А.Н. Баранов. «О новом переводе Первого кварто "Гамлета", сделанном А.А. Корчевским»

Коллеги попросили меня здесь выступить, поскольку я занимался Первым кварто «Гамлета». Это не значит, что от меня ждут истины в последней инстанции. Я вполне могу ошибаться. Но, пока меня не переубедили, всецело верю в то, что сейчас скажу.

Ваш перевод я читал внимательно и временами не без удовольствия. Он читается легко и с интересом. Правда, не лишен огрехов, которых следовало бы избегать, если Вы действительно считаете, что переводите пьесу гениального автора. Например, у Вас во 2-й сцене стоит: «О низость, низость, с рвением таким // Стелить кровосмесительную простынь...» Слово «про́стынь» не существует, есть слово «простыня», «простыню». (Притом, не хотите же Вы нам внушить, будто королева лично стелила себе постель?). В 7-й сцене: «Что ж, с жизнью наравне я долг ценю — // К небесному, к земному ль суверену». По-русски не бывает «долга к суверену», бывает «долг перед кем-либо» или «долг по отношению к кому-либо». Почти непроизносимое нагромождение согласных «Что ж, с жизнью» тоже нехорошо. И зачем оно, если этому «что ж» нет никакого соответствия в английском тексте? В той же сцене, чуть раньше: «Но мы желаем, чтобы — несмотря // На всю любовь, на всю о нём заботу — // Вы попытались вызнать у него // Причину этого заболеванья». «Вызнать у него, несмотря на всю любовь» — это непонятно и, мне кажется, не соответствует оригиналу (Therefore we doe desire, euen as you tender // Our care to him, and our great love to you, // That you will labour...). Или в первой сцене: «Горацио, ты бледен, ты дрожишь? // Ужель тут не фантазия одна?» По смыслу английского текста надо бы ровно наоборот: «Ужели тут фантазия одна?» («Is not this something more than fantasie?»). Или там же, ближе к началу: «Поэтому я упросил его // Стоять на страже с нами этой ночью, // Чтоб сам, коль снова явится виденье, // Всё подтвердил и снёсся с ним тогда» («He may approue our eyes and speake to it»). — Глагол «снестись», вместо простого «говорить», здесь звучит комично, он явно не подходит к общению с призраками. («Сношения с Литвой», «Снестись с инстанциями» — вот сфера применения этого глагола.) Но и отнесение глаголов «подтвердил» и «снёсся» к единому «тогда» тоже не безупречно: подтвердить можно чей-либо рассказ, но вряд ли в числе его слушателей тогда окажется призрак, с которым можно будет тут же и «снестись». Или ещё, из той же 1-й сцены: «Но вон уж солнце в мантии своей // Шагает по росе, вдоль горных склонов». Какая это у солнца «своя мантия», что это значит? Если бы еще хоть «в рыжей мантии», как стоит в английском тексте! («The Sunne in russet mantle clad»). (В каноническом тексте здесь «утро в мантии багряной», или «в розовом плаще» — эпитет переводят по-разному, но во всяком случае ясно, что плащ — это заря). Во 2-й сцене Гамлет ходит, если верить Вашему переводу его первой реплики, в «плаще из чёрных соболей». Но слово «sable» в данном случае обозначает цвет, а не материал; Вы же не стали бы в канонической версии переводить выражение «my inky cloak» словами «мой плащ, чернилами расшитый». И как же Вы не заметили противоречия с Вашим же текстом в 9-й сцене, из которого прямо вытекает, что Гамлет соболей не носит: «Тогда пусть дьявол носит черное, а я соболиный наряд»? Еще одно. В списке действующих лиц (которого, конечно же, не было в издании 1603 г.) у Вас читаем: «Могильщик, клоун. Второй человек, другой клоун». Для русского читателя клоун — это цирковая фигура. Но ведь в начале XVII века ни цирка, ни клоунов еще не существовало. Можно бы приводить и другие не слишком удачные места, но я не хотел бы создавать у слушателей ошибочного представления, будто их очень много. Повторяю: в основном Ваш текст читается даже с некоторым удовольствием.

