Глава 4. Трагедия и сознание ребенка

Мало кто из шекспироведов имел возможность исследовать туманную сферу душевных переживаний с позиций психологии. Мотивацию поступков человека они, как правило, рассматривают исходя из поверхностной оценки, предоставляемой самими объектами исследования, а источником мотивации поступков — как дурных, так и хороших — называют исключительно область сознания. Я прекрасно понимаю, что, скорее всего, эти литературоведы отнесутся к выдвинутому в предыдущей главе предположению просто как к очередной экстравагантной и замысловатой гипотезе, которыми изобилует критическая литература о Гамлете¹. Однако для тех читателей, которым захочется разобраться в аргументах, превращающих эту странную гипотезу во вполне реалистичную, я собираюсь обсудить два вопроса, важность которых обычно упускается из виду. Я имею в виду проблему детской ревности и проблему отношения ребенка к смерти.

Вопрос о детской ревности в целом настолько затуманен различными предрассудками, что даже хорошо известные факты подчас полностью игнорируются или, по крайней мере, им не уделяется должного внимания. Так, например, С. Холл в своем энциклопедическом труде делает ряд совершенно справедливых замечаний о важности этого вопроса в случае с подростками, но отмечает, что до наступления половой зрелости чувство ревности не оказывает существенного влияния на ребенка. Лишь после того, как при исследовании психоаналитических проблем начали учитывать фактор наследственности, появилась возможность доказать, что ревность, испытанная в младенческом возрасте, может оказывать длительное и очень глубокое воздействие на реакции человека в более поздний период, а также на то, как сложится его жизнь².

Тесная взаимосвязь между взрослой ревностью и желанием, чтобы соперник исчез самым эффективным образом (то есть умер), а также типичный процесс вытеснения подобных чувств прекрасно проиллюстрированы в одном из замечаний С. Холла. Он делает следующий вывод: «Многие благородные люди, в том числе знаменитости, признавались, что наряду с глубокой скорбью, которую они испытывали, узнав о смерти или несчастьях своих лучших друзей, они, к отвращению своему, осознавали также, что в глубине души чувствовали радость и удовлетворение от того, что в результате их собственное жизненное пространство как будто расширилось или улучшилось»³. Скорее всего, когда Холл писал эти строки, он вспоминал какой-нибудь из афоризмов Ларошфуко, такой как, например, этот: «В невзгодах наших лучших друзей мы всегда находим нечто даже приятное для себя»⁴. Еще более откровенным образом схожая мысль была вложена Б. Шоу в уста Дон Жуана. Тот, находясь в аду, говорит: «Помните, когда мы еще были живы (хотя, конечно, мы никогда в этом не признаемся), к нашей скорби о смерти тех, кого мы знали, а может быть, и любили больше всего, примешивалось некоторое удовлетворение — вот, наконец, и им пришел конец»⁵.

Если такой цинизм может присутствовать в душе у взрослого человека, то ребенок испытывает несопоставимо более сильные чувства. Ребенок по природе своей — эгоист. Это хорошо известный факт, и нередко он доставляет огромную боль родителям. Социальные инстинкты ребенка еще не сформировались, и поэтому он не осознает чудовищного значения смерти. Всякое ограничение своего привилегированного положения в семье, любое препятствие, возникающее на пути немедленного исполнения своих желаний, ребенок зачастую бессознательно воспринимает как бессмысленную жестокость. При этом чем более сильным является желание, на пути к исполнению которого возникают препятствия, тем более явно выражена враждебность ребенка по отношению к источнику предполагаемой жестокости, — чаще всего, естественно, к одному из родителей. Самое болезненное и самое распространенное посягательство на желание ребенка — это отказ в его стремлении получить любовь и ласку. В результате у него возникает чувство враждебности, которое очень часто проявляется при рождении в семье младшего ребенка. Взрослых это, как правило, умиляет, и реакция ребенка, как они полагают, является лишь дополнительным фактором, усиливающим общую радость в связи со счастливым событием. Когда ребенку сообщают, что доктор принес ему нового товарища для игр, а тот в ответ кричит: «Пусть доктор заберет его назад!» — он действительно хочет этого. И он говорит это не для того, чтобы рассмешить родителей, как обычно принято считать. В этих словах самым искренним образом проявляется его интуиция: он догадывается, что, если этот его cri de coeur⁶ не будет исполнен, то в будущем ему придется отказаться от привилегированного места в семейном кругу, которое раньше безраздельно принадлежало только ему. А это для него очень важный вопрос.

Вторая проблема, которую часто неверно трактуют, — это отношение ребенка к смерти. Принято считать, что ребенок относится к смерти точно так же, как и взрослый человек. Когда ребенок впервые узнает о том, что кто-то умер, единственное, что он может осознать, — это тот факт, что данного человека здесь и сейчас больше нет. Именно об этом он столько раз мечтал, когда окружающие его люди мешали исполнению его желаний. Лишь со временем он начинает осознавать трагические последствия свершившегося факта. Из этого следует, что когда ребенок говорит, что он хочет, чтобы кто-то, будь то даже близкий родственник, умер, взрослых это не должно шокировать, хотя иногда они реагируют на это именно так. Они должны воспринимать эти слова с позиций ребенка. То же самое можно сказать и о снах, которые снятся взрослым, в которых умирает кто-то из самых близких их родственников. В подобных снах лежащее в подсознании вытесненное желание обычно маскируется под чувство скорби. Однако, с другой стороны, не следует недооценивать значение этих желаний чьей-то смерти. Необходимо понимать, что, несмотря на тот факт, что в большинстве случаев они остаются просто желаниями, впоследствии они могут привести к конфликтам, которые нарушают душевное здоровье человека. Правда желаниями они остаются не всегда, даже у детей. Несколько лет назад я проанализировал ряд убийств, совершенных маленькими детьми из-за ревности, и, учитывая постоянные сцены ревности между детьми в одной и той же семье, сделал вывод о потенциальной угрозе, которая может возникнуть вследствие недостаточного понимания детьми значения смерти⁷.

