О.В. Февралева. «Пузыри земли»: природное и человеческое у Шекспира и А. Блока

В живом хрустальном многограннике поэтического сознания А. Блока литературные образы прошлого, тянущиеся лучами своего бессмертия, преломляются, получают новые направления, сливаются с другими или, напротив, расходятся сами с собой, множатся. Каждое лирическое переосмысление Данте, Шекспира, Пушкина, Ибсена, Вагнера — это и пророческий взгляд поэта на собственную судьбу, и дума о судьбах мира.

Трагедия «Макбет» стала близка Блоку мотивом измены прежнему служению — «уклонения от пути» и саморазрушения, а также темой конфликта культурного сознания и природы. Стихия, с которой сталкивается герой, явлена в образах ведьм, полуосязаемых, мрачно причудливых созданий, «пузырей земли». «Вещими сестрами» они зовут себя в переводе А. Кронеберга¹, который, по свидетельству Е.Ф. Книпович, был доступен Блоку: «...его (Блока) Шекспир — «русский Шекспир» из переводов Кронеберга и Вейнберга... из тяжелых томов... с черными уголками»². Особенностями перевода во многом обусловлена специфика трансформации макбетовских мотивов в произведениях Блока.

Сам Макбет входит безымянным в пространство блоковского текста и потому надолго остается неузнанным. Зачастую его образ смыкается с иными, архетипически близкими (например, вагнеровского Зигфрида³) для создания единого концептуального образа Героя, воплощения мужественной и созидательной силы, «заблудившегося» в тумане неподвластных человеку сфер, но не погибшего и ищущего выхода.

«Пузыри земли» дали имя стихотворному циклу 1904—1905 гг., открывающему вторую книгу стихов Блока «Нечаянная Радость». Важное упоминание о них содержит стихотворение 1908 г. «Она пришла с мороза...» и статья того же года «О театре». Возможно также, что известный блоковский лейтмотив колдовских кругов отчасти навеян песней ведьм: «Сомкнувшись в кружок очарованный вместе, / Мы трижды обходим заклятое место» [I: 3]. Круговые формы традиционно связываются с цикличным путем стихий, которому — замкнутому, вечно возвращаемуся⁴ — противопоставлена идея направленного пути человека, столь важная для Блока, как доказывает в своих работах Д.Е. Максимов⁵.

Эпиграф вышеупомянутого поэтического цикла прямо указывает на шекспировский источник:

«Земля, как и вода, содержит газы,
И это были пузыри земли.
Макбет»⁶.

В цитате перечисляются все жизнепригодные субстраты, и «пузыри земли» — их объединяющее олицетворение. Обиталище их, средоточие смешения всех составляющих — болото, один из самых значительных для Блока топографических образов-символов.

Природа «пузырей земли» неодинаково понимается Шекспиром и Блоком. Ведьмы трагедии очевидно враждебны человеку. Они злорадствуют утрате им нравственной чистоты, охотно провоцируют людей на преступления. Падение Макбета им желанно («Заклятье готово: погибнет герой!» [I: 3]). Совсем иными предстают персонажи блоковских стихов — кроткие и простодушные, беззлобные и безобидные чертенята, «твари милые, небывалые» [Блок II: 14]. Они скорее воплощают «мысли о доброй природе»⁷.

Шекспировские ведьмы в определенной степени активны; они имеют и осознают в себе немалую силу, тогда как на блоковских болотах царит «захудалость, немочь вод» [Блок II: 10], сонность, «безбурность», бытие их пассивно.

Ведьмы вступают в диалог с человеком; «мохнатые», «зеленые, малые» «Твари весенние» [Блок И: 13—14] — молчат. С ними — вечная Тишина.

«Вещие сестры» обладают тайным знанием, им открыто о человеке неведомое для него самого, чего, на первый взгляд, нельзя сказать о чертенятах Блока, называющих себя «дурачками» [Блок II: 10].

