3. «Юлий Цезарь»

Шекспир обратился в истории древнего мира под влиянием Плутарха и современной ему политической обстановки, когда резко обострились отношения королевской власти и парламента. Некоторые исследователи справедливо увидели в римских трагедиях отклик Шекспира на проблемы политического заговора и отношений личности и государственной власти. «Юлий Цезарь» был поставлен на сцене театра «Глобус» 21 сентября 1599 г. — о постановке упоминает швейцарский врач Томас Платтер, посетивший в этом году Англию. Из протоколов судебного процесса над Робертом Эссексом и его сторонниками известно, что уже в 1599 г. вокруг Эссекса объединились дворяне, недовольные правительством, — среди членов королевского совета преобладали враги Роберта Эссекса, и граф пытался после бесславного бегства из Ирландии устранить врагов, опасаясь политических обвинений. Если признать, что среди друзей Шекспира были участники заговора, например Саутгемптон, то становится понятен интерес Шекспира к заговору против Юлия Цезаря. Шекспир как будто желал напомнить о величии подвига Брута и Кассия и об их поражении.

Шекспир необычайно внимательно читал Плутарха в английском переводе Томаса Норта, сделанном с французского перевода Жака Амио. Во многих случаях в его трагедии использованы весьма оригинальные и тонкие психологические наблюдения Плутарха. Вместе с тем Шекспир допускает серьезные принципиальные отступления от источника. Например, Плутарх несколько раз говорит о том, что римское государство после междоусобных войн нуждалось в единоличной власти. На этом основании большинство исследователей видят в трагедии Шекспира идею необходимости монархии, «цезаризма», утверждая, что Брут и Кассий защищали уже устаревший государственный порядок и потому были обречены на гибель¹.

Упоминания о Юлии Цезаре встречаются в нескольких драмах Шекспира, который внимательно изучал материалы о деятельности первого римского императора, выдающегося военачальника и государственного деятеля. Шекспир сохраняет верность источникам и не приписывает Цезарю поступков, которых исторический Цезарь не совершал. Однако он в полном соответствии с источниками и с суждениями Монтеня усиливает тщеславие Цезаря и его стремление к диктатуре. Сохраняя свидетельства источников о талантах и доблестях Цезаря, Шекспир прибегает к приему, который дает основание все восхваления подвергнуть сомнению. Антоний искренне сожалеет о гибели своего друга, но он великий демагог и в его речь после убийства Цезаря Шекспир вводит явную ложь, усиливая ораторское искусство Антония. Шекспир допускает и более серьезные отступления от источника.

Плутарх описывает борьбу за власть между Помпеем, Крассом и Цезарем, пишет о всеобщей анархии, продажности, неравномерном распределении богатств. Город часто оказывался без правления, как корабль без штурмана, и поэтому «люди, судившие глубоко и осторожно, видя такую ярость и безумие среди народа, почитали бы себя счастливыми, если бы государство пришло к абсолютной монархии, а не к чему-либо худшему, ибо считали единоличную власть единственным спасением» (р. 725)². Город был под угрозой мятежа из-за неравномерного распределения земель и богатств. При таком разделении в государстве возмущение мог вызвать любой человек, взявший на себя изменение формы правления (р. 864). В другом месте, описывая ошибки Брута, Плутарх объясняет их тем, что бог хотел помешать Бруту сохранить старую римскую республику: «Римское государство, по моему мнению, приведено было в такое состояние, что не могло более управляться многими, но требовало одного абсолютного правителя» (р. 1012).

Этой важной для Плутарха идеи Шекспир не сохраняет. Характеристика времени в трагедии Шекспира иная, чем у Плутарха. В изложении Плутарха заговорщики борются за сохранение старой формы правления, а Цезарь выступает носителем нового принципа государственного устройства. Цезарь вызвал недовольство сената тем, что раздавал земли в колониях беднякам, тратил казну на раздачу хлеба народу. Плутарх ясно указывает, что заговор поддерживался сенатом, что к Бруту присоединились люди аристократического образа мыслей.

В трагедии с самого начала Цезарь обладает фактической властью. Шекспир приглушает часто повторяемую Плутархом мысль о личных обидах заговорщиков. Презрение к народу выказывают только трибуны, сторонники Помпея, а также Каска, один из заговорщиков. Кассий и Брут с уважением относятся к римскому народу. Они говорят не о благородстве крови, как это делали феодалы в хрониках из английской жизни, а о благородстве духа, о равенстве людей перед законами природы и общества. Кассий сообщает, что вовлек в заговор самых благородных духом римлян. За Брутом следуют «самые лучшие и отважные сердца Рима».

