В.С. Макаров. «"Проклятая шайка": памфлеты, Звездная палата и "Генрих IV"»

Ночью 16 марта 1600 г. в лондонском Сити случилось чрезвычайное происшествие. Около двенадцати человек — молодые дворяне и их слуги — повздорили в таверне «Русалка» (The Mermaid)¹ с ее хозяином — Уильямом Уильямсоном из-за музыкантов, которых они пытались провести в таверну. Ссора переросла в драку, которая продолжилась за пределами «Русалки». Компания во главе с сэром Эдмундом Бейнемом (Edmund Baynham) легко одолела констебля с Брэд-стрит и отправилась (несмотря на ночное время, когда ходить по городу с оружием было запрещено) в сторону собора св. Павла, вступая по дороге в стычки с ночной стражей. У ворот, ведущих от собора в сторону Флит-стрит, они были наконец задержаны большим патрулем и отведены в долговую тюрьму на Вуд-стрит (см. рис. 1)².

Казалось бы, ничего странного: хубристические «подвиги» молодых аристократов в торговой части города традиционны для общества Средних веков и раннего Нового времени (по материалам дела, сэр Эдмунд Бейнем, угрожая схватившей его ночной страже, обещал кары и всему городу: «...if he hadd but fifty horses, he could overrunne the said citty, and that he cared not a fart for the Lord Maior or any Magistrate in London and that he hoped shortly to see a thowsand of the cittizens throats cute»). Тем интереснее, что Бейнема и его компаньонов не отпустили наутро. Оскорбившись, лорд-мэр Лондона сообщил о задержанных королеве. Бейнема и его компаньонов продержали в заключении несколько месяцев, а дело передали в Звездную палату, которой были подсудны преступления высшего разряда, т. е. государственная измена и подстрекательство к бунту. Летом 1600 палата вынесла решение — каждому из обвиняемых пришлось заплатить солидный штраф в 200 фунтов.

Биография сэра Эдмунда Бейнема заслуживает отдельного упоминания. Этот хубрист раннего Нового времени словно задался целью попадать из одного скандала и заговора в другой. Рыцарство он получил «на песке», т. е. из рук графа Эссекса во время его Ирландского похода. В 1601 г., меньше чем через год после приговора Звездной палаты, он участвовал в заговоре Эссекса и снова попал в заключение, а после смены династий — участвовал в Пороховом заговоре и избежал гибели только потому, что заговорщики послали его с письмом в Рим, к папе³. Несмотря на гораздо более опасные приключения 1601 и 1605 гг., Бейнем вошел в историю именно как предводитель «проклятой шайки» (damned crew или cursed crew), которая оказалась очень популярным предметом для памфлетистов, проповедников и в целом литераторов начала XVII в., приобретя статус, который мы бы сейчас назвали меметическим.

Первая из нескольких проблем, о которых я сегодня будем говорить — в том, что сама «шайка» не оставила никакого самоописания, кроме кратких показаний в следственном деле, которые, разумеется, носят покаянный характер и сводятся к традиционному «были очень пьяны». Все богатство ассоциаций, которое мы чуть позже увидим — плод труда интеллектуалов, писавших о «проклятой шайке», хотя ради пущей достоверности некоторые из них утверждали, что это их самоназвание. Этот разрыв между молчанием субъекта и навязанной ему самоидентификацией очень интересен, он позволяет задать вопрос, ответ на который я бы хотел услышать в дискуссии. Вопрос этот таков: как далеко мы можем зайти, используя литературный текст как исторический источник?

Вторая проблема в том, что литературные конструкты «проклятой шайки» вписывают ее в более или менее отчетливую альтернативную иерархию. Как возникают такие иерархии, я рассматривал в небольшой работе о репрезентациях преступного мира⁴. Если в 1590-е гг. «проклятая шайка» в опубликованных текстах действительно имеет отношение к дебошам сэра Эдмунда и его спутников (которые, к слову сказать, были большей частью его однокурсниками из Миддл-Темпла), то в последующие два десятилетия иерархия начинает выстраиваться: «проклятая шайка» становится символом уже не столько аристократического хубриса, а сколько хубриса кощунников и грешников, вроде компании блудного сына (выражение встречается в драме The London Prodigall), а также гордых «атеистов». Именно в таком контексте выражение встречается в «Опровержении атеизма» Джона Дава (John Dove) и переводе «Мира чудес» Анри Этьенна, а в более поздней «Оде в день Рождества» Джона Мильтона уже напрямую относится к Сатане и его спутникам.