Перед нами два несхожих образа стихии, но стоит задать вопрос, действительно ли природа изображается Шекспиром (и Блоком) в своем первозданном и внечеловеческом состоянии? Шекспировские ведьмы противопоставлены людям, но черты их облика — человеческие, хотя и парадоксально сочлененные, неупорядоченные: «You should be women, / And yet your beards forbid me to interpret hat you are so»⁸ — «Вы должны были бы быть женщинами, если бы ваши бороды не мешали мне вас так воспринимать» [I: 3]. Ведьмы оперируют понятиями государственной иерархии (на языке природы не может существовать ни «короля», ни «тана»). Свое колдовское варево они готовят из отбросов мира, в том числе и человеческого [IV: 1]. Их естественность проявляется, пожалуй, лишь в одном, но фундаментальном аспекте: ведьмы выступают поборницами животного права на власть сильнейшего, каковым предстает среди шотландцев Макбет. Честолюбие героя, ведущее его на путь преступлений, правомерно с точки зрения природы. Мотив неразрешимого синкретизма подлинного, законного и извращенного, аномального звучит в трагедии на самых различных уровнях. «Роковые сестры», на первый взгляд — порождения хтонической стихии, пресмыкаются перед культурой (первая ведьма попрошайничает у жены моряка) и тут же мстят ей, обрушивая против человека его бессознательные, беззаконные стремления. Человек и природа постоянно заставляют друг друга изменять своему пути — в этом может быть скрыт общий смысл трагедии «Макбет»⁹.

Мир блоковских «пузырей земли» предстает в большей чистоте, нетронутости и непосредственности — неким ретроспективным образом природы. Болото, по Блоку, — первородный хаос, из которого возникли и природная гармония, и человеческих дух. Это, конечно, еще не собственно миропорядок, но колыбель его, где любой парадокс материи, как то отсутствие четкого различения живого и неживого, не кажется противоестественным. Чертенята именуются «нежитью», а водоемы изображены поэтом как часть мирового организма: «Болото — глубокая впадина / Огромного ока земли» [Блок II: 19].

В то же время Блок то и дело указывает на соседство естественного мира с человеческим. «Око земли» вселяет в людей предчувствия, посылает видения. Чертенята наблюдают за богомольной старушкой-странницей; в их среде возникают подобия религиозности и знаки святости: болотный попик, «молчальницы», «полевой Христос», «затлевающая» Купина [Блок II: 11, 13, 21].

Грязная переизбыточность бытия шекспировских ведьм заменена Блоком на внешнюю пустынность болот, в недрах которых, как скажет автор в статьях «Поэзия заговоров и заклинаний», «Девушка розовой калитки и Муравьиный царь» (1906), поет «золото», «золотая руда» [Блок V: 90]. Мир блоковских «пузырей земли» хранит в себе неисчерпаемое богатство, тогда как ведьмы Шекспира ничего не в состоянии дать миру, они вращаются лишь в круге разрушения. В плане созидания они бессильны, а Блок говорит о своих болотах: «Никогда не иссякнет их мощь» [Блок II: 17]. Сила болота, по-видимому, в способности сохранять от разрушения отжившее и таким образом продлевать его существование («Этот злак, что сгорел, не умрет» [там же]). Болото сдерживает интенсивность жизни («Этот куст без нетления тощ» [там же]). Это другая сторона его могущества. Оно оказывается сильнее и смерти, и жизни, подчиняя их себе.

Подобно тому, как оно консервирует иссохшие растения, болото сохраняет в себе образы доисторических легенд, основы древнего человеческого величия. Блок всегда воспринимал открытость человека стихиям как более чем благо. Из статей «Три вопроса», «О театре», «Стихия и культура» становится ясно, что поэт видит в высвобождении скрытых стихийных начал будущее человечества, преодоление ущербностей цивилизации. Только природа может заново научить погрязшего в бесплодной, мучительной рефлексии, в сомнениях и скуке человека чувствовать и действовать. В цикле «Пузыри земли» еще нет прославления стремительной активности, вдохновленной стихиями («Мне болотная схима — желанный покой» [Блок II: 18]), но есть напоминание современному человеку, душевно обнищавшему и обезличенному, о том, что некогда он жил полнокровно и был прекрасен: «...Пробегает зеленая искра, / Чтобы снова погаснуть в болоте... у девушек — ясно видны / За плечами белые крылья» [Блок II: 19].

