Этика мести

Обычно, читая, мы проходим мимо многого, не замечая ни смысла, скрытого в тех или иных высказываниях, ни их связи с главным действием пьесы, удовлетворяясь общим впечатлением, которое производит пьеса в целом. Еще менее заметны театральные частности зрителю, восприятие которого быстротечно, ибо каждый следующий момент спектакля отвлекает от предыдущего.

Отдав дань пристальному чтению отдельных сцен трагедии, не забудем о тех крепких спайках, которые держат ее начало и всю восходящую линию действия. Такую роль играют два больших монолога Гамлета — в конце дворцовой сцены и в конце второго акта.

Прежде всего обратим внимание на их тональность. Оба необыкновенно темпераментны. «О, если б этот плотный сгусток мяса // Растаял, сгинул, изошел росой!» (I, 2, 129—130). За этим следует откровенное признание в том, что Гамлету хотелось бы уйти из жизни. Но скорбная интонация сменяется гневом на мать. Бурным потоком льются слова из уст Гамлета, находящего все новые и новые выражения для осуждения ее. Благородный гнев героя вызывает к нему симпатию. Вместе с тем мы чувствуем: если мысль о самоубийстве и мелькает в сознании Гамлета, то инстинкт жизни в нем сильнее. Скорбь его огромна, но пожелай он в самом деле расстаться с жизнью, человек такого темперамента не рассуждал бы столь пространно.

Что говорит первый большой монолог героя о его характере? Во всяком случае не о слабости. Внутренняя энергия, присущая Гамлету, получает ясное выражение в его гневе. Человек слабохарактерный не предавался бы возмущению с такой силой.

Монолог, завершающий второй акт, полон укоров в бездействии. И опять в нем поражает возмущение, на этот раз направленное против самого себя. Какую только брань не обрушивает на свою голову Гамлет: «Тупой и малодушный дурень», «ротозей», «трус», «осел», «баба», «судомойка» (II, 2, 594—616). Никакой актер не станет читать этот монолог иначе, как взволнованно и бурно, сменив тон лишь в конце, когда речь пойдет о спектакле, «чтоб заарканить совесть короля» (II, 2, 634). Опять со всей очевидностью обнаруживается внутренняя энергия, присущая Гамлету. Мы не скидываем со счета ни скорби, ни меланхолии Гамлета, но нельзя быть настолько глухим, чтобы не слышать его бурного гнева. Мы видели раньше, как он суров по отношению к матери, как полон вражды к Клавдию. Но Гамлет не из тех, кто находит дурное только в других. Не менее суров и беспощаден он по отношению к себе, и эта особенность его еще больше подтверждает благородство его натуры. Нужна предельная честность, чтобы судить себя столь же, если не более строго, чем других.

Монолог второго акта полон укоров в бездействии. Может быть, их следует принять за правду? Именно так считают критики, полагающие, что слова о необходимости действовать — лишь прикрытие, что на самом деле Гамлет как бы искупает свое бездействие многоречивыми самообвинениями.

Конец монолога, в котором Гамлет излагает свой план, опровергает мнение о том, будто он не хочет ничего делать для осуществления мести. Прежде чем действовать, Гамлет хочет подготовить для этого подходящие условия.

Очень многие рассуждения о медлительности и бездействии героя не принимают в расчет одного обстоятельства. У Гамлета есть своя этика мести. Он хочет, чтобы Клавдий узнал, за что его ожидает кара. Большинство рассуждающих о бездействии Гамлета исходят из того, что ему достаточно поразить своего врага смертельным оружием. Для Гамлета это не было бы подлинной местью. Прежде всего он стремится возбудить в Клавдии сознание его вины. Этой цели посвящены все действия героя вплоть до сцены «мышеловки». Нам такая психология может показаться странной. Но надо знать историю кровавой мести эпохи, когда возникла особая изощренность отплаты врагу, и тогда станет понятной тактика Гамлета. Ему надо, чтобы Клавдий проникся сознанием своей преступности, он хочет покарать врага сначала внутренними терзаниями, муками совести, если она у него есть, и лишь потом нанести роковой удар так, чтобы он знал, что его карает не только Гамлет, а нравственный закон, всечеловеческая справедливость.

Много позже, в спальне королевы, сразив мечом спрятавшегося за занавесом Полония, Гамлет говорит слова, полные глубокого значения:

    Что до него,
(указывает на труп Полония)
То я скорблю; но небеса велели,
Им покарав меня и мной его,
Чтобы я стал бичом их и слугою.
        III, 4, 172—175

В том, что кажется случайностью, Гамлет видит проявление высшей воли, воли небес. Они возложили на него миссию быть Scourge and minister — бичом и исполнителем их предначертания. Именно так смотрит Гамлет на дело мести.

А что означают слова: «им покарав меня и мной его»?

Что Полоний наказан за свое вмешательство в борьбу между Гамлетом и Клавдием, явствует из слов Гамлета: «Вот как опасно быть не в меру шустрым» (III, 4, 33). А за что же наказан Гамлет? За то, что действовал необдуманно и сразил не того, кого хотел, и тем самым дал понять королю, в кого он метил.