Пусть будет Рим размыт волнами Тибра

Экспозиция «Антония и Клеопатры» относится к прекраснейшим даже среди шекспировских экспозиций. Она молниеносна, и в ней дается сразу все. Тема, персонажи, мир, в котором они живут, и масштаб трагедии. Знаменитые любовники еще не появились. На сцене — только друзья Антония. Они беседуют:

Взгляни получше, —
Вот он, один из трех столпов вселенной,
Который добровольно поступил
В шуты к публичной девке. Полюбуйся!²

Входят Антоний и Клеопатра. И начинается неистовый диалог, без единого пустого места:

    КЛЕОПАТРА

Любовь? Насколько ж велика она?

    АНТОНИЙ

Любовь ничтожна, если ей есть мера.

    КЛЕОПАТРА

Но я хочу найти ее границы.

    АНТОНИЙ

Ищи их за пределами вселенной.³

И сразу, в ту же минуту, не допуская ни на миг спада напряжения, входит Гонец. Он произносит одну фразу. Всего три слова: «Новости из Рима». Еще несколько стремительных реплик, еще несколько стихотворных строк — и Антоний взрывается. Бросает вызов миру:

Пусть будет Рим размыт волнами Тибра!
Пусть рухнет свод воздвигнутой державы!
Мой дом отныне здесь. Все царства — прах.
Земля — навоз; равно дает он пищу
Скотам и людям. Но величье жизни —
В любви.⁴

Так могла начинаться трагедия Расина. Но риторика резко снижена, предельно сжата. Не дает ни секунды передышки. Только тема и климат трагедии — расиновские. Царственные любовники, земля и небо. Земля, на которой они не могут уместиться, и небо, которое не могут изменить. Мир враждебен им. Земля и небо должны рухнуть, чтобы любовь победила. Но земля и небо сильнее Антония и Клеопатры. Царственные любовники должны сдаться либо избрать смерть.

Одной этой ситуации хватило бы Расину на целую трагедию. И ему хватило бы одного зала во дворце Клеопатры. Там разыгралось бы действие от первой до последней сцены. Расину хватило бы гонца из Рима и нескольких приверженцев для Антония и Клеопатры. Мир настиг бы их в этом зале. Над ним простиралось бы суровое небо, пустое, неизменное и безмолвное. На протяжении пяти актов исчерпаны были бы и продискутированы все возможности побега и бунта. Гонец несколько раз прибывал бы из Рима. И каждый раз требовал бы возвращения Антония. Мир был бы таким же жестоким, как небо, и, как небо, немилосердным. Трагедия могла бы разыгрываться на протяжении двенадцати часов, или шести, или одного часа. По существу, она разыгрывалась бы вне времени. Hic et nunc.⁵ Всю историю, все события, все, что вне самой трагедии, рассказали бы приверженцы. Для Расина важны были бы только Антоний и Клеопатра, а может, даже одна Клеопатра. Вся трагедия была бы сведена к последнему часу выбора, к тому единственному часу, когда Антоний и Клеопатра решаются на смерть.

Время, пространство и история для Расина — это лишь понятия, абстрактные знаки. Как у Канта: «Звездное небо надо мной, нравственный закон во мне». Только герои Расина бунтуют против закона, и этот закон их убивает. Шекспировская трагедия об Антонии и Клеопатре охватывает десять лет, и место ее действия — весь исторический мир. Пространство — даже более материально, чем в других трагедиях Шекспира. Шекспировская сцена — это всегда мир. Но здесь мир — не метафора, он конкретен и дифференцирован, он историчен и географичен. Местом действия являются поочередно: Александрия, Рим, Сицилия, поле битвы под Акциумом, потом Афины, снова Рим и Египет. Это не просто названия. Этот мир густо населен людьми, предметами, событиями, как на огромных полотнах Рубенса, в нем нет пустот. В центре — великие любовники, в гневе, в любви, в отчаянии осыпающие друг друга бранью или сжигающие себя в объятиях. Но тут же, рядом с ними: военачальники, наместники, солдаты, послы, скопцы, придворные, шествия невольников и военные парады, столы, прогибающиеся от мяса и вина, корабли и галеры, пиры и марши, совещания и великие битвы, моря, пески, улицы Рима, пейзажи и архитектура, крики и музыка.