Рис. 1. Фрагмент карты Лондона, приписываемой Ральфу Агасу. Кружком справа внизу отмечено вероятное местоположение таверны «Русалка» на углу Брэд-стрит и Темз-стрит, розовыми стрелками — путь «проклятой шайки» по Брэд-стрит, Фрайди-стрит и Уотлинг-стрит к «Старой бирже» и собору св. Павла. Оранжевым выделены ворота, около которых произошла схватка с ночной стражей, а синим вверху справа — долговая тюрьма (Compter) на Вуд-стрит. Источник: Map of Early Modern London (см.: http://mapoflondon.uvic.ca)

Прежде всего нас, конечно — в силу специфики семинара — будут интересовать шекспировские тексты и контексты. Еще в «Ричарде II» Болингброк называет королевских фаворитов «so dissolute a crew» (V:3). Но, конечно, наиболее релевантно сопоставление с Фальстафом и его спутниками — сопоставление, хотелось бы подчеркнуть, не по аналогии (какой смысл Шекспиру изображать на сцене конкретную «шайку»?), а, вероятно, для «осовременивания» комедийной линии хроники.

Задолго до шекспировской хроники на сцене появилась анонимная пьеса «Знаменитые победы Генриха V», включающая в себя сюжетные линии трех хроник Шекспира — обеих частей «Генриха IV» и «Генриха V». Как и Первое кварто «Генриха IV», скорее всего, на волне его популярности, анонимная пьеса была опубликована в 1598 г.

Действующие лица в ней делятся на три группы: аристократы (во главе с королем и принцем), лондонские граждане (English Citizens) и «дно». Вторая и третья сцены отсылают нас к эпизоду ограбления в «Генрихе IV». Здесь ограблены королевские сборщики налогов (в отличие от шекспировского текста, здесь принц Генри не возвращает им деньги, а угрожает, что за потерю королевского имущества сборщикам придется отвечать).

Дважды подряд мы слышим рассказ об одном и том же событии (вначале мальчик рассказывает о нем гражданам Лондона, а затем Лорд-мэр — королю Генриху): принц с друзьями отправляется кутить в таверну на Истчипе, где они ссорятся с хозяином из-за музыкантов, начинается драка, принца отводят в тюрьму⁵.

Как видно из текстов обеих версий, здесь скорее всего не ошибка издателя, два раза повторившего один и тот же текст, а намеренный повтор: стиль обеих речей сильно отличается. Совпадение с делом «проклятой шайки» настолько точное, что если бы мы гнались за сенсациями, можно было бы предположить: Бейнем и его компаньоны нарочно разыгрывали сцену из пьесы или гениальный предшественник Шекспира предсказал будущее. На деле все, конечно, проще: в таверны обычно запрещалось приводить своих музыкантов, а те, что играли там, не всегда нравились клиентам.

Еще раз хочу подчеркнуть: мы не сравниваем Бейнема и принца Генри, речь об определенной манере поведения, которая в начале XVII в. оказалась удобным поводом для морально-философского рассуждения (или комедийного действия).

Глядя под этим углом на шекспировского «Генриха IV», мы замечаем, что Шекспир сильно сглаживает криминальные эскапады принца и Фальстафа. Гарри не арестовывают, сцены с дракой с ночной стражей в «Генрихе IV», да и отнятое Фальстафом он возвращает. Кроме того, компаньоны Фальстафа (по версии кварто 1598 г.) стоят выше на социальной лестнице, чем спутники принца в анонимной хронике, где дворянин — только Джок (Джек) Олдкасл. Как минимум один из компаньонов Фальстафа — Бардольф — в Первом кварто Генриха IV носит аристократическую фамилию Расселл. Правда, фолио «Генриха IV» снова социальное положение спутников Фальстафа (дворянином среди них остается только Пойнтс). Возможно, смысл именно в этом плавающем, переходное положение: то ли дворянин, то ли «гражданин Лондона».

