Наука о Шекспире

Фр. Энгельс писал на другой день после смерти К. Маркса, что «человечество стало меньше на целую голову».

Точно также и Эмерсон назвал Шекспира «лучшей головой во вселенной».

Есть «головы», есть люди, гений которых принадлежит не данной стране, не данной эпохе, а всему человечеству, всей вселенной, и среди них одно из первых мест принадлежит, бесспорно, Шекспиру.

Можно без преувеличения сказать, что не было в мире другого поэта, пред которым в течение столетий так преклонялись бы, которого «читали» бы с таким наслаждением его величайшие собратья по перу, — такие, как автор «Потерянного Рая» — Мильтон и автор «Фауста» — Гёте.

Не было поэта, который в такой мере вдохновлял бы других поэтов, Живописцев, композиторов, артистов. Лучшие поэты переводили его, подражали ему, испытывали на себе его влияние, вспоминали его образы, как образы пережитого, близкого. Картинами, иллюстрирующими его произведения, передающими в красках и линиях образы, созданные его поэтическим творчеством, можно наполнить не одну галерею. Целые оперы и многочисленные музыкальные пьесы стараются передать нам в звуках его драмы и рассказанные им переживания и настроения. Лучшие актеры, наконец, обессмертили себя воплощением на сцене шекспировских образов.

Не было, кажется, равного ему знатока человеческой души в ее мельчайших изгибах. И наука Психология пользуется для своих исследований, наравне с живым человеческим материалом, «вымыслами» Шекспира и считает себя в праве делать это, оставаясь строго научной. Ибо, если о Гёте можно было сказать, что природа создала его, желая увидеть свое отображение, — в произведениях Шекспира человеческая душа может увидеть себя яснее и лучше, чем путем самого внимательного самонаблюдения, самого тщательного внутреннего опыта.

Не было поэта такого поистине бессмертного, с такой действительно мировою славой, как Шекспир. Три с половиной века тому назад, при жизни поэта, его драмы ставились во дворцах на королевских празднествах, в публичных театрах и на открытых сценах в тавернах. И вот теперь, со всем очарованием новизны, они влекут и волнуют сердца народа, строящего небывалый новый мир на место потрясенного в основании старого.

И нет поэта, имя которого было бы так популярно, и пьесы которого так повсеместно не сходили бы с репертуара театров — в блестящих и богатейших столицах и культурных центрах обоих полушарий так же, как и в глухом уездном городишке Сибири.

Можно с уверенностью сказать, что имя Шекспира известно всякому умеющему читать и бывавшему в театре человеку.

Вполне понятно, что, заняв такое место в быте человечества, Шекспир не мог не сделаться предметом старательного изучения наравне со значительнейшими явлениями жизни, — особенно в последнее столетие.

В первые полтораста лет после его смерти, — сначала изгнанный вместе с театром, как его величайший представитель, суровыми пуританами, питавшими истинно-христианскую ненависть к искусству, а потом вытесненный из сердца человечества порожденной торжествующим деспотизмом французской «классической» трагедией, — он казался забытым и стоял покрытый пылью на редких книжных полках, как устаревший для переросшего его человечества.

Но великая борьба за свободу, тогда еще молодого и революционного, «третьего сословия» в конце XVIII века потрясла мир и тем стряхнула пыль забвения с Шекспира. Германские поэты эпохи «бури и натиска», за ними романтики клокочущей в революциях Франции, за ними поэты и писатели других стран, и даже на самой туманной родине Шекспира, вспомнили о нем, провозгласили его своим пророком и учителем, а произведения его прекраснейшими образцами поэзии.

С тех пор, — вот уже скоро полтора века, — творчество его стало предметом не только поклонения, но и всестороннего изучения поэтов, критиков, историков и теоретиков литературы, историков, философов, психологов.

Из книг, брошюр, статей, написанных о нем, можно составить уже библиотеку, не вмещающуюся ни в одно из крупнейших книгохранилищ на земле. В одном британском музее их 4.000, и в Шекспировской библиотеке в Бирмингэме уже после пожара осталось свыше 11.000 названий. А число их непрестанно растет, так как и теперь — и в кабинетах писателей, и в аудиториях университетов — не прерывается работа над Шекспиром.

Шекспироведение сделалось чуть ли не особой наукой.

Изучены и разобраны его произведения в целом и по отдельным фразам, открыты и изучены их источники, проникнуты в меру возможности их замыслы, установлены законы их языка и формы.

Изучение это было настолько добросовестным и точным, что даже подсчитали количество строк в каждой из его пьес, и в каждом издании особо, подсчитали, сколько слов в его языке, сколько растений он называет по имени.

И этот подсчет не остался бесплодным, он дал ценные результаты для оценки поэта.

Герои Шекспира в своих разговорах свободно упоминают названия шестидесяти трех различных травок, цветов и деревьев. Это, конечно, не много для современного ботаника. Но поэт, даже современный, даже изучавший ботанику, даже особенно влюбленный в образы растительного царства, не употребляет их больше десятка.

Как известно, мы в обыденной речи не употребляем и десятой части известных нам слов родного языка, встречающихся в книгах и в разговоре других людей из иной среды, из иных общественных классов. Писатель, особенно поэт, привыкает находить их несравненно больше для высказывания тончайших оттенков мысли и чувства. И, чем большим количеством слов располагает писатель, тем богаче, говорим мы, его язык. Но это богатство не бывает никогда беспредельным.

В английском языке, например, насчитывается примерно двадцать пять тысяч употребительных слов. Но, по подсчету одного ученого языковеда, англичанин с высшим образованием редко употребляет их более трех-четырех тысяч. Малообразованный деревенский житель, обитатель какого-нибудь Стрэтфорда, да еще триста лет тому назад, конечно, не располагал более как пятьюстами слов, в лучшем случае мог дойти до тысячи.

В языке писателя Теккерея их пять тысяч, у автора «Потерянного и возвращенного рая» — семь тысяч. Самые богатые по языку французские писатели — Виктор Гюго, Теофиль Готье и Ипполит Тэн — доходит до девяти тысяч.

А Шекспир — единственный из всех писателей в мире — употребляет более пятнадцати тысяч основных слов, с новообразованиями же их можно насчитать у него свыше двадцати тысяч.

Так непосредственное переживание в зрительном зале и кропотливая арифметика одинаково говорят нам, что пред нами величайший художник — гений слова.

Но, чем больше наука о Шекспире изучала поэта, чем глубже узнавала и понимала его, тем более загадочным становился пред нею внешний облик человека, воплотившего в себе поэтический гений человечества, его жизнь, даже его имя.

Наука о Шекспире не знала, — кто был Шекспир.