Счетчики






Яндекс.Метрика

Глава 35

— Я послушаю тебя, пока не принесли пирог.

Да, вверься мне своей душою и выслушай рассказ мой.

Кристофер Марло приехал на Дептфордскую набережную в дом Элеаноры Булл в десять часов утра. Вскоре к нему присоединились трое: Инграм Фризер, Николас Скерес и Робин Полей. Они ели, говорили, курили табак, гуляли по саду — мирно и культурно, на редкость смирно для Марло. В шесть вечера они вернулись поужинать у Элеаноры, и ужин сопровождался обильными возлияниями. Много пили и плотно закусывали. После ужина Марло вылез из-за стола и повалился на стоящую рядом кровать. Остальные остались на своих местах. Фризер сидел в центре троицы, спиной к Марло. Комната была небольшая, и Фризеру, которого с обоих боков подпирали Скерес и Полей, было очень тесно — теснее не бывает. Можно было подумать, что мишенью был он, а не Марло. Все четверо в этой мизансцене были выходцами с самого дна секретных служб, и с любым из них было небезопасно сидеть в дептфордской пивной, особенно так близко.

Пришло время оплатить счет за гостеприимство госпожи Булл. Встал вопрос: кому ж платить? Лица спорящих мгновенно раскраснелись, и легко вспыхивающий и непредсказуемый в ссоре Кристофер Марло, Кошачий царь1, показал свои коготки, продемонстрировав, на что он способен. Странно только, что на этот раз помимо его когтей ему потребовалось оружие, — выхватив кинжал из ножен Фризера, он нанес два удара ему в голову. Фризер, зажатый с обеих сторон своими дружками, не мог защитить себя от нападавшего. В воинственном настроении Марло был опасным соперником. Однако Фризеру все же удалось повернуться, одолеть соперника и отбиться от него. В потасовке он выхватил у Марло свой кинжал и вонзил его тому в лоб над правым глазом. В своих показаниях все трое свидетельствовали, что Марло завизжал, как резаная свинья, и, изрыгая ужасные проклятья, упал и замер.

Провалился в пучину вечной ночи...

Хорошо сказано, Фрэнсис, к месту. Погиб автор «Фауста» и «Тамерлана», а вместе с ним все его смелые и далеко идущие замыслы. И он, и его драматическое вдохновенье превратились в воздух, огонь и землю (а все дело происходило недалеко от воды). Погиб из-за нелепого пустяка, из-за размолвки по поводу счета в харчевне. Наверняка размер счета склонил чашу весов, и состоялась большая разборка в маленькой каморке. Это случилось в семь вечера 30 мая 1593 года. Буря сломала майский цветок, и лето нашего любимца муз оказалось слишком недолговечным — ему было всего лишь двадцать девять лет.

Так говорилось в официальной версии, которую я в своем рассказе слегка драматизировал, чтобы поразвлечь тебя, Фрэнсис. Примерно так описывал ее два дня спустя королевский коронер, сэр Уильям Дэнби, после расследования, которое слушалось шестнадцатью присяжными — честными и достойными гражданами, если вы склонны верить таким определениям. По крайней мере, число их точно. Гнусное дело о непреднамеренном убийстве в ходе банальной заварухи из-за того, кому платить по счету. Звучит убедительно: когда ужинают четверо парней, кто-то из них вполне может хватить лишнего. Но твой натренированный нюх юриста не подсказывает тебе, Фрэнсис, что эта история с душком?

— Она и пахнет плохо, и звучит фальшиво.

В этом рассказе истинны лишь имена участников и место происшествия. Все остальное... Я предлагаю вернуться на тринадцать лет назад до смерти Марло и рассказать тебе историю поправдивей.

— И покороче, Уилл, идет?

Пусть на крылах воображенья рассказ летит с такой же быстротой, что мысль. Слушай, как все было на самом деле. В Кембридже Марло был необычным студентом. Политика и Овидий интересовали его больше, чем карьера церковного сановника. Его попытались завербовать секретные службы. Сотни иезуитов наводнили Англию по приказу папы, фанатично призывавшего к оружию. Среди них были Кампион и Парсонс — миролюбивые люди, в особенности Кампион, но папа ставил недвусмысленную цель — убить королеву, Иезавель, чья религия отравляла души ее подданных и вела Англию к погибели. Таким образом, цареубийство стало делом политическим. Облачитесь в доспехи Господа — наденьте кирасу праведности и шлем вечного спасения, защититесь щитом веры и поднимите меч духа, каковым является Слово Божье (разумеется, в интерпретации Рима). И запаситесь ядом и острым кинжалом. Ведь вы проповедники Евангелия мира.