В шекспировской версии спутники Фальстафа, в сущности, не совершают почти ни одного профессионального преступления, в основном занимаясь «нарушением общественного порядка». У Пистоля, как у его античного прототипа — «хвастливого воина» — насилия больше на словах, чем на деле. По-пистолевски ведет себя и Бейнем по дороге в тюрьму, угрожая смертью тысяче лондонцев и захватом города.

Также интересно, что конкретных примеров похождений принца с шайкой Фальстафа-Олдкасла практически нет у хронистов (хотя сам сюжет reformation принца, затронутый В.А. Ковалевым на одном из предыдущих семинаров, встречается). У Джона Стоу, например, эпизод с ограблением сборщиков налогов (receivers) вписан в историю о reformatio принца до такой степени, что не может быть рассказан отдельно. Остальные похождения в таком сюжете неизбежно низводятся до состояния намека (например, на применение к принцу и его спутникам физической силы)⁶. Почему Шекспир несколько «облагораживает» поведение принца?

Автора «Знаменитых побед...», как мы видим, не смущало то, что reformation происходит в течение нескольких часов на одной и той же сцене. Возможно, Шекспиру это казалось слишком гротескным, или же он хотел дистанцироваться от потенциально опасной темы вражды «города» и «двора», учитывая то, что в следующей пьесе тетралогии будет приложено столько усилий, чтобы изобразить Генриха «королем всех англичан», одинаково близкого и «двору», и «городу», и «деревне». Делать из Фальстафа и его спутников «проклятую шайку» оказалось невозможно — у Фальстафа слишком мягкая для этого натура, а деградировавшие из «орущих юнцов»⁷ до мародеров Пистоль и Ним уже не дотягивают до таинственной грозности «проклятой шайки».

Для памфлетистов и проповедников важно связать «проклятую шайку» с воровским братством и его тайными степенями иерархии, где все не таковы, какими кажутся непосвященному («наглый бандит» (bold Bandetto)) в «Четырех лондонских подмастерьях» Томаса Хейвуда; «надвинутая на глаза шляпа» члена «проклятой шайки» у Томаса Нэша — деталь, обычно ассоциировавшаяся с «меланхолией» влюбленного; обыгранные Дьяволом — героем «Черной книги» Томаса Миддлтона игроки в кости в лондонской ординарии). Эта принадлежность к скрытой иерархии, столь свойственной памфлетам о криминальном мире Лондона второй половины XVI—XVII вв., одновременно увеличивает сенсационализм текста и частично лишает «проклятую шайку» индивидуальности.

Очень небольшое количество текстов открыто обращено к реальной «нечестивой компании» (prophane company), как назвал «проклятую шайку» Стивен Госсон в проповеди у Креста св. Павла 7 мая 1598 г.: «There was but few yéeres since a pro-phane company about this Cittie, which were called the damned Crewe, menne without feare, or feeling, eyther of Hell or Heauen, delighting in that title: It pleased God to drawe them all into one net. They were shipt all into one Bark, and passing downe the Riuer with sound of Trumpets, in a faire day, a faire tide, a faire winde, and a faire new bark, so | dainly about one of the Reaches a perry of winde came from the lande, & so filled the sailes, that they were all run vnder water before they came to Grauesende, I coulde neuer heare to this day that any one of them escaped»⁸. Рассказ Госсона о том, как «нечестивцы» погибли, утонув у Грейвсенда, изданный за два года до событий мартовской ночи 1600 г., перестает работать как exemplum из проповеди. Глядя из будущего, он скорее создает впечатление того, что «проклятая шайка» способна возрождаться после гибели.

