Глава 10. Кто не лежит в своей могиле?

Могильщик, персонаж «Гамлета» — один из самых знаменитых героев, когда-либо появлявшихся на сцене. Его черный юмор, пение в могиле и пренебрежительное обращение с черепом бедного Йорика настолько прочно связаны с его образом, что мало кто задумывается над его более чем странными речами и действиями, скрытыми за шутовской маской.

Между тем он гораздо интереснее, чем кажется. Хотя бы потому, что он — единственный персонаж, который не только говорит с принцем на равных, но даже ставит его в тупик.

Присмотримся же к нему повнимательнее.

Когда мы видим его впервые, он поет песенку о коме земли, ожидающем грядущего гостя. Иногда он прерывает пение, чтобы обсудить с товарищем тонкие юридические аспекты вопроса о статусе самоубийцы, при этом обнаруживая знание как юриспруденции, так и латыни.

Одна из его фраз очень примечательна — о том, что утопленница считается самоубийцей, если только она не утопилась «в состоянии самозащиты». Не слишком понятно, в чем именно здесь юмор, если не считать, что абсурдность подобного предположения смешна сама по себе.

Говоря о том, сколько времени нужно, чтобы труп разложился, он упоминает, что шкура кожевника хранится 8-9 лет. Так написано в Первом кварто издания 1602 года. В 1603 году во Втором кварто эта цифра почему-то превратилась в «десять лет».

Когда появляются Гамлет с Горацио, могильщик встречает их той же песней о куске земли, приготовленном для встречи гостя. Поскольку гость уже прибыл, можно предположить, что земля предназначена для него.

После этого между принцем и могильщиком завязывается странный диалог, в котором вовсю используется двойной смысл слов «lie» и «quick»:

«Гамлет. Чья это могила, сэр?

Могильщик. Моя, сэр (поет): «А вот и еще кусок земли для встречи нашего гостя».

Гамлет. Я думаю, она вправду твоя, потому что ты liest in't (лежишь в ней — лжешь в ней).

Могильщик. Вы lie (лежите-лжете) не в ней, сэр, и поэтому она не Ваша. Что до меня, я не lie (лежу, лгу) в ней, и все же она моя. Гамлет. Ты lie (лжешь, лежишь) в ней, потому что ты находишься в ней и говоришь, что она твоя — но она для мертвых, а не для quick (живых, шустрых), поэтому ты liest (лжешь, лежишь). Могильщик. Эта quick lie (шустрая ложь, шустрое лежание, живая ложь, лежание заживо) снова перейдет от меня к вам».

Последняя фраза совсем непонятна. Почему «шустрая ложь», она же «лежание заживо» должна перейти от могильщика к Гамлету, да еще и «снова»?

Затем могильщик рассказывает Гамлету, что работает здесь уже тридцать лет — с того самого дня, когда Гамлет появился на свет.

Заведя речь о Йорике, могильщик вспоминает, как тот когда-то вылил ему на голову бутылку шампанского. Значит, они были знакомы? Но каким образом, если могильщик все это время работал на кладбище? И когда он успел изучить юриспруденцию и латынь?

После диалога с Гамлетом и появления остальных персонажей могильщик куда-то исчезает. Он не уходит со сцены — уход каждого персонажа сопровождается ремаркой. Однако ремарки «Могильщик уходит» в тексте нет. Ни в одном издании. Да и странно было бы, если бы он ушел прежде, чем закопать Офелию. Он словно растворяется — или становится невидимым для всех, кроме Гамлета и Горацио.

Все это кажется странным и лишенным смысла. Ну, а если допустить, что смысл в поведении могильщика все-таки есть?

Начнем с «кожевника». Марло был сыном башмачника, и одно из его прозвищ — «кожевник». В 1602 году прошло от 8 до 9 лет со дня его «гибели», а через год, к выходу 2 издания, соответственно — 10.

Его «убийца» был признан невиновным, поскольку действовал «в состоянии самозащиты». Могильщик говорит это на латыни -официальном языке юриспруденции. Комическая нелепость предположения, что можно «утопиться в состоянии самозащиты», призвана привлечь особое внимание к этим словам.

Вернемся к диалогу — особенно к последним двум фразам. Могильщик настаивает, что это его могила, хотя он в ней и не лежит (и при этом не лжет, утверждая, что это его могила).

Принц соглашается, что могила хоть и предназначена для могильщика, но тот никогда не будет лежать в ней, потому что он слишком «живой» и «шустрый». Подразумевается, что если бы могильщик был медлительным тугодумом, то был бы уже мертв и погребен. На это могильщик отвечает, что его «шустрая ложь» (она же — «лежание заживо») перейдет от него к Гамлету. Иными словами, он, подобно мастеру дзен, ПЕРЕДАСТ Гамлету мастерство «живой, шустрой лжи» и «лежания заживо».

Так кто же он — тот, кто одновременно лежит и не лежит в могиле и может научить этому Гамлета? Тот, чей ум столь же остер? Тот, кто невидим ни для кого, кроме Гамлета и его alter-ego? Тот, кто остается на сцене — и исчезает с нее?

Он говорит, что начал работу мальчишкой около тридцати лет назад. Если предположить, что ему было в то время 8—10 лет, то сейчас ему около 40.

Марло «погиб», когда ему было около 30. В момент появления «Гамлета» он был на 8-9 лет старше. Argal, как мог бы сказать могильщик, он являет собой замаскированного старшего Марло -истинного автора пьесы — писателя, который должен лежать в своей могиле, но не лежит. Принц, в свою очередь, представляет собой молодого Марло в момент его приближения к «смерти» и выбора между бытием и небытием.

Беседу в этой сцене можно рассматривать как внутренний монолог между Марло — автором «Гамлета» — и самим собой на десять лет младше — тем, кто послужил прототипом для Гамлета. Эта сцена -разрыв в ткани повествования, диалектическая словесная игра, самоосознание, возведенное в н-ую степень. Подобно мудрому могильщику, вся пьеса извлекает прошлое из-под земли, освещая некоторые события жизни и «смерти» истинного автора.

Может быть, именно это создает атмосферу двойственности, загадочности и некоей призрачности: вроде бы Гамлет — портрет автора, а вроде бы и не совсем. Если это портрет автора в прошлом, описанный из будущего, в котором он видел все уже совершенно иначе — более зрело, более мудро, более глубоко — то именно это переключение и создает ни с чем несравнимую атмосферу реальности-игры-тайны.