Глава 3. Психоаналитическая трактовка

После всего вышесказанного мы должны признать, что нерешительность Гамлета обусловлена каким-то фактором, который до сих пор не был обнаружен. Если его пассивность не является результатом общей неспособности к действию и не связана с чрезмерной сложностью стоящей перед ним задачи, то мы вынуждены сделать вывод о существовании еще одной причины. Эта причина состоит в следующем: задача, которую он должен выполнить, обладает некой специфической особенностью, которая вызывает в Гамлете внутренний протест. Настолько очевидно, что в глубине души Гамлет просто не хочет приступить к исполнению своего долга, что удивительно, как этого можно не заметить. Любой непредвзятый читатель сразу мог бы это понять¹. Ниже, когда мы будем обсуждать проблему источников внутреннего сопротивления Гамлета, мы приведем убедительные доказательства, представленные в самом тексте пьесы. Однако сначала необходимо рассмотреть некоторые точки зрения, которые высказывались по этому вопросу.

В 1839 году Ульричи первым четко сформулировал мысль о том, что Гамлет медлил не потому, что был обескуражен возложенной на него миссией, — он просто пытался перебороть внутренний конфликт². Не так легко разобраться во всех деталях гипотезы Ульричи, которая так же, как и идеи Кляйна, уходит корнями в гегелевскую концепцию морали. По сути, автор утверждает, что у Гамлета возникли серьезные сомнения по поводу правомочности своей мести с точки зрения морали. В результате естественное желание отомстить за отца борется в нем с его уже сформировавшимися этическими и христианскими взглядами, которые накладывают запрет на исполнение инстинктивного желания. Эта гипотеза получила дальнейшее развитие по таким аспектам, как мораль, этика и религия, в работах Толмана³, Арндта⁴, Игана⁵, Райта⁶, Либау⁷, Мезьера⁸, Герта⁹, Баумгарта¹⁰, Робертсона¹¹ и Форда¹². Фон Бергер утверждает, что задача, возложенная на Гамлета, ниже его достоинства: «Он слишком умен и слишком благороден для этого порочного мира»¹³. По мнению Фосса, Гамлет не спешит с исполнением своего долга, поскольку хочет потянуть время, чтобы найти способ безгрешно совершить величайший грех¹⁴. Сознание подсказывает ему, что грешно даже думать об убийстве и что он должен только разоблачить Клавдия.

Кёлер наивно переводит внутренний конфликт Гамлета в область юриспруденции и заявляет, что Гамлет — это герой, который опередил свое время, признав приоритет законного наказания над личной местью или семейной вендеттой, и тем самым превратился в борца, идущего в авангарде прогресса¹⁵. Кёлер, в частности, пишет: «Гамлет — это краеугольный камень в развитии законности и морали»¹⁶. Схожую точку зрения высказывал и Рубинштейн¹⁷. Эта юридическая трактовка проблемы была опровергнута Лёнингом¹⁸ и Фульдом¹⁹ как противоречащая историческому подходу. Наконец, Шиппер²⁰, Гельбер²¹ и несколько позднее Штолль²² высказали предположение, что внутренний конфликт Гамлета носит чисто интеллектуальный характер: он не может довольствоваться доказательствами, предоставленными ему Призраком, поскольку не считает их правдивыми или надежными. Фиггис в своей весьма любопытной работе объединяет эти точки зрения. Он настаивает, что «Гамлет» — это трагедия чести и достоинства, а это есть главная черта личности героя: «Обвинить Короля, не будучи полностью уверенным в его вине, означало для Гамлета не только выступить против законного монарха своего государства, но и предстать человеком, который, являясь следующим по очереди престолонаследником, использует обвинения против Клавдия в качестве предлога в борьбе за престол»²³. «То, что в начале пьесы выглядит как нерешительность, на самом деле является благородным желанием не стать слепым орудием своей ненависти к Королю и не совершить убийство невиновного человека; попыткой доказать себе, что появление Призрака — это не плод его воспаленного воображения; и, наконец, стремлением не предпринимать никаких шагов до тех пор, пока он не убедится, что совершенные им действия не коснутся матери»²⁴.

Защитникам любой из перечисленных гипотез можно было бы задать логичный вопрос: почему же тогда в монологе Гамлета отсутствует даже малейший намек на то, чем вызван его душевный конфликт? Отметим, что он приводит несколько надуманных причин своего бездействия, но ни разу не упоминает о сомнениях по поводу того, в чем состоит его долг, и четко формулирует, что именно он должен сделать. Его внутренний конфликт связан с поиском причин, по которым он не может заставить себя выполнить свою задачу. Если бы Гамлета вдруг спросили, имеет ли он право на убийство собственного дяди или действительно ли он собирается это сделать, можно не сомневаться в том, как бы он, не раздумывая, ответил. На протяжении всей пьесы мы видим, что он твердо и непреклонно решил действовать именно таким образом, поскольку считает это своим святым долгом. Безусловно, даже тень сомнения в его решимости исполнить сыновний долг оскорбила бы его как несправедливая клевета.

Пытаясь разъяснить этот сложный вопрос, Ульричи, Баумгарт и Кёлер утверждают, что на сознательном уровне у Гамлета отсутствовало неприятие личной мести. Это чувство было глубоко спрятано в его душе и так и не получило своего полного развития. Я согласен, что логически эту сложность можно трактовать только таким образом, и никак иначе. Более того, признав, что Гамлет не осознавал причину своего нежелания выполнить стоящую перед ним задачу, мы приближаемся к сути загадки. В действительности Гамлет и сам неоднократно с горечью говорит об этом, например:

Что ж медлю я и без конца твержу
О надобности мести, если к делу
Есть воля, сила, право и предлог?

(Акт IV, сцена 4).

Однако невозможно принять хотя бы одну из рассмотренных выше причин, по которым он противится выполнению своего долга. Дело в том, что для такого умного и проницательного человека, как Гамлет, не составило бы большого труда по некоторым признакам безошибочно распознать существование этих причин. Тогда он мог бы пытаться перебороть их, а не занимался бы самообманом, выискивая надуманные предлоги. Этот вопрос мы и собираемся сейчас обсудить. Лёнинг совершенно справедливо высказался по этому поводу: «Если бы это была проблема конфликта между навязанным извне долгом мести и внутренним моральным или юридическим сопротивлением, то тогда это противоречие, так же как и вызвавшие его причины, должно было переместиться в область рефлексии, поскольку Гамлет был склонен к размышлениям и часто им предавался»²⁵.

