О, О, О, О. Умирает

Рассмотрим финал пьесы. Как мы все знаем, последние слова Гамлета, сказанные им в адрес Горацию, таковы: «Об остальном — молчание» [v2В]. В этих словах — заключительное ничто, встречающееся в драме. И, каким бы манером она ни разыгрывалась, с какой бы меркой ни подходил к ней зритель, «Гамлет» не заканчивается на ноте безмятежности, подлинности или безразличия. Пьеса заканчивается балаганом, похожим на макабрическое кукольное представление, с огромной горой трупов. Все главные герои живы, перебрасываются репликами и выпивают, делают ставки на исход поединка на рапирах — и раз, на протяжении шестидесяти пяти строк все мертвы, как камни, а Гамлет говорит нам, что он мертв, аж три раза, прежде чем окончательно зажмуриться. Именно неискренность Гамлета, проглядывающая, когда все сказано и сделано, нас интригует более всего, и ее-то мы и хотим выделить в заключении этой книги. Гамлет никогда не преодолевает имеющееся в нем разделение, что можно было бы сделать во имя некоторой стоической умиротворенности, основанием которой служит притягательная сила весьма широко понятой божественности. Когда он пытается извиниться перед Лаэртом в завершающей сцене пьесы, он говорит в настоящем времени первого лица: «Я страдаю горько умственным расстройством» [v2А]. Затем же он переходит к развитию наиболее необычного вида самозащиты, доказывая, что его безумие влечет и его ограниченную ответственность. И о себе он говорит в третьем лице:

Ответственен ли Гамлет? Нет, не Гамлет.
Раз Гамлет невменяем и нанес
Лаэрту оскорбленье, оскорбленье
Нанес не Гамлет. Гамлет — ни при чем.
Кто ж этому виной? Его безумье.
А если так, то Гамлет сам истец
И Гамлетов недуг — его обидчик. [v2П]

Спросите себя: это слова искреннего человека, самовластного, умиротворенного и самодостаточного? Вплоть до окончательной развязки Гамлет живет извне себя, что видно хотя бы по тому, как он подчиняется воле Клавдия, вступая в бой на рапирах с Лаэртом — похожим на него двойником. И умирает Гамлет не со своим именем на устах или даже не с именем своего отца, а передает свой «голос умирающий — ему» [v2Л], Фортинбрасу. Фактически Гамлет умирает с ничто на губах, а если быть более точным — с четырьмя ничтожностями, нулями. В издании Фолио то, что окажется последними словами Гамлета, сопровождается ремаркой «О, О, О, О. Умирает».

Дабы продвинуться немного вперед — хотя, вне сомнения, все равно слишком далеко, — рассмотрим трагикомизм заключительных строк пьесы. После того, как все главные герои перемерли как мухи, — в стиле «Монти Пайтон», — в живых остается лишь Горацио. Как по заказу (и как раз очень поздно) на сцене возникают Фортинбрас и английские послы. Глядя на кучу трупов, Фортинбрас любопытствует, что за фестиваль смерти тут погудел:

О, груда мертвых тел! У гордой смерти
Какое торжество в чертогах вечных!
И сколько царственных скосила жертв
Она одним кровавым взмахом! [v2Г]

Другими словами говоря: надо же! Как много трупов! Ситуация становится еще более странной, когда английский посол объявляет, что Розенкранц и Гильденстерн мертвы. Если перефразировать, то он говорит, что они были убиты, как то и было предписано в инструкции, но человек, выдавший ее, к сожалению, тоже убит. А затем посол грубовато спрашивает: «Кто нам спасибо скажет?» [v2П]. То есть: кто оплатит нам нашу грязную работу? Горацио о благодарности, указывая на труп Гамлета, в несколько мрачной манере заявляет: «Нет уже дыханья в его устах, чтоб вас благодарить» [v2Р]. Мертвецы не говорят. И не забудем, что смерть — безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам [iii1Л]. Но не в «Гамлете» конечно же, где и мертвые говорят и смерть оказывается какой-то более запруженной, чем улица с односторонним движением.

Далее Горацио принимает на себя некоторые царские права и власть, коль скоро он отдает приказания, чтобы тела, словно в театре, были помещены на «помост высокий... на виду у всех» [v2Л]. Размявшись таким образом, он возбуждает любопытство возможного короля-норвежца к рассказу о том, как кровь забрызгала тут все:

...то будет повесть
Бесчеловечных и кровавых дел,
Случайных кар, негаданных убийств,
Смертей, в нужде подстроенных лукавством,
И, наконец, коварных козней, павших
На головы зачинщиков. Все это
Я изложу вам. [v2Л]

Фортинбрас, как говорят молодые американцы, вибрирует от возбуждения: «Скорей давайте слушать» [v2П], — но затем сразу переводит разговор на более важную тему о своем избрании королем Дании. Горацио же прибавляет:

Я передам вам голос, что с собою
Еще вам привлечет других немало. [v2Г]

Тут задержимся. Дело выглядит так, будто мертвый Гамлет будет говорить после всего произошедшего, выведенный в чревовещании или духовно-одушевленный усилиями Горацио, действующего как кукловод или начальник шпионов, о чем мы выдвинули гипотезу выше. Речь мертвого Гамлета будет превосходить немало речь Гамлета, недавно еще живого. Речь Гамлета превосходит ничто, когда он сам есть ничто, будто следует странной логике работы Фрейда «Тотем и табу», утверждающей, что только мертвый отец говорит и имеет силу закона в своих словах. И мертвый Гамлет должен говорить, потому что его голос «привлечет других немало», будет более влиятелен в отношении других, а именно: в отношении черни, народа гнилого и мутного [iv5Л], склонного соблазняться политическими интригами и фальшивостью. Без долгих проволочек — обратим внимание на еще одно упоминание «много» — Горацио решает, что политически крайне важно, чтобы настоящая история Гамлета была изложена:

...но поспешим, пока умы в тревоге.
Иль много от незнания и козней
Родится бед. [v2В]

С этими словами тело Гамлета «к помосту отнесут, как воина» [v2П] четыре капитана, но и другие трупы также должны быть перенесены и «положены пред лицом народа» [v2А]. Фортинбрас дает последний приказ: «Возьмите прочь тела» [v2Л].

Не дика ли поистине вся эта сцена? «Гамлет» заканчивается тем, что Горацио сдерживает свое обещание рассказать историю Гамлета. И, по политическим резонам, он делает это немедля, дабы упредить любую возможную ошибку и обеспечить через выборы короля Дании мягкую передачу власти Фортинбрасу. Таким образом, «Гамлет» заканчивается обещанием представить на сцене трагедию Гамлета. В таком случае, подобно «Мышеловке», «Трагическая история Гамлета, принца Датского» выступает в качестве пьесы в пьесе, истина о которой будет изложена Горацио в дальнейшем действе, представленном перед Фортинбрасом, английскими послами и мутными массами Дании. Это действо желательно было бы назвать «Гамлет II», а выделяться оно на этот раз будет тем, что в нем все актеры будут мертвы. Горацио обещает разыграть трагедию Гамлета с участием всех тел, выставленных высоко на обозрение. Превосходя обычную драму скорби, «Гамлет II» будет драмой трупов — произведением дегенеративного агитпропа с Гамлетом в ведущей роли, как-то перетаскиваемым по сцене усилиями Горацио, который будет произносить реплики Гамлета и предположительно реплики всех других мертвых актеров. Пожалуй, не так и плохо, что до наших дней дошли три версии «Гамлета I».