит, помимо действующих лиц, одно не действующее, но не менее важное как для пьесы, так и для литературы. В первой сцене пятого акта могильщик находит в земле череп, некогда принадлежавший королевскому шуту Йорику. Гамлет вспоминает о нём:

Увы, бедный Йорик! я знал его, Горацио; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик; он тысячу раз носил меня на спине; а теперь — как отвратительно мне это себе представить! у меня к горлу подступает при одной мысли.

Здесь были эти губы, которые я целовал сам не знаю сколько раз. — Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои песни? Твои вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? Ничего не осталось, чтобы подтрунить над собственной ужимкой? Совсем отвисла челюсть? Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом; посмеши ее этим¹.

Следует обратить внимание на то, что эта сцена почти полностью написана в прозе. «В пьесах Шекспира нередко встречаются диалоги или целые сцены написанные прозой. <...> Проза поэта обычно отличается большой компактностью. Она отнюдь не исключает образность. В прозаических речах персонажей Шекспира можно заметить и тонкое применение риторических фигур, и поэтическую образность. В особенности же использует Шекспир прозу для острот и каламбуров. <...> в трагедиях Шекспир тоже иногда пользовался прозой. Больше всего в «Гамлете» и «Короле Лире». Гамлет и Лир — первый в мнимом, а второй в подлинном безумии — особенно много говорят прозой. <...> Таким образом, в трагедиях проза является одним из средств характеристики душевного состояния персонажа или его личности в целом. Вместе с тем Шекспир пользуется прозой и для другой цели. Она служит ему средством, обогащающим разнообразие тональностей в пьесе. В «Сне в летнюю ночь» три разных речевых пласта: поэтическая стихотворная речь, искусственный и грубый стих пьесы, которую исполняют ремесленники, и прозаическая речь этих последних. В «Гамлете» такие же три языковые стихии: поэтические речи главных героев, проза Гамлета, текст пьесы «Убийство Гонзаго», исполняемой заезжими актерами. Интересно проследить, как во второй сцене второго акта, самого богатого прозой, Шекспир перемежает эту форму речи, вводя напыщенный, патетический монолог, читаемый актером, затем возвращается к прозе и завершает акт поэтическим монологом Гамлета о Гекубе»².

Именно в прозе упоминается имя королевского шута. Гамлет держит в руках лишь его череп, но говорит с ним, как с живым человеком, как с любым иным персонажем пьесы. С одной стороны, прозаическая форма указывает на мнимость безумия героя. С другой стороны, встаёт вечный вопрос бренности жизни. Гамлет знал Йорика — по-видимому, в детстве, — воспоминания ещё свежи; теперь же остался лишь безмолвный череп, сам факт обращения к которому кажется безумием, грустной шуткой в ответ, но в то же время создаёт новый смысловой пласт в монологе: тему бренности всего живущего.

Через сто пятьдесят шесть лет после выхода в свет трагедии «Гамлет», в 1759 году английский пастор Лоренс Стерн написал первый том романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Произведение было принято критиками довольно прохладно, что автор не преминул отобразить в сатирических красках в последующих томах романа. Причиной столь прохладного приёма было новаторство Стерна в области повествовательных техник. Он открыл то, что в XX в. стали называть «потоком сознания». «Жизнь и мнения Тристрама Шенди...» — это не жизнеописание главного героя, как, возможно, подумали и на что настроили себя критики перед прочтением первого тома. Это произведение о том, как Тристрам Шенди пытается изложить на бумаге события собственной жизни. Будучи весьма начитанным, Тристрам стремится поделиться своими знаниями с читателем, что отвлекает рассказчика от предмета повествования. В конечном счёте Тристрам превращает автобиографию чуть ли не в записную книжку, куда заносит все свои мнения по поводу того или иного события, предмета или персонажа. Вследствие этого вместо мемуаров получается то, что исследователи назовут «романом о романе».

