Разделы

Счетчики






Яндекс.Метрика

Глава 11. Черные очи

В том, что в жизни Шекспира существовала Смуглая дама, не сомневается никто. Сонеты, вызванные к жизни ее очарованием и ее отданной другому любовью (любовь для елизаветинцев означала страсть, а не флирт), наполнены то страстным желанием, то ненавистью, поэтому невозможно рассматривать их только как формальное упражнение в модной поэтической форме. Сонеты, обращенные к красивому мужчине, также настолько насыщены чувством то восхищения, то негодования, что их нельзя считать изящной данью литературной моде. В них перемешаны восхищение и внезапное, резкое изменение чувств, что является выражением крайних степеней счастья и отчаяния. То безмятежные, то бурные, они остаются глубоко личными по своей сути.

Идентификация лиц, которым они адресованы, была и остается делом интенсивного и сложного спора. Согласия нет и, наверное, никогда не будет. Два излюбленных кандидата оспаривают честь оказаться мужским прототипом. (Хотя неизвестный мужчина соблазнил сговорчивую даму Шекспира, и этот герой не вполне достоин восхищения, конечно, почетно оказаться сначала источником вдохновения, а затем раздражения самых прекрасных стихов на английском языке.) В пользу двух графов, Саутгемптона и Пемброка, недавно высказали немало убедительных доводов и не меньше возражений доктор А.Л. Раус и доктор Довер Уилсон. Доктор Хотсон некоторое время назад представил третьего кандидата, Уильяма Хетклифа, который в молодости принадлежал к славному братству Грейз Инн. Основанием для включения его в список кандидатов послужило в основном сходство его инициалов с тем «господином W. Н.», которому Торп посвятил издание «Сонетов». В прошлом предлагались и другие кандидатуры. Так, например, Оскар Уайльд называл придуманного им актера по имени Уилл Хью; есть какой-то каламбур Шекспира, связанный со словом «hue». Но каламбуры не являются доказательствами, и ни одного актера с таким именем никогда не находили ни в одном из театральных отчетов или списков действующих актеров. Более того, человек, которому это адресовано, очевидно, занимал высокое общественное положение. Спор продолжается.

Нам нет нужды присоединяться к нему, потому что предметом этой книги являются женщины. Конечно, естественно задуматься над тем, кто была Смуглая дама, потому что сонеты, посвященные ей, также отличает высочайшее качество. Ни Раус, ни Довер Уилсон в своих изданиях «Сонетов» не называют определенной женщины. Но читатели испытывают неистребимое желание узнать, кто была эта обольстительная и причиняющая такие страдания дама, и они пытаются разобраться в изменчивом настроении Шекспира, то охваченного пылкой страстью и не способного сопротивляться ее надменному очарованию, то гневно протестующего против ее сладострастного и предательского поведения. Неизбежно она волнует воображение заинтересованных читателей. Некоторые шекспироведы равнодушно обходят молчанием этот вопрос, но многие не желают оставаться в неведении.

Какое-то время первенство удерживала госпожа Мэри Фиттон, известная как Молл Фиттон. Это реальная персона, о которой многое известно. Она была фрейлиной королевы, и к концу 1600 года ее имя было у всех на устах, о ней говорил весь город, а вскоре ее с позором удалили от двора. Шекспир, должно быть, знал ее и упомянул в своей пьесе «Двенадцатая ночь», написанной в тот же год. В III сцене I акта упоминается «портрет миссис Молл». Когда сэр Эндрю Эгьючик хвастается свой способностью к танцам, умением выкидывать коленца и утверждает, что в «прыжке назад» ему «не найдется равных во всей Иллирии», сэр Тоби Белч спрашивает: «Так почему все эти таланты чахнут в неизвестности? Почему они скрыты от нас завесой? Или они так же боятся пыли, как портреты миссис Молл?» Если, как убедительно доказывал доктор Хотсон в «Первой ночи Двенадцатой ночи», комедия была впервые сыграна при дворе в тот январский вечер 1601 года, о положении Молл Фиттон, конечно, было известно.

Какое-то время она находилась в интимных отношениях с Уильямом Гербертом, была на седьмом или восьмом месяце беременности и родила незаконного и вскоре умершего сына в феврале или марте. Слова сэра Тоби были правдоподобно интерпретированы доктором Хотсоном таким образом: «На ее лице, вызывавшем всеобщее восхищение, лежит печать позора. Тогда она прикрывает его, как задернутая занавеской картина, от вульгарного взгляда». В реплике Шекспира содержался вполне определенный намек, и он действовал безотказно, вызывая смех или хихиканье публики, состоящей из всезнающих придворных, но полностью отсутствовали тактичность или благородное великодушие, которых следовало бы ожидать от благовоспитанного Шекспира. Однако, если Молл была его Смуглой дамой, которая перешла из его постели к Герберту, яростные строки сонетов свидетельствуют о его отчаянии. Потерпев поражение, он не в состоянии был упустить удобный случай и разомкнул уста, скованные печатью благородного воспитания, ради удачной реплики. Возможно, однако, что жестокая шутка была актерским гэгом (отсебятиной), который попал в театральную рукопись, никогда не издававшуюся Шекспиром.

Есть еще одна причина предположить, что фамилия Фиттон была хорошо известна актерам в целом и «слугам лорда-камергера» в частности. Уильям Кемп, названный в первом фолио одним из «ведущих актеров» в шекспировских пьесах, несколько лет играл роль первого клоуна, до того как покинул труппу в 1599 году. Это была спаянная команда всегда остававшихся верными друг другу товарищей. Уход из труппы был событием исключительным. Вполне доказательно предположить, основываясь на горькой ремарке Гамлета относительно строящих из себя шутов комедиантов, что Кемп, не удовлетворенный размером написанных для него ролей, открыл Для себя, что импровизированные шутки вызывают дикий восторг публики и что товарищи наказали его за такое своеволие, а он не захотел покаяться. В «Гамлете», написанном за год или позднее, принц в разговоре с актерами в Эльсиноре осуждал тех, кто играет у них шутов: «Давайте говорить (им) не больше, чем им полагается», так они вызывают смех «известного количества пустейших зрителей»1. Эта практика, на которую жаловался Шекспир, «отвлекала внимание от какого-нибудь важного места пьесы». На это можно было бы вполне резонно ответить, что, вводя эту ссору между актерами театра «Глобус» в волшебную историю Дании многолетней давности, драматург сам, несомненно, отвлекал внимание публики от важного места собственной пьесы.

Кемп позднее широко объявил о своей способности совершать бесчисленные прыжки и развлекать публику, танцуя моррис (шуточный народный танец) в течение девяти дней на дорогах от Лондона по всей Англии. Он написал и опубликовал отчет об этом шутовстве, своем «Девятидневном чуде», как он назвал книгу, с заголовком «Танец Кемпа до Нориджа». В ней содержится, сказал он во вступительном слове, «множество вещей, никого не оскорбляющих». Но в конце он не удержался и обратился с горьким упреком к своим старым товарищам и Шекспиру, назвав его насмешливо Шейксбегом. Он обозвал их «мошенниками», которые «наполняют страну ложью своих никогда не выполненных дел», и назвал этих мнимых мошенников «известными Shakesbags»2. Воспоминание о неудачно сказанных шутках не выходило из ума недавнего клоуна. Книгу о своих подвигах он посвятил «Воистину благородной даме и своей щедрой хозяйке госпоже Энн Фиттон, фрейлине при самой святой деве Царственной Королеве Елизавете».