Несмотря на все эти сложности, перед нами уже забрезжило некое решение загадки, и поэтому сейчас нам следует более подробно рассмотреть аргументы в пользу данной гипотезы. Только что сформулированная идея, может быть, и справедлива, но лишь для некоторого этапа рассуждения. В какой-то момент мы можем зайти в тупик, поскольку окажется, что у нас отсутствует некая специфическая информация, на основе которой мы могли бы и далее развивать нашу аргументацию применительно к последующим этапам. Так, например, во-первых, можно согласиться с тем, что нерешительность Гамлета обусловлена внутренним конфликтом между стремлением выполнить свою задачу и какой-то особой причиной, по которой эта задача вызывает у него отвращение. Во-вторых, его нежелание признаться самому себе в причине этого отвращения можно объяснить тем, что он не осознает, какова природа этой причины. Однако, в-третьих, могла быть и какая-то иная причина, которая просто не попала в поле зрения сторонников этой гипотезы. Иначе говоря, можно признать, что у нас имеется информация для обоснования двух первых этапов аргументации и отсутствует для третьего этапа. Именно с этой позиции я собираюсь выстраивать свои дальнейшие рассуждения. Но прежде чем перейти к обсуждению третьего этапа приведенной выше аргументации, необходимо обосновать правомочность первых двух, а именно:

1) нерешительность Гамлета была обусловлена некой специфической причиной, вызывавшей у него отвращение к выполнению своей миссии;

2) Гамлет не осознавал природы своего внутреннего сопротивления.

Если мы будем строить рассуждения в таком русле, то, прежде всего, столкнемся с препятствием, которое связано с широко распространенным заблуждением по поводу динамики душевных переживаний. Именно этот вопрос и следует рассмотреть в первую очередь. Если даже сам Гамлет не мог осознать причину своей нерешительности, то возникают сомнения, сможем ли мы проникнуть в суть его проблемы. Эту весьма неутешительную мысль Баумгарт выразил следующим образом: «Понять, что мешает Гамлету осуществить возмездие, является проблемой для него самого. Следовательно, это останется проблемой и для всех нас»²⁶. Однако, к счастью, у нас имеются выводы, сделанные на основе психоаналитических исследований. Их суть сводится к следующему: душевные процессы, скрытые от самого человека, могут проявиться внешне таким образом, что для наблюдателя, имеющего специальную подготовку, их природа будет понятной. Таким образом, не следует исключать наши шансы на успех.

Лёнинг выдвинул ряд аргументов против обсуждаемой гипотезы. Он утверждал, что автор пьесы не только не раскрыл, что происходит в душе Гамлета, но даже и не оставил на этот счет никаких намеков²⁷. С первым аргументом можно согласиться, поскольку иначе и не существовало бы повода для настоящей дискуссии. Теперь же мы постараемся показать, что второй аргумент нельзя признать справедливым. Можно задать вопрос: почему Шекспир не сделал более понятными душевные переживания Гамлета, то есть те процессы, которые мы сейчас пытаемся расшифровать? Каким бы странным это ни показалось, но ответить на этот вопрос, наверное, можно только так, как на него ответил сам Гамлет: он не понимал природы этих процессов. Позже мы еще вернемся к этой проблеме в связи с обсуждением взаимосвязи между личностью поэта и его пьесой.

Тренч справедливо отметил: «Понять Гамлета с помощью Шекспира нелегко. Наверное, и самому Шекспиру трудно было понять своего героя. А Гамлет и вовсе не мог понять самого себя. Он лучше, чем любой иной, умел читать сердца других людей и разбирался в мотивах их поведения. Однако, несмотря на это, осознать, что творится в его собственной душе, он не смог»²⁸. Нигде в литературе, посвященной проблеме Гамлета, мне не доводилось встретить более точной формулировки, чем эта. Но если мотивация поступков, совершаемых героями пьесы, столь туманна, как же можно объяснить ее поразительное воздействие на читателей? Вспомним здесь замечание Кёлера: «Любой человек, посмотрев "Гамлета", не может не ощутить глубочайшего противоречия, разрывающего душу героя»²⁹. А это может произойти лишь в том случае, когда конфликт героя эхом отзывается в душе зрителя, вступая в резонанс с его собственным внутренним конфликтом. Кроме того, чем глубже существующий конфликт, тем сильнее оказывается воздействие пьесы³⁰. Повторим еще раз, что зритель не осознает внутренних причин своего конфликта, а ощущает лишь его внешние проявления. Здесь-то мы и сталкиваемся с явным парадоксом: и герой, и автор, и зрители — все они глубоко движимы чувствами, пробужденными неким конфликтом, причины которого никто из них не осознает.

Однако тот факт, что подобный вывод может выглядеть парадоксальным, сам является проявлением типичного для многих невежества и непонимания того, как в действительности функционирует сознание человека. Поэтому прежде чем мы приступим к обоснованию гипотез, выдвинутых выше, необходимо кратко рассмотреть существующие точки зрения по поводу мотивации и человеческого поведения в целом.

Когда речь идет о функционировании душевных процессов, то именно в этом вопросе новая дисциплина — клиническая психология — больше всего расходится со старой школой. В различных работах по физиологии традиционно утверждается, что в явной или чаще в неявной форме сознание представляет собой взаимодействие разнообразных процессов, которые, как правило, осознаются индивидом и могут быть внимательно им проанализированы. В то же время с помощью аналитических методов клинической психологии удалось неопровержимо доказать обратное: гораздо чаще, чем принято считать, эти процессы проистекают из источников, о существовании которых индивид даже не догадывается.

Человек осознает себя существом, обладающим самосознанием, способным контролировать желания, побуждающие к действию или заставляющие отказаться от него. Это представление является последним оплотом антропоморфного и антропоцентрического взглядов на жизнь, которые в течение столь длительного времени определяли философские и религиозные взгляды, а также психологию отдельного человека. Иначе говоря, чаще всего мы склонны судить о человеке так, как он сам себя оценивает. Мы исходим из того, что самый достоверный способ выяснить, почему человек совершил то или иное действие, — это просто спросить его самого. При этом мы ожидаем, что, точно так же, как и любой из нас в аналогичной ситуации, он практически всегда без колебаний сможет ответить на этот вопрос и логично объяснить мотивы своего поведения.

Однако с помощью особых объективных методов, позволяющих проникнуть в глубь самых скрытых душевных процессов, удалось обнаружить наличие серьезных препятствий для непосредственной интроспекции, а также существование в сознании человека еще не вполне изученных механизмов самообмана. Позвольте привести здесь цитату из моей ранее опубликованной статьи: «Мы начинаем воспринимать человека не как самодостаточного и самостоятельного агента, каковым он пытается казаться, а таким, каким он является на самом деле, — существом, которое лишь смутно осознает разнообразные источники, оказывающие на него влияние и формирующие его мысли и действия. При этом он, используя любые доступные способы, бессознательно сопротивляется силам, которые способствуют более глубокому и бо-лее полному их осознанию»³¹.