На первый план Шекспир выдвигает протест против единоличной власти. В трагедии с самых первых сцен идет речь об угрозе тирании. «Лучшие люди стонут под гнетом века», — говорит Кассий (1, 2, 61), а Брут упоминает о «трудных условиях времени» (1, 2, 174—175). Рассказ Кассия о том, как он спас жизнь Цезарю, часто истолковывают как свидетельство личной неприязни Кассия к Цезарю. Однако в этом рассказе нет ни хвастовства, ни зависти, ни желания унизить Цезаря. Кассий противопоставляет слабости Цезаря величию, которым он награжден. И этот человек стал богом! — вот причина ненависти Кассия к диктатору.

Шекспир развивает приводимое Плутархом замечание Цезаря о его страхе перед «бледным» и «тощим как скелет» Кассием, но драматург добавляет детали, придающие этим словам обобщение, — тиранам свойственно опасаться мыслителей. В драме Цезарь признается Антонию, что желал бы видеть около себя веселых полных людей, а не людей, подобных Кассию: он слишком много думает и читает, он великий наблюдатель и «насквозь дела людские видит». Такие люди опасны, продолжает Цезарь, ибо они всегда недовольны возвышением других. Шекспир вводит ироническое добавление: Цезарь сразу же спохватывается, что проявил страх и поясняет:

Я говорю: таких бояться должно,
Но не боюсь, — ведь я все так же Цезарь.
Зайди-ка с правой стороны — я глух
На ухо левое...

(1, 2, 211—213)

Добавление о глухоте вносит ироническую ноту: Цезарь внушает себе, что он недоступен слабостям обыкновенных людей, тщеславно восхваляющий себя, он страдает от обычных болезней — Шекспир сохраняет и свидетельство о припадках. Он стремится к неограниченной власти — и только за это стремление Брут приговаривает его к смерти.

Нет никаких оснований приписывать Кассию роль злого демона, который соблазняет благородного Брута принять участие в заговоре, вызывающем нравственный протест. Когда в самом начале трагедии Кассий упрекает друга в охлаждении, Брут признается, что он «сам с собой враждует», что с недавних пор его мучают противоречивые чувства (1, 2, 39—40).

Плутарх дает два противоречащие друг другу мнения о Кассии. В драме одно из этих суждений сохранено в словах Антония и Цезаря, которые считают Кассия завистником и честолюбцем. Низменные мотивы находят в поведении Кассия М.У. Маккаллум, Дж. Палмер, П. Стапфер и многие другие исследователи. Нам кажется, что Шекспир соглашается с другим суждением Плутарха. Плутарх в жизнеописании Брута сообщает о том, что Кассий, как утверждали многие, имел личные причины ненавидеть Цезаря, в то время как Брут стремился только избавить Рим от тирании. Но это мнение о Кассии ошибочно, добавляет Плутарх, «ибо Кассий с самой колыбели не мог терпеть никаких тиранов» (р. 994). Шекспир превращает это наблюдение историка в главную особенность характера Кассия, который ненавидит Цезаря только за стремление стать королем.

Когда Кассий слышит слова Брута: «Я боюсь, народ изберет Цезаря королем» (1, 2, 79—80), он понимает, что Брут, несмотря на его любовь к Цезарю, может стать участником и даже главой заговора. Кассий только раздувает искру протеста в душе Брута и помогает другу преодолеть колебания. Своим рассказом о слабостях Цезаря Кассий хочет вызвать у друга протест против власти одного человека. Ведь Цезарь — такой же человек, как и Брут, Брут имеет даже более достоинств, говорит Кассий. В этих словах Кассия вряд ли справедливо усматривать попытку воздействовать на честолюбие Брута. Кассий всего лишь напоминает Бруту об идеале республиканской свободы, о его предке Юний Бруте, изгнавшем Тарквиния:

Жил некогда здесь Брут, и этот Брут
Власть сатаны он потерпел бы в Риме
Скорей, чем власть царя.

(1, 2, 160—161)

В словах Кассия звучит не анархический протест против всякой власти над своей личностью, в нем говорит чувство человеческого достоинства, возмущение насилием, любовь к гражданской свободе, ненависть к тирании. Тот же Кассий ради успеха дела всегда подчиняется Бруту как вождю заговора и из уважения к его нравственным достоинствам.

