Клавдий

Наш путь шел от одного полюса трагедии к другому, от ее героя и его идеала человека к тому, кого с полным правом можно назвать злодеем.

Шекспира глубоко волновала проблема зла в человеке. Со всей отчетливостью мысль Шекспира воплотилась в «Ричарде III» (1593). Пьеса открывается монологом Ричарда, сообщающего зрителям без оговорок, что его самая большая радость в жизни — творить зло. Это показано наглядно в различных злодеяниях, совершаемых им.

Со временем Шекспир стал более пристально вглядываться в характеры злонамеренных людей и изображать их не столь прямолинейно. Для усложнившегося метода драматурга показательно, что в полную противоположность началу «Ричарда III» Клавдий представлен сначала благообразным королем. Его истинное лицо долго скрыто от зрителя. Клавдий начинает с отравления брата и кончает коварным убийством Гамлета, не говоря уже о том, что на него ложится и вина за смерть Гертруды, более того, в сущности за все смерти в трагедии.

Клавдий отнюдь не такой односторонний человек, как Ричард III; став королем, горбун продолжает злодеяния как для укрепления своего положения, так и из присущей ему жестокости. Клавдий, свершив одно злодеяние, готов был на нем остановиться. Достигнув цели, Клавдий, как показывает его тронная речь, стремился упрочить свое положение мирными средствами: во-первых, обезопасить страну от возможного набега Фортинбраса, во-вторых, помириться с Гамлетом. Отлично понимая, что он отнял у него трон, Клавдий, компенсируя эту потерю, объявляет его своим наследником (I, 2, 109), просит его видеть в нем отца (I, 2, 108, 11). Единственное, чего он требует от Гамлета — не покидать датский двор. Опытный в политике. Клавдий опасается, как бы Гамлет вдали не набрал войско, подобно Фортинбрасу, чтобы силой захватить датскую корону. Если Гамлет будет под боком, за ним станет легче наблюдать. Гамлет имеет основание сказать Розенкранцу и Гильденстерну про Данию: «для меня она — тюрьма» (II, 2, 257).

Принц, как мы знаем, возбуждает подозрительность Клавдия, и тогда король предпринимает настоящую слежку за Гамлетом. До поры до времени позиция Клавдия оборонительная. Ему важно выяснить, не дознался ли принц каким-нибудь образом, кто убил его отца. Но когда Клавдий удостоверился в том, что Гамлет хочет его убить, он переходит от обороны к наступлению и отправляет его в Англию. Показательно, что и в данном случае Клавдий прибегает к тайному убийству. Тайным и коварным является также второе покушение Клавдия на Гамлета — его сговор с Лаэртом, причем на этот раз он расставляет для принца не одну западню.

Если Ричард III был уродлив, то Клавдии приятен, обходителен и, возможно, в иных глазах даже обольстителен. Не кто иной, как Гамлет, свидетельствует о том, что внешний облик и существо натуры Клавдия противоположны: «улыбчивый подлец, подлец проклятый» (I, 5, 106) — эти эпитеты выразительно подчеркивают отличие истинного лица Клавдия от мнимого.

На основании первой речи Клавдия ему приписывают иногда чуть ли не политическую мудрость. Ничего подобного нет. Клавдий действительно политик, но политик, заботящийся не о государстве, а лишь об укреплении своего положения. Каково положение Дании при нем, известно из многочисленных суждений Гамлета, уже приведенных выше. Клавдий — узурпатор власти и деспот. Недаром Лаэрту так легко удается повести народ на штурм дворца.

Добиваясь власти, Клавдий действовал в одиночку, не делая никого сообщником убийства. Став властителем, он уже действует не сам. Борьбу против Гамлета он ведет через придворных, подсылает к нему Полония, Розенкранца и Гильденстерна, даже Офелию, чтобы выпытать причину безумия, привлекает жену, а для уничтожения Гамлета берет в подручные Лаэрта.

«Мышеловкой» Гамлет хотел «заарканить совесть короля» (II, 2, 634)¹. Есть ли она у него, совесть? Мы уже говорили о его монологе «О мерзок грех мой, к небу он смердит...» (III, 3, 36—72). Даже если не считать, что в нем отражено авторское осуждение преступности Клавдия, а расценивать его как выражение внутреннего мира короля, то мы найдем в нем следующие мотивы.

Прежде всего, сознание, что он совершил страшнейший из всех грехов — братоубийство. Почему же он хочет молиться? Отнюдь не потому, что испытывает раскаяние. Он хочет всего Лишь смыть с себя вину. Глядя на свою руку, он спрашивает: «Ужели у небес дождя не хватит // Омыть ее, как снег?» (III, 3, 45—46). Он, беспощадно жестокий, требует от небес милосердия (III, 3, 46). Молится он не потому, что глубоко верит, а лишь в надежде вымолить прощение. Он сам признает, что «нераскаян» (III, 3, 66). И главное, ни с чем, из-за чего он совершил грех, с венцом «с властью», с королевой» (III, 3, 55), он не расстанется.