Я говорил сейчас о детях, однако мы порой забываем, что детство (грубо говоря, возраст между тремя и двенадцатью годами) наступает вслед за другим периодом — периодом младенчества, который оказывает неизмеримо большее влияние на судьбу человека в будущем, чем его детство. Вся совокупность эмоций, фантазий и импульсов, о которых человек забывает и которые никогда не бывают осознанными (то есть всего того, что занимает младенческий ум, находящийся в самом начале своего развития), стала доступной нашему пониманию лишь после того, как Фрейд разработал свой психоаналитический метод, позволивший проникнуть в глубины подсознательного. Наше понимание этих процессов стало полнее, когда М. Кляйн и ее коллеги использовали этот метод непосредственно для изучения маленьких детей⁸.

Здесь в одной фразе мы можем суммировать основные выводы, полученные при изучении данной области: даже если ребенок растет в атмосфере любви и спокойствия, его сознанию все равно свойственны душевные переживания, являющиеся отголосками самых примитивных аспектов первобытной жизни. Ярко выраженные у первобытных людей, в цивилизованном мире они проявляются лишь в слабой форме. Здесь можно вспомнить, например, о жестокости, в том числе пытках и других зверствах, которые происходят во время войн. Стремление к насилию и жестокости (то есть, говоря языком взрослых, стремление к убийству) является следствием неизбежных запретов на исполнение самых незначительных желаний в младенчестве.

Ревность, ненависть и тяга к убийству, признаки которых можно различить у детей, на самом деле являются ослабленными отголосками дурной наследственности, которые мы сами передаем из поколения в поколение. С этими проявлениями ребенку еще в пору младенчества необходимо каким-то образом бороться и исправлять их, испытывая при этом мучительные конфликты и переживания. Когда мы говорим, что взрослый человек слишком бурно реагирует на какую-то ситуацию, мы, по сути, имеем в виду, что его реакция обусловлена бессознательным, то есть еще продолжающим существовать младенческим сознанием. До тех пор, пока не сформируются чувство юмора и другие средства, помогающие осмысленному осознанию событий, эти аспекты младенческого сознания в целом трагичны. И в конечном итоге все поэты, создающие трагедии, черпают их именно из этого источника.

Из всех проявлений ревности, свойственной младенческому возрасту, самой сильной является ревность мальчика к отцу. Именно этот тип ревности нас здесь и интересует. То, какую форму принимают в младенчестве взаимоотношения между ребенком и отцом, является вопросом огромной важности применительно как к девочкам, так и к мальчикам и играет решающую роль в формировании характера ребенка в дальнейшей жизни. Эта тема поднималась в весьма интересной работе Юнга⁹. Он признает важность данной проблемы, однако трактует ее несколько односторонне, без учета влияния со стороны матери.

В данный момент нас интересует лишь один аспект этой проблемы, а именно недовольство, которое мальчик испытывает по отношению к своему отцу, когда тот лишает его права быть единственным объектом любви матери. Правда, это практически неизбежно. Именно это чувство недовольства является самым глубоким источником старого как мир конфликта между отцами и сыновьями, между молодыми и старыми поколениями и служит излюбленной темой для поэтических и прозаических произведений, а также главным мотивом большинства мифов и религиозных историй. З. Фрейд четко сформулировал, какое огромное значение имеет этот конфликт и сопровождающий его процесс высвобождения ребенка из-под власти родителей как для отдельного человека, так и для общества в целом: «Высвобождение растущего индивида из-под власти родителей является одним из необходимых, но одновременно и самым болезненным результатом развития личности. Совершенно необходимо, чтобы этот процесс был завершен. Следует признать, что каждому нормальному человеку в той или иной степени удается это сделать. Само собой разумеется, что от конфликта этих двух поколений и зависит в целом развитие общества»¹⁰.

Фрейд первым обнаружил, что при рассмотрении вопроса о самых ранних проявлениях сексуальных инстинктов у детей необходимо учитывать, что упомянутый выше конфликт, по сути, восходит к сексуальности¹¹. Он убедительно показал, что эти инстинкты, хотя принято считать иначе, не отличаются от других биологических функций организма. Когда они в полной мере проявляются в период полового созревания, то это не происходит внезапно. Подобно другим функциям, они претерпевают постепенные изменения и очень медленно достигают той формы, которая наблюдается у взрослых¹². Ребенок должен научиться любить — точно так же, как он учится ходить. Однако первое умение требует настолько больше усилий и чувств, чем второе, что развитие этого навыка происходит гораздо медленнее и сложнее. Самые ранние проявления сексуальности еще не соответствуют тому, что принято считать конечной целью этой функции. Они имеют лишь самый общий и неявный характер в отличие от относительно более выраженной сексуальности, проявляющейся у взрослых. Именно поэтому большинство исследователей не склонны усматривать сексуальную природу в этих младенческих импульсах.

Здесь мне придется завершить рассуждения на эту очень важную тему, однако я должен упомянуть еще об одном факте. Самые ранние неотчетливые пробуждения сексуальности неизбежно происходят благодаря тесному физическому контакту между ребенком и его ближайшим окружением, в первую очередь матерью. Если мать проявляет излишнюю ласку к маленькому сыну, то впоследствии это может оказать сильнейшее влияние на его судьбу. В психоаналитической литературе имеется множество публикаций, иллюстрирующих этот факт, и свидетельств этому так много, что на этом вопросе не стоит останавливаться подробно.