Нужно понимать существование огромной культурной дистанции между Тристрамом Шенди и Лоренсом Стерном. Тристрам некомпетентен в литературном творчестве, он не знает, как пишутся романы. Его, в сущности, и «не хватает» на этот роман. У Тристрама нет ни чётко выстроенного плана произведения, ни своей идеи как романиста-мемуариста, ни, следовательно, сюжета. Он берётся за крупную форму впервые в жизни и уже чувствует себя «литературной единицей», писателем. Но ни тем, ни другим он не является, так как не чувствует формы романа, который пытается написать. Тристрам повторяет опыт собственного отца, многие годы писавшего научный труд, посвящённый проблемам воспитания сына. Труд назывался «Тристрапедия» — Стерн пародирует подобные монографии, распространённые в то время, а также Энциклопедию.

Лоренс Стерн — не Тристрам Шенди. В отличие от незадачливого описателя собственной жизни, Стерн имел ясный замысел, план произведения — иными словами, Стерн осознанно писал «роман о романе», прекрасно чувствуя форму и понимая, что и как нужно делать.

С этой точки зрения неслучайны эпиграфы, выбираемые автором для каждого из томов романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди»:

Первому и второму тому Стерн даёт эпиграф по-гречески: «Людей страшат не дела, а лишь мнения об этих делах».

Эпиграф к третьему и четвёртому тому взят из Иоанна Солсберийского, епископа Лионского: «Я не страшусь суждения людей несведущих, но всё же прошу их щадить мои писания — в которых намерением моим всегда было переходить от шуток к серьёзному и обратно — от серьёзного к шуткам».

Примечательны эпиграфы к пятому и шестому тому. Они свидетельствуют о личном отношении пастора Лоренса Стерна к общественным предрассудкам:

Если я скажу невзначай что-нибудь чересчур смехотворное, ты снисходительно предоставишь мне это право. (Гораций)

Если кто наклевещет, будто я легкомысленнее, чем подобает богослову, или язвительнее, чем подобает христианину, пусть знает, что не я это сказал, а Демокрит. (Эразм Роттердамский)

Если какому-нибудь священнослужителю или монаху ведомы шутовские слова, возбуждающие смех, да будет он предан анафеме.

Однако цитатой, обращающей на себя особое внимание, является эпиграф к седьмому и восьмому томам: «Это не отступление его, а само произведение». Этой фразой Стерн, во-первых, указывает на различие между собой — автором романа и Тристрамом-рассказчиком, персонажем романа. Во-вторых, цитатой из Плиния Младшего (книга V, письмо VI) Стерн объясняет свой замысел: создание книги, в которой отклонения от главной сюжетной линии — жизнь Тристрама — являются столь же важными, сколь в обычных романах важен сюжет. То, что за девять томов Тристрам едва успевает описать несколько дней собственной жизни, отвлекаясь на высказывания своих мнений, входит в авторский замысел Стерна. Обилие мнений при минимуме жизнеописания говорит о важности мнений.

Вопрос в том, кому важны высказываемые мнения. Читатель ждёт развития сюжета, но получает «сказку про белого бычка» (в оригинале — не очень пристойная фраза «a tale of a cock and a bull», «рассказ о петушке и бычке») — «бег на месте», несоответствие получаемого ожидаемому. «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» — это не обычный роман, в сущности, это не роман вовсе — о чём есть мнения исследователей³. Это книга, наполненная мнениями рассказчика по тому или иному предмету обсуждения, попытка взглянуть на человека под другим углом, попытка исследовать человеческое сознание художественными методами.

На протяжении всего произведения Тристрам постоянно обращается к читателю — в чём реальный читатель не нуждается, так как ждёт развития сюжета. Его же постоянно о чём-то спрашивают, в чём-то уверяют, укоряют за недостаточную эрудированность, просят «пройти за занавеску», оставляют пустыми главы, страницы, заполняют текст многочисленными тире. Иными словами, активируют читательское внимание. Помимо прочего, Стерн приводит в тексте диалог Тристрама-рассказчика с читателем. В этом состоит главный парадокс: текст, напечатанный на бумаге и оформленный в виде книги, лежащей перед читателем, содержит в себе диалог рассказчика и читателя. Читатель, к которому рассказчик обращается в тексте произведения, называется эксплицитным. Факт обращения к нему называется эксплицированием. Термин «эксплицитный» происходит от латинского explicitus, что означает «развёрнутый, раскрытый», в данном случае — выраженный в тексте. Он был введён в обиход во второй половине XX в. представителями нарратологии — теории повествования.