Почему именно Энн Фиттон посвятил свое повествование Кемп? В посвящении содержится серьезная ошибка. Энн никогда не была фрейлиной. Но до своего замужества она приезжала в Лондон и, возможно, сопровождала свою сестру, когда Молл прибыла из Чешира, чтобы занять место при дворе. Во время своего пребывания в городе Энн, очевидно, находилась в хорошей компании и имела успех в обществе, если письмо, отправленное ей в Арбери из Стрэнда в декабре 1596 года, не содержит одну только лесть. Отправителем был сэр Генри Кэри, которого через семь лет король Джеймс I сделал хранителем королевских драгоценностей. Его послание из Лондона заканчивалось так: «Здесь нет никаких новостей, достойных вас, все на этом конце города грустят, так как жаждут вновь лицезреть вас. Я люблю вас и всегда томлюсь желанием увидеть вас. Желаю вам хорошо отдохнуть и сам собираюсь заняться тем же».

В 1596 году Кемп входил в труппу «слуг лорда-камергера». Молл была назначена фрейлиной в 1595 году в возрасте семнадцати лет и в качестве таковой могла находиться при королеве, когда пьесы ставили при дворе. Энн вполне могли пригласить на спектакль, и, восхищенная шутовскими выходками, она вполне могла высказать актерам свое одобрение. Но, так или иначе, в посвящение вкралась ошибка. То ли Кемп перепутал ее положение в обществе, когда сочинял свое посвящение через три или четыре года после того, как она покинула город, то ли он намеревался посвятить свою книгу Молл и перепутал ее имя. Он, вероятно, отличался беспечностью и пришел в замешательство, когда взялся за перо после своего марафонского танца. Иди, возможно, ему кто-то помогал, и этот человек взялся не за свое дело. Сочинения такого рода вошли в моду, они вызывали горячий интерес, и вполне возможно, что профессиональный памфлетист выступил в роли литературного редактора. С другой стороны, это могло оказаться промахом самого Кемпа, не проверившего то, что он написал, так как известно, что приблизительно в это время он танцевал за пределами Англии, путешествуя по континенту. Леди Ньюдайгейт-Ньюдигейт, издательница «Сплетен из комнаты для хранения документов», решила, что Энн — «просто неправильное употребление имени Мэри».

Одно стало очевидным благодаря посвящению Кемпа и шутке в «Двенадцатой ночи». То ли Энн, то ли Молл, то ли обе были известны труппе Шекспира. Это могло быть просто знакомством восхищенных зрителей с любимыми актерами и писателями. Но даже если это так, лихорадочная карьера младшей дочери и письма ее родителей, ее замужней сестры и друзей семьи Фиттон дают так много для нашего понимания жизни женщин в период восхождения Шекспира к славе, что заслуживают более пристального рассмотрения.

Энн и Мэри были дочерьми сэра Эдуарда Фит-тона из Госуорда в Чешире и Алисы Холкрофт, дочери ланкаширского землевладельца, и родились соответственно в октябре 1574 года и в начале 1578 года. Семья гордилась своим происхождением и положением. Если Фиттоны и не принадлежали к тому же классу, что высшая аристократия, они являлись частью того, что сейчас называют истеблишментом. Их дом находился в красивейшей части Северо-Западной Англии, прикрытой с востока Дербиширскими холмами и вересковыми пустошами и обращенной к покрытым травой просторам Чеширских равнин. В семье было два сына: Эдуард, который наследовал собственность, и Ричард, который умер неженатым в 1610 году.

О жизни обеих девушек известно многое. Их наследница, дама, которая с такой пользой издала многочисленные бумаги, найденные в комнате для хранения документов, сообщает, что, «в соответствии с тогдашними обычаями, Энн выбрали мужа, когда она была еще ребенком, а в возрасте двенадцати лет ее выдали замуж в Лондоне за Джона Ньюдайгейта, или Ньюдигейта, которому было шестнадцать лет, он был родом из Арбери в Уорикшире. Бракосочетание мальчика и девочки было формальным. Договоренность о бракосочетании приравнивалась к заключению сделки. Энн продолжала жить в родительском доме и не переезжала к своему мужу до двадцати или двадцати одного года. Ее тесть был безрассудным мотом и позднее умер в долговой тюрьме. Но сэр Эдуард Фиттон не был дураком. Он не отдал бы свою дочь за нищего. Земли Арбери были твердо закреплены за молодым Джоном. Нам эта история должна показаться печальной: вся будущая жизнь маленькой девочки была предопределена заранее, но в данном случае это привело к счастливому и плодовитому браку.

В 1595 году Мэри, об обучении которой не сохранилось сведений, в возрасте семнадцати лет была назначена фрейлиной королевы Елизаветы. В тот год Энн соединилась со своим мужем, оставаясь в течение восьми или девяти лет женой только по имени, а Мэри в это время знакомилась с нравами и обычаями придворной жизни, состоявшей из смеси дворцового церемониала, официального декорума, театра масок и танцев с веселыми, но рискованными проделками отдельных личностей и любовными приключениями юных дам королевы. Королева не пребывала в неведении об этих дерзких приключениях, и, когда новости доходили до ее ушей, следовало суровое порицание, а возможно, и немилость.

Представление Мэри королеве было организовано влиятельным другом семьи, сэром Уильямом Ноуллзом, который действительно был выдающейся личностью, и знал об этом. Он был двоюродным дядей ее величества и дворцовым экономом. Он также приходился дядей непокорному графу Эссексу и упрочил свое положение, когда его племянник был в большом фаворе, но выказал наибольшее беспокойство, когда граф начал действовать легкомысленно и организовал в 1601 году бессмысленный мятеж. Как эконом, сэр Уильям возглавлял весь штат прислуги в Уайтхолле и также должен был проверять дворцовые расходы, что требовало деликатности в отношениях с вспыльчивой госпожой, сидевшей на престоле, которой хотелось совмещать экономию с блеском. Он был Мальволио большого масштаба, не мэр, но Maximus Domo3, и он был влиятельным другом при дворе для семьи Фиттон.