Этот мир историчен, но не только потому, что Шекспир в основном остается верным фактам и датам. История в «Антонии и Клеопатре» присутствует не только на правах анекдота, имена военачальников и географические названия взяты из Плутарха. Но мир Плутарха по сравнению с шекспировским — плоский. Герои и история сосуществуют в нем. Бок о бок. У Шекспира сама история — драма. Цезарь уничтожил Помпея, Брут убил Цезаря, Антоний сломил Брута. Три человека поделили между собой мир: Антоний, Октавий, который взял имя Цезаря, и Лепид. Против них восстал Секст Помпей, сын великого Помпея. Антоний через своих послов приказал убить Помпея. Цезарь Младший арестовал и приказал убить Лепида. Осталось только двое:

Теперь у мира две звериных пасти.
И сколько ты им пищи ни бросай,
Одна из них другую загрызет.⁶

Это и есть Шекспир. Мир разнороден и многообразен, но мир мал. Слишком мал для трех властителей. Слишком мал даже для двух. Один должен погибнуть — Антоний или Цезарь. «Антоний и Клеопатра» — это трагедия о ничтожности мира. Этого не было у Плутарха. У Плутарха мир не трагичен. Вожди и правители — злые или добрые, глупые или мудрые, неистовые или рассудительные. Антоний был неистов и проиграл. Цезарь Младший был рассудителен и победил. История бывает жестокой, потому что жестокими бывают тираны. Но мир устроен разумно, в конце концов побеждают добродетель и здравый смысл. Мир — велик.

В «Антонии и Клеопатре» мир ничтожен. Он кажется намного меньше, чем у Плутарха. Он тесный, и все в нем скучено. Гонец говорит:

    Славный Цезарь!
Приказ исполнен. Вести с рубежей
К тебе стекаться будут ежечасно.⁷

Этой фразы у Плутарха тоже нет. Шекспир не только читал «Сравнительные жизнеописания» в современном ему переводе Норта. Он смотрел на мир сквозь опыт позднего Ренессанса. В «Антонии и Клеопатре» солнце еще вращается вокруг земли, но земля — это уже только маленький шарик, малозначимый и затерянный в мироздании.

Его лицо так лучезарно было,
Как небосвод, где солнце и луна
Свершают путь свой, освещая жалкий
Кружок земли...⁸

Мир мал, ибо нельзя от него бежать. Мир мал, ибо его можно захватить. Мир мал, ибо достаточно случая, услужливой руки, меткого удара, чтобы стать номером первым. Их трое, поделивших мир между собой. Четвертый, который хотел им воспротивиться, уже смирился. Он задает пир, приглашает всю троицу на свою галеру. Они пьют. Первым напился Лепид. Свалился на палубу. Слуга взваливает его себе на плечи и выносит «опору мира». Офицеры смотрят на своих военачальников:

    ЭНОБАРБ

Несет он треть вселенной.

    МЕНАС

Ну и пьяна же эта треть.⁹

Это первая из конфронтаций. Но на этой самой галере происходит вторая конфронтация, более жестокая и резкая. Когда триумвиры уже пьяны, Помпея отзывает с пира его приспешник. Он предлагает поднять паруса на галере и перерезать горло трем властелинам мира.

Это одна из величайших сцен в «Антонии и Клеопатре». И опять же сцена не вычитана у Плутарха, а взята напрямую из опыта Ренессанса. Она поражает своей современностью. Помпей отказывает. Но как отказывает? С упреком, что Менас не сделал это сам, что испрашивает согласия прежде, а не после свершения:

      Зря болтаешь
О том, что надо было сделать молча.
Такой поступок для меня — злодейство,
А для тебя — служенье господину.¹⁰

Герои Расина обладают полной свободой выбора; небо всегда молчит, мир для них не существует. Есть только они. Их пожирает страсть, но они прозрачны для самих себя. Поступок — позади или впереди, он относится к событиям, предшествовавшим трагедии, или будет совершен в ее последней сцене. Они переваривают его в себе в течение пяти актов. Готовятся к нему, как к прыжку в пропасть. Выворачивают его на все стороны в полномерном александрийском стихе. И этот александрийский стих никогда не будет нарушен. Герои полны достоинства и прозрачны, как александрийский стих.

Шекспировские персонажи, может быть, за исключением одного Гамлета, являются загадкой и неожиданностью для самих себя. Героев обуревают страсти, но происходит это иначе, чем у Расина. Мир — враждебен, он припирает их к стене постоянно и беспрерывно, от первой до последней сцены. Они тоже делают выбор, но выбор — через действие. Они целиком погружены в конкретность. Тема «Антония и Клеопатры» — расиновская, честь и любовь невозможно примирить с борьбой за власть, которая является материей истории. Но ни мир, ни борьба за власть здесь не абстракция. Герои мечутся, как большие звери в клетке. Клетка все теснее, и метания все стремительней.

Клеопатре двадцать девять лет, когда трагедия начинается, и тридцать девять — когда кончается. Антонию сорок три года в первой сцене и пятьдесят три — в последней. Это не просто нейтральная хронология. «Ромео и Джульетта» — трагедия первой любви. Страстной, самозабвенной. Для пары юных влюбленных мир не существует. Может быть, поэтому они так легко выбирают смерть. «Антоний и Клеопатра» — это история любви взрослых людей. Даже объятия их отдают горечью. Они знают, что их любовь — это вызов, а за вызов приходится платить. В любви царственных любовников изначально таится зерно ненависти. Ни Антоний, ни Клеопатра не желают отказаться от внутренней свободы, они принимают любовь как принуждение. Каждый стремится доминировать над партнером.