Плутарх сообщает, что друзья умоляли Брута остерегаться очарования Цезаря и избегать его тиранических милостей, которыми Цезарь хотел всего лишь ослабить твердость взглядов Брута, чтобы привлечь его на свою сторону (р. 994). Это свидетельство историка помогает правильно истолковать слова Кассия о Бруте в трагедии, которые вызывают споры комментаторов. Кассий знает, что Брут благороден, но опасается, что даже лучшие люди могут поддаться очарованию Цезаря и отклониться от выполнения республиканского долга. «Цезарь любит Брута», — говорит Кассий, и продолжает: «Если бы я был Брутом, а он — Кассием, он не мог бы повлиять на меня» (1, 2, 318—319). Х.Х. Фернес приводит многочисленные толкования комментаторов и соглашается с объяснением Кэпелла: «Если бы я был Брутом, Цезарь не мог бы повлиять на мои принципы». — Суждение Кассия о Бруте («thy honourable metal may be wrought from that it is disposed» — 1, 2, 313—314) означает не торжество Кассия по поводу того, что ему удалось «соблазнить» Брута, а, напротив, опасение, что колебания Брута (ведь Брут в этот момент еще не дал согласия на участие в заговоре!) вызваны тем, что «благородный металл» Брута — его республиканские принципы и его честность — мог под влиянием любви Цезаря подвергнуться порче. Кассий высказывает философское наблюдение: люди благородного духа должны общаться только с себе подобными, ибо кто из них будет столь твердым, что не поддастся соблазну? В этих словах Кассия снова высказана мысль о пагубном влиянии Цезаря: ведь столь благородный человек, каким является в глазах Кассия Брут, и тот уклоняется от выполнения долга. Кассий не без основания считает себя более стойким республиканцем, чем другие, и он убежден, что сохранил бы стойкость, даже если бы Цезарь любил Кассия так, как он теперь любит Брута. Это рассуждение Кассия может служить опровержением распространенной трактовки этого образа. Многие исследователи убеждены, что у Кассия были эгоистические, личные причины ненавидеть Цезаря. Однако в этом монологе Кассий признается: если бы Цезарь любил меня, как он любит Брута, я все равно был бы его врагом.

Именно Кассий — инициатор и организатор заговора. Он скорбит о том, что в римлянах умер дух их отцов, дух республиканской свободы, что они терпеливо переносят угнетение. Образы в речах Кассия более соответствуют политической обстановке XVI в., нежели времени действия в пьесе. «Каменная башня» могла вызвать в памяти знаменитую тюрьму Тауэр, «душная темница» — напоминает о подземельях инквизиции, «прочные железные цепи» — о тюремных оковах. Образ Кассия воплощает стремление к свободе, к борьбе против всякого гнета, свойственное передовым людям эпохи Возрождения.

Кассий помогает Бруту преодолеть колебания и сомнения. Завершение внутренней борьбы в душе Брута дается в монологе в начале II акта (II, I, 10—34), который играет в трагедии почти такую же роль, как монолог Гамлета «Быть или не быть» в трагедии «Гамлет». От начала до конца этот монолог создан Шекспиром. У Плутарха встречаются суждения Брута, которые могли подсказать Шекспиру этот монолог, но нет тех доводов, которые приводят шекспировского Брута к твердому решению убить Цезаря.

Плутарх сообщает, что Брут осуждал Цицерона за поддержку молодого Октавия Цезаря. Брут писал, что Цицерон ищет не свободу отечеству, а себе доброго и милостивого господина и защищает гуманное рабство. Предки же наши не терпели никаких господ, даже кротких и мягких. Брут добавляет, что сам он никогда не будет рабом или подданным (р. 1000).

Исследователи справедливо считают этот монолог Брута одним из самых трудных для понимания. Брут признается себе, что в характере Цезаря он не видит качеств, говорящих о намерении Цезаря во зло употребить ту власть, которой он добивается. «Как это (венец. — В.К.) может изменить его природу — вот в чем вопрос», — в этих словах важнейший довод рассуждений Брута.

Вручая Цезарю единоличную власть, мы вооружаем его жалом, даем ему возможность стать опасным. Характерно постоянное повторение в монологе слова «может». Цезарь может стать опасным, он может отбросить лестницу скромности, по которой достиг величия, чтобы он не смог, предупредим эту возможность, задушим ее в зародыше — таков ход мыслей Брута. Так обосновывает Брут для самого себя необходимость убить Цезаря. Для других — для заговорщиков и народа — аргумент об опасности самой формы правления — единоличной власти кажется Бруту неясным и недостаточным («the quarrel will bear no colour for the thing he is»). Поэтому нужно представить причину вражды к Цезарю иначе, представить дело таким образом («fashion it thus» — II. 1, 30)³, будто опасность заключена в самом характере Цезаря и в его честолюбии, что Цезарь уже сейчас — змеиный зародыш, который, вылупившись, станет вредоносным, как и весь его род.