Гамлет страдает от внутреннего конфликта, суть и характер которого недоступны для интроспекции. Об этом свидетельствует ряд соображений. На протяжении всего действия перед нами предстает человек, который отчетливо понимает стоящую перед ним задачу, но который при каждом удобном случае пытается отказаться от ее выполнения. В результате он испытывает невыносимые мучения от угрызений совести. Если перефразировать известное описание истерического паралича, предложенное сэром Джеймсом Пэджетом, то мы можем сказать следующее: защитники Гамлета утверждают, что он не может выполнить свой долг, а его хулители настаивают, что этого он не хочет. На самом же деле он просто не может себя заставить. Более того, отсутствие воли в Гамлете проявляется лишь в одном случае — когда он должен убить своего дядю. Такое состояние можно назвать специфической абулией. Анализ примеров подобной абулии, взятых из реальной жизни, убедительно доказывает, что это состояние обусловлено бессознательным отвращением к действию, которое не может быть выполнено. В некоторых случаях отвращение могут вызывать и какие-то иные факторы, имеющие непосредственное отношение к действию. Поскольку они тесно связаны с самим действием, то чувство отвращения и в этих случаях направлено на действие.

Другими словами, когда человек не может заставить себя что-то сделать, но при этом на уровне сознания понимает, что должен, а возможно, даже и страстно этого хочет, — в таком случае всегда существует некая скрытая причина, по которой часть его личности противится выполнению стоящей перед ним задачи. Эту причину он не ищет в себе, он даже не осознает ее, а если и осознает, то лишь очень смутно. Именно это и происходит с Гамлетом. Вновь и вновь он настраивает себя должным образом, напоминает себе о своем прямом долге, истязает себя упреками, мучительно страдает от угрызений совести, но затем опять впадает в полное бездействие. Он рад использовать малейший повод для того, чтобы заняться чем угодно, лишь бы не приступать к выполнению своей миссии. Даже в самой последней сцене последнего акта он отвлекается на совершенно ненужный поединок и сражается на шпагах с человеком, который, как ему хорошо известно, хочет его убить. В этой дуэли он видит счастливый шанс избегнуть выполнения своей задачи.

То же самое случается и в повседневной жизни: столкнувшись с неприятной задачей (например, написать какое-то сложное письмо), человек будет убивать время, переставляя предметы, убираясь, занимаясь ненужными делами, — и все это будет служить ему предлогом для того, чтобы потянуть время. Брэдли в своих рассуждениях заходит еще дальше и пытается доказать, что, когда Гамлет упрекает себя в «забывчивости»³², его слова следует понимать в буквальном смысле: бессознательное отвращение к стоящей перед ним задаче настолько велико, что время от времени он просто забывает о ней³³.

Очень важным является тот факт, что для оправдания своей нерешительности Гамлет выдвигает различные причины, которые не выдерживают серьезной критики. Кроме того, в различные моменты он называет разные причины. В одном эпизоде он ссылается на то, что слишком малодушен для исполнения такого деяния; в другой раз его снова обуревают сомнения, можно ли верить Призраку; в следующий раз, когда у него имеются все возможности совершить задуманное, он убеждает себя, что это неподходящий момент и было бы лучше застать Короля за каким-нибудь порочным делом и тогда уже убить его, и т. д.

Конечно, в каждой из этих причин есть доля истины, и они выглядят настолько правдоподобными, что некоторые исследователи даже серьезно поверили в них. Но ведь любой предлог, естественно, и должен быть правдоподобным, иначе он потерял бы всякий смысл. Мадарьяга справедливо заметил: «Я не могу согласиться с тем аргументом, что Гамлет, объясняя свое нежелание убить короля во время молитвы, приводит убедительные доводы. Само собой разумеется, что человек, который хочет потянуть время, для своего оправдания будет искать не надуманные предлоги, а веские аргументы»³⁴.

Рассмотрим, например, вопрос о том, можно ли принимать на веру слова Призрака. Существуют многочисленные и весьма интересные источники, в которых отмечается, что в период правления королевы Елизаветы люди искренне верили в существование призраков и привидений. Вне всякого сомнения, в то время эта проблема представляла огромный интерес и занимала важнейшее место в теологических дискуссиях. Более того, она имела огромное практическое значение, ибо определяла отношение к ведьмам. Правда, у нас нет никаких свидетельств о том, что Гамлет (или Шекспир!) интересовался вопросами теологии. Когда Призрак подтвердил смутные подозрения Гамлета («О, мои прозренья! Мой дядя?»), тот в душе вполне мог поверить в его реальное существование. Впрочем, Гамлет и так никогда не сомневался в злодейской натуре своего дяди.

Если в разные моменты человек приводит различные мотивы своего поведения, вполне логично сделать вывод, что он, осознанно или бессознательно, скрывает истинную причину. Ветц, обсуждая схожую проблему в связи с другим персонажем Шекспира, Яго, справедливо замечает: «Ничто не может лучше доказать фальшивость мотивов, в которых пытается убедить себя Яго, чем тот факт, что он постоянно их меняет»³⁵. Таким образом, мы вполне можем отбросить мотивы, приводимые Гамлетом, поскольку все они являются лишь более или менее удачной попыткой самообмана. Вряд ли можно усомниться в справедливости вывода, к которому пришел Лёнинг: «Все эти причины противоречат друг другу. Каждая из них — это фальшивый предлог»³⁶. Эти так называемые мотивы прекрасно иллюстрируют психологические механизмы эвазии³⁷ и рационализации, которые я описывал в других работах³⁸. Однако здесь нет необходимости отдельно обсуждать каждый из этих «мотивов», поскольку Лёнинг в своем весьма глубоком и подробном анализе наглядно продемонстрировал их несостоятельность³⁹.

И все же, хотя Гамлет и занимается самобичеванием, он отчетливо осознает, что упорствует в своем бездействии. Поэтому он вновь предпринимает попытку исполнить свой долг. Примечательно, что приступы его раскаяния провоцируются внешними событиями, которые заставляют его вновь вспоминать о том, что ему так хотелось бы забыть и о чем он, по мнению Брэдли, время от времени действительно забывает. Особенно показательны в этом отношении эпизоды, в которых поведение других людей отличается от его собственного. Вспомним, например, сцены, когда актера так глубоко трогает судьба Гекубы (Акт И, сцена 2), или когда Фортинбрас выступает в поход и готов «поднять драку за пучок соломы, если в деле честь» (Акт IV, сцена 4). В первом случае Гамлета потрясает страсть, с которой актер рассказывает о Гекубе. Он начинает обвинять себя, причем настолько эмоционально, что зритель перестает верить в существование каких-либо сомнений в его душе:

Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к страсти,
Как у меня? Зал плавал бы в слезах,
Он оглушил бы громом монолога
Виновного, и свел его с ума,
И вразумил бы скромность и невинность,
И зренье бы и слух поверг во прах.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени⁴⁰ и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус? Кому угодно
Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?
Как мальчику прочесть нравоученье?
Взять за нос? Обозвать меня лжецом
Заведомо безвинно? Кто охотник?
Смелее! В полученье распишусь.
Не желчь в моей печенке голубиной,
Позор не злит меня, а то б давно
Я выкинул стервятникам на сало
Труп изверга. Блудливый шарлатан!
Кровавый, лживый, злой, сластолюбивый!
О, мщенье!
Ну и осел я, нечего сказать!
Я, сын отца убитого, на мщенье
Подвинутый из ада и с небес,
Как проститутка, изливаю душу
И громко сквернословью предаюсь,
Как судомойка!⁴¹

Неспокойную совесть Гамлета легко расшевелить. Это вновь можно наблюдать в сцене, когда Призрак появляется перед ним во второй раз. Тогда Гамлет восклицает:

Ленивца ль сына вы пришли журить,
Что дни идут, а он под злую руку
Приказов ваших страшных не свершил?
Не правда ли?