Антоний отрывает себя от Клеопатры, возвращается в Рим, заключает брак по расчету; он борется, но не с собой; он борется за господство над миром. Потом снова возвращается в Египет, терпит поражение, он разбит наголову. Клеопатра хочет удержать Антония и сохранить для себя Египет. Она взвешивает все шансы, перебирает все возможности, она отважна и труслива, она преданна и готова предать, если будет вынуждена, если сможет продать себя новому Цезарю и спасти царство. В шекспировском мире даже властители не обладают свободой выбора; история — не абстрактное понятие, а практика, механизм. Клеопатра проигрывает, как и Антоний; проигрывает не в страсти — она проигрывает как царица. Она может лишь стать пленницей нового Цезаря и участвовать в его триумфе как главная диковинка.

Клеопатра может остаться с Антонием. Но Клеопатра любит Антония — одну из опор мира, непобедимого полководца. Антоний, который проиграл, который потерпел поражение, — не Антоний. Антоний может остаться с Клеопатрой. Но Антоний любит Клеопатру — божество Нила. Клеопатра, которая станет пленницей Цезаря, на которую будут показывать пальцами на улицах Рима, — уже не Клеопатра.

Антоний и Клеопатра делают окончательный выбор только после поражения. Именно тот выбор, который у Расина был бы сам по себе темой пяти актов трагедии. У Шекспира выбор этот вынужденный. Но вынужденный выбор не отнимает у героев величия. Антоний и Клеопатра становятся великими любовниками только в четвертом и пятом актах. И не просто великими любовниками. Они выносят приговор миру. В конце возвращается тема экспозиции. Земля и небо малы для любви. Слова Антония повторит перед смертью Клеопатра:

Властитель мира Цезарь жалок мне [...]
Велик же тот, кто волею своей
Все оборвал; кто обуздал случайность,
Остановил движенье и уснул,
Чтобы забыть навеки вкус навоза,
Питающего нищих и царей.¹¹

В «Ричарде III» целое королевство, оказывается, стоит меньше, чем конь. Борзый конь позволяет уйти живым. Антоний и Клеопатра не хотят бежать, и им некуда бежать. «Все царства — прах». В обеих великих трагедиях властитель и властители осуждены. Бесповоротно! Когда у Расина герой убивает себя, кончается трагедия и одновременно перестают существовать мир и история. В сущности, мир и история не существовали с самого начала. Когда кончают с собой Антоний и Клеопатра, трагедия заканчивается, но история и мир продолжаются. Погребальную речь над трупами Антония и Клеопатры произносит победитель смертельного триумвирата — Октавий, будущий Август Цезарь. Очень похожую речь над останками Гамлета произносит Фортинбрас. Он еще говорит, но сцена уже пуста. Все великие ушли. И мир стал плоским.

Примечания

1.

    ...saucy lictors
Will catch at us, like strumpets, and scald rhymers
Ballad us out o'tune: the quick comedians
Extemporally will stage us, and present
Our Alexandrian revels.
      («Антоний и Клеопатра», V, 2; здесь и далее цитируется в переводе Мих. Донского.)

2.

...you shall see in him
The triple pillar of the world transform'd
Into a strumpet's fool; behold and see.
      («Антоний и Клеопатра», I, 1)

3.

    CLEOPATRA

If It be love Indeed, tell me how much.

    ANTHONY

There's beggary in the love that can be reckon'd.

    CLEOPATRA

I'll set a bourn how far to be belov'd.

    ANTHONY

Then must thou needs find out new heaven, new earth.
      («Антоний и Клеопатра», I, 1.)

4.

Let Rome in Tiber melt, and the 'wide arch
Of the ranged empire fall! Here is my space.
Kingdoms are clay; our dungy earth alike
Feeds beast as man. The nobleness of life
Is to do thus.
      («Антоний и Клеопатра», I, 1.)

5. Здесь и сейчас (лат.).

6.

Then, world, thou hast a pair of chaps, no more;
And throw between them all the food thou hast,
They'll grind the one the other.
      («Антоний и Клеопатра», III, 5.)

7.

Thy biddings have been done; and every hour,
Most noble Caesar, shalt thou have report
How 'tis abroad.
      («Антоний и Клеопатра», I, 4.)

8.

His foce was as the heavens, and therein stuck
A sun and moon which kept their course, and lighted
The little O, the earch.
      («Антоний и Клеопатра», V, 2.)

9.

    ENOBARBUS

A'bears the third part of the world [...]

    MENAS

The third part, then, is drunk.
      («Антоний и Клеопатра», II, 7.)

10.

  Ah! this thou shouldst have done,
And not have spoke on't! In me 'tis villainy;
In thee't had been good service.
      («Антоний и Клеопатра», II, 7.)

11.

'Tis paltry to be Caesar; [...]
      ...and it is great
To do that thing that ends all other deeds;
Which shackles accidents, and bolts up change,
Which sleeps, and never palates more the dug,
The beggar's nurse and Caesar's.
      («Антоний и Клеопатра», V, 2.)