После убийства Цезаря Брут говорит народу только о честолюбии Цезаря, в котором таилась опасность тирании. Для толпы горожан имеют значение только личные качества Цезаря, форма правления им безразлична. Шекспир вводит момент, отсутствующий в источниках: горожане кричат в ответ на речь Брута: «Пусть он будет Цезарем! Лучшая часть Цезаря будет увенчана в Бруте!» (III, 2, 52, 57). Брут ни слова не говорит об опасности монархии независимо от личности правителя, и Марк Антоний легко опровергает аргументы Брута. Рассказав о благородных качествах Цезаря, он заставил толпу рыдать о гибели великого человека.

С самого начала трагедии в глазах Кассия Цезарь уже тиран, которого нужно убить. Брута и Кассия объединяет общая цель — исправление государственного устройства, уничтожение монархии, защита свободы личности от всякого насилия и угнетения. Различие между Брутом и Кассием не в их целях и мотивах участия в заговоре, а в их отношении к средствам достижения цели. Замысел Шекспира не в том, чтобы противопоставить «индивидуалиста» Кассия борцу за «общее благо» Бруту. Противопоставление этих двух друзей необходимо для того, чтобы показать трагическое противоречие между требованиями справедливости и человечности и потребностями политической борьбы. Это противоречие связано с ощущением невозможности создать подлинно справедливое общество.

Плутарх часто проявляет двойственность по отношению к насилию, которое считает необходимым и в то же время несправедливым. Он рассказывает, как Брут был вынужден отдать своим войскам на разграбление Фессалию и Лакедемон и этим навлек на себя единственное за свою жизнь обвинение, ибо ему «подобало, по общему мнению, и побеждать и спасать свою жизнь не иначе как безукоризненно честными и оправданными путями» (р. 1011). Двойственное отношение Шекспира к насилию в истории сказывается в его трагедии «Юлий Цезарь».

Трагическое противоречие скрыто в необходимости насилия ради благородной цели. «О, если бы можно было уничтожить дух Цезаря, не расчленяя тела!» — восклицает Брут. Но, увы, Цезарь должен заплатить кровью за свое честолюбие (II, 1, 166—171). М. Чарней видит в этих словах доказательство «трагической неправоты» Брута. Заговорщики не смогли убить дух Цезаря, который живет в Антонии и Октавии, о трагической ошибке заговорщиков свидетельствует, по мнению автора, символический образ «крови»⁴. Однако во всех приводимых в книге Чарнея случаях слово «кровь» имеет вполне конкретный смысл и не является «символичным». Более страшный смысл заключен в сцене, когда победители триумвиры Антоний, Октавий и Лепид составляют списки жертв массового убийства и каждый требует включить в эти списки проскрипций своих личных врагов. Зритель узнает, что триумвиры убили сто или семьдесят человек, в том числе Цицерона (IV, 3).

Союз между триумвирами непрочен: едва уходит Лепид, как Антоний предлагает Октавию устранить Лепида от власти, выгнать его на общее пастбище как осла, который уже кончил нести свою тяжелую ношу. Октавий делает вид, что защищает опытного воина, хотя уже строит планы править единолично. Если Антоний доверчиво раскрывает намерения, то Октавий, будущий «божественный Август» не выдает себя ни словом. Он обладает искусством не только скрывать свои планы, но и выказывать только те эмоции, которые ему выгодны в данный момент. В трагедии «Антоний и Клеопатра» он радуется смерти Антония, но, увидев, что всех огорчила эта смерть, проявляет скорбь. Плутарх приводит немало примеров жестокости Октавия: когда он расправлялся с сенатом, то был закован в панцирь, а вокруг стояли самые преданные и сильные воины. Однако после укрепления своей власти и создания «принципата» он управлял империей умело и способен был проявлять гуманность. В трагедиях «Юлий Цезарь» и «Антоний и Клеопатра» Шекспир немногими средствами создал исторически верный характер Октавиана Августа.

Уже упомянутый исследователь М. Чарней видит осуждение заговора в сцене грозы (1, 3), которая символизирует ужасы гражданской войны. Однако в дальнейшем автор вполне справедливо упоминает о том, что персонажи воспринимают грозу по-разному, таким образом, ее «символический» смысл сомнителен. Можно добавить, что восприятие явлений природы и предзнаменований определяется мировоззрением героев и их целями в данный момент. Когда суеверный Каска с ужасом рассказывает Цицерону о страшных предзнаменованиях, философ спокойно ему возражает: люди судят о вещах по-своему, искажая их причины (1, 2, 34—35). Это суждение Цицерона сразу же находит подтверждение в речах Кассия, который даже явление природы использует в политических целях, чтобы настроить Каску против Цезаря и выведать его отношение к положению в Риме. Он убеждает испуганного Каску в том, что ему известна «истинная причина» этой страшной грозы. Небо придало всем вещам и существам «чудовищные» свойства, чтобы предупредить людей о «чудовищном» состоянии мира. Не так ли и Цезарь мечет громы и молнии, открывает могилы, рычит, подобно льву? Эти образы служат Кассию, чтобы представить тиранию искажением нормального хода вещей, вызвать в Каске чувство протеста и приобрести еще одного сторонника.