Сложное взаимодействие между этим и другими явлениями может привести к самым разнообразным последствиям; некоторые из них следует здесь упомянуть. Если эта зародившаяся страсть не будет адекватным образом «вытеснена», то мальчик на всю жизнь сохранит патологическую любовь к матери и не сможет испытывать любовь к какой-то другой женщине. Именно это и является причиной того, что не так уж редко мужчины остаются холостяками. Если его привязанность к матери не столь сильна, то он может постепенно от нее избавиться. Однако иногда полностью оторваться от матери мужчина не может, и тогда он способен влюбиться только в ту женщину, которая чем-то напоминает ему мать. По справедливому замечанию Абрахама, именно это часто бывает причиной браков между родственниками¹³. Влияние матери может также проявляться и в том, что в характере мужчины формируются слишком мягкие, типично женские черты¹⁴. С другой стороны, если пробудившееся влечение к матери энергично «вытесняется» и при этом ассоциируется с чувством стыда, вины и т. д., то «вытеснение» может оказаться настолько полным, что мужчина вообще не сможет испытывать влечения к противоположному полу. Для него все женщины будут находиться под запретом, так же, как и его мать. Это чувство позднее может перерасти в открытое женоненавистничество или, в сочетании с другими факторами, в истинную гомосексуальность, как было показано Саджером¹⁵.

Отношение мальчика к успешному сопернику, то есть к отцу, также может изменяться в зависимости от различных факторов и, в частности, от того, насколько сильно «вытеснялось» его влечение к матери. Если «вытеснение» было слабым, то недовольство отцом, которое обычно принимает вид протеста или непослушания, впоследствии может проявиться в более или менее выраженной форме. Протест против отца наблюдается довольно часто, однако истинный смысл такого поведения признается далеко не всеми исследователями. Мотивация многих, если не всех социальных бунтарей, выступающих с протестом против правительства, восходит к этому же чувству, что можно проследить по биографиям хотя бы Шелли и Мирабо¹⁶. Мысль, зародившаяся в области бессознательного, в конечном итоге формирует идею, точнее говоря, желание, чтобы отец (или тот, кто его заменяет) исчез из его жизни — иными словами, умер. Шекспир замечательно изобразил это в разговоре между умирающим Королем и его сыном (Король Генрих IV, часть II):

Принц.

Не думал я вас больше увидать.

Король.

Ты выдал тайное свое желанье,
А я не умер и томлю тебя.

С другой стороны, при сильном «вытеснении» враждебность сына к отцу будет скрываться от сознания. Нередко одновременно с этим у сына развиваются противоположные чувства, а именно преувеличенное уважение к отцу, забота и болезненное беспокойство о его благополучии. Это полностью маскирует его истинное отношение к отцу.

В наиболее полной форме «вытесненное» желание предполагает не только смерть отца, но и женитьбу на матери. Благодаря своей удивительной интуиции Дидро¹⁷ открыто сформулировал эту ужасную мысль: «Если бы у нас была возможность делать то, что мы хотим, и если бы наши физические возможности могли равняться нашим фантазиям, то мы свернули бы шею отцам и спали бы с матерями»¹⁸. Отношение сына к родителям настолько отчетливо изображено в мифе об Эдипе¹⁹, описанном, в частности, в трагедии Софокла, что совокупность рассматриваемых выше душевных процессов принято называть «эдиповым комплексом».

Теперь мы можем расширить и дополнить высказанное выше предположение в связи с проблемой Гамлета²⁰. Если интерпретировать историю Гамлета под этим углом зрения, то она будет выглядеть следующим образом.

В детстве Гамлет испытывал глубочайшую привязанность к своей матери. Как обычно и бывает, его отношение включало элементы скрытого сексуального характера, особенно в пору младенчества. Этому предположению вполне соответствует наличие в характере Королевы двух особенностей: во-первых, по своей природе она была очень чувственной и, во-вторых, страстно любила своего сына. Первая черта признается большинством исследователей, и здесь нет необходимости подробно ее рассматривать, поскольку в тексте пьесы имеется многочисленные указания на этот факт. Вторая черта также явным образом показана в тексте трагедии. Так, например, Клавдий говорит: «Лишь им и дышит королева-мать» (Акт IV, сцена 7). Тем не менее создается впечатление, что Гамлет смог отстраниться от матери и полюбить Офелию.

Истинная природа его чувства к Офелии вызывает ряд вопросов. Можно предположить, что, по крайней мере, частично это была обычная любовь к потенциальной невесте, однако излишняя экзальтированность, с которой он обращается к Офелии (страстная потребность в абсолютной определенности и т. д.), наводит на мысль о болезненном состоянии его рассудка. В тексте имеются указания на то, что над ним до сих пор довлеет его детская привязанность к матери. Некоторые исследователи²¹ вслед за Гёте²² усматривают в Офелии множество черт, делающих ее похожей на Королеву, однако гораздо больше поражают существующие между ними различия. Немецкими учеными были выдвинуты многочисленные концепции, согласно которым Офелия — это сладострастная распутница²³. Может быть, в этом и есть доля истины, хотя их спорные идеи были подвергнуты серьезной критике в работах Лёнинга²⁴ и др. Однако черты сладострастия в Офелии может обнаружить только человек, имеющий, по меткому выражению Гёте, «наивность безумца», и даже один этот факт доказывает, что поведению Офелии присущи скромность и целомудрие. Ее наивная добродетельность, ее покорное смирение, ее естественная простота резко контрастируют с характером Королевы. Кроме того, по-видимому, все это указывает на то, что Гамлет бессознательно стремился выбрать женщину, которая меньше всего походила бы на его мать, — об этом свидетельствует его характерная реакция на диаметрально противоположные черты Офелии.