Все та же старая песня. Даже дьявол цитирует Писание, когда ему нужно достичь своих целей.

— Особенно дьявол!

Папа показал свои Вельзевульи рога, и католики Англии были обречены. Кампион этого не понимал.

— Как он там говорил: «Нам нужны лишь ваши души»?

Что-то в этом духе. «Нас не интересовало ни государство, ни политика. Убийство? Цареубийство? У нас не было таких целей». И даже многочисленные пытки не пошатнули его идеализма. Я видел в его глазах истовый фанатизм пламенного миссионера. Топклифф сделал все, что мог, чтобы исправить и выпрямить Кампиона на дыбе. «Послушай, что я тебе скажу, Эдмунд. Виновна не только рука, сжимающая кинжал. Твоя рука, друг мой, повинна в той же мере, что и рука убийцы. Ты все еще не согласен? Значит, я не смог тебя убедить. Давай попробуем еще раз — иначе».

— Топклифф был сама обходительность!

Но даже когда все кости Кампиона были переломаны, он не в силах был подняться и ел хлеб, как обезьяна, зажав его в горстях изувеченных рук, он все равно отказывался смотреть на вещи глазами правительства, глазами Топклиффа. К их чести, члены Тайного совета были восхищены моральной чистотой и набожностью тихого богослова, а королева даже удостоила его аудиенции, предложив ему выход из создавшегося положения.

— Да, ты рассказывал.

Она лично вела допрос. Хватило б одного лишь слова. У него был прекрасный шанс, но он им не воспользовался. И его вывели на площадь и повесили.

— У него был выбор.

Нет. Выбор был у Бога и у папы.

Кампиона казнили в июле 81-го года, через полгода после поступления Марло в университет. На втором курсе Колледжа Тела Христова его завербовали — не знаю кто: католики или секретные службы. От него требовалось отправиться в Реймс, чтобы шпионить за истинными католиками — другими словами, предателями государства и врагами трона, — выдавая себя за одного из них. Задолго до окончания университета агент Марло уже поставлял важные сведения кабинету министров. Кроме сочинительства, то была его первая и единственная служба. Позднее он утверждал, что даже драматург зарабатывает больше, чем шпион.

К тому времени, как он закончил учебу, в Тайберне казнили тысячи католиков. В том числе и Фрэнсиса Трокмортона. Две пытки на дыбе и одно подвешивание заставили его запеть по-другому: Испания готовится к вторжению; Марию Стюарт освободят из заключения и провозгласят королевой Англии; страной будут править католики — все будет так, как было, страна вернется в истинную веру, к прежней религии.

— А королева Елизавета?

Очевидно, ей оставалось только преклонить свою беспокойную венчанную главу, которую могло облегчить лишение ее короны.

Бакалавр искусств Кристофер Марло вступил в мир враждебности, террора, интриг и политической паранойи.

— Безумный мир, господа!

Да, безумный, Фрэнсис.

Неистовая волна католичества захлестнула десятилетие, и ответ властей был таким же истеричным. Сотне семинаристов, посланных из-за Ла-Манша после подготовки в Дуэ, Реймсе и Риме, противостояла бесчисленная армия агентов, нанятая шефом секретной полиции Фрэнсисом Уолсингемом, чтобы разнюхивать заговоры, выявлять и ликвидировать завербованных агентов и тех, кто оказывал им поддержку. Агенты выдавали себя за католиков, сочувствующих Риму. Среди них были заурядные головорезы, прислуга и лакеи, осведомители и двойные агенты, agents provocateurs. Робин Полей, оказавшийся в доме Элеаноры Булл в мае 93-го, был католиком, работавшим против католиков, и заманивал их в ловушку мужеложества.

— Все лучшие люди всегда снизу!