Теперь на его плечи возложили заботу о добродетели госпожи Фиттон: еще одна скользкая статья, которую следовало держать под контролем. В послании к ее отцу, написанном в напыщенном стиле, которым он пользовался с удовольствием, выказывая забавное пристрастие к удвоенной «ф», он сообщал:

«Я не премину исполнить твое желание и сыграю роль доброго пастыря, чтобы защитить данной мне властью невинную овечку от волчьей жестокости и лисьего коварства прирученных зверей, обитающих здесь. Когда ждешь, что они вложат кусок хлеба в протянутую руку, они впиваются в нее зубами, не предупредив о своем намерении даже лаем, все сладкие речи их подобны песнопениям сирен, а их поцелуи подобны поцелую Иуды, пусть минует меня и моих друзей встреча с такими животными. Я помогу своим мудрым советом твоей прекрасной дочери, со всей моей искренней любовью к ней, и своей шпагой защищу ее, если в этом возникнет нужда, ее невинность будет сохранена, и я беру на себя ответственность за ее добродетель, и я буду так заботиться о ее достойном поведении, как если бы я был ее настоящим отцом».

Дворцовый эконом протестовал слишком горячо. Он сам был увлечен кокеткой, которую все называли Молл. Он не делал из этого секрета во многих письмах, которые отправлял Энн, ставшей теперь матерью и спокойно жившей в тихом и респектабельном Арбери. Он был ее крестным отцом, или «сплетником», и с ней он сплетничал (в нашем понимании) в своих пространных и цветистых излияниях. Он женился в пятьдесят лет на богатой вдове, леди Чандос, которая была старше его. С удивительной непосредственностью он писал Энн, что с радостью избавился бы от своей жены и страстно желал, чтобы Молл заняла ее место. Он, вероятно, не делал попытки соблазнить свою протеже; это было бы опасно, хотя соблазнов при дворе хватало, ведь королева не в состоянии была уследить за всеми. Но он смотрел на нее голодными глазами, как остальные дворцовые волки, нападение которых, по его словам, он собирался отражать. Во всем этом, несмотря на то что он был женатым человеком и больше чем на тридцать лет старше Молл, он откровенно признавался Энн, даже просил ее молиться за исполнение его недостойных помыслов. Желая настойчиво «освободиться» от леди Ноуллз, он писал, восхищаясь своим изощренным красноречием:

«...Умоляю тебя: пусть твоя прекрасная душа воспарит к небесам и обратится с серьезной и горячей мольбой к вершителю судеб и создателю всего сущего, чтобы когда-нибудь даровал он мне счастье, и я мог бы насладиться всеми прелестями восхитительного лета, которое, надеюсь, вознаградит мои постоянные желания заслуженными плодами, так как еще не скоро распустятся почки под жаркими лучами утреннего солнца, ибо до времени губит их мороз. Так и я посреди окружающего меня комфорта не вижу ничего, кроме мрака отчаяния. Я мог бы жаловаться на судьбу, которая слепо привела меня в бесплодную пустыню, где я готов претерпеть муки голода, чтобы получить столь желанные яства...»

По крайней мере, дворцовый эконом был честен, но невозможно избавиться от впечатления, возникшего после чтения его писем, что он представлял собой тот тип, который сейчас обычно называют «грязным старикашкой». Энн не сохранила копии своих ответов. Если, как хочется надеяться, они были резкими, то все же недостаточно резкими, чтобы остановить поток жалоб и жалости эконома к себе.

Молл, естественно, пренебрегала его ухаживаниями. В то сверкающих, то мутных водах Уайтхолла плавали намного более привлекательные рыбы, чем эта отвратительная щука. (Если этот образ покажется грубым, то напоминаю, что он принадлежит Шекспиру.) Ревнивый Леонт в «Зимней сказке» сравнивает свое положение с рогоносцем, у которого

...сосед
Шмыгнул к жене, как только муж за двери,
И досыта удил в чужом пруду4.

Для любительниц рыбной ловли в пруду водились молодые и лихие форели, такие, к примеру, как лорд Уильям Герберт, который приехал в Лондон в 1598 году. К тому же, если отождествление госпожи Фиттон с таинственной Смуглой дамой верно, при дворе часто появлялся умный поэт, обласканный королевой, и встретиться с ним было нетрудно. Дворцовый эконом, вероятно, понимал, что у него нет ни малейшего шанса.

Фрейлины доставляли немало неприятностей сэру Уильяму. Они жили рядом с ним, во дворце, и вели себя очень шумно. Он разработал свой особый метод, как заставить их выполнять его распоряжения. Сэр Николас Лестрейндж, который умер в 1655 году, составил книгу «Веселых происшествий и шуток», которая содержала такой анекдот.

«Лорд Ноуллз во времена королевы Елизаветы жил при дворе, где некоторые дамы и фрейлины, занимавшие соседнюю комнату, привыкли резвиться и визжать по ночам, к его крайнему беспокойству, хотя он часто делал им замечания. Наконец он решает запереть на засов их заднюю дверь, и однажды ночью, когда все они шумели и кричали, раздевается до рубашки и так, водрузив на нос очки и взяв в руки книгу Аретино, входит к ним, пройдя через заднюю дверь собственной спальни, и предстает перед ними, читая с серьезным видом свою книгу. Теперь пусть читатель судит, какое грустное зрелище представляли собой эти бедные создания и что им, несчастным, пришлось вытерпеть, так как он разгуливал перед ними, то и дело пересекая комнату, и так продолжалось более часа».

Молл, конечно, участвовала в такого рода проделках. Мальволио упомянут в этой связи. Как несколько раз указывалось, существует весомое доказательство того, что Шекспир слышал об этом абсурдном случае и использовал его в сцене, где мажордом делает выговор шумным гулякам. Доктор Хотсон в «Двенадцатой ночи Двенадцатой ночи» привел весомый довод в подтверждение того, что над Ноуллзом подтрунивали в этой пьесе. Он считает, что имя Мальволио созвучно Mallvoglio — «Я хочу Молл»; намек был понятен публике, которая была прекрасно осведомлена о дворцовых интрижках. Дворецкий Оливии представлен влюбчивым, самонадеянным и обожающим напыщенные речи. Это цветистое словоизвержение постоянно проявляется в письмах к Энн от ее крестного. В пьесе есть намек на методы руководства дворцового эконома своим персоналом. «Зубрит с чужого голоса правила хорошего тона и сыплет их пригоршнями. Лопается от самодовольства и так уверен в собственном совершенстве, что воображает, что стоит женщине на него взглянуть, как она тут же и влюбится». В доказательство приводятся несколько других вероятных намеков на Ноуллза.

Цензура пьес была строгой по отношению к отдельным личностям. Персональные выпады против высокого должностного лица при дворе допускались только в том случае, если текст был помечен как «дозволенный» Тилни, церемониймейстером, согласован с лордом Хансдоном, лордом-камергером, и одобрен королевой, посчитавшей его неоскорбительным; с ней, конечно, советовались не всегда. Похоже на то, что Ноуллз был неприятен всем этим лицам и что они с удовольствием пропустили насмешку над ним. Мэри Фиттон, вероятно, хохотала бы больше всех, но, если пьесу показывали в январе 1601 года, ее не было во дворце. Ее портрет, как выразился сэр Тоби, был задернут занавеской.

Легкомыслие и бесстыдство Молл запечатлены в записке сэра Роберта Сесила.