Из сказанного выше можно сделать даже такой вывод: частично его ухаживание за Офелией было вызвано не столько влюбленностью, сколько неосознанным желанием с ее помощью поддразнить свою мать. Так порой поступает обиженный и разочарованный любовник, находя утешение у соперницы, проявляющей к нему больший интерес. Без такого предположения было бы сложно понять, почему Гамлет по отношению к Офелии легко выбирает именно этот стиль поведения. Вспомним, например, сцену, когда на просьбу матери сесть рядом с ней он отвечает: «Нет, матушка, тут металл попритягательней» — и затем ложится у ног Офелии. Здесь звучит прямой намек на его отношение к матери. Его грубая фамильярность, его двусмысленные шутки, направленные на женщину, которую он совсем недавно так безжалостно бросил, — все это трудно осознать, если только мы не будем забывать, что все это происходило на глазах у Королевы, внимательно наблюдавшей за ним. Создается впечатление, что он бессознательно как будто хотел сказать ей: «Ты отдалась другому мужчине. Ты предпочла его, а не меня. Знай, я могу обойтись без твоей ласки. Мне даже приятнее быть обласканным женщиной, которую я больше не люблю». В этой ситуации из Гамлета просто выплескиваются непристойности, столь нетипичные для человека, обладающего тонкой натурой. Это, безусловно, свидетельствует о сексуальной природе смятения, царящего в его душе.

Далее, рассмотрим вопрос о смерти отца Гамлета, а также о втором браке его матери. Идея сексуальности ассоциируется у Гамлета с матерью, но если со времен младенчества эта ассоциация была скрыта в глубине его сознания, то теперь он это прекрасно осознает. Брэдли совершенно верно утверждает: «Сыну поневоле пришлось увидеть в ее поведении не только поразительную поверхностность чувств, но и взрыв животной страсти, "буйной и непристойной", стремящейся как можно скорее найти свое омерзительное удовлетворение»²⁵. Чувства, которые когда-то давно, еще в младенчестве, вызывали в нем приятные желания, теперь, в результате «вытеснения», наполняют его душу одним лишь отвращением. Желание вместо отца получать всю полноту любви своей матери, «вытесняемое» столь долгое время, дает толчок к активной деятельности его бессознательного при виде Клавдия — человека, который, захватив его место в сердце матери, сделал то, что когда-то хотелось ему самому. Более того, этот человек — член его семьи, поэтому захват трона становится еще больше похожим на воображаемый Гамлетом «захват» его матери: обе ситуации имеют кровосмесительный характер. Хотя Гамлет этого и не осознает, древние как мир желания постоянно дают о себе знать, вновь и вновь борются за то, чтобы выйти на поверхность его сознания и для своего «вытеснения» требуют огромного расхода энергии. Это и приводит рассудок Гамлета в плачевное состояние, которое он сам так ярко описывает.

Затем появляется Призрак и сообщает Гамлету, что его отец умер насильственной смертью, что это было убийство. Гамлет, чей разум в этот момент наполнен естественным негодованием, реагирует на это вполне адекватным образом. Он кричит:

Рассказывай, чтоб я на крыльях мог
Со скоростью мечты и страстной мысли
Пуститься к мести

(Акт I, сцена 5).

За этим следуют решающие слова — Гамлет узнает, что злодеяние совершил его родственник, причем сделал это для удовлетворения своей похоти²⁶. Таким образом, второе запретное желание Гамлета (то есть убить отца и тем самым собственноручно подготовить почву для осуществления своего первого желания — обладать матерью) тоже было реализовано его дядей. Со стороны может показаться, что смерть отца и второй брак матери не имеют никакой внутренней причинно-следственной связи, однако мысли именно об этих двух событиях всегда были тесно переплетены в бессознательных фантазиях Гамлета. Теперь же, несмотря на все «силы вытеснения», они в мгновение ока всплыли на сознательный уровень и почти непроизвольно зазвучали в его стенаниях: «О, мои прозренья! Мой дядя?» Его сознание должно было каким-то образом принять ту пугающую правду, о которой и раньше интуитивно догадывалось его бессознательное. Во время последующего разговора Гамлет не может оправиться от потрясения, в которое его привел вновь оживший внутренний конфликт. Теперь этому конфликту уже никогда не суждено затихнуть, однако Гамлету так и не удалось понять его суть.

Одним из первых проявлений вновь пробудившегося старого конфликта в душе Гамлета может служить его раздражение на Офелию, которое, вне всякого сомнения, обусловлено двумя противоположными факторами, существующими в его сознании. Во-первых, его отношение к матери вызывает в нем смешанные чувства. Как объяснялось выше, мысли о матери поневоле ассоциируются у него с сексуальностью. Это порождает в нем чувство глубокого сексуального отвращения, которое покидает его лишь на некоторое время, в тот момент, когда он позволяет себе грубости и непристойности в адрес Офелии. Об этом мы уже говорили выше.

Наряду с этим Гамлета мучит неистовая ревность, неосознаваемая им по причине своего запретного характера: он понимает, что мать отдалась мужчине, любить или уважать которого ему не за что. Его сознание позволяет ему выразить эти чувства лишь в форме горькой обиды и упреков, которые он бросает матери, например, после сцены молитвы. Его негодование против женщин становится еще сильнее из-за лицемерия и ханжества Офелии, которая, получив внушение от отца и брата, начинает выискивать порочность в искренних чувствах Гамлета. Это отравляет его любовь. Точно так же была отравлена его младенческая любовь.