Но только он мало похож на подлинный текст Первого кварто.

Первое кварто отличается большим количеством опечаток. Я в своем переводе, сделанном 29—30 лет назад, считал нужным воспроизвести наиболее нелепые и смешные из них. Разумеется, переводчик вправе этого не делать; в конце концов, и во Втором кварто, и в Фолио тоже достаточно опечаток. Но как же именно этого не делать? Если, допустим, о норвежском короле напечатано, что он «бесстыден и дряхл» («impudent and bed-rid»; сцена 2), то исправить это легко. Конечно же, он «бессилен и дряхл». Но вот в 4-й сцене — место, которое в общепринятом тексте выглядит так (цитирую в переводе Лозинского): «Что, если он (призрак. — А.Б.) вас завлечёт к волне // Иль на вершину грозного утёса, / Нависшего над морем?..» В Первом кварто в этом месте после первой строки стоит точка, а следующая строка, со словом «утёс», отсутствует; получается примерно так: «Что, если он вас завлечёт к волне. (Точка! — А.Б.) Нависшего над морем». Если исправлять, то надо бы вставить пропущенную строку. Или предполагать, что нависает над морем не скала, а, допустим, волна или Гамлет или сам призрак — хотя для всего этого английский текст Первого кварто («That beckles ore his bace, into the sea»), по-моему, надо сильно переделать, напрямую не получится. Версии с волной или Гамлетом были бы явно глупы и потому невозможны. В Вашем переводе призрак «на удалении парит над морем». Вы из двух возможностей выбрали ту, которая требует наибольшей переделки английского текста. Но даже не это существенно. Существенно само то, что Вы не просто переводите текст, а переделываете его. Притом не оговариваете этого и не обосновываете.

Впрочем, Вы не всегда последовательны. Например, в начале 2-й сцены Король говорит в Первом кварто: «мы здесь написали Фортенбрассу, племяннику старого Норвежца», а у Вас — «Фортинбрассу, Правителю норвежцев». Если уж исправлять, то исправляли бы всё, а не одно слово. Иначе в Вашей пьесе получаются три Фортинбраса, притом двое из них, вероятно, братья.

Но вернемся к английскому тексту 1603 г.

Люди, готовившие это издание, вообще малокультурны. Для них всё равно, что гирканский тигр, что какой-нибудь арканский (сцена 7; Вы этой нелепице придаёте более изящный, наукообразный вид: «арканийский»; но ведь «Аркания», в отличие от «Гиркании», это — слово не из древней географии, а из компьютерных игр или из «Звездных войн», из ботаники Линнея, в лучшем случае). Этим людям всё равно, что Плавт, что Платон (сцена 7; Вы исправляете без всяких оговорок Платона на Плавта). Им вовсе не знакомо имя «Лаэрт», они переставляют в нем буквы (всюду). И так далее. Всё это, конечно, можно попробовать списать на безграмотность наборщика. Но вряд ли получится: наборщики во все времена были начитанными людьми; неважно, что их круг чтения бывал иной раз довольно странным. И уж вовсе не наборщика следует винить в написании имени Офелии через «f» вместо «ph»; просто составители рукописи явно восприняли это имя на слух и совсем не догадывались о его греческом происхождении. Если бы правильное «ph» стояло в их рукописи, наборщик хоть раз бы, да набрал его так. (Кстати, Вы передаете имя королевы как «Гертрид», считая это отличием от канонической версии «Гамлета», и, возможно, не догадываетесь, что этот вариант ближе к каноническому тексту, чем то, что, по-видимому, стояло в подлинной авторской рукописи. Во всяком случае, Второе кварто дает форму, которую по-русски следовало бы передавать как «Гертрарда».)

