Праздничность

Давно было обращено внимание на то, что в комедиях Шекспира имеются фольклорные элементы, особенно приметные в «Сне в летнюю ночь». Критическая мысль нашего времени открыла, что речь может идти не об отдельных и случайных мотивах, а о мироощущении в целом, которое восходит к древним обрядам, отражавшим связь человека с природой. Мотивы смены времен года, столь частые в поэзии шекспировских пьес, являются отголосками древних поверий, еще бытовавших в сельской Англии эпохи Возрождения.

Особенно важным представляется все то, что сближает комедии Шекспира со смеховой культурой древности, когда существовали празднества и шутовские обряды, имевшие целью дать людям эмоциональную разрядку от трудностей жизни. Еще в начале нашего столетия французский ученый Эмиль Легюи¹ заговорил о вакхическом элементе у Шекспира. В середине столетия всем предшествующим развитием искусствоведческой антропологии были созданы предпосылки для возникновения концепции о праздничном характере комедий Шекспира, принимающих форму своеобразных театральных сатурналий. Ч.Л. Барбер² и А.Л. Штейн³, каждый самостоятельно, разработали эту концепцию в применении к Шекспиру.

Наконец, нельзя не отметить, что многое в шекспировском юморе открывается благодаря исследованию М. Бахтина о смеховой культуре средневековья⁴.

Праздничного в комедиях Шекспира действительно много. В пьесах немало непосредственных изображений разного рода празднеств, пиров, торжественных обрядов. Свадебный пир в «Укрощении строптивой», маскарад и спектакль в «Бесплодных усилиях любви», действие «Сна в летнюю ночь» связано с приготовлениями к царской свадьбе, в финале пьесы происходят еще две свадьбы и комический спектакль ремесленников; последний акт «Венецианского купца» — праздник любви в ночном Бельмонте; «Виндзорские насмешницы» заканчиваются маскарадом в лесу, напоминающим майские игры; в «Двенадцатой ночи» происходит веселая пирушка; «Как вам это понравится» завершается свадьбами и праздником примирения.

Уже одно то, что действие всех комедий динамически устремлено к свадьбам (даже и в «Бесплодных усилиях любви», хотя там свадьбы откладываются из-за траура), само по себе придает особый характер этим представлениям. Они развиваются как подготовка к празднику. И не просто к формальному церемониалу, а празднику, в котором воплощается торжество важнейшего жизненного начала — плодородия. Изощренная, иногда светски элегантная комедия Шекспира смыкается в конечном счете с какими-то древнейшими обрядами человечества. Я не стану следовать тем ученым, которые прямо сводят Шекспира к культовым и обрядовым мотивам древности. Но несомненные следы обрядовости в комедиях обнаруживаются как один из многих элементов, определяющих атмосферу этих произведений в целом.

Вообще при всем том, что в романтических комедиях значительны платонические мотивы возвышенной любви, в них не менее сильна струя эротического юмора, отчасти не улавливаемая современным читателем, отчасти же поражающая непринужденной откровенностью. Не только шуты, но даже изящные девицы любят рискованные шутки. Все это остатки карнавального веселья с его откровенным шутовством по поводу функций человеческого низа, как об этом напомнил нам М.М. Бахтин в своем замечательном исследовании о Рабле.

Элементы смеховой культуры средневековья, еще вполне сохранившиеся в эпоху Возрождения, пронизывают весь строй комедий Шекспира, а иногда ясно выражаются в эпизодах, прямо воспроизводящих элементы карнавала. Такова, например, ночная пирушка в «Двенадцатой ночи», когда сэр Тоби, Эндрью, шут и Мария бражничают, поют песни, пляшут и занимаются карнавальным посрамлением Мальволио. В этой сцене сэр Тоби — главный заводила, и он точно выполняет функцию Распорядителя Бесчинств (The Lord of Misrule), существовавшего в таких празднествах разгула. Заметим, что и Фальстаф в «Генри IV» тоже сохраняет черты Распорядителя Бесчинств: «Сон в летнюю ночь» непосредственно связан с праздником весны, известным в древней Руси как ночь на Ивана Купала. Это языческий праздник любви, свободного соединения юношей и девушек в ночном лесу. Пьеса Шекспира не воспроизводит древнего эротического обычая в прямой форме, но в сублимированном, эстетически приподнятом виде он в ней присутствует. То, что юноши меняют возлюбленных, намекает именно на ту свободу, которая допускалась в сближении полов во время праздничной ночи, и, чтобы у зрителя не было сомнений, молодые герои и героини — еще не повенчанные — уже спят рядом. Повторяю: Шекспир сублимировал древний обряд, и его девушки сохраняют невинность, — но серией намеков, которые, несомненно, были достаточно выразительными в театре его времени, сцены в лесу символически воспроизводили эротическую вакханалию, вариантом которой был и «роман» царицы фей Титании с ткачом Основой, наделенным ослиной головой.