«...В то время когда госпожа Фиттон была в большом фаворе как одна из фрейлин ее величества и когда граф Пемброк был еще увлечен ею, она сбросила свой головной убор, подвернула платье и, накинув большой белый плащ, прошла, как будто она была мужчиной, чтобы встретиться с названным графом вне стен дворца».

Пемброк был не единственным мужчиной, к которому Молл могла бегать на свидания подобным образом. В своей небольшой пьесе «Смуглая дама Сонетов» Бернард Шоу заставил ее прийти на любовное свидание с Шекспиром. Время и место действия — «Fin de siecle5, 1599—1600 годы. Летняя ночь на террасе дворца в Уайтхолле». Шоу попросили в 1910 году дать что-нибудь для дневного спектакля, устроенного в помощь Национальному театру, чтобы увеличить сумму пожертвований. У него и в мыслях не было, что его короткую и веселую выдумку примут всерьез, но он написал предисловие, в котором объяснил, как ему пришло в голову идентифицировать Молл Фиттон со Смуглой дамой. Предшественником его в этой находке был Томас Тайлер, которого Шоу часто встречал в библиотеке Британского музея и чью книгу, посвященную этому вопросу, он рецензировал в «Пэлл Мэлл газетт» в 1886 году. Он предположил, что его заметка попалась на глаза Фрэнку Харрису, который подхватил теорию Фиттон—Пемброк, написал пьесу об этом и потом развил эту мысль в своей книге «Человек Шекспир».

В июне 1600 года королева присутствовала на свадьбе в Блэкфрайерсе сына графа Вустерского и придворной дамы, госпожи Энн Рассел. Она прибыла в Блэкфрайерс по воде на королевской барке, и затем шесть кавалеров перенесли ее наверх на лектике (переносной трон) с балдахином. Уильям Герберт был одним из тех, кто сопровождал невесту в церковь. В письмах сэру Роберту Сидни Роланд Уайт описал план постановки маски для восьми дам, выступающих с «необычным, недавно изобретенным танцем». Молл была одной из танцовщиц, каждая из которых была одета в «юбку из серебряной материи, жилет, весь расшитый шелком, золотом и серебром, и накидку ярко-розового цвета; их волосы спускались по плечам, замысловато завязанные в узел и переплетенные». Уайт оценил красоту костюмов и представления.

«Мисс Фиттон возглавляла танцующих, а после того как они исполнили свой собственный танец, эти восемь дам в масках выбрали еще восемь дам, чтобы исполнить плавные танцы. Мисс Фиттон подошла к королеве и пригласила ее танцевать; ее величество спросила фрейлину, кого она представляет. «Любовь», — сказала та. «Любовь? — воскликнула королева. — Любовь обманчива». Однако ее величество встала и пошла танцевать...»

Любовь, как было сказано, значила для людей елизаветинской поры намного больше того, что мы вкладываем в это слово сейчас; ее эмблемой было пылающее сердце. Существует картина: королеву переносят на лектике. Рядом с ней темноволосая девушка с пылающим сердцем на рукаве.

Это была высшая точка карьеры мисс Фиттон при дворе и благоволения, проявленного к ней. Королева взяла ее с собой. Королева, которой тогда было шестьдесят семь лет, встала и пошла танцевать в ответ на ее «призыв». Но упоминание о любви было трагически уместно и знаменательно. Это было начало фатального для нее романа с Уильямом Гербертом. Увлекла ли она его или была соблазнена им, мы, конечно, никогда не узнаем. Историк Кларендон утверждал, что Герберт «неумеренно отдавался женщинам». Если Молл была Смуглой дамой «Сонетов», то она неумеренно отдавалась мужчинам. Когда открылась ее беременность, Молл отослали из дворца. Графа посадили на время в тюрьму Флит. Они не могли сказать, что их не предупреждали.

Есть странное совпадение в том, что оба мужчины, известные как покровители Шекспира и чаще всего называемые героями «Сонетов», совершили один и тот же аморальный поступок и, несмотря на свое положение, были посажены в тюрьму. Граф Саутгемптон соблазнил придворную даму, Элизабет Вернон, и недолго просидел в тюрьме. Он согласился на навязанный ему брак, который в конце концов оказался счастливым. Королева не проявляла милосердия к придворным, которые не умели держать в узде свои страсти, когда заканчивали выполнение своих обязанностей.

Молл избежала такого наказания из-за своего физического состояния. До родов ее отдали на попечение леди Хокинс. Для обоих любовников наступили тяжелые времена. Страдания при родах многократно увеличились потерей мальчика. Граф в тот же год потерял своего отца; известие о том, что он унаследовал графство Пемброк, пришло, когда над его головой сгустились тучи. После освобождения ему запретили появляться при дворе. Саутгемптон дал обязательство жениться. Герберт упорно отказывался, несмотря на давление. Если Молл надеялась выйти из скандала с титулом, то она потерпела неудачу.

Поведение Герберта непростительно. Он увлекся, но не имел намерения жениться и посчитал себя вправе воспользоваться легкомыслием Молл. Он не нуждался в деньгах, но хотел получить больше, а семью Фиттон он не мог рассматривать как равную ему по положению в обществе и богатству. Сэр Эдуард Фиттон писал сэру Роберту Сесилу в мае того же года: «Моя дочь уверена в том, что Господь поможет ей... но сам я не ожидаю ничего хорошего от человека, который за все это время не выказал ни капли доброты. Передо мной, равно как перед Богом, дочь моя добропорядочная дворянка». Он боялся, что его дочь «была обманута величием честного имени». Честным именем новый граф обладал, но чести в отношении к обесчещенной им девушке он в то время не проявил.

После смерти королевы Елизаветы король Джеймс вернул графа в придворное общество. Пемброк женился на дочери и наследнице богатого графа Шрузбери. Деньги соединились с деньгами, но они принесли с собой и несчастье. Кларендон комментировал, что семейная жизнь графа не задалась, поскольку «он заплатил слишком много за богатство своей жены, включив ее в торговую сделку». Но, упрекая его в пристрастии к прекрасному полу, автор отдает должное его здравому смыслу и тонкому вкусу покровителя искусства и науки. В томе собранных воедино произведений Шекспира есть посвящение «благородным и бесподобным братьям», один из которых был «Уильям, граф Пемброк, лорд-камергер при Его Высокочтимом Величестве Короле», он «вел дела», связанные с постановкой пьес драматурга, с «громадным усердием». И наконец, существуют «Сонеты», в которых тот же самый человек, как многие считают, выступает в роли молодого повесы, укравшего у Шекспира его любовницу.

Молл, освободившись от опеки леди Хокинс, вернулась в Чешир. Если бы убедительные доводы ее отца имели успех и она стала бы графиней Пемброк, едва ли она была бы счастлива, вынудив жениться на себе сэра Герберта и получив такую свекровь, как Мэри Пемброк, которая еще двадцать лет оставалась, по вдовьему праву, владелицей Уилтона. Не следует считать Мэри злобной мегерой. Она была так же добросердечна, как строга в соблюдении морального кодекса. Ирония сложившейся ситуации на этом не заканчивается. Если принять теорию, что героями «Сонетов» являются Герберт и Фиттон, то именно графиня из Уилтона обратилась к Шекспиру с настоятельной просьбой. Он должен был уговорить ее сына жениться, чтобы подарить семье наследника. И вскоре Молл, ставшая любовницей Герберта, родила наследника графского титула. Но требование произвести на свет наследника было выполнено совсем не так, как хотелось графине Пемброк. Действительность не оправдала ее ожиданий.