Призрак подтверждает его худшие опасения:

Цель моего прихода — вдунуть жизнь
В твою почти остывшую готовность.

Короче говоря, ситуация, какой ее видит Гамлет; его глубочайшая депрессия; ноты безнадежности, которые проявляются в его отношении к миру и к цене человеческой жизни; его страх смерти⁴²; постоянные упоминания о дурных снах; самообвинения; отчаянные попытки избавиться от мыслей о своем долге; тщетные усилия найти предлог, который смог бы оправдать его нерешительность, — все эти факторы однозначно указывают на то, что Гамлета терзают муки совести, что существует какая-то скрытая причина, заставляющая его уклоняться от исполнения долга, — причина, в которой он не решается (или не может) признаться самому себе. Поэтому здесь было бы уместным вернуться к аргументу, согласно которому в тексте якобы отсутствуют даже намеки на причину бездействия Гамлета, и попытаться найти доказательства, которые помогут нам обнаружить скрытые мотивы нежелания Гамлета приступить к исполнению долга.

Огромный опыт, накопленный в результате психоаналитических исследований, проведенных Фрейдом и его учениками за последние 50 лет, убедительно показывает, что существуют такие типы душевных процессов, которые в большей степени, чем другие, недоступны нашему сознанию, то есть, используя специальную терминологию, «вытесняются» сознанием. Говоря иначе, человеку труднее признать существование одних душевных переживаний, нежели других. Для того чтобы рассмотреть эту проблему в верном ключе, необходимо выяснить, с какой частотой «вытесняются» те или иные типы душевных переживаний. Опыт показывает, что частота «вытеснения» может зависеть от степени соответствия этих процессов идеалам и стандартным представлениям, существующим в сознании отдельного индивида. Чем меньше между ними обнаруживается соответствий, тем с большей вероятностью «вытесняются» душевные переживания.

Поскольку стандарты, присущие нашему сознанию, формируются в значительной степени под воздействием непосредственного окружения, можно сделать следующее обобщение: индивид с большей вероятностью будет «вытеснять» те процессы, которые вызывают наибольшее неодобрение со стороны определенного сегмента общества, а именно того сегмента, который в период формирования личности оказывает на нее определяющее влияние. С точки зрения биологических законов это обобщение будет звучать следующим образом: «То, что неприемлемо для коллектива, неприемлемо и для его отдельного члена». При этом необходимо учитывать, что термин «коллектив» обозначает здесь лишь упомянутый выше определенный сегмент общества и никоим образом не распространяется на общество в целом. Именно по этой причине так редко «вытесняются» моральные, социальные, этические или религиозные понятия. Ведь поскольку отдельная личность усваивает эти понятия непосредственно от коллектива, они вряд ли могут вступать в противоречие с представлениями этого коллектива. Это означает, что человек не стыдится тех вещей, к которым он относится с уважением. Это правило имеет очевидные исключения, однако разъяснять их здесь мне кажется нецелесообразным.

Из предыдущего параграфа уже ясно, что под термином «вытеснение» мы понимаем активный динамический процесс. «Вытесняемые» мысли активно удаляются из сознания посредством некой вполне определенной силы, но на это затрачиваются те или иные душевные усилия, хотя индивид редко осознает этот факт. Далее, те мысли и желания, которые таким образом удаляются из сознания, обычно характеризуются тем или иным типом «направленности», поэтому мы так часто используем такие термины, как «тренд» или «тенденция». Если хотя бы в какой-то мере учесть фактор наследственности, то станет понятным, что тенденцию к «вытеснению» имеют именно те тренды, которые мы называем врожденными, в отличие от вторично приобретенных.

Лёнинг, по всей вероятности, очень тонко уловил этот аспект, что видно по его комментарию к следующему замечанию Кёлера: «Когда чувства побуждают нас к действию или к бездействию, мы находим этому сотни причин. Эти причины и гроша ломаного не стоят, однако мы склонны обманывать себя и считаем их вескими и уважительными. Это происходит потому, что наша мотивация, как через лупу, во много раз увеличивается в кривом зеркале наших эмоций». В ответ на это замечание Лёнинг пишет: «С мнением Кёлера и его сторонников нельзя полностью согласиться, поскольку этот механизм перестает работать, если к действию нас побуждает чувство долга, которое одобряет наш разум. В такой ситуации мы уверены, что наши действия не нуждаются в оправдании. Высказывание Кёлера справедливо лишь в том случае, когда речь идет о чувствах, побуждаемых нашим естеством, и когда наш разум восстает против их удовлетворения»⁴³.

К этому напрашивается вывод: поскольку из всех «естественных» инстинктов самые сильные запреты коллектив накладывает на сексуальные, то индивид чаще всего «вытесняет» различные психосексуальные желания. Здесь мы непосредственно подходим к разъяснению клинического опыта: чем более выраженным и неясным является случай внутреннего душевного конфликта, тем с большей вероятностью (в результате адекватного анализа) будет обнаружено, что он связан с сексуальными проблемами. Конечно, на первый взгляд может показаться, что это не так. Ведь посредством различных защитных психологических механизмов такие проявления душевного конфликта, как, например, депрессия, неуверенность или отчаяние, переводятся сознанием в более приемлемые и разрешенные формы: беспокойство за успех или неуспех в обществе, за бессмертие и искупление; философские рассуждения по поводу ценности человеческой жизни и будущего судеб мира и т. д.

Учитывая все вышеизложенное, вернемся теперь к проблеме Гамлета. Теперь уже должно стать очевидным, что обсужденные нами гипотезы относительно внутреннего конфликта Гамлета, согласно которым его осознанное стремление к мести тормозится бессознательными сомнениями этического плана, базируются на непонимании того, что в действительности происходит в реальной жизни. Ведь подобные сомнения возникают на самом деле на сознательном, а не на более глубоком, бессознательном уровне. Гамлет постоянно изучал движения своей души, и свойственная ему склонность к интроспекции быстро позволила бы ему осознать эти мысли. Даже если затем он и проигнорировал бы их, то это, несомненно, произошло бы благодаря процессу рационализации, что дало бы ему возможность обмануть себя и поверить в необоснованность своих мыслей. В любом случае он был бы в состоянии осознать их природу.