Придворные дамы и кавалеры в «Бесплодных усилиях любви» уже живут в условиях весьма разработанного этикета, но в том, как встречаются французские леди и наваррские джентльмены, есть след старых плясовых и песенных споров женского и мужского полухорьев, из которых наступает то один, то другой.

В конце этой же комедии прямое воспроизведение древнего обычая — спор лета и зимы, исполнявшийся, по-видимому, двумя певцами.

Праздничные мотивы придают особую окраску комедиям Шекспира. Эмоциональная заразительность таких представлений очень велика. Она приподнимает зрителей над прозой повседневного бытия, их взрывы смеха производят комическое «очищение», рождают дух радости. Классическая схема построения действия поэтому совершенно неприменима к комедиям. Они построены так, чтобы веселье возрастало и радость становилась все более полной.

Приведенные выше скупые слова теоретика о том, что комедия начинается печально, а кончается счастливо, получает у Шекспира необыкновенно живое воплощение; нам и в голову не придет задумываться, что композиция пьесы строилась по определенному принципу, Тем не менее принцип был и мысль драматурга работала над его осуществлением. Шекспир делал это так, что несколько поколений критиков и теоретиков обманывались, думая, будто все вылилось из-под его пера непреднамеренно и без особых усилий.

Одним из неблагоприятных последствий капиталистического индустриального переворота было то, что вместе с добуржуазным жизненным укладом исчезла его смеховая культура. В эпоху Шекспира еще умели жить весело. Некоторые комедии Шекспир явно написал для каких-то празднеств. Мы точно знаем это в отношении «Виндзорских насмешниц», предназначавшихся для придворного спектакля по случаю приема знатного лица, чужестранца, домогавшегося от Елизаветы высшего ордена. В комедии есть на это прямой намек. В то время как в пьесе происходит осмеяние Фальстафа, в зрительном зале еще смеялись и над тем претендентом, которому Елизавета так и не дала обещанного ордена. Этот любопытный факт, установленный Лесли Хотсоном⁵, показывает, как смешное на сцене сливалось с комическим в реальной Действительности.

То же самое, наверное, было и во время представления «Сна в летнюю ночь» — пьесы, явно предназначенной для брачного торжества какого-то вельможи. Все шутки относительно изменчивости любви, супружеских неурядиц Оберона и Титании должны были находить самый живой отклик у зрителей.

Даже в общедоступном театре, где собиралась самая разнообразная публика, Шекспир в своих комедиях наводил мотивы, задевавшие зрителей за живое, превращавшие их из сторонних наблюдателей в участников общего веселья. Большую роль играли в этом шуты, но не одни они. Действие комедий было построено так, чтобы вовлечь публику в общую атмосферу праздничности.

Это — тот элемент духовной культуры, который был разрушен буржуазным прогрессом. Новая комедия, постепенно развившаяся после Шекспира, изменила направление эмоций. Она разрушила единство сцены и зрительного зала. Публика продолжала смеяться и потом, но смеялась она иначе. В шекспировское время зрители смеялись вместе с актерами, в послешекспировские времена они стали смеяться над актерами, над тем, кого изображали на сцене достойным осмеяния. Комедия перестала быть праздником, она стала судилищем.

Комедии Шекспира не утверждают никакой «морали». Не означает ли это, что они лишены идейности вообще? Ничуть. Гуманизм Шекспира проявляется не только в «идеях», то есть четко сформулированных принципах относительно тех или иных явлений жизни. Радостная, прекрасная жизнь — есть ли идея более высокая, чем эта? Ее-то и выражают комедии Шекспира. В этом их высшая эстетическая и величайшая идейная ценность.

Юмор в том толковании, которое приведено выше, есть одно из важнейших проявлений раскованности человека, истинной свободы его личности, залог развития подлинной человечности. Перефразируя Шекспира, хочется сказать: тот, у кого нет юмора в душе, кто не способен искренне смеяться, —

Способен на грабеж, измену, хитрость;
Темны, как ночь, души его движенья
И чувства все угрюмы, как Эреб;
Такому доверять нельзя...