Впрочем, так происходит со всеми детьми. Гамлет никакой женщине не сможет простить отказа в сексуальной близости. И уж тем более он не будет готов простить ей связь с другим мужчиной. По справедливому замечанию Брэдли, самое невыносимое для него — это видеть сексуальность в матери, поскольку еще в младенчестве он научился полностью исключать чувственность из всего, что связано с нею. Эта совокупность чувств достигает своей кульминации, когда Гамлет, в ярости на Офелию, изливает на нее всю свою ненависть к женскому полу. Та растерянна, поскольку стала объектом резкой реакции, явно несоответствующей масштабу обиды, которую она ему нанесла. Она и не подозревает, что, оскорбляя ее, Гамлет на самом деле выражает свою горькую досаду на мать²⁷. «Наслышался и про вашу живопись. Бог дал вам одно лицо, а вы себе — другое. Иная и хвостом, и ножкой, и языком, и всякую божью тварь обзовет по-своему, но такую штуку не выкинет, все это одна святая невинность. Нет, шалишь. Довольно. На этом я спятил» (Акт III, сцена 1). Один лишь раз на короткое мгновение ему удается избавиться от болезненных эмоций, которыми была заражена его любовь, и ощутить более здоровое отношение к Офелии. Стоя над ее могилой, Гамлет в отчаянии накидывается на Лаэрта, ведь тот пытается показать, что его любовь к сестре сильнее, чем любовь Гамлета. Однако, по верному замечанию Д. Уилсона²⁸, даже здесь причина его страданий, выразившихся в неестественном поведении, — это не только скорбь по поводу смерти Офелии. Он удручен еще и из-за того, что его больное сознание погубило в нем любовь. Поэтому он изображает из себя истинного возлюбленного, которым ему стать не довелось.

Отношение Гамлета к Офелии еще более запутанно. Д. Уилсон приводит убедительные доказательства, согласно которым Гамлет, по-видимому, мог подслушать разговор и узнать об интриге Полония. Тот собирается «отпустить» дочь, чтобы она проверила искренность чувств своего возлюбленного²⁹. Еще раньше такое же предположение выдвинул и К. Адамс³⁰. Это, возможно, отголосок древней саксонской саги, в которой девушку посылают к королю, чтобы проверить, способен ли тот к физической любви. На основе этого можно будет решить, кто же он: сумасшедший или коварный враг. Эта история, конечно, помогает понять то ожесточение, с которым Гамлет обрушивается на женские чары Офелии и обращается с нею как с дешевой шлюхой. Он чувствует, что Офелия по приказу другого мужчины подослана к нему, чтобы увлечь, а потом предать. Точно так же поступила с ним и его собственная мать. Однако слова «ступай в монастырь [nunnery]»³¹ имеют даже более зловещий смысл, поскольку во времена королевы Елизаветы и позже слово nunnery обозначало также и «бордель». Любому, кто знаком с историей Лондона, это станет понятным, когда он вспомнит название «Ковент Гарден»³².

В целом данная проблема связана с раздвоением представления о матери. В результате в младенческом бессознательном присутствуют два образа матери: мать как непорочная Мадонна, недоступная святая, к которой невозможно иметь чувственное влечение, и мать как сладострастница, доступная каждому. Наличие такой дихотомии между любовью и похотью можно обнаружить в сексуальном опыте большинства взрослых мужчин (вспомним картину Тициана «Любовь небесная и Любовь земная»). Если, как в случае с Гамлетом, сексуальное вытеснение происходит достаточно интенсивно, то у мужчины возникает неприязнь к обоим типам женщин: к непорочным — из-за чувства обиды, которое он испытывает, получив отказ в близости, а к похотливым — так как получаемое с ними удовольствие заставляют его испытывать чувство вины. В итоге, как это и происходит в пьесе, мужчина начинает ненавидеть всех женщин.

Степень отвращения, которую в Гамлете вызывают женщины в целом и Офелия в частности, зависит от силы «вытеснения» его сексуальных влечений. Когда объектом влечения была мать, выход для его чувств всегда был прочно заблокирован. В случае же с Офелией тот узкий канал, по которому его чувства к ней могли выплеснуться наружу, тоже закрылся. Поэтому усиление его прежнего влечения, то есть влечения к матери, возникшее в результате пробуждения младенческих воспоминаний, заставляет его любой ценой продолжать удерживать эти чувства в «вытесненном» состоянии. Его сдерживаемые эмоции находят частичный выход в других направлениях. Очевидно, именно под этим углом зрения следует трактовать несдержанность, обиду, раздражительность и вспышки ярости, которые вызывают у него Розенкранц и Гильденстерн и в особенности Полоний. Частично по той же причине бросает он гневные упреки матери. К концу разговора с нею у Гамлета возникает практически физическое отвращение от одной мысли о ее прелюбодействе. Это является характерным проявлением интенсивно «вытесняемых» сексуальных влечений:

Поддайтесь королю, в постель юркните,
Подставьте щечку, дайте мышкой звать
И в благодарность за его лобзанья,
Которыми он будет вас душить,
В приливе откровенности признайтесь,
Что не сошел с ума я, но блажу
Для видимости

(Акт III, сцена 4).

Отношение Гамлета к Полонию весьма поучительно: отсутствие родственной связи и родственных обязательств позволяют ему сполна насладиться беспредельной ненавистью к человеку, который, с его точки зрения, является болтливым, выжившим из ума стариком, любящим всех поучать³³. В связи с этим особенно прозрачно сравнение, которое он делает между Полонием и Иеффаем^{34 35}. Его истинное отношение к старшему поколению, к старикам-морализаторам, которые изо всех сил стараются разрушить счастье молодых, проявляется именно здесь, а не в портрете отца, которого он описывает несколько высокопарно и мелодраматично:

Собранье качеств, в каждом из которых
Печать какого-либо божества,
Как бы во славу человека

(Акт III, сцена 4).