Люди, доставившие текст издателю, плохо чувствовали стих. У них очень часто конец одного стиха выдается за начало следующего. Есть даже случай, когда граница между двумя стихами проходит посередине имени Фортинбрас. И это явно не ошибки наборщика. Наверняка текст был так плохо разбит на строки именно в предоставленной издателю рукописи, наборщик же аккуратно повторял, вслед за рукописью, заглавные буквы, отмечающие в подобных случаях якобы начало нового стиха. Когда же стихи, знакомые нам по общеизвестной редакции «Гамлета», в Первом кварто разбиты на строки правильно, их ритм и размер все равно очень часто искажены: какие-то слова выпали, какие-то слова (особенно междометия) некстати вставлены, нарушая размер.

И это еще пустяки. Есть вовсе абсурдные смешения разных мест текста, нечто наподобие знаменитой фразы из Марка Твена: «Офелия, сожми // Ты челюсти тяжелые, как мрамор, // И в монастырь ступай».

Налицо все признаки текста, записанного по памяти и к тому же — памяти очень нетвердой. Самые главные сцены составитель Первого кварто помнит особенно плохо. Многое заменяет своими доморощенными стихами, которые при непредвзятом чтении очень трудно принять за авторский вариант по их явно иной лексике, более простой и архаичной поэтике и куда более низкому уровню писательского мастерства. При этом в памяти составителя текста Первого кварто могли вертеться какие-то детали, а то и обрывки стихов не шекспировского «Гамлета», а дошекспировского, которые он вполне мог вписать в свою рукопись (как, впрочем, и вольные или невольные цитаты из каких-то других пьес на совсем иные темы).

Создается впечатление, что этот составитель не только не был автором «Гамлета» и не только не имел в своем распоряжении авторской рукописи, но даже не видел спектакля целиком. Вероятно, потому, что значительную его часть находился не среди зрителей и не на сцене, а за кулисами, откуда видно и слышно было плохо. Недаром же существует гипотеза, что этот человек был из числа не принадлежавших к пайщикам театра наемных актеров, игравших второстепенные роли, вроде Марцелла или Луциана.

Любопытно и то, что сцены, которые в общеизвестном «Гамлете» написаны хорошей прозой, в Первом кварто, даже при текстуальной близости, зачастую, с помощью разбивки на строки и простановки заглавной буквы в начале каждой из них, выдаются за стихи. Стихи получаются странные, часто натужные и сбивчивые, но все-таки явно тяготеющие к ямбам. В самом лучшем случае это звучит примерно так:

О, ты бы не должна была мне верить!
Ступай-ка в монастырь, к чему тебе
Плодить здесь грешников? сам я скорее честен,
Но мог бы винить себя в таких злодействах,
Лучше бы мать меня и не рожала вовсе,
О, я очень горд, честолюбив, надменен,
Грехов за мной больше, чем мыслей, чтобы
Обдумать их, что ж молодцам, как я,
Меж небом и землёю пресмыкаться?

Как же Вы поступили со всеми перечисленными формальными особенностями Первого кварто? Очень просто: Вы их в сущности игнорируете.

То, что в каноническом тексте, а вовсе не в Первом кварто, является хорошими стихами, Вы и переводите по возможности хорошими стихами, правильно разбитыми на строки, обычно пятистопным ямбом. Нарушений размера у Вас практически не встречается; неверная разбивка на строки попадается только раз или два и выглядит не передачей переводимого текста, а случайной опечаткой в журнале, где помещен Ваш перевод. Неполных строк очень мало, куда меньше, чем их на самом деле в Первом кварто. Шестистопник вместо пятистопника мелькнул раз или два (и опять, похоже, не намеренно с Вашей стороны, а случайно, по недосмотру). Ну, а диковинки вроде восьмистопного ямба Вас уж вовсе не интересуют.