Кассий — трезвый политик, решительный и твердый. Он придерживается традиционных взглядов и не знает никаких колебаний и сомнений. Его не смущает необходимость прибегнуть к заговору, убийству, поборам среди населения, необходимость вести гражданскую войну. Все это он считает естественным и неизбежным в политической борьбе, и Шекспир вовсе не упрекает его в макиавеллизме. В отличие от Кассия Брут даже после того, как принимает решение убить Цезаря, считает заговор темным, страшным делом.

Недостаточно сказать, что Брут — благородный человек, но плохой политик. Противопоставление Брута и Кассия необходимо в драме не для того, чтобы представить Брута идеалистом и жертвой трагического заблуждения. Брут действует в политике по своим твердым принципам справедливости. Кассий предлагает дать клятву. Брут возражает, что клятва унизит их святое дело. Кассий убеждает, что для успеха необходимо убить Антония, который может стать опасным врагом. Брут протестует: «Жрецами будем, Гай, не мясниками», — и горячо убеждает заговорщиков не проливать лишней капли крови. Кассий, зная Антония, обещает ему выгодную должность, а Брут говорит этому демагогу и честолюбцу о возвышенности и благородстве их подвига, наконец, разрешает Антонию почтить Цезаря надгробной речью, хотя Кассий предупреждает об опасности такого шага.

Брут обладает авторитетом вождя и способностью убеждать своих соратников в своей правоте. Очень существенно для понимания противопоставления Брута и Кассия то обстоятельство, что Кассий не может убедить Брута в ошибочности его суждений, так как лишь смутно чувствует, что Брут в чем-то не прав. В сцене ссоры Брута и Кассия Шекспир раскрывает суть противопоставления двух героев в трагедии.

Плутарх кратко упоминает о причинах ссоры и о том, что после бурных объяснений полководцы заплакали («fell a weeping») и разошлись примиренные. Шекспир придает конфликту обобщенный характер. Брут возмущен тем, что военачальники Кассия берут взятки с местного населения. Кассий, знакомый с положением в войске, убеждает друга в том, что теперь не время карать за каждый проступок. Брут считает его слова подтверждением слухов о нечестности Кассия. Он напоминает Кассию: разве не убили они величайшего человека за то, что он поддерживал грабителей? разве есть среди них негодяй, который пронзил Цезаря кинжалом не ради справедливости? Кассий, пораженный тем, что друг упрекает его в бесчестных мотивах участия в заговоре, с горечью протестует, и можно утверждать, что в этот момент Шекспир больше сочувствует Кассию. Наконец, Брут говорит о своих бедах:

Я послал
К тебе за золотом, — отказ свой помнишь?
Ведь не умею денег добывать
Я низменными средствами. Скорее
Перечеканю сердце на монету
И кровь по капле источу на драхмы,
Чем буду из крестьянских грубых рук
Их жалкие оболы исторгать.
Просил я денег для уплаты войску.
Ты отказал: то Кассию к лицу ли?

(IV, 5, 69—77)

Итак, Брут, честный и благородный Брут, вынужден в силу неумолимых обстоятельств обращаться к Кассию за деньгами, которые тот отнимал у населения. Значит, других средств нет? На чем же строятся его только что высказанные гневные обвинения Кассию? Как и ранее, Брут вынужден пользоваться плодами, добытыми несправедливым способом — насилием. Значит, заговор в одно и то же время и добро и зло? Значит, Брут, защищая справедливость, и прав и не прав? Это противоречие остается неразрешенным. Ни Кассий, ни Брут не сознают истинной причины своих разногласий. Поэтому Брут остается убежденным в своей правоте, а Кассий всегда считает друга более благородным и достойным, чем он сам, и только просит Брута о снисхождении. И оба глубоко страдают. Наконец, страстная речь Кассия, полная горечи и любви, заставляет Брута смягчиться. В этот момент Брут сообщает другу о смерти Порции. В конце трагедии Брут скорбит о смерти Кассия: «Прощай, последний римлянин! Рим никогда не породит тебе равного».

