3. «Король Лир»

«Король Лир» — одна из самых сложных и глубоких трагедий в мировой литературе: психологическая, социальная и философская, эта трагедия и ее герои до наших дней вызывают разные оценки. Дата ее создания — 1606 г. — установлена довольно точно: в 1605 г. в печати появилась анонимная пьеса «Истинная история о короле Леире и его трех дочерях Гонерилле, Регане и Корделле», которая считается одним из источников Шекспира. В этой пьесе французский король возвращает Лиру власть. В словах герцога Глостера «эти недавние затмения, солнечное и лунное» усматривают напоминание о затмениях в сентябре и октябре 1605 г. Кроме того, в списках издательской фирмы есть упоминание о том, что 26 декабря 1606 г. трагедия была исполнена в Уайтхолле.

Первое издание, так называемое «хорошее кварто», появилось в 1608 г., в нем есть 300 строк, отсутствующих в издании фолио 1623 г., но там есть 100 строк, отсутствующих в тексте кварто. Издатели объединяют оба текста, но в случаях расхождения отдают предпочтение фолио. В издании «Вариорум» Х.Х. Фернеса сделан выбор текста, который не всегда сохранен в современных изданиях¹.

Источник сюжета очень древний — легенда о британском короле Лейре и его дочерях в «Истории бриттов» Джеффри Монмутского, изложенная много позднее в «Хрониках» Холиншеда. Шекспир использовал и Холиншеда и анонимную пьесу, а для истории герцога Глостера — роман Филипа Сидни «Аркадия» — рассказ о короле Пафлагонии, которого его сын Плексиртус (незаконнорожденный) лишил власти и ослепил, а другой сын Леонатус, когда-то обиженный отцом, стал поводырем слепого и нищего короля. И здесь финал иной, чем у Шекспира: странствующие принцы одерживают победу над узурпатором, возвращают королевство слепому королю, а тот передает власть Леонатусу. Некоторые исследователи не без оснований сопоставляют трагедию с «Опытами» Монтеня в переводе Флорио, поскольку находят немало сходных мыслей и слов, а также считают одним из источников сочинение Сэмюела Харснета «Изобличение отъявленных папистских мошенников»: книга, опубликованная в 1603 г., была известна Шекспиру, который заимствовал имена дьяволов в речах Эдгара и некоторые моменты в сценах бури и суда. Дж. Буллоу приводит в качестве одного из источников поэму из сборника «Зерцало для правителей». Источники трагедии изучены и в исследовании К. Мюира².

Отступления Шекспира от всех его источников более значительны, чем при создании других трагедий. Изменены не только финалы, но и характеры, особенно характер короля Лира. Оригинальным созданием был Шут.

История о неблагодарных и жестоких детях приобрела в трагедии, в отличие от источников, подлинно космические масштабы. Глубокое социальное и психологическое содержание дополнено образами сверхъестественных потрясений в мироздании, а не только в человеческом обществе — природа и небеса вовлечены в земные конфликты, судьба Лира соотнесена с состоянием общества, где господствуют эгоизм, предательство, жестокость, где разорваны нормальные человеческие связи, искажены отношения и разрушены нравственные основы жизни.

В одной из лучших книг о трагедии Джон Дэнби анализирует роль понятия «природа» в шекспировском замысле³. Шекспировский словарь Александра Шмидта дает сотни оттенков значения слова «природа» в произведениях Шекспира. Это не только всё, что существует в мироздании, весь внешний по отношению к человеку мир, но и все, что связано с жизнью человеческого общества: отношения людей, искусство, нравственное и физическое состояние, ощущения и страсти, свойства вещей, сущность вещей и явлений. Часто в драмах «природа» — это противостоящий человеку мир с его собственными законами. Люди по-разному воспринимают и объясняют этот внешний мир: над ними есть высшая власть — или бог или собственные законы, независимые от человека. Многие идеи о природе Шекспир мог почерпнуть из «Опытов», поскольку Монтень излагает не только свои мысли, но цитирует множество суждений древних авторов. Монтень иронически освещает попытки людей обвинять в своих несчастьях богов, звезды и планеты — и в рассуждениях Эдмунда Шекспир как будто сохранил иронию философа. В несчастьях, порожденных «излишествами нашего собственного поведения», говорит Эдмунд, люди обвиняют высшие силы: «...как будто мы становимся злодеями — по неизбежности, глупцами — по небесному велению, плутами, ворами и мошенниками — от воздействия небесных сфер, пьяницами, лгунами и прелюбодеями — под влиянием небесных светил, и вообще, как будто всем, что в нас есть гнусного, мы обязаны божественному произволению. Замечательная увертка развратника — сваливать ответственность за свои блудливые наклонности на звезды» (1, 2. перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник). Как часто бывает у Шекспира, верные мысли произносит злодей, оклеветавший брата, предавший отца, — при этом он сам оправдывал свои злодейства, призывая на помощь «природу», отрицая законы общества, семейные связи, утверждая «природные» инстинкты.