Наиболее открыто на стычку со стражей отреагировал Сэмюэл Роулендс в изданных по горячим следам эпиграммах. Его «Борей» реконструируют сбивчивую речь пьяного «капитана проклятой шайки»:

Call me before the Counstable, or Watch?
Cannot a Captaine walke the Queenes high-way?
Swones, who de speake to? know ye villains, ha?
You drunken pessants, run's your tongs on wheeles?
Long you to see your guttes about your heeles
Doest loue me Tom? let go my Rapier then,
Perswade me not from killing nine or ten:
I are no more to kill them in braueado,
Then for to drinke a pipe of Trinedado⁹.

Проспавшись, кроткий Сэр Ланселот, разумеется, отрицает, что мог причинить кому-то вред. В более поздней эпиграмме Роулендс переделывает традиционный сюжет о неудачной «разводке лоха», которая у памфлетиста начинается с того, что «один из проклятой шайки» обещает научить потенциальную жертву искусству курить табак:

One of the damned crew that liues by drinke,
And by Tobacco's stillified stinke
Met with a Countrie man that dwelt at Hull
Thought he this peasant's fit to be my Gull.
His first salute like to the French-mans wipe.
Wordes of encounter, please you take a pipe?...¹⁰

«Проклятая шайка» может «расползаться» в пространстве, перекидываясь на другие страны, даже очень далекие. В дневнике Джона Мэннингема встречаем рассказ его родственника об амстердамском эквиваленте шайки: «There was a company of yong gallants sometyme in Amsterdame which called themselves the Damned Crue. They would meete togither on nights, and vowe amongst themselves to kill the next man they mett whatsoever; soe divers murthers committed, but not one punished. Such impunity of murder is frequent in that country. (my cosin narr.)»¹¹. В этом тексте — хорошо знакомая нам городская легенда об инициации через убийство незнакомого и ни в чем не виновного человека, а также традиционно пренебрежительное отношение к Нидерландам как стране, где по сравнению с Англией «нет порядка». В рассказе британского колониста на Яве середины XVII в. Эдмунда Скотта «проклятой шайкой» названы дикари-туземцы, которые вынудили англичан покинуть колонию, а в «Театре истории» Джона Спида так названы Ромул и его спутники.

Расширяясь хронологически (не утонули в Грейвсенде, не сгинули в тюрьме) и географически (Лондон — Амстердам — Ява — древний Рим — далее везде), «проклятая шайка» становится все более и более неконкретной, все сильнее в ней проступает просто ментальная конструкция «чуждого» (если пользоваться трехчленной системой тезаурусной теории). Чуждый многогранен, можно по очереди обращать взгляд к каждой из этих граней. У Джона Дава это хубристическое кощунство (вспомним, что в деле Бейнема нет сведений, что кто-либо из задержанных богохульствовал): «And such Atheists are the swaggerers of our age, which are not ashamed to call them selues The damned crue: Of the saluation of such there is no hope, whose God is their bellye, whose glory is their shame, and whose end is damnation, as the Apostle speaketh: Their damnation sleepeth not, nay they are condemned alreadye, because they speake blas |phemye against the Holy Ghost»¹².

Наконец, в «Оде на Рождество» Джона Мильтона альтернативная иерархия образует концепт: подобно тому, как младенец-Геракл задушил в колыбели двух змей, Христос рождается, чтобы сделать то же самое с «проклятой шайкой» Сатаны и его ангелов:

He feels from Juda's land The dreaded Infant's hand;
The rays of Bethlehem blind his dusky eyn;
Nor all the gods beside Longer dare abide,
Not Typhon huge ending in snaky twine:
Our Babe, to show His Godhead true,
Can in His swaddling bands control the damned crew.

Само выражение «капитан проклятой шайки» нередко означало именно Сатану, так что каждый предводитель конкретной шайки анагогически соотносился с прародителем зла. Ясно, что альтернативная иерархия такого рода — плод опрощения и приспособления к повседневному мышлению средневековой герменевтики библейских смыслов. Начинаясь от страшащего в повседневной жизни (преступники, дикари, католики-рекузанты и т. д.), цепь начинает уводить к более редким и неоднозначным опасностям («атеисты», кощунники), которым нужно найти параллели в истории (нечестивые цари и гонители веры) и в нематериальном плане (древние боги, бесы и наконец, сам Сатана).