Таким образом, в этих гипотезах нам следует изменить порядок причинно-следственных связей, и тогда мы убедимся (хотя указания на это, собственно, можно обнаружить и в тексте, в монологах Гамлета), что его стремление отомстить, то есть выполнить благородную миссию, возложенную на него отцом, представлялось ему высокоморальной и социальной задачей и было одобрено его сознанием. Мы также поймем, что «вытесненное» чувство, запрещающее ему осуществить акт возмездия, проистекало из какого-то скрытого источника, связанного с более личными, более природными инстинктами. Первое, «позитивное» стремление мы уже рассматривали, и оно звучит во всех монологах Гамлета, когда тот рассуждает об этой проблеме. Второй импульс по своей природе является менее очевидным, и сейчас мы приступим к его анализу.

Легче всего будет начать с более пристального рассмотрения отношения Гамлета к объекту его мести, то есть Клавдию, а также к тем совершенным Клавдием преступлениям, за которые он должен отомстить. Преступлений было два: кровосмесительная связь с Королевой⁴⁴ и убийство брата. Здесь сразу же необходимо отметить, что отношение Гамлета к этим двум преступлениям коренным образом разнится. Конечно, на уровне сознания ему претят оба, но нет никаких сомнений относительно того, к какому именно он испытывает большее отвращение. В то время как убийство отца вызывает в нем негодование и заставляет осознать свой прямой долг — отомстить за него, греховное поведение матери порождает в нем глубочайший ужас. Фурнивал, рассуждая о Королеве, замечает: «Ее прелюбодеяние, кровосмесительство и предательство к памяти благородного отца до глубины поразили сердце Гамлета. По сравнению с этой кровоточащей раной убийство Клавдием его отца хоть и вызвало в его душе глубочайший протест, но было лишь царапиной»⁴⁵.

Далее, пытаясь дать оценку отношению Гамлета к своему дяде, мы должны проявить большую осторожность, чтобы не сделать поспешного вывода о том, что Гамлет испытывал к нему одну лишь ненависть, поскольку этот вопрос не столь однозначен. Дядя Гамлета не просто совершил каждое из этих преступлений — он одновременно совершил оба этих преступления. Это чрезвычайно важное различие, поскольку рассмотрение двух преступлений в совокупности позволяет учесть новый фактор, появляющийся благодаря существованию потенциальной связи между ними. Именно этот фактор и не позволяет просто суммировать два преступления. Кроме того, нельзя забывать, что оба этих преступления были совершены родственником, причем весьма близким. Потенциальная взаимосвязь между этими преступлениями, а также тот факт, что их совершил член семьи, приводит Гамлета в замешательство и, вполне вероятно, является причиной загадки, которую мы пытаемся разгадать.

Проанализируем более подробно, как повлияло на Гамлета греховное поведение его матери. Еще до того, как он получил более или менее достоверные подтверждения бродившим в его душе подозрениям, что его отец был убит, Гамлет находился в состоянии глубочайшей депрессии, вызванной в первую очередь прелюбодеянием матери. Взаимосвязь между этими двумя событиями отчетливо проявляется в монологе Гамлета (Акт I, сцена 2). По этому поводу Фурнивал пишет следующее: «Можно с уверенностью утверждать, что еще до того, как Гамлет узнает тайну убийства своего отца, и еще до того, как на него будет возложена задача отомстить за это убийство, он уже задумывается о самоубийстве. В самоубийстве он видит желанный способ покинуть этот прекрасный Божий мир, который в его воспаленном воображении стал невыносимо отвратительным после грехопадения матери, запятнавшей память его отца»⁴⁶.

О, если б этот грузный куль мясной
Мог испариться, сгинуть, стать росою!
О, если бы Предвечный не занес
В грехи самоубийства! Боже! Боже!
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих затеях.
Глядеть тошнит! Он одичалый сад,
Где нет прохода. Низкий, грубый мусор
Глушит его. Зайти так далеко!
Два месяца, как умер. Двух не будет.
Такой король природный. Рядом с тем,
Как Феб с сатиром. До того ревниво
Любивший мать, что ветрам не давал
Дышать в лицо ей. О, земля и небо!
Что поминать! Она к нему влеклась,
Как будто голод рос от утоленья.
И что ж, чрез месяц... Лучше не вникать!
О женщины, вам имя — вероломство!
Нет месяца! И целы башмаки,
В которых шла в слезах, как Ниобея,
За отчим гробом. И она, она, —
О, боже, зверь, лишенный разуменья,
Томился б дольше, — замужем — за кем:
За дядею, который схож с покойным,
Как я с Гераклом. В месяц с небольшим!
Еще от соли лицемерных слез
У ней на веках краснота не спала,
И замужем! С такою быстротой
Нырять под простыню кровосмешенья!
Нет, не видать от этого добра!
Разбейся сердце, ибо надо смолкнуть»⁴⁷.

Согласно Брэдли, причиной нежелания Гамлета приступить «к каким бы то ни было решительным действиям» было его меланхолическое отвращение к жизни⁴⁸. Основную проблему главного героя он объясняет следующим образом: «Когда Гамлету раскрылась истинная природа его матери, он испытал психологический шок»⁴⁹. По мнению Брэдли, нетрудно представить, какими могли быть последствия такого душевного потрясения. Он пишет: «Можно ли вообразить себе более горькие страдания, чем те, которые выпали на долю Гамлета? Могли ли последствия пережитой им ситуации быть иными? Естественно, сначала это непонимание и ужас, затем ненависть, а потом разочарование в человеческой природе. Его сознание отравлено... Человек с более грубой душой легче пережил бы даже еще более страшное прозрение. Не самый умный и не самый догадливый, но более уверенный в себе человек вряд ли возненавидел бы весь мир и начал испытывать к нему отвращение»⁵⁰.

Однако мы сможем принять это на первый взгляд кажущееся вполне убедительным объяснение пассивности Гамлета только в том случае, если мы безоговорочно признаем общепринятую причину его глубоких переживаний. Много лет назад известный психиатр Коннолли отметил, что в пьесе существует диспропорция между причиной и следствием. По его мнению, сама реакция Гамлета на брак матери указывает на душевную нестабильность, на «предрасположенность к некоему психическому расстройству». Он, в частности, отмечает: «Ситуация, в которой оказался Гамлет, никогда не заставила бы психически здорового человека задуматься о самоубийстве — последнем прибежище для тех, чей разум преисполнен скорбью и отчаянием»⁵¹. Элиот также полагал, что Гамлет излишне эмоционально реагирует на произошедшие события⁵². По его мнению, мелкий и ничтожный образ Гертруды не соответствует силе страданий Гамлета. Вихан отмечает, что причиной неадекватно сильных переживаний Гамлета является безудержность страстей («Masslosigkeit», то есть отсутствие сдержанности), которое обнаруживается во всех его действиях⁵³.