Есть весьма любопытное сходство между ироническими рассуждениями Монтеня об отношении людей к богу и речами персонажей Шекспира. Монтень признает, что вера в помощь бога — всеобщее заблуждение: у бога просят помощи и скупец и честолюбец, вор, изменник, убийца, его именем оправдывают несправедливости (E., I, 56, 158, 161).

В драмах Шекспира герои, как правило, разделяют господствующие в обществе верования. И добрые и злые персонажи часто обращаются к богу по разным поводам. Однако в трагедии «Король Лир» создается парадоксальная ситуация, когда обращения к богам (действие происходит в древние времена) служат для обличения несправедливого устройства мира. Страдающие от жестокости детей старцы — Лир и Глостер — обвиняют природу и бога в том, что мир плохо управляется под их властью. В этом отношении Шекспир оригинален и не зависит ни от Монтеня, ни от своих источников. Природа и боги — вот те внешние силы, которые, по мнению Лира и Глостера, виновны в несчастьях людей. «Есть ли какая-либо причина в природе, которая порождает эти жестокие сердца?» — спрашивает Лир в символической сцене суда над неблагодарными дочерьми (III, 6, 76—78).

Ослепленный, преданный Эдмундом герцог Глостер высказывает горький упрек богам: ради забавы они убивают людей, как шалуны-мальчишки убивают мошек (IV, 1, 38—39). Готовясь к самоубийству, Глостер обращается к «великим богам», признаваясь, что он «терпеливо» отвергает этот мир и сбрасывает свое великое горе, и в оправдание поясняет: «Если бы я и дольше мог терпеть это и не вступать в ссору с вашей непреодолимой волей, то моя коптящая ненавистная природа сгорела бы дотла». Этим он хочет уверить себя, что не совершает греха, ускоряя свой конец. Однако его проводник — переодетый Эдгар — убеждает его, что боги чудесным образом спасли его, а броситься в пропасть его побуждал дьявол. И Глостер решает терпеть свои несчастья и доживает до того момента, когда Эдгар смог ему открыться, — он умирает просветленным, на руках у сына.

Во многих критических исследованиях повторяется трактовка, согласно которой Лир в начале трагедии — деспот, вызывающий негодование, но позднее его страдания помогают ему понять жизнь и страдания других людей⁴. Суждение о Лире как о деспоте основано на восприятии первой сцены, когда Лир изгоняет и Корделию и Кента, а также на суждениях Гонерильи и Реганы о его вспыльчивом характере. В русской критике подобное восприятие подсказано политическим рассуждением Н.А. Добролюбова в статье «Темное царство» — там критик назвал Лира жертвой «варварски бессмысленного положения», а утрату власти — наказанием его «надменного деспотизма». Правда, он добавил, что позднее зритель проникается негодованием уже за него, когда видит его страдания.

Подобная трактовка, привлекательная по простоте и политической значимости, тем не менее очень далека от шекспировской трагедии. Лир вовсе не требует лести, слова старших дочерей он принимает за истину, в дальнейшем он вспоминает, каким он был добрым отцом, а Кент напоминает разгневанному королю, что всегда мог говорить ему правду. Привязанность шута и преданность Кента — свидетельство того, что лживые опасения Реганы и Гонерильи не имеют оснований, а служат оправданию их собственного поведения.

