Да здравствует поспешность

Сорену

Более того, в любом случае настало время восстать против этого лживого мира, вооружившись иронией, проницательностью и искренностью, отбросив иллюзии. Ибо, если мы предчувствуем свое поражение, нам стоит научиться проигрывать жизнерадостно, без жалоб и изречения мрачных пророчеств. Мы не ищем отдыха. И если миру так хочется разлететься на кусочки, то только мы можем подарить ему право на это, наделив себя правом говорить вотще.

Жорж Батай

Эта небольшая книга — поздно созревший плод общей страсти. Хотя Гамлет обнаруживает себя с кристальной ясностью, когда обрушивается на Офелию, «я говорю, у нас не будет больше браков» [iii1Л]¹, мы женаты. И пьеса Шекспира, ее интерпретации и ее философствующие истолкователи стали значимой темой наших супружеских словесных баталий последней пары лет. В мире критических работ о Шекспире мы чужаки, и способом своего понимания пьесы мы избрали попытки постижения Гамлета, вышедшие из-под пера таких же чужаков, в особенности Карла Шмитта, Вальтера Беньямина, Гегеля, Фрейда, Лакана и Ницше. Каждая из этих интерпретаций демонстрирует смелый, однако порой отстраненный и опрометчивый, подход к Гамлету. Мы попробуем воспользоваться этими интерпретациями как рычагами, прилагая которые можно обнаружить более близкие и, надеемся, более убедительные текстуальные связи с самой пьесой. Нельзя сказать, что мы сами выше поспешности. И мы не хотим ввести читателя в заблуждение и сказать, что какой-либо из рассматриваемых подходов сформировал нашу методологию. Но исток нашего объяснения пьесы можно найти у Вирджинии Вулф. В своем прекрасном эссе «О пребывании в болезни» она пишет:

Поспешность является одним из признаков поразившей нас болезни, болезни изгнанничества. И именно поспешность нам нужна, когда мы читаем Шекспира. Не в том дело, что мы будто бы впадем в полудрему, читая его. Нет, нас, пребывающих в осознанности, парализует и загоняет в скуку его слава, и все воззрения всяческих критиков приглушают в нас неожиданность от обретения убежденности, если и иллюзорной, то и весьма ценной притом, в столь изумительном удовольствии, в столь острой потребности читать гения. Шекспир стал загажен. По-отечески заботливое правительство с легкостью могло бы запретить писать о нем, как оно смогло установить в Стратфорде памятник ему, приблизиться к которому не может ни один бумагомарака. В гуле жужжания критики некто может частным образом высказывать свои предположения, писать украдкой на полях, но, зная, что другой уже сказал о том же самом раньше или лучше, этот некто теряет пыл. Болезнь изгнанничества с присущим ей царским величием сметает все это и ничего не оставляет — только Шекспира и самого изгнанника. Благодаря подавляющей мощи поэта и из-за высокомерного чванства критики барьеры рушатся, узлы распутываются, умы начинают резонировать в тон Лиру или Макбету, и даже Кольридж пищит, как мышь в темном углу.

Во имя этого пыла и дабы заставить умы резонировать, а Шекспира вновь звучать громко, мы будем продвигаться — «Да здравствует поспешность!» [v2П], как Гамлет говорит Горацио.

Примечания

1. Далее в тексте ссылки на цитаты из русских переводов пьесы даются в формате x9А, где первый знак указывает на номер акта пьесы, второй — действия, третий — первая буква фамилии переводчика (А — Дмитрий Аверкиев, В — Михаил Вронченко, Г — Петр Гнедич, З — Михаил Загуляев, К — Павел Каншин, М — Михаил Морозов, Л — Марк Лозинский, Р — Анна Радлова, П — Борис Пастернак).