Хромые стихи, не имеющие прямых соответствий в каноническом тексте, которые я никак не могу счесть принадлежащими настоящему автору «Гамлета», у Вас не отличаются от остальных ни по ритму, ни по стилю. А прозу, которую в Первом кварто пытаются выдать за стихи, Вы стараетесь передать не стихами (дурными или хорошими), а хорошей прозой. Явные смысловые нелепицы Вы стремитесь исправить, приблизив к привычному для публики тексту «Гамлета», или по крайней мере приглушить.

При этом Вы подчас теряете интересные детали. Например, третья строка Вашего перевода — правильный пятистопный ямб: «О, ты явился вовремя на смену». Между тем, в самом Первом кварто это «О» прибавлено спереди к пятистопному ямбу, нарушая размер стиха, и это, возможно, отражает реальную актерскую практику: манеру для большей эмоциональности вставлять в текст восклицания от себя. Первую реакцию Гамлета на сообщение о призраке: «Ха-ха!» — Вы заменяете, пусть и на окрашенное иронией, но придуманное Вами «Ага». Между тем, существует гипотеза, что именно это «Ха-ха», может быть, передает подлинную деталь игры первого исполнителя роли, Ричарда Бербеджа.

Еще одно важное замечание. Если Вы переводите некий вариант общеизвестного произведения, то, уж наверно, те места, которые во всех вариантах совпадают, должны сохранять свою узнаваемость. Конечно, Вы не обязаны воспроизводить их в чужом общеизвестном переводе, как приходилось по условиям заказа делать мне. Но передавайте их так, чтобы не сбивать с толку читателей. Чтобы Ваше личное толкование канонического текста, отличающееся от традиционного, не принимали за особенность текста Первого кварто. А у Вас нередко получается именно так. Вот пример. Гамлет спрашивает часовых: «Где это было?». А Марцелл в Вашем переводе отвечает: «На том помосте, где несём мы стражу». На помосте? В традиционных переводах явно нет ничего похожего на какой-то помост для часовых. Как тут читателю не подумать, что место действия двух соответствующих сцен Первого кварто иное, чем в общеизвестном тексте? А это ведь не так.

В целом Ваш перевод не передает по-русски текст Первого кварто. Вы его намеренно улучшили и исправили. И даже вставили, как сами пишете, «для полноты художественного эффекта» два отсутствовавших в издании 1603 г. первых куплета из песенки могильщика (кстати, переведенной Вами не слишком удачно). То, что Вы напечатали под видом перевода Первого кварто, — это весьма дискуссионная реконструкция на основе Первого кварто, но с помощью Второго кварто и Фолио, а также просто выдумки, некоей гипотетически существовавшей (а может быть, и не существовавшей вовсе) пьесы, якобы написанной тем же автором (или авторами), что и всем известный по другим изданиям «Гамлет», но более короткой.

Оговорку про Вашу собственную выдумку я сделал не случайно: у Вас достаточно выражений, которые не имеют соответствий ни в Первом кварто, ни во Втором, ни в Фолио. Например, слова короля во 2-й сцене: «Не станем пить мы здравье Короля // Сегодня». Есть и ничем не оправданные пропуски. Например, куда у Вас пропали в 7-й сцене, при втором появлении в ней Гамлета, слова Корамбиса к королю: «пошлите тех господ» («send you those Gentlemen»)? Есть, кроме того, неверно или, по крайней мере, очень спорно переведённые места. Как бы то ни было, вы всё-таки не столько переводите, сколько создаете реконструкцию. Реконструкцию чего?