В первой сцене происходит резкий «психологический срыв», как определяет поведение человека научная психология. Из ответа Корделии Лир сделал вывод, что его самая любимая дочь оказалась черствой и неблагодарной, а он надеялся жить с ней, отказавшись от власти. Старый Лир не знал своих дочерей, подобно тому как старый Глостер не знал сыновей и легко поверил клевете на своего любимого Эдгара. Поведение Лира его преданный шут воспринимает как глупость, а Кент как безумие. В момент, когда Лир глубоко оскорблен ответом Корделии, он остро воспринимает и осуждение со стороны Кента — в его состоянии в этой сцене нет политического «деспотизма», а есть глубокое потрясение любящего отца. Много позднее он вспоминает, как ничтожно малая вина Корделии, подобно взрывному устройству, «сорвала с места все здание его природы», т. е. резко изменила его характер. По природе Лир добр и справедлив, его «взрывчатый» темперамент объясняется не гордостью, а глубоким убеждением, что любовь детей к родителям это вечный, незыблемый закон природы. Неблагодарность и жестокость детей — нарушение самых священных законов природы, — именно поэтому Лир призывает природу в союзники и требует мести. Как это свойственно добрым и благородным людям, он вначале даже не хочет верить себе, замеченные им невнимание, хмурость и пренебрежение со стороны Гонерильи и ее слуг он старается оправдать, как позднее и невнимание Реганы. Только после раздраженного нравоучения Гонерильи, уразумев ее лживость и черствость, Лир призывает природу «иссушить ее чрево», а если родит, пусть произведет на свет чудовище, «чтоб знала, что острей зубов змеиных неблагодарность детища» (1, 4, перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник).

Гнев и скорбь постепенно разрушают рассудок Лира⁵, он поглощен одной мыслью — о неблагодарности дочерей, о их бесчеловечности. Безумию предшествует сцена, которую можно считать кульминационной в развитии событий, — знаменитая сцена в степи, когда Лир превращается в великого бунтаря против господствующей в мире несправедливости.

Лир бросает вызов богам и природе — он призывает стихии уничтожить все творения на земле, все семена, порождающие неблагодарных людей. Он вспоминает, что от ярости бури страдает и он сам, и сначала готов покорно принять гнев небес, но затем переходит к обвинениям:

Вот я здесь, ваш раб,
Старик несчастный, презренный и слабый!
Но вы, угодливые слуги, в помощь
Злым дочерям вы всей небесной мощью
Обрушились на голову — такую
Седую, старую! О, стыдно, стыдно!

(III, 2)

Встреча с «бедным Томом» — беглецом из Бедлама, в облике которого скрывается Эдгар, помогает Лиру увидеть страдания несчастных, лишенных крова и пищи, в его сознании вор и судья меняются местами, в несправедливом мире нет виновных:

Сквозь рубище порок малейший виден;
Парча и мех всё спрячут под собой.
Позолоти порок — копье закона
Сломаешь об него, одень в лохмотья —
Пронзит его соломинка пигмея.
Виновных нет! Никто не виноват!

(IV, 6, перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник)

В символической сцене суда вершат суд безумный Лир, его шут и беглец из Бедлама, которого Лир называет философом и назначает судьей — и Эдгар, удерживая слезы, играет роль. Гротескная символика подчеркивает бессилие этих «судей», стоящих на низших ступенях социальной иерархии — в жестоком мире невозможно установить справедливость. Комментарии шута ко всем словам и поступкам Лира, по замыслу Шекспира, должны не только отвлечь Лира от его страданий, но и внушить ему, что его ошибки связаны с непониманием законов общества, в котором он живет. В его репликах и шутках — понимание реального мира, в котором поведение Лира в начале действия неразумно. Однако при другом устройстве мира, при нормальных человеческих отношениях уход Лира от власти вовсе не выглядел как глупость или заблуждение. Шут раскрывает истины того мира, который управляется злыми силами, — и шутки его горькие, мрачные и подчас опасные для жестоких дочерей, навлекают на него смерть — в последние минуты жизни Лир вспоминает, что его бедный шут повешен. Комментатор XVIII в. Джордж Стивенс, автор многих ошибочных эмендаций и толкований, предложил свое восприятие слов Лира: якобы Лир имеет в виду не шута, а Корделию, и слово «fool» — ласкательное «глупышка» или «дурочка» относится к мертвой Корделии. Тогда же его опровергал знаток Шекспира президент Королевской академии искусств сэр Джошуа Рейнольдс, создатель нескольких картин на шекспировские сюжеты. Рейнольдс назвал толкование Стивенса банальным, а упоминание о судьбе шута — гениальной психологической находкой Шекспира. И ранее Лир в минуты потрясений отвлекался от главной страсти — и в данном случае он, охваченный горем, все же внезапно вспоминает о шуте, к которому был искренне привязан. И сразу возвращается к мысли о смерти Корделии и добавляет «Нет, нет, нет жизни». К сожалению, ошибочное толкование Стивенса победило во многих изданиях и русских переводах⁶.