Может ли такое произведение, как «Жизнь и мнения Тристрама Шенди...» быть написанным всерьёз, со всей иронией обращений к читателю, с постоянной заботой о его начитанности, здоровье? Нет: перед нами — с хорошим вкусом и чувством меры написанная юмористическая книга. Следовательно, весь роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» — это одна большая, развёрнутая острая шутка. Об этом свидетельствует эпиграф к девятому тому: «Если мне случалось пошутить слишком вольно, заклинаю тебя музами, харитами и всеми божествами поэтов, не осуждай меня». Не менее значимым представляется один из эпиграфов к пятому тому: «Если я скажу невзначай что-нибудь чересчур смехотворное, ты снисходительно представишь мне это право. Гораций».

Проговаривается Стерн там же, в последнем эпиграфе:

Если какому-нибудь священнослужителю или монаху ведомы шутовские слова, возбуждающие смех, да будет он предан анафеме.

Взят он из постановлений Второго Карфагенского собора.

Шутовство — вот что на самом деле есть роман Стерна. Сам автор в письме из Франции к актёру Дэвиду Гаррику, хорошо принявшему роман, изобретает новый глагол:

Шендирую как никогда прежде, и, поверьте, шендизм, расцветший в полной мере в этой любящей посмеяться стране, хранит меня ничуть не меньше, чем здешние воздух и климат.

Несколько раньше, в письме Гаррику от 19 марта 1762 года Стерн пишет: «Я шендирую в пятьдесят раз больше, чем когда-либо»⁴ («for be it known, I Shandy it away fifty times more than I was ever wont»).

«Нужен был подлинно «шендистский» юмор, чтобы изобразить самого себя в одном из действующих лиц романа, сельском пасторе Йорике, похоронить его, пролить слезу над его могилой, а затем воскресить снова в «Сентиментальном путешествии», уже прямо написанном от его лица»⁵.

Сельский пастор Йорик впервые появляется на страницах романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» в седьмой главе первого тома. В нескольких последующих главах Тристрам рассказывает о нём читателю. Только в одиннадцатой главе — курсивом — раскрывается имя священника.

Итак, пастор Йорик в романе — это пастор Стерн. Согласно грамоте о роде, Йорик — дальний родственник того самого датского королевского шута Йорика, жившего за восемьсот лет до событий, произошедших в двух романах Стерна.

Пастор Йорик — это возродившийся, воскресший королевский шут Йорик, которого когда-то знал Гамлет. На это указывает Тристрам:

Мне часто приходило в голову, что речь здесь не может идти ни о чём ином, как о должности главного королевского шута, — и что Йорик из Гамлета, трагедии нашего Шекспира, многие из пьес которого, вы знаете, основаны на достоверных документальных данных, — несомненно является этим самым Йориком⁶.

И — особо — цитатой из трагедии «Гамлет»: «Alas, poor Yorick!» («Увы, бедный Йорик!»).

Если Стерн берёт на себя роль королевского шута, то он кого-то высмеивает. Известно, что королевские шуты высмеивали своих хозяев, за что те содержали их при дворе. Должность шута была столь почётной, сколь и трудной. Шут должен был обладать остроумием и чувством меры, чтобы каждый день смешить короля, королеву или принца. Шут мог говорить всё, что угодно об их величии, но его речь неизменно была окрашена едкой иронией, подразумевавшей, что тот, над кем шутят, является куда как менее умным, чем тот, кто шутит. За это придворному шуту платили жалованье, и умственное превосходство шута над объектом его шуток являлось ключевым моментом его творчества.