И Марло тоже. С самого начала учебы в Кембридже он часто пропускал занятия. По поручению Уолсингема он сначала отправился в Париж, а затем в Реймс (куда в 78-м году из Дуэ переместилась иезуитская база) для того, чтобы следить там за известным аферистом, английским послом. Скерес тоже был агентом. Полей пел сладкие песни Бабингтону, водил его за нос и поглаживал по заднице, заведомо зная, что ее дни были сочтены. К тому моменту, как Марло получил степень магистра, они уже сошли со сцены. Полей провел два года в Тауэре — в качестве прикрытия после ареста правительством тех, кто уже был на заметке. Говорят, он там жил на широкую ногу, не испытывая недостатка в продажных девках и вине.

— О своих людях они заботятся!

Пока те не начинают причинять им неудобства. Полей и Марло вернулись в Нидерланды, где действовали английские шпионы. Поползли слухи о фальшивомонетчиках, подделывающих английские деньги, и Марло приказали вернуться домой. Он покончил со шпионажем и уехал в Лондон, где быстро добился успеха и стал театральной притчей во языцех.

В Лондоне он сдружился с Томасом Уотсоном, ученым малым, бражником и сочинителем сонетов, который был без ума от классицизма и пасторалей.

— Никогда о нем не слышал.

Неудивительно. Он был одним из плеяды рано умерших поэтов, не доживших до тридцати. Он умер в том же году, что и Марло. Марло и Уотсон снимали квартиру в Нортон Фолгейт. Они кутили и курили табак с другими бражниками — Нэшем, Грином и Пилем в Чипсайде в «Голове старой клячи». В 91-м году Марло жил в Шордиче и часто пьянствовал с Томасом Кидом.

— Два гуляки и содомита.

У Марло не было обыкновения ходить в Юбочный Переулок или Корсетную Аллею. Он был любитель черного хода и вот там уже превращался в ненасытного и умелого любовника, регулярного посетителя притонов. Он ввязывался в драки, например в известную потасовку 89-го года в Хог-Лейн, в которой он дрался с Уильямом Брэдли, сыном хозяина гостиницы, негодяем, враждовавшим с товарищем Марло Уотсоном.

Вскоре он вступил в скандально известную «Школу Ночи», основанную Уолтером Рэли.

— О них я тоже ничего не знаю.

«Школа» была сообществом географов, математиков, астрономов, картографов и поэтов. Иезуиты предъявляли им обвинение в атеизме. Очевидцы утверждали, что они сушили табак на страницах, вырванных из Библии, — и это еще цветочки! Также поговаривали, что это было то ли общество черных магов, то ли клуб дебатов, который пытался примирить религию с наукой и философией. Члены «Школы Ночи» вели более чем сомнительный образ жизни. Фердинандо Стэнли (также известный под именем Странный Лорд для одних и Лорд Педрило для других2) был отравлен и умер в ужасных мучениях. Генри Перси, девятый граф Нортумберлендский, рыцарь и эрудит, заика с длинным грустным лицом, был засажен за решетку королем Яковом. Генри Брук, девятый барон Кобэм, провел остаток своей жизни там же. Ричард Бэйнс был агентом, соглядатаем и наемным убийцей. Среди посетителей был даже прославленный черный маг — доктор Ди.

— Вот так властители дум!

Председательствовал Рэли. За секунду до казни, уже почти на плахе, Брук дал показания против Рэли, который якобы замышлял убийство короля. Последний отчаянный шаг спас Бруку жизнь, а Рэли оказался в самом дерьме, где по сей день прозябает, — в Тауэре, дерьмо среди дерьма.

— А.

Теперь понятно? Марло был одним из них. Образованные скептики один за другим покидали сцену, их сомнения пресекались (как правило, посредством отсечения головы), их вопрошающие рты засыпали могильной землей, их уши затыкали, и они становились глухи к любым сомнениям. Счастливчики отделались тюремным заключением, где каменные стены и железные решетки показались им лучшим местом на земле.

Но когда в Лондон пришла чума, эти птицы разлетелись кто куда. Те, у кого были деньги, в страхе покинули столицу. Чума сеет панику, паника вызывает подозрительность, а подозрительность — жестокости и зверства, ложь и клевету. Марло уехал в Кентербери, а в начале мая появилось антифламандское стихотворение, вывешенное на стене голландского погоста на Брод-стрит. В нем выражались сильные антисемитские настроения и призывы к расправам над евреями, если не в скифском, то, по крайней мере, в парижском масштабе. Даже в глубочайшем запойном угаре Марло не написал бы ничего подобного. Но сомнений не было: под воззванием стояла подпись «Тамерлан». Ей никто не поверил, включая правительство, которое пообещало вознаграждение в сто крон за информацию, ведущую к поимке истинного автора этого безобразия. На следующий день арестовали нескольких человек, включая Томаса Кида, привлеченного в качестве неохотного свидетеля.