Согласно Вашей вступительной заметке, это либо ранний вариант пьесы, либо (к этой версии Вы склоняетесь больше) ее сокращенный, гастрольный вариант «с ограниченным составом актеров» (с. 210). Если внимательно посчитать, то окажется, что в Первом кварто как раз состав актеров сокращен недостаточно для труппы, в которой было, согласно патенту, только шесть актеров-пайщиков, и разрешалось держать не более шести учеников и такого же числа наёмных слуг. Главное, что с такой пьесой на гастролях невозможно было бы обойтись без найма посторонних людей из местных жителей, например, целого «войска» Фортинбраса — а это значит: перевозка лишних костюмов и реквизита, плата статистам (хотя бы и чисто символическая — всё равно деньги!), плюс еще тот риск, что строки Фортинбраса в сцене 12-й, которых всего-то шесть, будут полностью заглушены репликами зрителей: «Смотри-ка, это же наш Джек!», «Ой, какой у него вид» и т. п. Не получается тут гастрольный вариант. Ссылаться в подтверждение этой мысли еще и на текст титульного листа Первого кварто (якобы, в таком виде пьесу играли в Лондоне и в обоих университетах) я не стану: слишком очевидно, что уверения титульного листа не соответствуют действительности; но из этого ведь не следует, что ее так играли те же актеры в провинции.

Предполагать, что мы имеем дело с плохо напечатанной, но все-таки ранней редакцией пьесы — можно, но недоказуемо и мало вероятно. Могла ли существовать такая редакция? Нет никаких известий о том, что Шекспир (кого бы современники ни называли этим именем) любил переделывать свои пьесы. Утверждают, как раз наоборот, что он писал быстро и ничего не хотел исправлять. Впрочем, в живом театре, при постепенно сменяющейся труппе и при разных переменах в театральных и политических обстоятельствах, некоторые изменения в тексте наверняка приходилось делать — но вряд ли столь кардинальные.

Вообразить, что авторская сокращенная редакция «Гамлета» — примерно такая, какую Вы реконструируете — была сделана не раньше, а после написания полного текста, я просто не в состоянии. Пусть даже это была бы версия не для гастролей, а сделанная по каким-то иным причинам (ну, например, в угоду публике, допустим, не полюбившей пьесы в полном виде). Мог ли автор, как раз в «Гамлете» неодобрительно отзывающийся о вкусах толпы, пойти у нее на поводу? Сомневаюсь. Между тем, реконструкция, предлагаемая Вами, отражает именно вкусы толпы. Это принципиально упрощенный «Гамлет», чтобы не сказать «опошленный».

Вы видите достоинство этого текста по сравнению с полной пьесой в большей динамичности. Но это достоинство весьма относительное. Иначе всякое «догони-убей», т. е. самый глупый боевик, оказалось бы у нас лучше Шекспира — потому что динамичней.

Вы пишете в своей вступительной заметке: «Роль Гертруды (Гертрид) в Первом кварто удивительным образом отличается от позднейших текстов. Королева неожиданно оказывается помощником Гамлета в его заговоре против Клавдия; она (в отличие от канонического варианта) не знала, что ее первый муж был злодейски убит...» По-моему, Вы сильно преувеличиваете. Что в каноническом тексте она знала об убийстве, Вам померещилось. Никакой ясности в этом отношении там нет. В каноническом тексте роль королевы прописана как сплошная загадка, которую зритель должен разгадывать, но так и не получит надежных ответов: знала, не знала? поверила Гамлету, не поверила? отравилась случайно или сознательно? и т. д. А составители Первого кварто то ли нарочно (для ясности), то ли нечаянно — потому что их обманула память (потому что помнили только свое впечатление, а не сам текст) — вписали несколько заявлений королевы, на первый взгляд, разъясняющих дело: не знала, поверила, пообещала помощь. Но ведь это только слова, а не поступки. Поступки-то остались те же. Например, она заступается за короля перед Лаэртом (у Вас Лиартесом) — это разве помощь Гамлету?