Далее, мне бы хотелось показать, что отношение Гамлета к дяде-отцу является гораздо более сложным, чем обычно принято считать. Естественно, он ненавидит Клавдия, но эта ненависть сродни зависти, которую один грешник испытывает к другому, более удачливому. Какой бы яростной ни была его ненависть, он не может осудить дядю с таким же пылким негодованием, заставляющим кипеть кровь, с каким он осыпает упреками собственную мать. Ведь чем больше он обвиняет Клавдия, тем активнее проявляются его собственные бессознательные и при этом «вытесняемые» комплексы. Таким образом, перед ним стоит дилемма: либо выпустить наружу спрятанную в его душе ненависть к дяде, что может еще сильнее распалить его ужасающие желания, либо забыть о призыве к мести и о своем сыновнем долге. Собственный «грех» не позволяет ему однозначно осудить «грех» своего дяди. Продолжая «вытеснять» в себе «греховное», он вынужден прилагать все усилия для того, чтобы закрыть глаза, простить и по возможности даже забыть преступление, совершенное дядей. Так или иначе, но с точки зрения морали его судьба неразрывно связана с судьбой его дяди.

В действительности Клавдий олицетворяет те черты его личности, которые глубже всего спрятаны в его душе, поэтому он не может убить его, не убив себя. В конце концов, Гамлет приходит к этой мысли. А эта мысль, как обнаружил Фрейд, сродни той, которая является мотивацией суицида у меланхоликов³⁶. Избранная Гамлетом линия поведения, сменяющие друг друга действие и бездействие, а также проверки, которые он устраивает Клавдию, и без того чувствующему опасность, — все это может привести лишь к одному финалу — к его собственной гибели и одновременно к гибели дяди-Короля. И лишь принеся последнюю жертву и ступив на порог смерти, он ощутил свободу и смог, наконец, исполнить свой долг, отомстить за отца и убить свое второе «я» — родного дядю.

В пьесе есть два момента, когда Гамлет морально готов совершить убийство. Важно отметить, что в обоих случаях над ним больше не довлеет невыносимая для него мысль о кровосмешении. Второй случай — это, естественно, сцена реального убийства Короля, когда Королева уже мертва и навсегда для него потеряна. Здесь его сознание свободно от скрытого мотива убийства. Первый случай более интересен. Естественно, Гамлету свойственно весьма живое воображение. Вишер, например, совершенно справедливо называет его «Phantasie-mensch»^{37 38}. Но, как известно, нельзя забывать, что в какой-то момент фантазия может подменить реальность. Так, О. Ранк³⁹, который использует тот же термин, вполне логично предположил, что эмоционально заряженная сцена из пьесы «Мышеловка» (когда племянник убивает своего дядю (!), но когда даже речи нет ни о прелюбодействе, ни о кровосмешении) в воображении Гамлета эквивалентна выполнению его собственной задачи⁴⁰.

Гамлету было бы гораздо легче решиться на убийство Короля, если бы у него отсутствовала скрытая мотивация и если бы ему не нужно было думать о матери и о кровосмешении. К концу представления «Мышеловки» он находится в таком возбуждении, как будто сам только что убил Короля, в то время как единственное, что он сделал, — это предупредил его и, следовательно, вручил ему смертный приговор. Гамлет организует это представление под тем предлогом, что хочет окончательно убедиться в виновности Клавдия и в том, что Призрак сказал ему правду. Однако этот предлог явно надуман, о чем свидетельствует тот факт, что еще до начала представления он не испытывал ни малейших сомнений и даже упрекал себя за бездействие. В тот момент, когда Гамлет, застав Короля за молитвой, обнаруживает, к своему удивлению, что тот до сих пор пребывает в добром здравии, он понимает: задача, стоящая перед ним, все еще не выполнена. Однако вместо того, чтобы сказать: «Сейчас я убью его», он размышляет: «Он молится. Какой удобный миг! Удар мечом, и он взовьется к небу, и вот возмездье. Так ли?» Затем он четко формулирует свое бессознательное заветное желание, жившее в его душе еще в пору младенчества, — убить Клавдия «в объятьях сна или нечистой неги», то есть в объятьях матери. При этом он осознает, что собственная греховная мотивация помешает ему это сделать. Таким образом, данная дилемма неразрешима, и Гамлет встает на путь, ведущий его к гибели.

Он не может исполнить свой сыновний долг, то есть убить отчима, поскольку для него это означало бы последовать бессознательному зову души — убить мужа своей матери, причем неважно, первого или второго. Полное вытеснение первого импульса предполагает внутренний запрет и на второй. Гамлет не мог допустить, чтобы к мести его подтолкнуло что-то извне, будь то «небо или ад».

Обсуждая мотивы, которые движут Гамлетом или удерживают его от решительных действий, мы намеренно не остановились на второстепенных, таких, например, как потеря им трона. В этой ситуации Клавдий заблокировал естественные пути преодоления эдипова комплекса — лишил Гамлета возможности наследовать отцу, когда придет время. Эти мотивы тоже играют определенную роль, и мы упоминаем о них для того, чтобы отчетливее обозначить более глубокие и более мощные стимулы, имеющие первостепенное значение. Как мы уже видели, эти импульсы и мотивы формируются из источников, о которых Гамлет даже и не догадывается.