Кого же высмеивает Стерн, помимо критиков-недоброжелателей? Над кем смеётся он, подобно королевскому шуту? Несложно догадаться, что, несмотря на знаки уважения, несмотря на выказываемую заботу, даже опеку, — Стерн, подобно королевскому шуту Йорику, смеётся над «умницей», «королём» читателем, оставляя его в дураках. Все знаки внимания, уважения — не более чем шутовство, в котором, однако, есть изрядная доля гуманизма. Если критиков Стерн высмеивает ядовито, с сарказмом, то читателя — неизменно с тонкой иронией, без тени зла. Даже когда Стерн в образе Тристрама упрекает читателя в незнании «Скотинки-Хворостинки» или читательницу — в том, что она пропустила главу, — его юмор остаётся мягким, добрым, не оскорбляющим, а недовольство Тристрама вызывает у читателя смех. Всё же, в большинстве случаев обращений к читателю собеседник «по эту сторону книги» не догадывается, что тот, кто общается с ним, гораздо умнее и разумнее его, а он, читатель, остаётся в дураках — вышученным.

Таково влияние Шекспира на Стерна.

После выхода романа в свет им зачитывалась Европа. Все любители литературы прочли первый роман Стерна. В 1783 г. русская императрица Екатерина II под влиянием этих романов написала заметки «Были и небылицы». Так началась традиция, значительно позже названная русским стернианством. Если принять во внимание, что главным приёмом у Стерна является коммуникация с читателем в тексте произведения, а особенно если учитывать, что именно за этой коммуникацией стоит (см. выше), — то из вышеперечисленного следует, что стернианская традиция в русской литературе XVIII—XIX вв. охватывала всех, без исключения, крупных писателей. В подавляющем большинстве случаев русские авторы — осознанно или нет, явно или нет — высмеивали читателя.

В данной работе рассмотрен период с последней четверти XVIII столетия до конца XIX столетия. Изучаемый временной интервал сознательно заужен, так как исследование показывает, что стернианская традиция продолжается в мировой литературе по сей день.

Данная монография также является попыткой взглянуть на русскую классическую литературу под иным, новым углом, без подобострастия, обожания, присущих такого рода исследованиям.

Порядок следования глав в данной работе отличается от классического.

Первая глава посвящена двум Йорикам: шекспировскому и стерновскому, а также влиянию одного автора на другого и ряду связанных с этим вопросов.

Во второй главе подробно изучена проблема читателя в текстах последователей традиции русского стернианства XVIII—XIX вв. Исследование производится методом сравнительного анализа; в качестве основы взяты тексты романов Стерна. Исследуемые авторы: русская императрица Екатерина II, Н.М. Карамзин, А.Н. Радищев, А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Я. де Санглен, И.И. Лажечников, Н.В. Гоголь, И.А. Гончаров, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, Н.Г. Чернышевский, Д.Н. Мамин-Сибиряк, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов. Исследование носит многоаспектный, политематический характер.

В третьей теоретической главе рассмотрены все значимые направления в изучении проблемы читателя.

В приложении впервые предлагается современному читателю статья В.И. Маслова «Интересъ къ Стерну въ русской литературѣ конца XVIII-го и нач. XIX-го вв.». Текст приводится по изданию 1924 г. в историко-литературном сборнике с сохранением оригинальной орфографии.

Примечания

1. Вильям Шекспир. Комедии, хроники трагедии. В 2-х тт. Т. 2. М., 1988. С. 252—253.

2. Аникст А. Шекспир. Ремесло драматурга. М.: Советский писатель, 1974. С. 192—193.

3. Елистратова А.А. Английский роман эпохи Просвещения / А.А. Елистратова. М.: Наука, 1966. С. 324.

4. Елистратова А.А. Английский роман эпохи Просвещения / А.А. Елистратова. М., 1966. С. 352.

5. Там же. С. 353.

6. Стерн, Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди джентльмена. Сентиментальное путешествие по Франции и Италии. Письма. М.: АСТ, НФ «Пушкинская библиотека», 2004. С. 41.