— В чем же его подозревали?

После славы «Испанской трагедии» Кид запятнал себя соавторством в пьесе «Томас Мор»3, где содержались неосторожные и даже подстрекательские высказывания. Его перевели в Брайдуелл к Топклиффу, и он дал показания против Марло. С дыбы его сняли изломанным человеком. Ему было тридцать четыре года. Он умер через год. И душа, и тело его были искромсаны до самых кончиков пальцев.

— Переломанные пальцы для писателя — просто беда.

Серьезная помеха творчеству, но наказание всегда подбирается соответствующее. Да он и не писал в последнее время. При обыске на его квартире нашли еретические бумаги. Кид божился, что бумаги принадлежали Марло и, когда они вместе снимали квартиру в Шордиче, они случайно оказались среди его бумаг.

— Очень убедительно.

Кид утверждал, что Марло чрезвычайно небрежен. С каждой страницей допроса его обвинения становились все серьезнее и безосновательнее. Они были призрачные, как табачный дым, как болтовня, которую можно было услышать в любой таверне города, и были окрашены его пролившейся на дыбе кровью. У него оказалось богатое воображение, превзошедшее даже безжалостные подсказки Топклиффа. Тайный совет получил много новых сведений и выписал ордер на арест Марло.

— Захватывающая история! Тебе нужно было сочинить об этом пьесу.

Тут есть еще одна деталь. В то время Марло жил в поместье Чизльхерст в Скадбери, в доме своего патрона, Томаса Уолсингема, двоюродного брата Фрэнсиса Уолсингема, на которого он когда-то работал. Когда прибыл королевский курьер, Марло был увлечен сочинением легкой эротической и вполне пристойной поэмы о Геро и Леандре, начало которой уже несколько лет ходило в списках. Предъявив ордер, Генри Мондер вернул его к действительности опасного мира политики и закона. Его увезли прямиком в Тайный совет в Уайтхолле и приказали ежедневно докладывать о своем местонахождении до получения дальнейших распоряжений. Делать было нечего, и выбора тоже не было.

Через девять дней в Тайный совет попала докладная записка о «Школе Ночи» двойного агента Ричарда Бэйнса. В ней выдвигалось по крайней мере девятнадцать обвинений в адрес Марло — изобличающий список его взглядов и прегрешений, обычное для Марло богохульство с некоторыми небезынтересными добавлениями: Моисей был жуликом, Христос — незаконнорожденным, его мать, Мария, — блудницей, Гавриил — сводником, а Святой Дух — его клиентом. Варавва был честнее Иисуса, а Мария Магдалина — продажной девкой, как и ее сестра Марфа, обе имели сношения с Христом, который также мужеложествовал с Иоанном Богословом. Ад — россказни, религия изобретена с единственной целью — внушать людям благоговение и держать их в страхе, а Христос лучше бы засунул святые таинства себе в табачную трубку и пыхнул ею!

Следует заметить, что сам Марло дымил, как печь зимой, был активным гомосексуалистом, путеводной звездой лондонских содомитов и бесчисленное количество раз нарушал закон, карающий педерастию смертной казнью. Каждый из этих фактов был убийственным, хотя большинство из них служило прикрытием, чтобы отвести внимание от его главной деятельности — шпионажа. Совет, осведомленный о секретной деятельности Марло, предоставил ему свободу делать все, что он захочет. А докладная Бэйнса продолжалась следующим образом: «Вышеуказанный Марло не только сам придерживается подобных мнений, но и навязывает их другим, а также делится своими соображениями с некими влиятельными особами, чьи имена будут в скором времени названы. А посему истинным христианам необходимо принять все возможные меры, чтобы предотвратить распространение опасных идей из данного источника».

Записка была фактически смертным приговором Марло. Ему оставалось жить всего три дня. Утром 30 мая он отметился в Совете и направился прямиком в Дептфорд, к Элеаноре Булл — навстречу своей судьбе и двум дюймам лезвия ножа (как показал отчет коронера) стоимостью в 12 пенсов. Смерть его наступила от ножа ценою в шиллинг, вонзенного прямо в мозг, над правым глазом.