Вам кажется, что для монолога «Быть или не быть» найдено в Первом кварто более удачное место, чем в каноническом тексте. Вы не один так думаете. Но все равно это не верно. Потому что в результате этой перестановки в Первом кварто после сцены Гамлета и Офелии следует зубоскальство принца в разговоре с отцом Офелии («вы торговец рыбой», «сатирический сатир пишет» и т. п.) — и эти два эпизода никак не вяжутся друг с другом по эмоциональному состоянию главного героя: только что он кипел, а в следующую минуту спокойно насмешлив. Получается плохая драматургия.

Вы, как я понял, готовы рекомендовать свою реконструкцию режиссерам для постановки — как пьесу того же уровня, если не лучше, чем каноническая редакция «Гамлета». А я бы считал, что даже в таком идеализированном виде, как у Вас, версия Первого кварто поучительна прежде всего тем, что могла бы заставить нас призадуматься, не превращаем ли мы иной раз в своих интерпретациях, переводах, постановках, экранизациях и т. п. действительный шедевр в нечто столь же посредственное, как Первое кварто.

Для того, чтобы понять художественный уровень Первого кварто, достаточно сравнить два монолога. Вот каноническая версия — Первое фолио.

Быть, или же не быть, вот в чём вопрос.
Терпеть ли благороднее в душе
Судьбы взбешённой стрелы и каменья
Или, подняв на море бедствий руку,
В бою их кончить? Умереть? уснуть —
И всё; и то сказать, во сне конец
Стесненью сердца, тысяче ударов,
Наследью тела; этого исхода
Желать — священно: умереть, уснуть;
Уснуть! быть может, грезить? вот запинка;
Ведь то, какие сны в том смертном сне,
Когда земную эту петлю сбросим, —
Должно остановить нас; вот и довод,
Который продлевает муку жизни.
Ведь кто бы стал переносить позор
И плети Времени, неправду сильных,
Смех гордеца, боль оскорблённых чувств,
Нескорый суд и спесь властей, пинки,
Терпимые заслугой от ничтожеств,
Когда б он сам мог дать себе расчёт
Железом голым? Кто из кожи лез бы,
Перенося всю эту ношу жизни?
Да только страх чего-то после смерти,
Тех неоткрытых стран, откуда нет
Обратных путников, сбивает волю,
Веля терпеть невзгоды те, что есть,
И не лететь к другим, ещё безвестным.
Так трусами нас делает сознанье,
И так решимости природный цвет
Исчахнет вдруг в отливах бледных мысли
И начатое с весом и с размахом,
В таких оглядках искривляя ход,
Теряет имя действия. Но тише.
Прелестная Офелия; молись,
О нимфа, за грехи мои.

(Пер. А.Н. Баранова)

А вот Первое кварто. (Перевод Ваш, но и это — не самое важное: мы сейчас сравниваем не переводы, а то, что за ними стоит).

Так быть или не быть? Да, в этом суть.
Почить, уснуть... И это всё? Да, всё.
Нет, спящий видит сны. Вот вам загвоздка:
Тот смертный сон, когда проснёмся мы,
К предвечному судье приведены,
В стране неведомой, откуда нет
И не было возврата никому,
Где праведник улыбчив, грешник мрачен.
Когда б не предвкушенье этих снов,
Кто б стал терпеть лесть и глумленье мира,
Где презираем всяк: богач, бедняк?
Вдов притеснение, обман сирот,
Мученья голода, тиранов власть
И тысячи других таких же бедствий.
Лить пот, хрипеть под этой тяжкой ношей,
Коль с маху выдать нам готов расчет
Простой стилет — кто б стал сносить всё это,
Когда б не предвкушенье смертных снов.
И это ум томит, стесняет чувства,
Велит нам ведомое зло терпеть,
Чем мчать к иным, неведомым покуда,
И в трусов обращает нас... О леди,
Да, грешен я, молитесь за меня!

Разве не бросается в глаза, что текст Первого кварто намного банальнее и по образам, и по мыслям, и по самой драматургии? Что это только бледный пересказ, а не поэзия?