Первые сомнении

Таков был Шакспер из Стратфорда. Таким увидели его в результате раскопок, произведенных Мэлоном и другими, открывшими много новых неоспоримых данных о нем и разоблачивших немало выдумок и фальсификаций.

Некоторые из этих открытий были для шекспироведов, положительно, громом средь ясного неба их детской веры в стрэтфордскую сказку, были для них путем в Дамаск.

Каждый новый документ вызывал удивление, а удивление, — говорили древние мудрецы, — начало познания.

Краеугольный камень этого познания был положен Босуэлем, выпустившим в 1821 г. посмертное многотомное издание сочинений Мэлона. Сам Босуэль, правда, еще писал наивно в предисловии: «Мы можем оплакивать, что мы так мало знаем его (Шекспира) историю, но, по крайней мере, можно уверенно заявить, что ни в одну эпоху не было брошено ни малейшей тени на его моральный характер».

Но «моральный характер» стратфордского ростовщика и тогда уж сделался достаточно ясным и достаточно несовместимым с моральным характером того, кто написал «Юлия Цезаря» и «Гамлета», чтобы вызвать сомнения у всех мыслящих и чутких людей, не страдающих косностью мысли и чувства.

Честь первых сомнений принадлежит Самуэлю Тэйлору Кольриджу, знаменитому английскому поэту (1772—1834), автору «Кристабели» и «Лирических баллад», предтече Байрона и родоначальнику романтизма, самому остроумному человеку своего времени. Правда, он усомнился не в авторстве стратфордского Шакспера, которое тогда казалось не подлежащим сомнению, а в подлинности биографических данных о нем. Но, во всяком случае, он первый категорически признал их несовместимыми.

«Спросите ваше собственное сердце, — писал, он, — спросите ваш здравый смысл, чтобы понять, возможно ли, чтобы автором пьес был ненормальный, невежественный, распутный гений, каким его рисует современная критика. Как! неужели вы готовы для собственного развлечения верить в россказни о чудесах? Неужели бог избирает идиотов, чтобы через них передать людям свои божественные истины?»

Всякий здравый смысл, конечно, ответит: нет. Но данные о Шакспере были документальны и неопровержимы. Поэтому оставалось сделать один только вывод:

Шакспер из Стрэтфорда не мог быть Шекспиром. Под именем Шекспира писал кто-то другой.

Первый написал это черным по белому консул Джозеф Харт в 1848 г. в своей «Повести о поездке на яхте».

Кто был Шекспир, он, конечно, не мог предугадать. А через девять лет возникла гипотеза о том, что под псевдонимом «Шекспир» писал лорд Бэкон, и появились работы «бэконианцев», не доказавших своей гипотезы, но зато собравших много нового, ошеломляющего материала в доказательство правильности подозрений Кольриджа и Харта.

С тех пор человечество разделилось на два лагеря: тех кто упрямо и слепо продолжал придерживаться стратфордского суеверия, доказывая его собственными догадками и вымыслами, и тех, кто ясно сознавал, что «Лебедь Эвона» «Владыка языка», «Гордость английской литературы», «Единственный знаток человеческого сердца» — Шекспир — не мог быть ростовщиком из Стрэтфорда.

В этом последнем лагере в прошлом веке были, кроме бэконианцев, такие государственные люди, как Пальмерстон, Джон Брайт и «железный канцлер» Бисмарк, поэты: Монклон и Джон Гринлиф Уайттир, борец за уничтожение рабства ученый Фернес и блестящий писатель и мыслитель Америки Ральф Вальдо Эмерсон.

«Бэкон ли написал эти дивные пьесы, или нет, но я совершенно убежден, что человек, называвшийся Шакспером, не написал их — не мог написать». Этими словами Уайттир скромно и просто выразил отношение большинства мыслящих людей к вопросу о Шекспире и Бэконе.

Другие высказывались еще более резко:

«Давно настала пора, — пишет Уильям Эдвардс, — для разумных людей проверить, наконец, основания, на которых они полагали, что неграмотный мясник из местечка, где не было книг, бежавший в Лондон и ставший сначала лакеем, а потом актером уличного театра, написал без всякой подготовки "Гамлета" и более тридцати других, самых прекрасных в мире пьес».

«Всякий, — решительно заявляет Джон Брайт, — кто верит, что Уильям Шакспер из Стрэтфорда написал "Гамлета" или "Лира", — дурак».

Боюсь, что этих одних слов английского министра вполне достаточно, чтобы современные наши «стрэтфордисты», по традиции и консерватизму, нападавшие на меня за мои статьи в «Вестнике Театра», могли привлечь меня в нарсуд за оскорбление в печати.

Но, если много было убежденных, ясно. понимавших всю нелепость стратфордского предрассудка, то еще больше, пожалуй, было сомневающихся, чувствовавших неловкость при чтении биографии любимого писателя.

«Шекспир — единственный биограф Шекспира», пишет Эмерсон: «Мы узнаем историю родителей Шекспира, его рождения, женитьбы, выхода в свет книг, его популярности и его смерти, и, когда мы подходим к концу всей этой болтовни, мы видим, что нет ничего общего между всем этим и воплощенным божеством. Это — все равно, как если бы мы наудачу начали читать современного "Плутарха" и прочитали бы биографию кого-нибудь другого».

А чуткий и проникновенный Чарльз Диккенс, автор «Рождественской песни», признавался:

«Читая биографию Шекспира, всегда боишься открыть какую-то прекрасную тайну».

Раскрытию этой прекрасной тайны и будет посвящена эта книга в дальнейшем. А пока — два слова о тек, кто, даже в безумии своем, так много сделал для искоренения привычных суеверий и, следовательно, для открытия истины.