Лаэрт

Если Гамлет преклонялся перед отцом, то Лаэрт явно желал поскорее избавиться от его опеки. С этого начинается наше знакомство с ним. Полоний не доверяет сыну, догадывается, что его мудрые наставления могут пропасть втуне.

Лаэрт унаследовал от отца способность выражаться сентенциями. Ими пестрит его речь, обращенная к Офелии:

Природа, зрея, умножает в нас
Не только мощь и статность: с ростом храма
Растет служенье духа и ума.
. . . . . . . . . . . . .
Великие в желаниях не властны...
        I, 3, 11—14, 17

Офелия одним замечанием, тоже облеченным в форму сентенции, обнажает сомнительность его забот о ее добродетели, говоря, что сам он не следует тому, что проповедует (I, 3, 46—51). Лаэрт затем надолго исчезает из нашего поля зрения. Снова появляется он уже после смерти Полония. Обстоятельств гибели отца он не знает. Показательно, что его первое подозрение сразу падает на короля. Из этого можно сделать вывод о том, какого он мнения о своем государе. Гамлет, например, даже ненавидя Клавдия, считает необходимым тщательно проверить обвинения Призрака.

Не долго думая, Лаэрт поднимает народ на бунт, врывается во главе мятежников во дворец и собирается убить короля.

Убить короля! Лаэрт совершенно не похож на своего отца с его верноподданническим пресмыкательством. В нем есть черты феодала, считающего себя равным королям. Недаром феодальная формула гласила, что король— «первый среди равных».

Как мы знаем, для Гамлета вопрос об убийстве короля отнюдь не прост. Иное дело Лаэрт. Ворвавшись во дворец, он в раже восклицает:

В геенну верность! Клятвы к черным бесам!
Боязнь и благочестье в бездну бездн!
Мне гибель не страшна. Я заявляю,
Что оба света мне презренны,
И будь что будет; лишь бы за отца
Отмстить как должно.
        IV, 5, 131—136

Месть за отца для него — дело чести. У него свое понятие о ней. Он и Офелии советовал не уронить свою честь (I, 3, 29). Но честь и достоинство для него понятия внешние. Даже если он огорчен гибелью отца, то не меньше возмущает его то, что праху Полония не были отданы должные почести:

Его кончина, тайна похорон,
Где меч и герб костей не осеняли,
Где пышности, без должного обряда,
Взывают громко от небес к земле.
        IV, 5, 213—217

Точно так же Лаэрт возмущен тем, что обряд погребения Офелии сокращен, и грозит священнику 3á это адом (V, 1, 246—265).

Так же, как Лаэрт готов был нарушить присягу верности королю, так он заявляет, что перережет Гамлету горло в церкви. Между тем, по старинным обычаям, церковь считалась священным местом и убежищем от преследований; даже власти не могли тронуть укрывшегося в храме. Значит, Лаэрт ради мести готов даже на святотатство.

Но в полной мере его презрение к истинной чести проявляется в том, что он соглашается на коварный план короля убить Гамлета обманным путем, борясь с ним неравным оружием, — у него будет заточенная и отравленная рапира, а у принца обыкновенная рапира для фехтовальных упражнений.

Лаэрт нарушает правила благородства, ведет себя не как рыцарь, выступающий в открытом бою, а как коварный убийца.

Перед смертью Лаэрт, однако, раскаивается. К нему возвращается, хотя и с опозданием, благородство духа, он признается в своем преступлении, открывает вину короля и просит:

Простим друг друга, благородный Гамлет.
Да будешь ты в моей безвинен смерти
И моего отца, как я в твоей!
        V, 2, 340—342

Он понимает теперь: «Я сам своим наказан вероломством» (V, 2, 315).

Гамлет прощает его: «Будь чист пред небом!» (V, 2, 343).

«Почему Гамлет прощает своего убийцу? Не слишком ли он снисходителем к нему», — спросят те, кто сочувствует принцу и любит его. Попробуем разобраться в этом.

Прежде всего надо вспомнить, что Лаэрт брат Офелии. Гамлет твердо убежден в благородстве Лаэрта. Он сознает, что оскорбил его «честь, природу, чувство» (V, 2, 242), но рассчитывает на то, что он настоящий «дворянин» (V, 2, 238). Гамлету кажется, что у Лаэрта должно быть такое же высокое понятие о чести, какого придерживается он сам. Как ему понятно, Лаэрт имеет право считать, что, убив Полония, он посягнул на честь Лаэрта. Все это Лаэрт выражает перед началом их поединка; на просьбу Гамлета простить его, сын Полония отвечает: «Примерен мой дух, // Который должен бы всего сильнее // Взывать к отмщению...» (V, 2, 255—257). Лаэрт лжет, и дальше он говорит:

    ...но в вопросе чести
Я в стороне и я не примирюсь,
Пока от старших судей строгой чести
Не получу пример и голос к миру,
В ограду имени. До той поры
Любовь я принимаю как любовь
И буду верен ей.
        V, 2, 257—263

А эти слова двусмысленны. Лаэрт делает вид, что в предстоящем поединке он должен защищать свою честь умелого фехтовальщика, на самом же деле подразумевает свою честь, оскорбленную убийством его отца. Он опять лжет, когда говорит в конце этой речи, будто «принимает любовь» принца. Во всей этой тираде сказывается, что Лаэрт именно сын Полония и сообщник коварного Клавдия.

Но Гамлет верит словам Лаэрта: «Сердечно вторю // И буду честно биться в братской схватке» (V, 2, 263—264).

Лаэрт, как мы знаем, бился нечестно, в чем он потом признался. Почему же Гамлет все-таки простил его?

В пьесах Шекспира не раз встречаются персонажи благородного происхождения, ведущие себя неблагородно, и тем не менее их прощают. Так, в ранней комедии «Два веронца» (1594) Валентин отвергает истинно любящую его девушку, хочет отбить возлюбленную его друга, которого он предает, но все трое его прощают, возвращают ему любовь и дружбу.

В пьесе «Конец делу венец» (в другом переводе «Все хорошо, что кончается хорошо», 1603) Бертрам тоже покидает достойную девушку, собирается изменить брачному обету, но стоит ему покаяться, как покинутая жена прощает его и все забывают о его вине.

Пожалуй, самый разительный случай — поведение Анджело в комедии «Мера за меру» (1604). Читателю не надо напоминать, как подло и лицемерно ведет он себя, когда герцог поручает ему управлять взамен себя. II все же герцог прощает его, покинутая им невеста оказывает ему снисхождение.

Две последние из названных пьес созданы Шекспиром вскоре после «Гамлета». Мы видим, таким образом, что в вопросе о вине и нравственной ответственности у Шекспира в эти годы имеется вполне ясная позиция, которая выражена в словах Изабеллы, осуждающей суровый приговор Анджело:

Вы в собственное сердце постучитесь,
Его спросите: знало ли оно
Такой же грех...

Она взывает к милосердию (mercy), которое одно способно возродить ожесточившиеся души:

...вес украшенья власти —
Корона, меч наместника, и жезл
Вождя, и тога судии — ничто
Не может озарить таким сияньем,
Как милосердье.
        II, 2, 59—63

Таким образом, то, что Гамлет прощает Лаэрту его вину, характерно для Шекспира. Если же вспомнить все, в чем Гамлет был виноват по отношению к семье Полония, то отношения между ними вполне могут быть охарактеризованы формулой Шекспира — «мера за меру».