(«Венецианский купец», V, 1, 85. ТЩК)

Полнота человеческого существования немыслима без радости, иногда даже такой, которую называют беспричинной, потому что источником ее является здоровая человеческая натура, не обязательно требующая внешнего повода для веселья и радости. Обратим внимание и на то, что К. Марксу свободный труд мыслился не только как целесообразная и необходимая деятельность, но и как своего рода «игра физических и интеллектуальных сил»⁶.

Если элемент игры может быть в труде, то не приходится удивляться наличию его в искусстве. Это не оправдывает бессмысленные драмодельческие изделия, выдаваемые подчас за комедии. Подчеркнем — речь идет об игре интеллектуальных сил, а не о пустозвонстве и жалких потугах на остроумие, не поднимающихся выше уровня пошлых анекдотов.

Шекспировская комедия изобилует игрой интеллектуальных сил. В «Укрощении строптивой», я бы сказал, больше игры физических сил, как и в юморе сэра Тоби, а отчасти даже Фальстафа, — в чем нет греха; но в «Бесплодных усилиях любви», «Много шума из ничего», «Как вам это понравится» самое интересное не внешнее действие и даже не чувства героев, а именно игра их ума. Фальстаф, в котором физические силы играют, что называется, вовсю, велик больше всего совершенно бесподобной игрой своего ума. Игра интеллектуальных сил — тот элемент комедий Шекспира, который делает их живыми и для более поздних веков. Остроумие шекспировских персонажей, свободное от поучительности, доставляет настоящее удовольствие. Более того, знаменитый монолог Фальстафа о чести — полное попрание понятий о достоинстве, но, не говоря о том, что, увы, немало людей следует кодексу Фальстафа, а не идеальному понятию о чести, — игра важнейшими нравственными понятиями в устах толстого рыцаря не оскорбляет. Он, конечно, и в самом деле не ставит честь ни во что, но мы ведь и не ждем от Фальстафа никакой моральности, а как игра — его речь забавна и вызывает смех даже у самых нравственных зрителей.

Шуты Шекспира тоже большие любители пококетничать идеями. Особенно бесподобен в этом отношении диалог Оселка и Корина в «Как вам это понравится» (III, 2). В «Двенадцатой ночи» беседы Фесте с Марией и Оливией (I, 5) и с Виолой (III, 1) — замечательные образцы интеллектуального балагурства, того, что он сам называет выворачиванием слов (III, 1,41). Послушав его, Виола дает ему характеристику, которая приложима ко всем шекспировским шутам:

Он хорошо играет дурака
Такую роль глупец не одолеет:
Ведь тех, над кем смеешься, надо знать,
И разбираться в нравах и привычках,
И на лету хватать, как дикий сокол.
Свою добычу. Нужно много сметки,
Чтобы искусством этим овладеть.
Такой дурак и с мудрецом поспорит,
А глупый умник лишь себя позорит.

(III, 1, 67. ЭЛ)

Юмор шекспировских шуток часто состоит в том, что они показывают ложность привычных понятий; «слова сделались настоящими продажными шкурами», — говорит Фесте (III, 1, 23) и на вопрос Виолы, может ли он это доказать, отвечает: «без слов этого доказать нельзя, а слова до того изолгались, что мне противно доказывать ими правду».

На пиру веселья и остроумия, который Шекспир создает в своих комедиях, надо наслаждаться. Шекспировская комедия — игра интеллектуальных сил, дающая человеку ощущение внутренней свободы. В этом вообще суть радости, которую доставляет искусство. Оно пробуждает дремлющие духовные способности, возбуждает их активность, поднимает человека над уровнем будничного существования, дает огромные заряды душевных сил для труда и борьбы. В этом секрет неумирающей прелести комедий Шекспира.

Примечания

1. Е. Legоuis. The Bacchic Element in Shakespeare's Plays. L.. 1926.

2. C.L. Barber. Shakespeare's Festive Comedy. Princeton, 1959.

3. А. Штейн. Великий мастер комедии. В кн. Шекспировский сборник. М., 1958.

4. М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья М., «Художественная литература», 1965. Основные положения книги были изложены в диссертации М. Бахтина в 1940 г.

5. L. Hоtsоn. Shakespeare versus Shallow. L., 1931.

6. К. Маркс. Капитал, т. 1. М., Госполитиздат, 1950, стр. 185.