Трагически неразрешимое противоречие между благородными, справедливыми целями и жестокими, насильственными средствами, к которым приходится прибегать, характерно для трагедии «Юлий Цезарь». Именно это противоречие определяет сложность этической оценки таких действий, как заговор и политическое убийство. Сильнее всего ощущается сложность этических проблем в сцене убийства и в последующей речи Антония на форуме. В трагедии упоминается о тридцати трех ранах, нанесенных Цезарю (Плутарх сообщает, что их было двадцать три). Возглас Цезаря «И ты, Брут» обычно вспоминают, когда говорят об измене очень близкого человека, покинувшего своего друга в момент смертельной опасности. Плутарх приводит драматическую деталь: Цезарь продолжал сопротивляться убийцам, но когда он увидел, что Брут заносит меч, он закрыл голову плащом и перестал бороться. Этот момент, возможно, побудил Шекспира добавить к реплике «И ты, Брут» слова, отсутствующие в исторических источниках: «Тогда пади, Цезарь» («Et tu, Brute! Then fall, Caesar!» III, 1, 77). Что скрыто в этих словах Цезаря? Ужас перед предательством друга или признание своей вины: если уж Брут осудил Цезаря, то Цезарь должен пасть?

Как освещены в трагедии причины поражения республиканцев? Многие советские исследователи утверждают, что судьба заговора решена народом, а потому заговор осужден историей. Действительно, народный бунт — непосредственная причина неудачи произведенного Брутом и Кассием государственного переворота. И тем не менее такое толкование трагедии искажает авторский замысел. Во многих исторических драмах Шекспира народ выступает как справедливый судья правителей и позиция народа определяет успех или поражение в политической борьбе. Если бы целью Шекспира в трагедии «Юлий Цезарь» было осуждение заговора, ему достаточно было бы строго следовать Плутарху в изображении позиции народа. А именно в характеристике народа Шекспир допускает самое серьезное отступление от источника. Плутарх пишет о том, что любовь народа к Цезарю была прочной и постоянной. Когда после убийства Цезаря заговорщики стали призывать народ к свободе, народ своим безмолвием показал, что жалеет Цезаря, но молчит из уважения к Бруту. Когда же другой заговорщик Цинна пытался обвинить Цезаря, «поднялся страшный шум, и на Цинну посыпалась удивительная брань» (р. 998). У Плутарха Антоний только воспользовался народным возмущением и довел его до открытого мятежа⁵.

В трагедии Шекспира уже с самого начала воспоминание о Помпее подсказывает вывод о непрочности народной любви. После убийства народ напуган и растерян. Брут даже опасается возмущения, но после речи Брута народ приветствует его как спасителя республики. Горожане хотят с почестями нести его домой, воздвигнуть ему статую, увенчать его короной (III, 2, 52—58). Только речь Антония убедила народ, что Цезарь убит несправедливо, и даже вызвала подозрение, что Брут может оказаться еще худшим тираном, раз он совершил такое гнусное убийство.

Антоний увлек толпу не только рассказом о завещании Цезаря. Он напомнил о военных победах великого полководца, о том, что Цезарь был верным другом народу, что он плакал, сочувствуя беднякам, что он трижды отвергал венец, следовательно, не был честолюбцем, каким представил его «достопочтенный» Брут. Антоний вспоминает кровавые подробности убийства, говорит о том, что неблагодарность Брута разбила великое сердце Цезаря, намекает на личные обиды заговорщиков. «Вы плачете? Вас жалость охватила?» — спрашивает он горожан. И возмущенный народ требует мести злодеям и изменникам. «Про завещание забыли вы», — напоминает им Антоний, и чтение завещания — всего лишь последний толчок для уже вспыхнувшего мятежа. Он мог и не читать завещания, — результат был бы тот же. «Они изменники! Негодяи! Убийцы! — кричит толпа. — О жалостное зрелище! О благородный Цезарь! Месть! Ищите! Жгите! Убивайте! Режьте! Ни одного изменника не оставим в живых!» (III, 2).

Народ изображен в этой сцене не как справедливый судья, а как игрушка в руках ловкого демагога. В речи Антония истинное настолько переплетено с ложью и демагогией, что его правота или неправота уже не имеют значения: народ послушен каждому его слову и жесту. Вмешательство народа, охваченного в данном случае справедливыми побуждениями, изображено в трагическом освещении: народ губит благородных людей, защитников Рима от тирании. Судьба Брута и Кассия напоминает одно из суждений Монтеня: «Те, кто расшатывает государственный строй, первыми чаще всего и гибнут при его разрушении»⁶.