В ходе этих рассуждений мы выяснили одну весьма любопытную причину, но она отнюдь не является главной. Уже тот факт, что Гамлет, по всей видимости, довольствуется таким объяснением, должен нас насторожить, поскольку, как скоро будет показано, истинную причину ему не позволяет осознать сама природа его эмоций. Если вместо того, чтобы задаваться вопросом: «Что должно вызывать парализующие душу страдания и отвращение к жизни?» — мы спросим себя: «Что же на самом деле вызывает эти чувства?» — то предложенное выше объяснение покажется нам недостаточным, и мы обратимся к поиску более глубоких причин.

В реальной жизни довольно часто происходят поспешные повторные браки, но они не приводят к таким печальным последствиям, какие изображены в пьесе. Если мы видим столь плачевный результат, то, конечно, должны сделать вывод (естественно, при условии, что у нас имеется возможность проанализировать сознание страдающего человека), что в данном случае существует иная, более глубоко скрытая причина, по которой данное событие привело к такому нестандартному проявлению чувств. А причина всегда состоит в том, что в результате этого события душевные процессы, которые до этого были «вытеснены» сознанием субъекта, получили импульс к повышенной активности.

Сознание субъекта уже было особым образом подготовлено к такой катастрофе благодаря предшествующим душевным переживаниям, с которыми теперь взаимодействуют процессы, возникшие непосредственно в результате этого события. Наверное, именно это имел в виду Фурнивал, когда говорил, что для «больного воображения» Гамлета мир стал отвратительным. Короче говоря, специфические реакции Гамлета предполагают наличие неких индивидуальных особенностей его психики, поэтому и Брэдли для обоснования своей гипотезы приходится оговаривать, что она справедлива «только для такого человека, как Гамлет».

Здесь мы непосредственно подходим к очень щекотливому вопросу о психическом здоровье Гамлета, который всегда вызывает жаркую полемику. Д. Уилсон заявляет тоном, не терпящим возражений: «Я согласен с Лёнингом, Брэдли и другими, когда они утверждают, что, по замыслу Шекспира, на протяжении всего действия зрители должны воспринимать Гамлета как человека, страдающего психическим расстройством»⁵⁴. Тогда возникает вопрос: что же это за расстройство и почему оно важно с художественной и психологической точки зрения? Ответить на этот вопрос сложно еще и потому, что Гамлет часто симулирует психическое расстройство (то есть проявляет так называемое Antic Disposition⁵⁵)⁵⁶. Следовательно, необходимо выяснить, ведет ли он себя таким образом для того, чтобы скрыть свое психическое нездоровье, или хитрит, чтобы никто не догадался о том, что он планирует делать. Этот вопрос я вскоре собираюсь рассмотреть более подробно, однако мало кто возьмется утверждать, что поведение Гамлета свидетельствует о его психическом состоянии. По точному выражению Элиота, «"сумасшествие" Гамлета меньше, чем сумасшествие, однако больше, чем притворство»⁵⁷.

Но каким же душевным расстройством страдал Гамлет? В прошлом, по всей вероятности, многим психиатрам пришлось поломать голову над этой не такой уж и сложной проблемой клинического диагноза. Некоторые из них, например Тириш⁵⁸, Сигизмунд⁵⁹, Штенгер⁶⁰ и др., просто утверждали, что Гамлет был сумасшедшим. При этом не уточнялось, какой именно формой безумия он страдал. Рознер⁶¹ называл Гамлета истерическим неврастеником. Рубинштейн⁶² и Ландманн⁶³ опровергали эту точку зрения. Однако большинство исследователей, включая Келлога⁶⁴, де Буамона⁶⁵, Хойсе⁶⁶, Николсон⁶⁷ и некоторых других, придерживались мнения о том, что Гамлет страдал от меланхолии. Некоторые, не самые плохие психиатры, и среди них, например, Оминус⁶⁸, это отрицают. Шукинг⁶⁹ объясняет нерешительность Гамлета тем, что его воля к действию была парализована меланхолией. Лаэр⁷⁰ предлагает наиболее оригинальную гипотезу, согласно которой Шекспир взял эпизод с появлением Призрака из более ранней версии и поэтому был вынужден изобразить Гамлета меланхоликом — ведь если в театральной постановке нужно было показать, что герой страдает галлюцинациями, то удобнее всего было использовать именно эту форму безумия. Уже давно Доуден более или менее убедительно доказал, что Шекспир был знаком с выдающимся трудом Т. Брайта⁷¹, посвященным проблеме меланхолии. Однако если Шекспир и использовал какие-то идеи из этой работы, приспособив их для своей пьесы, — клинический случай Гамлета заметно отличается от описания меланхолии, представленного Брайтом.

Реальное состояние Гамлета гораздо лучше описано в комментариях, которые по этому поводу делают Король, Королева, Офелия и, конечно же, Полоний⁷². В замечании Полония мы видим самые разнообразные симптомы психического расстройства, которые в современной терминологии выглядят следующим образом: глубокое уныние, отказ от еды, бессонница, ненормальное поведение, приступы бреда и, наконец, буйное помешательство. Горькие слова Гамлета, сказанные им при прощании с Полонием, когда тот попросил «разрешения удалиться» («Не мог бы вам дать ничего, сэр, с чем расстался бы охотнее. Кроме моей жизни» (Акт II, сцена 2)), могут означать только одно: стремление к смерти. Безусловно, все это в какой-то степени свидетельствует о той или иной форме меланхолии. Схожесть его состояния с маниакально-депрессивным синдромом (а ведь, как теперь известно, меланхолия является одним из проявлений этого заболевания) подчеркивается периодически наступающими у Гамлета приступами сильнейшего возбуждения, которые сегодня называются «гипоманиакальными». Д. Уилсон⁷³ насчитывает как минимум восемь таких приступов. Аналогичный диагноз состояния Гамлета (в современной терминологии) неоднократно предлагался различными исследователями, например Броком⁷⁴, Зоммервиллем⁷⁵ и др. Однако быстрые и внезапные переходы от сильного возбуждения к глубочайшей депрессии не вполне укладываются в общепринятую картину этого заболевания. Если бы мне пришлось ставить диагноз Гамлету в клинических терминах (а этого мне не хотелось бы), то я, скорее, определил бы его состояние как тяжелый случай истерии на основе циклотимии.