Когда Молл покинула Лондон, Ноуллз, во многом благодаря «Двенадцатой ночи», очевидно, стал предметом насмешек всего города, и она тоже стала жертвой сатирических проказников, которые писали песенки на темы происходящих событий и продавали эти песенки на улицах. Этот непревзойденный образ распутницы, Клеопатры, вероятно, создан Шекспиром на основе воспоминаний о госпоже Фиттон. Египетская царица имела в виду злобные вирши, когда угрожала сочинителям скверных стишков перерезать

...острыми зубами узел,
Который так запутала судьба.

Ей отвратительна мысль о жизни во времена, когда

Ватага шелудивых рифмоплетов
Ославит нас в куплетах площадных;
Импровизаторы-комедианты
Изобразят разгул александрийский.

Доктор Хотсон цитирует один из «площадных» стишков, созданных в том году, и также дает его типичную интерпретацию.

Гуляка бородатый, гуляка бородатый...
...белой оленихой завладел:
Отважный Пемброк погубил ее
И отобрал у шута,
Как ловкий лесничий.

Современное прочтение этой песенки не оставляет места для сомнений. Белая олениха, которой завладел, или отбил у другого, и погубил ловкий лесничий, или опытный соблазнитель, лорд Пемброк, является красивой, одетой в белое госпожой Фиттон; а в бородатом гуляке и шуте нетрудно распознать представленного в лучшем виде «сэра Уильяма Ноуллза».

Дальше автор указывает на то, что высказывание сэра Тоби, который называет Мальволио «самоуверенной скотиной», отсылает нас к популярной песенке-частушке, которая содержит такие строки:

Пока я был холостяком, жил весело, друзья;
Но вот женился, и теперь кругом одна беда...
Верните мне мои штаны и желтые чулки!
Жена следит за мной, она мне хуже, чем чума!

Фесте также издевается над Мальволио, напевая под протестующие крики последнего:

С ней мне больше жить невмочь!
...Изменяет мне...

Портрет Молл задернут занавесом. Но к нему снова привлечено внимание в насмешке над дворцовым экономом. Не упустившим подходящего момента комедиантом был Шекспир, который представил дворцового эконома на сцене и сделал обоих мишенями для стихоплетов.

Леди Ноуллз оказала неоценимую услугу своему мужу, когда умерла через четыре года. Молл уехала, но надежда лорда обзавестись молодой женой осталась, а вскоре и появилась возможность осуществить свою мечту. Воплощением ее стала леди Элизабет Хоуард, дочь графа Саффолка. Ноллзу был шестьдесят один год, а ей — девятнадцать; они поженились через два месяца после похорон. Дворцовый эконом, несмотря на свой возраст, твердо поднимался вверх по лестнице наград и титулов; он стал кавалером ордена Подвязки, виконтом Уоллингфордом и, наконец, графом Бенбери. Возможно, обе стороны обрели счастье в этом браке, но трудно в это поверить.

Энн Фиттон, ставшая леди Ньюдайгейт, поскольку ее муж получил звание рыцаря, сохранила добрые отношения со своей сестрой, но ссылка в деревню не улучшала настроения Молл. Чеширский дворянин, сэр Питер Лестер, отметил в своих записках, что у нее были две незаконные дочери от друга их семьи, адмирала сэра Ричарда Левесона. Это, вероятно, клевета, но достоверно известно, что другой моряк, капитан Поулуил, поспешно женился на Молл незадолго до рождения или же сразу после рождения сына. Леди Фиттон писала Энн, что Поулуил был «очень большим мошенником», и готова была скорее умереть вместе со своей младшей дочерью, лишь бы не переносить «такого позора, на который не обрекали ни одну женщину в Чешире». Новое супружество оказалось кратким. В 1609 году Молл была вдовой с двумя детьми. Ее муж владел имением около Пертона в Стаффордшире, и она осталась при деньгах. Позднее она вышла замуж за мистера Лохера, который имел земли в Англии и Уэльсе. Она снова овдовела в 1639 году и прожила до 1647 года, когда умерла в возрасте шестидесяти девяти лет. Она пережила Пемброка на семнадцать лет, дворцового эконома — на пятнадцать, Шекспира — на тридцать один год. У нее было много внуков, она оставила им солидное наследство и множество воспоминаний.

Несомненно, что в течение нескольких лет Шекспир был очарован и уязвлен смуглой красавицей, которая соблазнила его и бросила. В особенности ее глаза обладали волшебной силой. Слово «влияние» означало тогда нечто гораздо более сильное, чем теперь. Шекспир находился целиком во власти этих черных очей. Первый из второй серии «Сонетов» (номер 127) начинается с протеста против все еще господствующего представления о красоте золотистых волос.

Прекрасным не считался черный цвет,
Когда на свете красоту ценили.
Но, видно, изменился белый свет —
Прекрасное подделкой очернили6.

Глаза его возлюбленной «чернее ночи», «как будто носят траурный убор».

Но так идет им черная фата,
Что красотою стала чернота.

Сомнительно, что такое коренное изменение мнения произошло при жизни королевы Елизаветы. Но нельзя ожидать полной точности датировки, когда речь заходит о поэзии восторга и огорчения.

Снова и снова эти глаза, кажется, преследуют Шекспира.

Люблю твои глаза. Они меня,
Забытого, жалеют непритворно.
Отвергнутого друга хороня,
Они, как траур, носят цвет свой черный.

Этот сонет номер 132 заканчивается так:

Я думал бы, что красота сама
Черна, как ночь, и ярче света — тьма!

Столь же точно описаны другие ее черты, которые, с одной стороны, достойны сожаления, а с другой — губительны, как эпидемия чумы. Ее волосы так же черны, как ее глаза, а кожа ее поражает белизной. Она получила музыкальное образование, и ее проворные пальцы легко скользят по клавишам вёрджинела. Колдовская власть этой эбеновой красоты ощущается не только в «Сонетах». Она столь же очевидно появляется в некоторых пьесах, написанных между 1595-м и 1599 годами.

Отличительной чертой является настойчивое повторение одной детали лица. Шекспир почти никогда не давал конкретного портрета своего героя. Нам представлены только общие контуры. Мужчины могут быть такими толстыми, как Фальстаф, или такими тощими, как аптекарь Ромео, чтобы соответствовать актеру, которого природа наградила солидными формами (или он умело управлялся с накладными подушками) или же оставила только кожу да кости. Театрал предполагает, что герои красивы, а негодяи уродливы. Нам не рассказывают об особых чертах лица. Вызывающие восторг публики женщины, как правило, прекрасны. Бассанио говорит, что у Порции

...солнечные кудри
Как золотое светятся руно;
Бельмонт они в Колхиду обращают,
И не один Язон туда стремится7.