— Какая смерть!

Молниеносная. Дэнби приобщил к материалам дела показания Полея, Скереса и Фризера, трех человек из четырех, присутствовавших на месте убийства. То, что они были дерьмом, в юридическом смысле было фактом несущественным (даже прохиндеи иногда говорят правду). Однако маловероятно, что Фризер, сидевший спиной к Марло и зажатый с обеих сторон своими подельниками, сумел бы обернуть ситуацию в свою пользу, убить Кошачьего царя и спасти свою шкуру. По их собственному признанию, когда у них под носом завязалась потасовка, агенты Скерес и Полей сидели в оцепенении, и ведь они люди, выполнявшие самую опасную работу в Европе ! Над таким объяснением хохотали во всех пабах от Истчипа и Нортон Фолгейта до Друри-Лейн, но королевский судья его охотно принял.

Марло был всего лишь козлом отпущения, пешкой, человечком, который попался между клинками двух могучих вспыльчивых врагов — Рэли с одной стороны, хозяином Полея, и графом Эссексом с другой. Может, Полей тоже был педерастом и убийство имело под собой сексуальную почву? А может, Марло спал не с Полеем, а с еще более влиятельными сановниками (например, женственным Уолсингемом, двоюродным братом покойного Фрэнсиса!) и мог об этом проговориться? Ведь в Англии нашей девственной королевы мужеложество каралось смертью, и если факт его становился достоянием гласности, виновным грозила плаха. А может, Марло слишком много знал о высокопоставленных особах и их уязвимость была не в сексуальных предпочтениях, а в их убеждениях? Он знал их душевные тайны, их мнения по щекотливым и опасным вопросам, например религиозным. Он знал, кто из них посещает «Школу Ночи» и какие именно ответы на вечные вопросы они там получают. Имена его любовников были неизвестны, как и то, что они могли ему рассказать. Подушки глухи к ночным разговорам, но у Марло был отличный слух. И члены Тайного совета заволновались.

Нетрудно представить, как кто-то отдает приказ: «Заманить его в Дептфорд, у меня там неподалеку от набережной живет родственница. Может же он утонуть? Нет-нет, подождите, пораскинем мозгами. Прикажите ему ненадолго уехать в Нидерланды, но корабль отходит вечером, так что пусть подождет. Говорите ему что угодно, кормите и поите пощедрее — за ваш счет. Хотя нет, не говорите ему, что обед бесплатный, а то он почует неладное и за милю унюхает шкворчание откормленного тельца. Тише, дайте подумать. Придумал! Поите его весь день, вино обладает силой убеждения, а потом заставьте его оплатить счет — он наверняка пошлет вас подальше. Агент Марло, наш неприрученный кот, вспыльчивый гость и большой спорщик. Идите. Сначала выясните у него, что именно он знает. Накачайте его вином и посмотрите, что он выболтает, не пропустите ни слова, а то вам самим не поздоровится. А потом уберите его, да так, чтоб наверняка».

И мошенник Скерес, сексот Фризер и двойной агент Полей, убийца и лжесвидетель, принялись за дело — далеко не святая троица, в которой каждый был иудой. Они пробыли с Марло целый день и разделили с ним последнюю трапезу, в стиле доктора Фауста. Измена была частью игры. Полубог был на волосок от смерти: прощай, звезда сцены!

Приди, густая ночь, окутанная мглистым дымом ада, чтоб острый нож своих не видел ран, чтоб небеса, прорвав покровы мрака, не закричали: «Стой!»

На суде Фризер показал рану на своей голове и несколько ссадин. Если бы в день своей смерти Кот и вправду выпустил когти, они наверняка оставили бы отметины посерьезнее. Но, господа, представление продолжается. Дэнби принимает их версию и кладет в карман взятку; Фризер получает королевское прощение и возвращается к своим обязанностям у Уолсингема; Полей и Скерес растворяются во мгле — их обычной среде обитания, ибо сами они — тени; Элеанора Булл не дает никаких официальных показаний, так же как и ее слуги, которые в тот день разом оглохли и ослепли; и свидетельствуют только трое убийц. Первого июня тело Марло отвозят на погост церкви Святого Николая и сваливают в безымянную могилу, так сказать покоят с миром.