Необходимо признать, что все приведенные выше рассуждения имеют лишь академический интерес. Мы же пытаемся разобраться в том, какое психологическое воздействие оказывает образ Гамлета и его поведение. Впечатление от пьесы было бы иным, если бы главный герой был просто сумасшедшим. Когда человек теряет рассудок, как это происходит, например, в случае с Офелией, то он оказывается за пределами нашего понимания и в некотором отношении перестает быть человеком. Однако до самого конца пьесы Гамлет возбуждает в нас интерес и вызывает сочувствие. Естественно, Шекспир и не предполагал, что зритель будет воспринимать Гамлета сумасшедшим. Поэтому фразу Полония: «Ваш сын сошел с ума» (Акт II, сцена 2) — не следует воспринимать в буквальном смысле. Р. Бриджес описал это очень изящно:

Что был бы Гамлет мне,
Что я — ему⁷⁶,
Когда б Шекспир так мастерски не сплел
Потерю разума с присутствием рассудка⁷⁷.

Я бы осмелился предположить, что именно в этом аспекте необыкновенная способность Шекспира к тонкому наблюдению позволила ему достичь столь глубокого проникновения в суть проблемы, над осознанием которой читатели бьются уже три столетия. Вплоть до нашего столетия (а в области юриспруденции эта практика сохраняется и по сей день) было принято разделять людей на вменяемых и, следовательно, несущих ответственность за свои поступки, и на невменяемых, то есть не отвечающих за свои действия. Теперь же все чаще признается, что добрая половина человечества находится в промежуточном состоянии неудовлетворенности, которому, по удачному выражению Д. Уилсона, присущи «фрустрация, ощущение тщетности бытия и человеческой неполноценности — основных лейтмотивов, которые звучат в симфонии человеческой жизни»⁷⁸. Гамлет является лучшим примером литературного персонажа, в котором проявляются все эти чувства. Это промежуточное состояние, с которым борется и из которого пытается выбраться, наверное, большая часть человечества, в наши дни получила название «психоневроз». А гениальный Шекспир, со свойственной ему безошибочной интуицией, задолго до этого уже описал это состояние.

На основе многочисленных исследований последних пятидесяти лет, начало которым положил З. Фрейд, был сделан вывод о том, что психоневроз представляет собой такое состояние психики, при котором человек без видимых на то причин, часто весьма болезненно, начинает действовать или противодействовать чему-либо по воле своего «бессознательного». Это скрытое «бессознательное» когда-то было сознанием младенца. У взрослого человека оно продолжает существовать наряду с его взрослым сознанием, которое развилось из «бессознательного» и, по идее, должно было бы его заменить. Этот факт является сигналом внутреннего душевного конфликта. Именно по этой причине не имеет смысла обсуждать состояние рассудка человека, будь то живой человек или вымышленный персонаж, страдающего психоневрозом, не сопоставив процессы, которые происходили в его сознании в младенчестве, с процессами, которые происходят в настоящий момент. В данной работе я как раз и собираюсь это сделать.

По какой-то причине, глубоко скрытой в сознании и недоступной его пониманию, Гамлет испытывает невыносимые душевные муки при мысли о том, что место его отца в сердце матери занял другой мужчина. Создается впечатление, что он настолько привязан к матери, что ее чувства к кому-то другому, помимо его самого, вызывают в нем сильнейшую ревность: Гамлету было достаточно сложно делить ее любовь даже с собственным отцом и совершенно невозможно — с каким-то другим человеком. Однако против этой идеи, какой бы плодотворной она ни казалась, можно выдвинуть три аргумента. Во-первых, если бы вся проблема сводилась только к этому, то Гамлет вполне мог бы осознать свою ревность. А мы пришли к выводу, что душевные процессы, которые мы пытаемся выявить, были от него скрыты. Во-вторых, эта идея никак не доказывает, что в его памяти всплыли старые, давно забытые воспоминания. И наконец, в-третьих, Клавдий отнял у Гамлета какую-то часть любви Королевы, но не больше той, которая принадлежала его отцу, ведь притязания обоих братьев на Королеву были одинаковыми: оба они в качестве любимых мужей претендовали на то, чтобы обладать ею.

Однако последнее из перечисленных возражений раскрывает перед нами суть проблемы. А что, если в действительности еще давно, в детстве, Гамлет горько страдал из-за того, что ему приходилось делить любовь своей матери пусть даже с собственным отцом? Не исключено, что он видел в отце соперника и в душе страстно мечтал избавиться от него, чтобы беспрепятственно, безоговорочно и единолично владеть любовью матери. Если у него и появлялись такие мысли, когда он был еще ребенком, то, несомненно, они были «вытеснены», а сыновья почтительность и другие чувства, приобретенные им в результате воспитания, бесследно стерли эти мысли из его памяти. Его детские мечты о смерти отца были осуществлены руками соперника, к которому он испытывал огромную ревность. Этот факт должен был оживить «вытесненные» воспоминания, что, в свою очередь, могло вернуть неосознанный внутренний конфликт его раннего детства в форме депрессии или другого психического расстройства. Так, по крайней мере, работает механизм, который психологи обнаруживают в «гамлетах» из реальной жизни⁷⁹.

Таким образом, фрустрацию Гамлета, его неспособность немедленно исполнить волю отца и отомстить за него можно объяснить следующим образом: мысль об одновременном инцесте и убийстве отца была для Гамлета невыносима. Одна половина его души стремилась исполнить свой долг, а другая в ужасе содрогалась от мысли о том, что он должен сделать. Гамлет был бы рад вычеркнуть все это из своей памяти и погрузиться в «скотское забвение», но, к несчастью, его совесть не позволяет ему это сделать. Он страдает от неразрешимого внутреннего конфликта, который терзает его душу.

Примечания

1. Если у кого-то возникнут сомнения на этот счет, то я рекомендую ознакомиться с аргументацией Лёнинга, изложенной в работе «Hamlet's Verhalten gegen seine Aufgabe», глава XII.

2. Ulrici H. Shakespeare's dramatische Kunst; Geschichte und Charakteristik des Shakespeareschen Dramas. 1839.

3. Tolman H. A View of the Views about Hamlet. Publication of the Modern Language Association of America. 1898. P. 155.

4. Arndt W. Hamlet, der Christ // Die Zukunft. 1896. S. 275.

5. Egan M.F. The Puzzle of Hamlet // The Ghost in Hamlet and Other Essays. 1906.

6. Wright W.B. Hamlet // Atlantic Monthly. 1902. P. 686.

7. Liebau. Studien über William Shakespeares Trauerspiel Hamlet. Дата публикации неизвестна.

8. Méziéres A. Shakespeare, ses oeuvres et ses critiques. 1860.

9. Gerth A. Op. cit.

10. Baumgart H. Op. cit.

11. Robertson J.M. Montaigne and Shakespeare. 1897. P. 129.

12. Ford H. Shakespeare's Hamlet: A New Theory. 1900.

13. Berger A. Hamlet / Dramaturgische Vorträge. 1890.

14. Foss G.R. What the Author Meant. 1932. P. 13.

15. Kohler J. Shakespeare vor dem Forum der Jurisprudenz. 1883 и Zur Lehre von der Blutrache. 1885. См. также Zeitschrift für verleichende Rechtswissenschaft. Bd. V. S. 330.