Публикационный взрыв рубежа XVI—XVII вв. показал, как работает конструирование альтернативных иерархий в публичной сфере. Тайное, подпольное, иерархическое, тесно связанное внутри себя сообщество, попав в эпицентр страха, становится огромным, безликим, расползшимся и трудноконтролируемым (если не считать контролем его «анатомию» — кажущееся раскрытие внутренней структуры).

Анализируя тот же феномен 40 лет назад, американский историк литературы Сэмюэл Эрнест Спротт (Samuel Ernest Sprott) добросовестно собрал множество литературных упоминаний «проклятой шайки» (см. его статью в прим. 1). В наши дни с помощью базы данных с полнотекстовым поиском (например, Early English Books Online) можно за полчаса собрать набор цитат, не меньший по объему, чем у Спротта. Google Ngram показывает всплеск примерно в 1/10000 процента, начиная с 1620-х гг., а затем в начале XVIII в.¹³

Спротт, как историк, верящий своим источникам, честно пытается принять все источники и примирить их между собой. В сущности, он задает своим текстам такой суммирующий вопрос: могли ли либертены одновременно еще и нарушать общественный порядок? Парадокс от этого никуда не исчезает: историк пытается охарактеризовать существовавшую в определенный момент группу путем описания термина риторической культуры, вызванного к жизни, возможно, разными авторами по совершенно разным мотивам.

Можно, конечно, пойти и по более простому пути, разделавшись с «проклятой шайкой» несколькими взмахами бритвы догматического теоретика, особенно историка идей, антрополога или культуролога. Можно свести репрезентацию «шайки» к «традиционным» для Средних веков и раннего Нового времени формам мышления (которые при этом анахронистически экстраполированы из первобытных обществ — или почерпнуты из философских конструкций без учета того, как они изменяются, когда в их фокусе уже не первоидеи). Мне кажется, более перспективен (да, игра значений здесь вполне уместна) взгляд не вдоль «Великой цепи бытия», а из той точки, откуда смотрит создающий текст автор.

Несомненно, «проклятая шайка» — конструкт публичной сферы, своеобразный мем начала XVII в., за которым уже бесполезно искать приключения сэра Эдмунда и его спутников — студентов лондонских юридических школ, сподвижников Эссекса, разочарованных в новом короле католиков, англичан-эмигрантов в Риме, где в середине XVII в. умер сэр Эдмунд. Адекватная реконструкция исторического субъекта возможна, но это будет уже другой субъект, сопротивляющийся классификации и теориям. Наша проблема в том, что мы ищем объект исследования, а за литературным текстом объект никогда не стоит.

Поэтому, анализируя «проклятую шайку», прежде всего стоило бы подумать, кто создал ее. Насколько авторы-памфлетисты, драматурги брали то, что существовало до них, оперируя всем знакомым ярлыком, маской чуждого? Как происходит расползание значения? Анализируя словарные корпусы, например, можно увидеть, что само слово «crew», пришедшее из французского в XV в., резко активизируется в английском языке во второй половине XVI в. Нам неизвестно, насколько случайным был состав компании в мартовскую ночь 1600 г. — но слово «crew» скрепило их воедино сильнее, чем это сделал бы любой материальный предмет. Все это должно стать предметом дальнейшего междисциплинарного анализа.

При таком взгляде истории повседневности не пришлось бы подстраиваться под теоретические схемы антропологии и истории идеи, а разрыв между конвенциональными «литературой» и «жизнью» исчез бы.

Итак, пьесу Шекспира и памфлеты о «проклятой шайке» роднит напряженное внимание к проблеме «альтернативных иерархий» и нарушения порядка. Те, кто должен этот порядок поддерживать, его нарушают, но и сам по себе этот порядок небезупречен и нестабилен. Ему угрожают маргинальные группы, но и все общество состоит из маргинальных групп, а те, кто ему угрожают, так или иначе включены в его структуру, одной ногой стоя вне его, а другой внутри.

Примечания

1. Подробнее о ней см., например: Shapiro I.A. The «Mermaid Club» // The Modern Language Review. 1950. Vol. 45. No. 1. P. 6—17.