Теперь в заключение мы могли бы сформулировать, в чем состоит внутренний конфликт, жертвой которого он стал, — ранее «вытесненные» душевные переживания изо всех сил пытаются выбиться на сознательный уровень. Чувство долга, которое автоматически побуждает к действию эти бессознательные душевные процессы, вступает в конфликт с необходимостью «подавить» их с еще большей силой. Ведь чем насущнее потребность во внешних действиях, тем сильнее действуют рычаги вытеснения. Отец взывает к его моральному долгу и требует от него положить конец кровосмесительной связи, убив Клавдия. Однако подсознательное Гамлета этому противится, поскольку в данной ситуации он идентифицирует себя с Клавдием и, следовательно, не может исполнить свой долг. Горькие самоупреки и раскаяние в конечном счете вызваны именно тем, что его собственные греховные желания не позволяют покончить с существующим грехом. Не желая подавить свои кровосмесительные желания, он оставляет грех безнаказанным, и поэтому неспокойная совесть продолжает мучить его. И все же если бы он убил мужа своей матери, то чувствовал бы себя так, как если бы он сам совершил грехопадение, о котором подсознательно мечтал. А это, в свою очередь, породило бы в нем еще большее чувство вины. Таким образом, из двух в равной степени невозможных для него альтернатив он выбирает пассивную позицию и позволяет кровосмесительной связи, в которой вместо него участвует другой человек, продолжаться и в то же время навлекает на себя гибель от руки Короля. Испытывал ли какой-либо другой трагедийный персонаж столь невыносимые душевные мучения и страдания?

Гамлет не может приступить к решительным шагам, потому что его воля к действию парализована, еще не успев зародиться. В результате это приводит к ничем не обоснованному промедлению, которое необъяснимо как для него самого, так и для читателей пьесы⁴¹. Однако паралич действия возникает не по причине физической или моральной трусости, а из-за трусости интеллектуальной. Он не хочет и даже не осмеливается исследовать самые сокровенные уголки своей души. И в этом Гамлет похож на любого из нас. «Так всех нас в трусов превращает мысль».

Примечания

1. Один из современных американских критиков (Hankins J.E. The Character of Hamlet. 1941. P. 1), критикуя эту гипотезу, называет ее «чистым бредом».

2. См., например, важную работу: Flügel J.C. The Psycho-Analytic Study of the Family // International Psycho-Analytical Library. 1921. No. 3.

3. Hall S. Adolescence. 1908. V. I. P. 358.

4. Ларошфуко Ф. Максимы. Паскаль Б. Мысли. Де Лабрюйер Ж. Характеры. М.: Художественная литература, 1974. С. 102. — Прим. науч. ред.

5. Shaw B. Man and Superman. 1903. P. 94.

6. Крик души (фр.). — Прим. науч. ред.

7. С результатами моего исследования можно ознакомиться в двух редакторских статьях, озаглавленных «Младенцы-убийцы» (Infant Murders // British Journal of Children's Diseases. 1904. Nov. P. 510, 1905. June. P. 270).

8. Klein M. The Psycho-Analysis of Children. 1932.

9. Jung C.G. Die Bedeutung des Vaters für das Schicksal des Einzelnen // Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen. 1909. Bd. I.

10. Здесь я привожу цитату из работы Ранка, который записывал свои разговоры с Фрейдом: Rank O. Der Mythus von der Geburt des Helden. 1909. S. 64.

11. Freud S. Die Traumdeutung. 1900. S. 176—180. Фрейд великолепно проиллюстрировал эту проблему на примере подробного исследования психики маленького мальчика: Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knaben // Jahrbuch für psychoanalytische und psychopatalogische Forschungen. 1909. Bd. I.

12. Freud S. Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie. 4 Aufl. 1920.

13. Abraham K. Verwandtenehe und Neurose // Neurologisches Zentralblatt, 1908. S. 1150.

14. Эта особенность личности Гамлета часто отмечается различными исследователями; см., например: Bodenstedt F.M. Hamlet // Westermanns illustrierte Monatshefte. 1865. Ранее я уже упоминал о предположении Вининга о том, что в действительности Гамлет был женщиной. Широко известно и то, что эта особенность характера была присуща и самому Шекспиру (см., например, работы Брэдли). В связи с этим можно вспомнить и о достаточно характерном прозвище, которым называли Шекспира, — Gentle Will («нежный Уил»). [Здесь присутствует игра слов: Will, с одной стороны, сокращенное имя Уильям, с другой — сила воли, поэтому это же прозвище можно перевести и как «мягкосердечный, слабовольный». — Прим. перев.] Харрис по этому поводу даже пишет следующее: «Стоит нам поглубже погрузиться в эту проблему, как сразу же феминность Шекспира поражает наше воображение» (op. cit. P. 273).

15. Sadger. Fragment der Psychoanalyse eines Homosexuellen // Jahrbuck für sexuelle Zwischenstufen, 1908, Bd. IX; Ist die konträre Sexualempfindung heilbar? // Zeitschrift für Sexualwissenschaft. 1908. Dez.; Zur Aetiologie der konträren Sexualeempfindung // Medizinische Klinik. 1909, № 2.

16. См.: Wittels F. Tragische Motive. 1911. S. 153.

17. Le Neveu de Rameau.

18. Однако даже Дидро не догадывался, что самая неистовая страсть тридцатилетнего мужчины, вызывающая беспокойство у окружающих, гораздо слабее, чем буйство чувств, испытываемых младенцем.

19. См.: Freud S. Die Traumdeutung. 1900. S. 181. Абрахам и Ранк внесли ценный вклад в развитие мифологического аспекта этой проблемы (Abraham K. Traum und Mythus. 1909; Rank O. Op. cit.). Ранк также тщательно исследовал вопрос о том, как эта тема используется в литературе, и провел блестящий анализ мифа об Эдипе (Rank O. Das Inzest-Motiv in Dichtung und Sage. 1912. Особенно интересна часть VIII).