У самого драматурга в запасе есть два вида прекрасных внешних данных. Розалинда выше, чем Целия. Голос Корделии «мягок, нежен и тих». Это скудная информация, и даже она встречается редко. Нам предоставляют право самим вообразить внешний вид героинь.

Но черные, как вороново крыло, глаза взирают на нас, подчиняя своему магнетизму, в трагедии «Ромео и Джульетта», написанной, возможно, в 1595 году. Нам рассказывают об их волшебной силе («Редчайший дар, для мира слишком ценный!») до того, как Ромео был сражен красотой Джульетты, которая «как белый голубь в стае воронья». Почему упомянуто воронье? Существовала соперница, Розалина, первый предмет обожания Ромео, которая не появляется в пьесе. Впечатлительный сын семейства Монтекки был восхищен ею, и Меркуцио дает ее приземленный и живой портрет:

Тебя я заклинаю ясным взором
Прекрасной Розалины, благородным
Ее челом, пунцовыми устами,
Ногою стройной, трепетным бедром
И прелестями прочими ее...8

Далее о ней говорят еще грубее. Розалина не так невинна, как представляется Меркуцио. Позднее он подчеркивает контраст черного и белого, когда говорит о первом увлечении Ромео.

Его жестокосердная девчонка
Так мучает, что он с ума сойдет.

И затем добавляет прозой: «О бедный Ромео, он и так уж убит: насмерть поражен черными глазами белолицей девчонки».

Это дама «Сонетов» в жизни. Нет никакой причины давать такой подробный портрет Розалины. Не похоже, чтобы первая избранница Ромео оказалась распутницей, на чью сексуальную алчность недвусмысленно намекает Меркуцио. Потребности театра здесь ни при чем. Не могло быть черноглазого мальчика-актера, подходящего для роли Розалины, потому что Розалины в пьесе нет совсем. Однако она описана от бровей до ступней с такими выразительными деталями, о которых не может и мечтать Джульетта, центральный и ключевой образ трагедии. Мысли об этой женщине неотступно преследовали драматурга — вот единственно правдоподобное объяснение. Упоминание о сладострастной красоте непроизвольно вызывает из его подсознания с точностью цветной фотографии образ существующей на самом деле женщины. Пьеса была написана в год, когда госпожа Фиттон приехала в Лондон. Это ничего не доказывает, но совпадение любопытное.

Та же женщина, снова названная Розалиной, появляется на сцене в заметной роли и описана еще более подробно в «Бесплодных усилиях любви». Она одна из трех фрейлин или дам, ожидающих, кто уделит внимание французской принцессе, когда она приходит с визитом к королю Наварры. Они встречаются с тремя молодыми лордами, которые поклялись воздерживаться от общества женщин, и привлекают их внимание. Бирон, который, похоже, часто рассуждает о жизни с шекспировского голоса, увлечен Розалиной. Однако с изрядной долей язвительности он называет ее распутницей. Почему принцессу должны сопровождать девушку, одержимые похотью? Бирон обвиняет всех трех, указывая на Розалину как на «худшую из всех», но в то же время он не может противиться ее очарованию. На этот раз красотка и ее поведение обрисованы даже с большей физической детализацией и напряжением чувства:

И худшую из трех я полюбил:
Белесую, бровастую бабенку
С шарами смоляными вместо глаз.
Клянусь, ее от блуда не удержишь,
Хоть Аргуса поставь над нею стражем.
А я по ней томлюсь! Молю ее!
Из-за нее не сплю! Наверно, мне,
Презревшему могущество его,
Мстит всемогущий крошка Купидон.
Что ж! Вздохи, письма, просьбы пустим в ход:
Ведь любишь ту, кого судьба пошлет9.

Позднее Бирон, который, подобно Шекспиру, сочиняет «стишки», напишет сонеты и включит один из своих собственных в диалог пьесы. В нем вновь возникает метафора, связанная со смолой.

Бирон. Король гонится за оленем, а я за самим собой. Он расставляет силки и мажет их смолой, а я сам запутался в них и выпачкался в смоле. А смола марает. Замаран — мерзкое слово. Ну что ж! Посиди со мной, скорбь. Так, говорят, говорил шут. И я говорю то же. Значит, я тоже шут. Верная мысль! Клянусь Создателем, любовь безумна, как Аякс. Он убивал баранов, она убивает меня. Стало быть, я тоже баран. Опять-таки верная мысль! Не хочу я быть влюбленным! Пусть меня повесят, если лгу. Совсем не хочу. Но глаз у нее! Ах, не будь этого глаза, я б не влюбился. Глаза. Два глаза! А ведь я только и делаю, что лгу. Да еще самому себе. Видит небо, я влюблен. Любовь обучила меня стихотворству и меланхолии. У госпожи в руках один из моих сонетов. Послал его шут, отнес дурак, получила дама. О милый шут, дурак милее тебя, а уж дама всех милее.

Более того, когда он разговаривает с Бойе, одним из дворян, приближенных принцессы, он спрашивает о Розалине: «Кого в мужья ей прочат?» Это естественный вопрос. Бойе отвечает: «Кого сама захочет». Очень странный ответ, и уместен он только в том случае, если содержит насмешливое указание на то, что его дама в близких отношениях с человеком по имени Уилл10. В жизни Молл Фиттон было два Уилла, молодой лорд Герберт и поэт-драматург. Ответ Бойе следует объединить с сонетом номер 135, в котором обыгрывается слово «will» (желание) и имя Will (Уилл), написанные с прописной и заглавной «w». Соперничество двух мужчин выражено в предпоследних строках:

Среди своих бесчисленных желаний
И моему пристанище найди.
Недобрым «нет» не причиняй мне боли.
Желанья все в твоей сольются воле.

Существовала, вероятно, более ранняя версия этой пьесы, на что указывает недвусмысленное заявление на титульной странице кварто издания 1598 года: «Забавная и остроумная комедия под заглавием «Бесплодные усилия любви» была представлена перед ее величеством в минувшее Рождество, вновь исправленная и дополненная У. Шекспиром». Исправления и дополнения были сделаны до того, как пьесу по высочайшему повелению сыграли при дворе в двенадцать дней рождественских праздников в 1597 году. Молл больше двух лет была при дворе. Вполне резонно предположить, что она находилась при королеве и что некоторые из недавних «дополнений» предназначались для ее ушей автором, который писал в сонете номер 147:

Любовь — недуг. Моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой.

И заканчивал:

И долго мне, лишенному ума,
Казался раем ад, а светом — тьма!

Были времена, когда взор Шекспира туманила чернота.