2. См. подробнее: Sprott S.E. The Damned Crew // Publications of the Modern Language Association of America. 1969. Vol. 84. No. 3. P. 492—500.

3. Sprott S.E. Sir Edmund Baynham // Recusant History. 1969. Vol. 10. No. 02 P. 96—110.

4. Макаров В.С. Субалтерные иерархии и криминальное «подполье» в английских сенсационалистских памфлетах XVI—XVII веков // Конвенциональное и неконвенциональное. Интерпретация культурных кодов 2013. Саратов; СПб.: ЛИСКА, 2013. С. 113—131.

5. Версия мальчика в сцене 2:

Boy. Why this night about two houres ago, there came the young Prince, and three or foure more of his companions, and called for wine good store, and then they sent for a noyse of Musitians, and were very merry for the space of an houre, then whether their Musicke liked them not, or whether they had drunke too much Wine or no, I cannot tell, but our pots flue against the wals, and then they drew their swordes, and went into the streete and fought, and some tooke one part, & some tooke another, but for the space of halfe an houre, there was such a bloodie fray as passeth, and none coulde part them vntill such time as the Maior and Sheriffe were sent for, and then at the last with much adoo, they tooke them, and so the yong Prince was carried to the Counter...

Версия Лорд-мэра в сцене 3:

Maior. Then if it please your Maiestie, this night betwixt two and three of the clocke in the morning, my Lord the yong Prince with a very disordred companie, came to the old Tauerne in Eastcheape, and whether it was that their Musicke liked them not, or whether they were ouercome with wine, I know not, but they drew their swords, and into the streete they went, and some tooke my Lord the yong Princes part, and some tooke the other, but betwixt them there was such a bloodie fray for the space of halfe an houre, that neither watchme nor any other could stay | the |, till my brother the Sheriffe of London & I were sent for, and at the last with much adoo we staied them, but it was long first, which was a great disquieting to all your louing subiects thereabouts...

Цит. по электронной версии кварто 1598 г.: The Famous Victories of Henry the Fifth (Quarto, 1598) [Электронный ресурс] // Queen's Men Editions. URL: http://qme.internetshakespeare.uvic.ca/Library/Texts/FV/Q1/default/ (дата обращения: 25.12.2015).

6. «Whilst his father lived, being accompanied with some of his young lords and gentlemen, he would wait in disguised array for his own receivers, and distress them of their money. And sometimes at such enterprises both he and is company were surely beaten. And when his receivers made to him their complaints, how they were robbed in their coming unto him, he would give them discharge of so much money as they had lost. And besides that they should not depart from him without great rewards for their trouble and vexation, especially he should be rewarded that had best resisted him and his company, and of whom he had received the greatest and most strokes. But after the decease of his father there was never any youth or wildness that might have place in him, but all his acts were suddenly changed into gravity and discretion». Цит. по: Stow J. The Chronicles of England, from Brute unto this Present Year of Christ. L.: Printed by R. Newberie, at the assignment of H. Bynneman, 1580.

7. См., например: Boughner D.C. Pistol and the Roaring Boys // The Shakespeare Association Bulletin. 1936. Vol. XI. P. 226—237; Milligan B. The Roaring Boy in Tudor and Stuart Literature // The Shakespeare Association Bulletin. 1940. Vol. XV. P. 184—190.

8. The Trumpet of Vvarre a Sermon Preached at Paules Crosse the Seuenth of Maie 1598. By M. Steph. Gosson parson of great Wigborow in Essex. L., 1598.

9. Rowlands S. The Lettin[g] of Humours Blood in the Head-vaine with a New Morissco, Daunced by Seauen Satyres, vpon the Bottome of Diognes Tubbe. L., 1600. Sig. A2v.

10. Rowlands S. Humors Antique Faces Drawne in Proportion to His Seuerall Antique Iestures. L., 1605. Sig. B4r.

11. The Diary of John Manningham, March 1602.

12. Dove J. A Confutation of Atheisme by lohn Doue Doctor of Diuinitie. L., 1605.

13. См.: http://tinyurl.com/z54n25q.