Поражение Брута и Кассия в военном столкновении вызвано не только ошибками Брута. Вожди заговора трагически одиноки, их солдаты сражаются не за идею республики, а за плату, и в разгар боя, который должен решить судьбу республики, бросаются грабить. Население провинций враждебно римлянам, и военачальникам приходится силой добывать пропитание для солдат. Можно ли утверждать, что Шекспир показывает в трагедии «крушение иллюзий» и «ошибочность нравственного» подвига? Можно ли видеть в пьесе согласие Шекспира с Монтенем, который писал, что «перемены приводят к бесправию и тирании»? Суждение Монтеня о заговоре Брута и Кассия вполне совпадает с суждением многих позднейших критиков шекспировской трагедии: «Всякий, кто хочет устранить только то, что причиняет ему страдание, недостаточно дальновиден, ибо благо не обязательно идет следом за злом: за ним может последовать еще новое зло и притом еще худшее, как это случилось с убийцами Цезаря, которые ввергли республику в столь великие бедствия, что им пришлось раскаиваться в своем вмешательстве в государственные дела»⁷. По нашему убеждению, Шекспир полемизирует с подобной позицией Монтеня.

В «Юлии Цезаре» борцы за свободу погибают, но они до последних минут убеждены в благородстве своего подвига. «Нас будут называть людьми, которые дали стране свободу», — говорит Кассий. «Этот день поражения принесет мне больше славы, чем Октавию и Антонию их подлая победа», — утверждает Брут (V, 5, 34—38). Самоубийство Кассия и Брута может быть воспринято как слабость, но оно не умаляет уважения к побежденным.

В трагедии несколько раз упоминается «дух Цезаря». Многие исследователи, как уже упоминалось в начале главы, говорят о победе «цезаризма» в трагедии. Является ли «дух Цезаря» символом монархии? Обратимся к шекспировскому тексту. Когда Брут говорит «мы восстаем против духа Цезаря», он имеет в виду его честолюбие, жажду власти. «Дух Цезаря жаждет отмщения», — угрожает Антоний. При этом он следует верованиям римлян о том, что дух убитого человека преследует убийц. Появление призрака допускает вполне реальное объяснение: Брут дремлет, почти засыпает, когда призрак Цезаря является впервые. В ночь перед последней битвой его появление можно объяснить тревогой, неуверенностью в победе. Воспоминание о Цезаре возникает и у Кассия перед тем, как он расстается с жизнью: «Цезарь, ты отмщен — и тем же мечом, который пронзил тебя» (V, 3, 45). «О, Юлий Цезарь, ты еще могуч!» — признает побежденный Брут.

Какой смысл имеют все эти обращения к Цезарю? Слова «дух Цезаря» употреблены в двух значениях. Первое — «дух» честолюбия, таинственные и могущественные силы, препятствующие торжеству справедливости. Второе, более конкретное значение — призрак убитого, который, по представлениям героев, мстит за убийство. Герои кончают самоубийством, так как не могут вынести позора плена, а не потому, что признали свои взгляды заблуждением, а убийство Цезаря — ошибкой.

В «Юлии Цезаре» нет конкретной политической программы. Идеал Брута и Кассия лишен каких-либо конкретных черт, их республиканизм — это протест против единоличной власти и борьба за свободу и справедливость. Поэтому вряд ли обоснованы попытки обнаружить в трагедии отрицательное отношение Шекспира к заговору Эссекса. Трагедия написана в 1599 г., за два года до заговора. Правда, на суде один из наиболее отважных участников заговора Блант признал, что еще три года назад (т. е. около 1599 г.) Эссекс высказывал намерение собрать армию и идти на Лондон.

Политическая обстановка 1599—1600 гг. нашла отражение в трагедии Шекспира не потому, что автор «отрицательно» или «положительно» отнесся к зарождавшемуся заговору, а потому, что в выборе и освещении проблем, которые волновали критически настроенную часть общества. Одним из членов кружка Эссекса был друг и покровитель Шекспира граф Саутгемптон, который после поражения мятежа был приговорен к смертной казни, которая была заменена пожизненным заключением. Шекспир мог знать о намерениях и целях руководителей заговора.

Подробное описание мятежа и суда над его участниками дает Вильям Кэмден, близко знавший многих заговорщиков. Одним из его друзей был Генри Сэвил, ученый, переводчик Тацита и собиратель рукописей. Сэвил был связан с секретарем Эссекса Каффом, наиболее революционно мыслящим участником заговора. «Это был человек, отличавшийся изысканной ученостью, находчивостью и остроумием, но беспокойный и упорный в заблуждениях», — писал о нем Кэмден⁸. Эссекс «из страха перед адом» выдал Каффа и Бланта как подстрекателей. Кафф встретил смерть с философским спокойствием: тех, кого наказывают здесь, небо награждает чувством внутреннего удовлетворения, говорил он перед смертью.