16. Kohler J. Shakespeare etc. Op. cit. S. 189.

17. Rubinstein. Hamlet als Neurastheniker. 1896.

18. Loening R. Zeitschrift für die gesamte Strafrechtswissenschaft. Bd. V. S. 191.

19. Fuld. Shakespeare und die Blutrache // Dramaturgische Blätter und Bühnen-Rundshau. 1888. No. 44.

20. Schipper. Shakespear's Hamlet; ästetische Erläuterung des Hamlet. 1862.

21. Gelber A. Shakespeare'sehe Probleme, Plan und Einheit im Hamlet. 1891.

22. Stoll E.E. Op. cit. 1919.

23. Figgis D. Op. cit. P. 213.

24. Ibid. P. 232.

25. Loening R. Die Hamlet — Tragödie Shakespeares. 1893. S. 78.

26. Baumgart H. Op. cit. S. 48.

27. Loening R. Op. cit. S. 78, 79.

28. Trench W.F. Op. cit. P. 115.

29. Kohler J. Shakespeare vor dem Forum der Jurisprudenz. 1883. S. 195.

30. Естественно, данная пьеса, как и любая другая, привлекает зрительскую аудиторию самыми различными аспектами. Здесь же мы рассматриваем только один аспект, а именно главный конфликт трагедии.

31. Rationalization in Every Day Life // Journal of Abnormal Psychology. 1908. P. 168.

32. В тексте — «bestial oblivion» — в переводе Пастернака — «забывчивость скота». — Прим. науч. ред.

33. Bradley A.C. Op. cit. P. 125, 126, 410, 411.

34. Madariaga S. Op. cit. P. 98.

35. Wetz. Shakespeare vom Standpunkt der vergleichenden Litteratur-geschichte. 1890. Bd. I. S. 186.

36. Loening R. Op. cit. S. 245.

37. Здесь — поиск предлогов для того, чтобы чего-то не делать. — Прим. науч. ред.

38. Op. cit. P. 161.

39. См., в частности, его анализ предлогов, которые находит Гамлет, объясняя свое бездействие в сцене молитвы: Op. cit. S. 240—242.

40. Эти четыре слова как нельзя лучше описывают сложившуюся ситуацию.

41. Д. Уилсон считает, что в каноническом тексте Шекспира допущена опечатка: должно быть «stallion» вместо «scullion» [scullion — «судомойка», stallion — «жеребец». — Прим. перев.].

42. Тик (Dramaturgische Blätter, II. 1826) полагал, что главной причиной того, что Гамлет не может приступить к осуществлению мести, является страх смерти. Шекспир прекрасно понимал природу этого страха. Такой вывод напрашивается, если вспомнить, например, слова Клаудио из пьесы «Мера за меру»:

И самая мучительная жизнь:
Все — старость, нищета, тюрьма, болезнь,
Гнетущая природу, будут раем
В сравненье с тем, чего боимся в смерти

(Акт III, сцена 1).

43. Loening R. Op. cit. S. 243, 246.

44. Если бы подобные отношения не признавались кровосмесительными, то тогда королева Елизавета не могла бы претендовать на трон. Она считалась бы незаконнорожденной, поскольку к моменту ее рождения Екатерина Арагонская была еще жива. [Елизавета была дочерью Генриха VIII и его второй жены Анны Болейн. Первой женой короля Генриха VIII была Екатерина Арагонская, ранее вышедшая замуж за его старшего брата, который вскоре после свадьбы скончался. — Прим. науч. ред.]

45. Furnival F.J. Introduction to the «Leopold» Shakespeare. P. 72.

46. Fumival F.J. Op. cit. P. 70.

47. Д. Уилсон (Wilson D. Times Literary Supplement. May, 16. 1918) приводит еще ряд вполне правдоподобных причин, по которым можно считать, что в слове solid («грузный, твердый») опечатка и его следует читать как sullied («запачканный, замаранный»). Здесь я пользуюсь шекспировской пунктуацией, восстановленной Д. Уилсоном.

48. Bradley A.C. Op. cit. P. 122.

49. Ibid. P. 117.

50. Ibid. P. 119.

51. Connolly J. A Study of Hamlet, 1863. P. 22, 23.

52. Eliot T.S. The Sacred Wood. P. 94.

53. Wihan J. Die Hamletfrage / Leipziger Beiträge zur englischen Philologie. 1921. S. 89.

54. Wilson D. What Happens etc. P. 217.

55. Склонность к шутовству, фиглярству. — Прим. науч. ред.

56. Ср.: Alexander R. Hamlet, the Classical Malingerer // Medical Journal and Record. Sept, 4. 1929. P. 287.

57. Eliot T.S. Selected Essays. 1932. P. 146.

58. Thierisch. Nord und Süd. 1878. Bd. VI.

59. Sigismund. Jahrbuch der Deutschen Shakespeare-Gesellschaft. 1879. Jahrg. XVI.

60. Stetiger E. Der Hamlet Charakter. Eine psychiatrische Shakespeare-Studie. 1883.

61. Rosner K. Shakespeare's Hamlet im Lichte der Neuropathologie. 1895.

62. Rubinstein. Op. cit.

63. Landmann. Zeitschrift für Psychlogie. 1896.

64. Kellog A.O. Shakespeare's Delineation of Insanity. 1868.

65. De Boismon. Annales médico-psychologiques. 1868, 4e série. 12e fasc.

66. Heuse E. Jahrbuch der deutschen Shakespeare-Gesellschaft. 1876. Jahrg. XIII.

67. Nicholson. Transactions of the New Shakespeare Society. 1880—1885. Part II.

68. Ominus. Revue des Deux Mondes. 1876. 3-е sér. 14e fasc.

69. Schücking L.L. Character Problems in Shakespeare's Plays. 1922. P. 162.

70. Laehr H. Die Darstellung krankhafter Geistezustände in Shakespeare's Dramas. 1898. S. 179, etc.

71. Bright T. A Treatise of Melancholia. 1586.

72. «Отвергнутый... он впал в тоску» (Акт II, сцена 2).

73. Wilson D. Op. cit. P. 213.

74. Brock J.H.E. The Dramatic Purpose of Hamlet. 1935.

75. Sommerville H. Madness in Shakespearean Tragedy. 1929.

76. Цитата приведена в переводе А.В. Белых. Здесь очевидная аллюзия на слова Гамлета: «Что ему Гекуба?». — Прим. науч. ред.

77. Bridges R. The Testament of Beauty. I. 577.

78. Wilson D. Op. cit. P. 261.

79. См., например: Sachs W. Black Hamlet. 1937.