«Вещие сестры» пророчествуют двусмысленно, утаивают ту часть знаний, которая ниспровергает сказанное. Знание, хранящееся в недрах блоковских болот, целостно и нерасчленимо. Оно передается не через лукавое слово, но через образ-видение, ощущение (например, аромат «Ночной фиалки» в одноименной, хронологически и идеологически близкой «Пузырям земли» поэме вызывает у героя воспоминание о прежней жизни, исполненной величия: «...в старину / Был... храбрым героем, / Обольстителем северных дев / И певцом скандинавских сказаний» [Блок II: 31]) и потому дается без остатка. Как бы ни было оно зыбко, призрачно, оно возвышает дух, вселяет в него надежду. В богатом мифологическом поле болота «пузырей земли» закодирован образ человека, каким он должен быть. «Стихия таит в себе семена культуры» [Блок VI: 161]. Природа не чуждается человеческого, она даже тянется к тому гармоническому существованию, когда человек, будучи уже не зверем, жил в согласии со стихиями, наделяя природный мир, дарящий ему силы, смыслами. Теперь сиротливые чертенята чувствуют себя «забытыми следами чьей-то глубины» [Блок II: 10], а мир людей, сошедший с орбиты природной жизни, прошедшей часть разомкнутого, направленного пути, не осилил его и впал в унизительную энтропию, утратив высокую наполненность жизни. Д.Е. Максимов утверждает, что «драматическое осмысление неподвижности и отождествление ее с косностью связывается Блоком не с природной, а с человеческой средой» [Максимов. С. 92].

В системе образов цикла «Пузыри земли» намечаются воплощения сил, способных избавить человечество от проклятия вечной суеты, тоски и духовного разложения, вывести культуру из тупика. В первом стихотворении возникает упоминание о воине (с его шлемом сравнивается солнце [Блок II: 8]) — воплощении героики. Шутовские колпачки чертенят вызывают ассоциации с карнавальной всеосвобождающей стихией. Многие стихотворения говорят о разлитой по пространствам болот святости. Тут мы находим и знаки присутствия женственного божества поэтической мифологии Блока («Алой ленты Твоей надо мной полоса...» [Блок II: 18]), и христианских (а также народно-сектантских) символов. «Каждый чертик» готов проситься «Ко Святым Местам» [Блок II: 13]; чертенята и карлики «умиленно глядят на костыль». [Блок II: 20] паломницы. Сфера благословения «болотного попика» безгранична: «Душа моя рада / Всякому гаду / И всякому зверю / И о всякой вере» [Блок II: 14]. Религия, понимаемая и как признание ценности всего сущего, сочувственная любовь к земному, тварному; и как вечная радость духа; и как высокое служение; и — в целом — как ядро человеческой природы, примиряет стихию и сознание. Именно в ее свете чертенята обретают язык.

Итак, болото, мир блоковских «пузырей земли», — первозданная сфера потенциального, в которой нет определенных форм, но намечены — любые. Одухотворенные человеческие образы неясным мерцанием проступают сквозь образы природы: «Золотисты лица купальниц, / Их стебель влажен. / Это вышли молчальницы / Поступью важной...» [Блок II: 13]. Этот мир мифологически амбивалентен: в нем едины лик и безликость, мощь и захудалость, богатство и пустынная бесплодность, жизнь и нежить, веселье и печаль. Природа понимается Блоком пантеистически. В ней пребывает святость, задающая все образы, творящая гармонию, единящая природное с человеческим во взаимном притяжении. Человек находит радость в сопричастности к движению-кружению стихий (стихотворение «Пляски осенние», закрывающее цикл).

Но здесь не происходит воплощения светлого воина. Вхождение в природный круг — обогащение духа, но долгое пребывание во владениях «пузырей земли» превращается в «отдыхающий плен» [Блок II: 18], отказ от воли и долга. Очень скоро поэт переживет брандовское откровение тесноты, «малости» храма Тишины и безбурности, подчинения кружению стихии. Вводя в статью «Безвременье» (1906) образ всадника, заблудившегося на болотах и «свершающего круги» [Блок II: 75] в дремотном счастье (аналогично герою стихотворения «Белый конь чуть ступает усталой ногой...» [Блок II: 18]), Блок отвергает его путь. «В стихийности он выбирал то, что поднимается над стихийностью» [Максимов. С. 61].