Во время суда Эссексу было предъявлено обвинение в намерении убить королеву. Фрэнсис Бэкон, как утверждают некоторые историки, предал Эссекса, своего бывшего друга и покровителя. Бэкон заявил на суде, что Эссекс под предлогом отстранения от власти своих врагов хотел совершить государственный переворот, изменить форму правления и уничтожить всех правителей⁹. Трудно судить, насколько это обвинение соответствовало действительности, но несомненно, что в последние годы правления Елизаветы в Англии существовала многочисленная оппозиция, которая задумывалась об изменении государственного устройства.

Как воспринимали современники трагедию «Юлий Цезарь?» Бен Джонсон в подражание Шекспиру написал «Падение Сеяна». Герои трагедии Сабиний, Силий, Аррунций составляют оппозицию Сеяну, всесильному фавориту императора Тиберия. В их словах дана оценка времени: засилие тиранов, рабство граждан, всеобщий страх перед обвинением в измене, доносы, казни и самоубийства. Аррунций повторяет мысль Кассия из шекспировской трагедии: «В нас умер дух отцов» и сочувственно вспоминает о подвиге Брута. Силий, восхваляя умершего принца Германика, высказывает мысль, которую можно воспринимать как возражение шекспировскому Бруту: «Ошибаются те, кто думает, что и при добродетельном государе возможно рабство. Может ли свобода взрасти лучше, чем при таком государе?»

Трагедия «Юлий Цезарь» свидетельствует о кризисе в политических воззрениях Шекспира. Заговор изображен как трагическое, опасное для участников и для государства средство предотвратить возможность возникновения тирании.

Здесь Шекспир впервые ставит вопрос: не в монархии ли заключен корень общественных зол, и отвечает на него отрицательно. Трагизм судьбы Брута и Кассия объясняется тем, что силы, противостоящие их идеалам, слишком могущественны. Это и политическая незрелость народа, и продажность войск, и тактические ошибки, и господство эгоистических интересов в обществе, и противоречие между благородными целями и неизбежностью насилия.

Примечания

1. Полемика с этим восприятием трагедии была обоснована еще в моей дипломной работе в 1951 г. «Монархия и народ в исторических драмах Шекспира». Глава из этой работы без изменений опубликована в статье: Комарова В.П. К вопросу о трактовке трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» // Вестник Ленингр. унив., 1959, № 14. С. 71—84. По-видимому, моя статья не была известна Ю. Шведову, когда он писал, что тезис М. Морозова о победе цезаризма и о том, что судьба Брута решена народом, присутствует во всех советских работах (Шведов Ю.Ф. «Юлий Цезарь» Шекспира. М., 1971, с. 93). Сопоставления с Плутархом, сделанные Ю.Ф. Шведовым, были произведены мною в том же направлении, как в исследовании Ю.Ф. Шведова. Отдельные частные моменты вызывали у меня возражения, опубликованные в моих книгах и статьях. Правда, в более поздней монографии Ю.Ф. Шведов ссылается на мою статью 1959 г.: Шведов Ю.Ф. Эволюция шекспировской трагедии. М., 1977. С. 160.

2. Plutarch. The lives of the noble Grecians and Romans... transl. into French by James Amiot... and out of French into English by sir Thomas North. L., [1631]. Страницы указаны в тексте.

3. Эта важная мысль опущена в русских переводах М.П. Столярова, И.Б. Мандельштама, М. Зенкевича и других переводчиков.

4. Charney M. Shakespeare's Roman plays. Cambridge, 1961. В сцене грозы некоторые авторы также усматривают символическую оценку заговора.

5. Сведения о речи Марка Антония Шекспир мог получить из нескольких античных источников; см.: Deutsch M.E. Anthony's funeral speech. Berkeley (Calif.), 1928. Сопоставление риторических особенностей в речах Брута и Антония сделано в интересной давней статье: Флеров А.П. Заметки личного опыта (речи Брута и Антония в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» // Педагогический сборник. 1916, № 9 (сент).

6. Монтень М. Опыты. М.—Л., 1958. Кн. 1. С. 152.

7. Там же, кн. 3. С. 222—223.

8. Camden W. The history of... queen Elizabeth... 3nd ed. L., 1675. P. 628.

9. Abbot E.A. Bacon and Essex L., 1877. P. 193, 225—226.