Фрэнк Харрис в книге «Человек Шекспир» совершенно верно обратил внимание на то, что в этих двух пьесах упоминается о белизне распутницы, которая заразила своего любовника лихорадкой и чумой. Я отыскал еще одно примечательное появление мучительницы, которую Харрис, очевидно, не заметил. Это происходит в «Как вам это понравится», пьесе, чей текст был зарегистрирован в Государственной канцелярии 4 августа 1600 года и которая, судя по всему, была написана в предыдущий год или месяцы. Это период наивысшего успеха карьеры Молл Фиттон, за этим последовало позорное удаление фрейлины от двора. Безрассудная страсть пастуха Корина к жестоко презираемой пастушке Фебе не является важным эпизодом в сюжете, но он исходит от Розалинды, яростно ругающей девушку. В результате появляются хорошо известные строки:

На колени!
Постясь, хвалите небо за его
Любовь!

Перед этим она дает совершенно необязательное описание внешности Фебы:

Ни черный шелк волос, ни эти брови
Чернильные, ни темных глаз агаты,
Ни щек молочных цвет — меня не тронут.

Чернила делали в форме черного шарика. Опять, как только упреки адресуются бессердечной укротительнице мужчин, перед нами возникают знакомые черты. Можно было бы ожидать, что пастушка опалена солнцем и кожа ее загрубела, возможно, у нее румянец во всю щеку. Но она снова Смуглая дама, белолицая, черноволосая и черноглазая. Почему?

Если «Сонеты» были написаны для Саутгемптона в начале 1590-х годов, как с громадной уверенностью утверждает доктор Рауз, в них нет места для госпожи Фиттон в драматическом треугольнике, образованном искренней дружбой двух мужчин и разрушительным вторжением в нее одной женщины. Если мы согласимся с сэром Эдмундом Чемберсом и доктором Довером Уилсоном, что Уильям Герберт являлся восхищенным покровителем Шекспира, а позднее его соперником, это не обязательно приведет нас к Молл. Не называют ее и поборники Герберта. Так как будущий граф Пемброк родился в 1580 году, «Сонеты», обращенные к молодому человеку с настоятельным советом жениться и стать отцом, должны быть написаны в последние годы века. Тогда фрейлина была в зените королевской любви, ее домогался сэр Уильям Ноуллз, давший обильную пищу для насмешек над ним, она соблазнила или ее соблазнил Герберт, что привело к известным уже пагубным результатам. И даты этого дела, и события, изложенные в «Сонетах», делают ее прекрасной кандидаткой для сомнительной чести выступить в роли Смуглой дамы. На этой версии настаивали Тайлер и Харрис, как на непреложном факте.

Харрис довел свое убеждение до абсурда, заявив, что «Шекспир в значительной степени обязан своей славой Мэри Фиттон». Он утверждал в своей последней главе, что интимные отношения Шекспира с ней длились «до разрыва в 1608 году» или приблизительно около этого времени и были, очевидно, главной причиной его немощности и преждевременной смерти. Если бы он прочитал «Сплетни из комнаты для хранения документов», которые появились на двенадцать лет раньше его книги, он знал бы, что Молл пришлось покинуть Лондон в 1601 году и что она жила дома, в деревне, пока снова не возникли неприятности, связанные с ее материнством, виновником которой, возможно, был сэр Ричард Левесон, а затем, уже наверняка, капитан Поулуил. Выйдя замуж за последнего, она родила двоих детей и стала хозяйкой поместья Пертон. Похоже, что Шекспир часто вспоминал о ней. Что он, тогда очень занятой человек, ездил верхом на север Средней Англии, чтобы предаваться любовным утехам с женщиной, которая когда-то довела его до такого состояния, что он питал к ней отвращение, меньше всего похоже на правду.

Издательница бумаг семейства Фиттон, которые были найдены в Арбери, отвергла мысль, что Молл могла быть Смуглой дамой. Она была добропорядочной современницей королевы Виктории и благодарила судьбу, что ей не пришлось жить в безнравственное правление королевы Елизаветы. Ей, очевидно, не хотелось видеть чернильную кляксу на семейных записках. В любом случае она могла бы заявить, что сохранившиеся портреты доказывают, что Молл имела прекрасную фигуру, каштановые волосы и серые глаза. Однако на двух черно-белых портретах, воспроизведенных в книге, она выглядит темноглазой и черноволосой. Леди Ньюдайгейт-Ньюдигейт выказала странное ощущение цвета, когда говорила о «брюнетке, описанной Шекспиром». Шекспир писал о черных, как вороново крыло, волосах и смолисто-черных глазах. Далее утверждалось, что «в письмах нет и намека на то, что она (Молл) была лично знакома с Шекспиром». Но, с другой стороны, то, что Кемп посвятил свою книгу Энн, как фрейлине королевы, считается ошибкой и толкуется в пользу Молл. Таким образом, напрашивается вывод, что у Молл существовали какие-то достаточно близкие отношения с товарищами Шекспира. Молл незачем было писать домой, своим родным, об отношениях с Шекспиром или Гербертом. То, о чем говорилось в Лондоне, не следовало повторять в Чешире. Сохранилось только одно из ее писем. Это уверение в нескончаемой любви к Энн, которая, кажется, никогда никого не осуждала. Грамматику этой короткой записки можно критиковать; ее сентиментальность и некоторые фразы очаровательны.

Шоу заявил, что он и на йоту не озабочен идентификацией Смуглой дамы. «Это могла быть Мэри Томпкинс». Но лояльный, как всегда, к старым друзьям, он заметил, что ему жаль, если Тайлеру ничего не удастся доказать, и высказал полушутливое предположение, что Молл так рассердили «Сонеты», что она перекрасила волосы, дабы избежать идентификации. Так что дело о дочери из семьи Фиттонов остается, несомненно, недоказанным. Но любой читатель «Сплетен из комнаты для хранения документов», увидев воспроизведенные там портреты, мог бы поклясться, что это и есть Смуглая дама, «черная, как ад, темная, как ночь».

Новые кандидатки появились в 1964 году, когда доктор Хотсон опубликовал книгу под названием «Господин W. H.». На роль «милого мальчика» он предложил некоего Уильяма Хетклифа, сына из линкольнширской семьи, который занимал высокий пост распорядителя празднеств в Грейз Инн. Чтобы время написания «Сонетов» соответствовало требованиям карьеры Хетклифа в Судебных Иннах, их стали датировать, прибегнув к некоторым хитроумным доводам, 1588-м и 1589 годами. Так как я пишу о Шекспире и его женщинах, это утверждение пусть оценивают другие. Мой интерес в данном случае сосредоточен на женщине.

Поблагодарим Г.Б. Харрисона за догадку, высказанную в качестве предположения, что ею могла быть некая персона, известная как Люси Негритянка, или Люси Морган. Он решил, что госпожа Морган была африканкой. Это отрицает доктор Хотсон, утверждая, что «Черная Люси была такой же эфиопкой, как Черный принц», и что «Негритянка» было ее прозвищем. «Черная» в разговорном языке тех дней могло означать «похотливая». Доктор Хотсон углубился в отчеты и пришел к собственным значительным выводам. Он обнаружил, что в 1579—1581 годы одну из придворных дам королевы звали Люси Морган, и, таким образом, она обладала необходимыми познаниями в музыке и танцах. Ее имя оказалось в списке тех, кому предназначались подарки из королевского гардероба, и она собрала также шесть шиллингов и восемь пенсов чаевых для своего слуги на Новый год. Вскоре ей предстояло свернуть на дурную дорожку, что нередко случалось с юными придворными дамами, и это погубило ее.