Монолог короля является параллелью гамлетовскому «Быть иль не быть». Естественно провести аналогию. Насколько разны их характеры, настолько же различны их мысли. Сходство в том, что обе речи произносятся в критический для каждого момент. Оба решают для себя, как быть дальше: Гамлет — идти ли на риск, связанный с борьбой, Клавдий — признать ли вину и раскаяться? Оба монолога выявляют внутренний мир персонажей, благородство одного и низменность другого. В монологе Гамлета больше вопросительных интонаций, у Клавдия — утвердительных. Но в обоих выражается чувство раздвоенности. Да, не только у Гамлета, но и у Клавдия, в силе воли которого никто не сомневался, и сам он знает твердость своего характера, но вслушаемся в его слова:

      Не могу молиться,
Хотя остра и склонность, как и воля;
Вина сильней, чем сильное желанье,
И словно тот, кто призван к двум делам,
Я медлю и в бездействии колеблюсь.
        III, 3, 33—43

Более точен другой перевод:

Как за два дела взявшийся, стою я
В раздумий, с которого начать, и оба
Бросаю².

Клавдий в нерешительности, но, конечно, смысл ее иной, чем у принца.

Нельзя пройти и мимо того, что в монологе Клавдия тоже встречается социальный мотив:

В порочном мире золотой рукой
Неправда отстраняет правосудье
И часто покупается закон
Ценой греха.
        III, 3, 57—60

Это ли не перекличка со словами о глумлении века, медлительности судей, заносчивости властей? (III, 1, 70—72).

Клавдий отнюдь не сожалеет, что таковы суды в управляемой им Дании. Он считает, что в порочном мире несправедливость естественна, и если грех заручается поддержкой закона, то почему бы и ему не получить прощения небес.

После убийства Полония Клавдий получает благоприятный повод избавиться от принца. Как ему свойственно, он лицемерно заверяет Гамлета, что отправляет его в Англию для его же «безопасности» (IV, 3, 42), прощаясь, называет себя его «любящим отцом» (IV, 3, 52). Но принц не обманывается в его истинных намерениях и, притворяясь безумным, обнаруживает ясновидение: «Я вижу херувима, который видит их» (IV, 3, 50), то есть догадывается о том, что король готовит ему ловушку.

Себе же Клавдий признается: пока в Англии не прикончат Гамлета, ему нет в жизни никаких радостей (IV, 3, 69—70).

Безумие Офелии, тайное возвращение Лаэрта вызывают новую тревогу Клавдия. Он вспоминает известную поговорку: «беды, // Когда идут, идут не в одиночку, // А толпами» (IV, 5, 78—79).

Во время мятежа Клавдий не трусит. Он смело встречает взбунтовавшегося Лаэрта и высказывает убеждение, свойственное и некоторым другим шекспировским королям (например, Ричарду II), что, помазанный богом на царство, он огражден защитою неба (IV, 5, 123—124). Ему без труда удается унять вспыльчивого Лаэрта, войти в его доверие и сделать своим орудием против Гамлета.

В беседе с Лаэртом Клавдий пускается в рассуждения, напоминающие мысли Гамлета. Мы помним, принцу не раз приходилось приспосабливать свою волю к действию. Клавдий тоже знает, что от излишних раздумий решимость хиреет. Поэтому он подстегивает мстительность Лаэрта:

      ...делать надо,
Пока есть воля; потому что воля
Изменчива и ей помех не меньше,
Чем случаев, и языков, и рук,
И «надо» может стать как тяжкий вздох,
Целящий с болью.
        IV, 7, 119—124

Гамлет сам себе говорит нечто подобное: «Как все кругом меня изобличает // И вялую мою торопит месть... // Зачем живу, твердя: «Так надо сделать»...» (IV, 4, 32—33, 43—44). Повторяющиеся мотивы и темы подчеркивают мысль Шекспира о том, что воля должна быть действенной, одновременно показывая, что действие действию — рознь. Гамлет борется честно, Клавдий и Лаэрт — коварно и бесчестно.

Клавдий стремится обставить убийство Гамлета так, чтобы все было «шито-крыто»:

Здесь даже мать не умысел увидит,
А просто случай.
        IV, 7, 65—69

Во время финального поединка Клавдий провозглашает, что будет пить за каждый удачный выпад Гамлета. Он предлагает ему выпить отравленное вино. По принц отказывается. Кубок осушает Гертруда, по-видимому, приученная Клавдием к вину. Яд — испытанное средство короля-убийцы! Он отравляет все вокруг — и физически и морально.

Но час расплаты все же настает!

Гамлет вливает Клавдию в рот остатки яда из отравленного им кубка и закалывает той самой рапирой, которая по приказу короля была заточена и отравлена.

Мы помним, что вопрос о цареубийстве был политической проблемой и Гамлету необходимо было иметь основания для уничтожения Клавдия, который был законно коронованным монархом.

Такое основание Гамлет получил, когда обнаружилось коварство короля. Мало того что он отравил своего предшественника и захватил его корону. Невольно он отравил и жену убитого, взятую им в супруги, и, наконец, оказался виновником смерти наследного принца. Клавдий истребил всю королевскую семью и потому достоин смерти.

Примечания

1. В сцене придворного спектакля есть неясность. До того как начать «Убийство Гонзаго», актеры, как то было в обычаях театра до Шекспира, разыгрывают пантомиму, в которой изображены те же события, что и в пьесе. Король при этом присутствует. Почему же он не реагирует на пантомиму и выражает крайнее неудовольствие только во время представления самой пьесы? Джон Довер Вилсон, посвятивший решению этого вопроса главу в своей книге, считает, что пока играют пантомиму, король занят беседой с королевой. См. Wilson, John Dover. What happens in Hamlet. Cambridge, 1935. P. 160.

2. Шекспир В. «Гамлет, принц Датский». (Перевод К. Романова.) СПб. 1899. — Т. 1. — С. 265.