Взаимоотношения естественного и культурного начал обретают в творчестве Блока характер острого противоречия. В его текстах появляются мотивы обличения искусства в фальши и бессилии, осуждения за подмену истинной жизни «рифмованными и нерифмованными речами»; «Я — сочинитель,.. отнимающий аромат у живого цветка» [Блок II: 282], — говорит о себе лирический герой стихотворения от 6 февраля 1908 г. «Когда вы стоите на моем пути...». В тот же день Блоком было написано стихотворение «Она пришла с мороза...», составляющее пару с вышеназванным по настроению лирического «я», что подчеркивается единством стихового ритма. Герой-литератор и его гостья одновременно стремятся друг к другу и не могут сблизиться. Он желал бы поцеловать даму, но ее звонкий голос и «совсем не уважительная к занятиям / Болтовня» [Блок II: 290] вызывают у него досаду. Гостья пытается выразить заинтересованность («Впрочем, она захотела, / Чтоб я почитал ей вслух «Макбета» [там же]»), при этом не вполне понятно, было ли ее желание ответом на предложение или собственной инициативой. Из всей трагедии Блок выделяет эпизод с «пузырями земли», о которых ему невозможно «говорить без волнения» [там же]. Видимо, этот образ не утратил для поэта глубокой значимости. Героиня же взволнована зрелищем целующихся голубей и подстерегающего их большого пестрого кота. Оправданием невниманию дамы могла бы послужить большая естественность ее жизни, принадлежность ее к действительному миру, но, оказавшись в доме литератора, «Она немедленно уронила на пол / Толстый том художественного журнала» [там же]. Она столь же увлечена искусством, сколь и живой жизнью, то есть в том и в другом достаточно поверхностна. Не таков герой, тоскующий о полноте жизни подлинности, действенности искусства.

«Да, среди нас нет согласия. Не только между отдельными людьми, но и в каждой отдельной душе выросли преграды, которые нужно рушить во имя цельности и единства» [Блок V: 260], — пишет Блок в статье «О театре», размышляя над болезнями культуры в целом. «Быть может, как в былые дни, герой, шествующий в крылатом шлеме, с мечом на плече, выступив на подмостки театра, встретит только жалких и нереальных ведьм, этих «пузырей земли», по слову Шекспира, бесплотных, несуществующих, «мнимых, как воздух». Пусть разнесет их ветер и пусть не внушат они нового убийства и вероломства новому гламисскому тану» [Блок V: 270].

Шекспировские образы в поэзии и прозе А. Блока становятся категориями раздумий о судьбах культуры, воплощениями основополагающих ценностей. В отличие от Шекспира, художника эпохи расцвета европейского гуманизма, видящего средоточие добра в человеческом начале по преимуществу и склонного предчувствовать в стихийности негативность, разрушительность, поэт начала XX в. стремится оправдать внеразумную энергетику хаоса, если она может вернуть силы человеку для разрешения культурного кризиса. В то же время созидательная человеческая воля мыслится Блоком именно как гармония стихийности и этически наполненного сознания. Если для Шекспира природа прекрасна, когда облагорожена человеком и подчинена ему, то Блок декларирует ее самодостаточность и призывает современников прислушиваться к ней, учиться у нее.

Примечания

1. Шекспир У. Полное собрание сочинений: В 5 т. — С.-Пб., 1903. — Т. 3. Дальнейшие ссылки с указанием акта и сцены.

2. Книпович Е.Ф. «Об Александре Блоке»: Воспоминания. Дневники. Комментарии. — М., 1987. — С. 124.

3. См. Магомедова Д.М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. — М., 1997. — С. 96, 100.

4. Жаравина Л.В. Кольцевые формы в лирике А. Блока // Русская литература XIX в.: Учен. зап. Ленинградского Ун-та. — Л., 1971. — Вып. 76.

5. Максимов Д.Е. Поэзия и проза А. Блока. — Л., 1981.

6. Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. — М.; Л., 1960 г. — Т. 2. — С. 8. Дальнейшие ссылки на это издание с указанием тома и страницы.

7. Минц З.Г. Поэтика Александра Блока. — С.-Пб., 1999. — С. 48.

8. Shaekespeare W. The Works in four volumes: Vol. IV. — М., 1938. — С. 528.

9. Близкие предположения высказывает М.М. Бахтин, размышляя о трагедиях Шекспира — Бахтин М.М. Эпос и роман. — С.-Пб., 2000. — С. 239, 243.