20. Здесь и далее я придерживаюсь интерпретации Фрейда, изложенной им в работе «Die Traumdeutung» (ссылка приведена в предыдущей сноске). В своем исследовании Фрейд указывает на несостоятельность более ранних трактовок этой проблемы, анализирует чувства Гамлета, которые тот испытывает к своей матери, отцу и дяде, а также упоминает о еще двух важных проблемах, которые я и собираюсь сейчас обсудить. Это, во-первых, истинный смысл изменения отношения Гамлета к Офелии и, во-вторых, обоснование предположения о том, что Шекспир написал эту пьесу непосредственно после смерти своего отца.

21. Например, Брандес (Brandes G. William Shakespeare, 1898, V. II. P. 48) замечает, что в разговоре с Офелией Гамлет на самом деле имел в виду следующее: «Ты такая же, как и моя мать, и поэтому ты можешь поступить так же, как и она».

22. Гете И.В. Вильгельм Майстер, IV. 14. «Все ее естество пронизано зрелой сладкой похотью. Ее фантазия активно работает, ее тихая скромность дышит любовным желанием. Доведись нежной богине Случая потрясти свое древо, как с него тотчас же посыплются плоды».

23. Например: Stroffrich. Psychologische Aufschlüsse über Shakespeares Hamlet, 1859, S. 131; Dietrich. Op. cit. S. 129; Tieck, Dramaturgische Blätter, II, S. 85, и др.

24. Loening R. Op. cit. Cap. XII. Character und Liebe Ophelias.

25. Bradley A.C. Op. cit. P. 118.

26. Я не утверждаю, что это был главный мотив поведения Клавдия, однако это был очень важный фактор. Именно он и потряс Гамлета больше всего.

27. Он разговаривает с обеими женщинами в одинаковом тоне и дает им одинаковые советы. Это является явным доказательством того, насколько тесно они отождествляются в его сознании. Ср., например: «Ступай в обитель. К чему плодить грешников?» (Акт III, сцена 1) и «Не ходите к дяде... Сегодня воздержитесь, и завтра будет легче устоять...» (Акт III, сцена 4).

Аналогично, такое же отождествление можно почувствовать и далее, когда Гамлет убивает мужчин, стоящих между ним и этими женщинами (Клавдий и Полоний).

28. Op. cit. P. 270.

29. Op. cit. P. 128, etc.

30. Adams J.Q. Commentary // Hamlet, Prince of Denmark, 1929. P. 155.

31. В этих словах (если рассматривать их в общепринятом смысле, как призыв к целомудрию) можно увидеть аналогию словам, позднее обращенным к матери: «Не идите в постель к дяде». Это в очередной раз доказывает, что в своем сознании Гамлет отождествляет обеих женщин.

32. Ковент (англ. covent) — от слова convent (женский монастырь); в то время на этом месте располагались бордели. — Прим. науч. ред.

33. Примечательно, что многие режиссеры и актеры имеют весьма искаженное представление о Полонии, воспринимая его глазами Гамлета. По-видимому, чрезмерная болтливость Полония не позволяет распознать в нем проницательность, практичность и житейскую мудрость. Ведь именно его объяснение сумасшествия Гамлета — неразделенная любовь к Офелии — было не так уж далеко от истины. По крайней мере, он понимал, что источником отчаяния Гамлета была сексуальная причина.

34. Об оценке Шекспиром поведения Иеффая по отношению к дочери — см. ссылку в пьесе «Генри VI», часть III, акт V, сцена 1. По этому вопросу см. также: Вордсворт «О знании и использовании Библии Шекспиром» (Wordsworth W. On Shakespeare's knowledge and use of the Bible, 1864. P. 67).

35. Иеффай — библейский персонаж. Он поклялся за победу принести в жертву первого, кто попадется ему на пути. Первой он встретил свою единственную, горячо любимую дочь. — Прим. науч. ред.

36. Freud S. Trauer und Melancholie. Vierte Sammlung kleiner Schriften. 1918. Kap. XX.

37. Vischer F.T. Hamlet, Prince von Dänemark // Shakespeare Vorträge. Bd. I. 1899.

38. Фантазер (нем.). — Прим. науч. ред.

39. Rank O. Das Schauspiel in Hamlet // Imago. Jahrg. IV. S. 45.

40. Здесь имеется один тонкий момент, который может заметить только психоаналитик. Известно, что если проанализировать сон во сне (то есть ситуацию, когда человеку снится сон о том, что он видит сон), то оказывается, что он всегда связан с некоторыми событиями, которым лучше бы оставаться лишь сновидением, а не происходить наяву. Мне кажется, что нечто подобное означает и «пьеса в пьесе» у Шекспира. Поэтому Гамлет (как и племянник в «Мышеловке») может убить Короля в своем воображении, поскольку это «всего лишь пьеса» или это происходит «всего лишь в пьесе».

41. Эта ситуация блестяще передана в монологе Гамлета (Акт IV, сцена 4):

«Что ж медлю я и без конца твержу
О надобности мести, если к делу
Есть воля, сила, правда и предлог?»

Если бы Гамлет лучше понимал свою проблему, то вместо «will» (воля), он мог бы сказать: «pious wish» (искреннее желание). Лёнинг (ук. соч, с. 246) отмечал, что именно это значение в данном контексте совершенно очевидно. Рольф (указ. соч., с. 23), как ни странно, цитирует эти же слова в поддержку гипотезы Вердера, согласно которой Гамлет не мог приступить к решительным действиям, так как его пугала мысль о внешних препятствиях. Такой подход лишний раз показывает, в какие дебри несостоятельная гипотеза может завести своих сторонников.