В отличие от Молл Фиттон, у нее не было дома в сельской местности, куда она могла бы удалиться. Ей пришлось зарабатывать на жизнь, торгуя своим телом, и вскоре она превратилась в «игрушку в руках судьбы». Сначала она стала проституткой, а потом сделалась содержательницей публичного дома в Клеркенуэлле, соперничая в этом деле со знаменитой Элизабет Холланд, которая держала известный бордель в Айлингтоне. В 1597 году Элизабет обвинили в тяжком нарушении закона и посадили в тюрьму Брайдуэлл. Ее подвергли ужасному наказанию: «провезли на телеге» по городу, прикрепив к ней бумагу с указанием того, чем она занималась, а также предложением осыпать ее презрительными насмешками и забрасывать камнями. Люси Негритянка была какое-то время замужем за мистером Паркером, о котором ничего не известно. Профессионально известная как Черная Люси, Люси Морган или Старуха Люсилла, она также была сослана в Брайдуэлл в январе 1601 года. В телеге по городу ее не возили; возможно, как говорит Хотсон, она имела влиятельных друзей. Она «была определена для работы» в тюрьму, но пробыла там недолго, потому что в письме, написанном Филиппом Годи в декабре того же года, говорится, что «к Люси Морган все еще относятся с вполне обоснованным недоверием»; очевидно, что она уже вышла из тюрьмы и вернулась к более приятным занятиям.

Она умерла до 1610 года. Ее имя стало в городе притчей во языцех и упоминалось в пьесах и других письменных источниках того времени. Немилосердная эпитафия утверждала, что она умерла от венерической болезни. Задолго до этого, еще в 1595 году, о ней упоминали как о распространительнице сифилиса. Она, кажется, раскаялась в своих грехах и в конце жизни примкнула к римской католической церкви. Хотсон приводит много цитат, свидетельствующих об ее пороках, но ни одной, которая подтверждала бы его догадку о красавице, смуглая внешность которой запечатлена в стишках Дэвиса из Хиерфорда.

Какое начало, таков и конец. Рукоплесканий не будет,
Ведь Люси поначалу стала шлюхой, а закончила хозяйкой борделя.

Ее убогая жизнь начиналась, вероятно, на вершине общественной лестницы, в Уайтхолле.

Один из методов доктора Хотсона в разыскивании доказательств, подтверждающих его правоту, состоит в извлечении из «Сонетов» остроумных аллюзий к именам Хетклиф и Морган. Когда он извлекает часто используемое слово, как, например, «more» (больше), и заявляет, что его употребление является указанием на личность Люси Морган (Morgan), на меня это не производит впечатления. Как не в состоянии я поверить, что когда черные глаза называют траурными, это является намеком на личность их обладательницы. «Сонеты» были написаны, чтобы выразить сильные и зачастую страстные чувства, это не связка ключей. Стоит заняться такой практикой, и не будет конца открытию разнообразных значений. Так, например, те, кто утверждает, что пьесы и поэмы Шекспира написаны Эдуардом Вером, семнадцатым графом Оксфордским, который подписывался E. Ver, ухватились за слово «ever» как доказательство его авторства. В эту игру можно играть бесконечно и где угодно.

Можно оспаривать, что Шекспир ввел в свои пьесы содержательниц борделей, что госпожа Переспела в пьесе «Мера за меру» была содержательницей притона в течение одиннадцати лет и что образ отвратительной героини, названной в «Перикле» Сводней, возник из воспоминаний о Люси на стадии ее последней карьеры. Доктор Хотсон заметил, что слово «тоге» встречается в первых словах, произнесенных тем, кто является источником всех волнений в последней пьесе. Правда также, что Шекспир ненавидел лицемерие лондонской толпы, которая с радостью наблюдала, как проституток и содержательниц притонов секут плетьми, хотя среди зрителей было немало бесстыдных прелюбодеев. Обезумевший король Лир кричит:

Ты уличную женщину плетьми
Зачем сечешь, подлец, заплечный мастер?
Ты б лучше сам хлестал себя кнутом
За то, что втайне хочешь согрешить с ней11.

Можно взять две фразы в «Сонетах», которые указывают на замужнюю женщину, неразборчивую в связях, это, конечно, была миссис Люси Паркер. Но обвинение, что Смуглая дама нарушила супружеский обет, ни в коем случае не делает из нее жену. Молл Фиттон могла поклясться, что будет принадлежать одному Шекспиру, и нарушить свой обет, когда предпочла ему Уильяма Герберта. Обманутый и разгневанный любовник мог бросить опрометчивое обвинение, что она отдается кому попало, упрекнув, что в «такие воды... многие проходят корабли». Но это не означает, что он отождествлял непостоянную любовницу с профессиональной проституткой и содержательницей притона, какой стала Люси Негритянка, опустившись на дно.

Многие ученые считают навеки утерянным имя Смуглой дамы и, не желая понапрасну тратить время и силы на неразрешимую проблему, отвергают дальнейшие поиски. Ее называли Беспокойным призраком. Но привидение все еще бродит. В наше время, когда таинственные убийства имеют такую притягательную силу для громадной армии читателей и театралов, почему следует отказываться от поисков разгадки любовной тайны? Нельзя обвинять в недостойном любопытстве тех, кто, восхищаясь умной «всезнайкой» Найо Марш, информированной и преданной поклонницей Шекспира, любит ломать голову над загадкой «кто был кто» в «Сонетах».

Для таких озадаченных имеется утешение, и похоже, что оно не исчезнет. Доктор Хотсон цитирует слова Лоренса Даррелла, что разрешение загадки «лишило бы нас одного из самых увлекательных литературных хобби». Он оказал мне честь, процитировав мое высказывание: «Если бы кто-нибудь подобрал новый и эффективный ключ к закрытым наглухо обителям этих стихов, происхождение которых неясно, смысл затемнен, а значение вызывает постоянные споры, мы были бы избавлены от ненужных книг на эту тему».

Автор «Господина W. H.» верит, что он нашел ответ на оба вопроса и, таким образом, сделал ненужным издание книг на эту тему. Я не столь оптимистичен. Но когда кто-то другой станет искать иные подходы к старой головоломке, заключенной в шифрованном заявлении Томаса Торпа, первого издателя «Сонетов», я готов использовать его слова и пожелать удачи «искателю приключений, продвигающемуся дальше».

Примечания

1. Перевод М. Лозинского.

2. Букв.: потрошители сумок.

3. Самый главный в доме (лат.).

4. Перевод В. Левика.

5. Конец века (фр.).

6. Перевод С. Маршака.

7. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

8. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

9. «Бесплодные усилия любви», акт III, сцена I.

10. Игра слов: английский глагол «will» — желать и сокращенная форма Will от имени William произносятся одинаково. (Примеч. перев.)

11. Перевод Б. Пастернака.