Дальнейшее — молчанье? Нет. Нэш как-то сказал, что судьба саму себя порочит, когда позволяет умереть талантливому поэту. Каждая страница, написанная Марло, обжигала его читателей, как бокал огненной влаги. Он был талантливейшей бестией, когда-либо сотворенной Богом, и не пожалел бы собственной жизни ради красного словца. Спокойной ночи, милый Кошачий царь, должно быть, не хватило ангелов, чтобы твой сон лелеять.

— И все?

Он пал жертвой не чумы, а смертоносных бацилл политики, от которых никому не удается уберечься. Ее прикосновение оказалось смертельным. Прощайте еще раз, могучие строки! Досадно, что на сцене «Розы» не зазвучат больше слова, недавно отчеканенные в мозгу Марло. Наш поводырь был мертв, его больше не было с нами, и, как будто в трауре по нему, театры тоже угасли.

— Трудно себе представить Лондон без театров.

Попробуй, Фрэнсис. Пойдем со мной по безлюдным улицам, мимо опустевших лавок с распахнутыми ставнями, мимо чернеющих гигантских струпьев земли, которые обезобразили зеленые поля, став уродливыми памятниками безымянным мертвецам в общих могилах. Пойдем мимо молчаливых ночных сторожей. Мы жили в Лондоне как будто запертые в склепе: по булыжным улицам с грохотом тащились телеги, и сборщики трупов совершали свой страшный обход, собирая кошмарный урожай безумных ночей, освещенных всполохами пламени.

Картины дней, когда погиб Марло, остались со мной на всю жизнь, а Нэш создал из них стихотворение.

— Так это чума сделала Нэша поэтом?

Он не обладал особым талантом, но она заставила его написать стихотворение, которое вызвало у меня острую зависть.

— Прочти.

Оно бьет в ноздри, напоминая о чумном Лондоне 1593 года. Вы чувствуете запах смерти?

Прощай, о мир прекрасный!
Пусты твои соблазны,
Безумны увлеченья,
От смерти нет спасенья.
Не сплю, томлюсь на ложе.
Чума во мне, о Боже!
Господь, помилуй нас.

Живущие богато,
Вам не поможет злато;
Всех лекарей припарки
Бессильней ножниц Парки;
Мороз от них по коже.
Чума во мне, о Боже!
Господь, помилуй нас.

Увянут розы мая,
Померкнет воздух рая,
Прах скроет лик Елены:
Все люди в мире бренны,
И королевы — тоже.
Чума во мне, о Боже!
Господь, помилуй нас4.

— Хорошо передает настроение чумного времени.

И придает райское звучание аду, демонстрируя мастерство поэта. Для Нэша оно стало итогом того лета, своего рода завещанием.

— Ба, завещание! Спасибо, что напомнил.

Не торопись, Фрэнсис, отведай сначала пирога. Нэш много еще написал. После своего поэтического завещания он прожил десять лет и умер молодым, в тридцать три года, оставив после себя лирическую картину города в момент великой катастрофы. Пиль умер раньше него, Кид раньше Пиля, Грин раньше Кида, а Марло раньше Грина, никто из них не дожил до сорока, а некоторые даже до тридцати. Лондон был смертоносным, но молодым городом — в нем никто не жил долго.

— А где был ты в это время?

Чума вынудила меня закончить «Тита Андроника», и если ты думаешь, что он беспросветен, значит, тебе неведома чума: будь бедствие разумным — я в пределах и скорбь мою успел бы удержать. Заплачет небо — залита земля, подует вихрь — неистовствует море и небу ликом вздувшимся грозит.

— Какое еще море?

В бессмыслице найти ты хочешь разум, я море, Фрэнсис, я море. Я, как Тит, объелся ужасами. Я чувствовал, как меня обдувает леденящий ветер — вот как сейчас... Слышишь, как оно вздыхает?

Примечания

1. Игра слов: Кит — уменьш. от «Кристофер» и kitty — котенок, киска (англ.). В пьесе «Ромео и Джульетта» Меркуцио называет так Тибальта за его вспыльчивый нрав.

2. Игра слов: strange — «странный», «голубой» (англ.).

3. Пьеса 1592 г., вероятными соавторами которой были Четтль, Манди и др.

4. Томас Нэш «Литания во время чумы» (пер. Г.М. Кружкова).