Весь мир в трагедии жесток и порочен — при этом психология Гонерильи и Реганы представлена как искаженная: когда Гонерилья слышит увещевание мужа, который упрекает жену в жестокости и нарушении законов природы, она прерывает его репликой «проповедь глупа», а своего ученого мужа считает глупцом. Регана приветствует предательство Эдмунда, а Глостеру заявляет о поведении сын: «Он слишком хорош, чтобы тебя жалеть». Подобное восприятие отношений кратко пояснено в реплике герцога Олбени: «Мудрость и доброта дурным людям кажутся дурными, / Гниль обоняет лишь собственный запах» (IV, 2). В финале смерть Эдмунда названа «пустяком», но он совершает поступок, как он признает, «вопреки своей природе» — пытается спасти Лира и Корделию. Возможное объяснение — не только близость своей смерти, но и признание «Эдмунд был любим» при известии, что одна сестра отравила другую, а затем покончила с собой; но гибель злых в момент, когда убита Корделия и умирает Лир, не воспринимается как возмездие — даже не привлекает внимания окружающих.

Любопытно, что некоторые авторы истолковали трагедию в религиозном духе, а судьбу Лира сравнивали с судьбой многострадального Иова — знаменитого библейского героя, который стал символом терпения и неколебимой веры в божественную справедливость. Однако попытки подобного восприятия не находят подтверждения в тексте. Более того, есть явное возражение библейскому долготерпению, когда Лир обращается к небесам: «Не делайте меня таким глупцом, чтоб я терпеливо переносил это» (II, 4).

Вполне возможно, что Шекспир воспринимал «Книгу Иова» оригинально, а не так, как ее толковала церковная проповедь. Известно, что бог отдал власть над человеком сатане, чтобы испытать веру благочестивого Иова. Несчастья Иова имеют вполне реальные, а не сверхъестественные причины, но страдалец воспринимает их как посланные богом и в некоторые моменты в его душе рождаются сомнение и протест. Автор этой части Библии сочувствует Иову, а наставления его друзей звучат как банальные церковные проповеди — возникают дерзкие вопросы: почему в мире побеждает зло, как соотносятся власть бога и власть природы, всегда ли Бог справедлив, имеет ли право человек, измученный страданиями, на самоубийство, что ждет его после смерти; более того, Иов сочувствует страданиям бедняков, а во многих местах Бог и Природа сливаются в одну мощную внешнюю силу. Таким образом, некоторое сходство между библейским текстом и шекспировским есть: ставятся общие для человечества вечные проблемы. Однако весьма существенные моменты в речах Иова связаны с убеждением, что он не заслужил тех страшных несчастий, которые ниспосланы Богом, — он спрашивает, можно ли считать Бога справедливым; если Он отвечает за все в мире, то почему «порочные» наслаждаются богатством и доживают до глубокой старости (гл. 10). Друзья, возмущенные его речами, возносят хвалу богу, и эти похвалы воспринимаются как признание всемогущества Природы, ее законов. В Библии бог прощает Иова, возвращает ему семью и богатство, и если сравнивать трагедию и Библию — то скорее по контрасту: все призывы к терпению отвергнуты и погибают все — и добрые и злые. Светское миросозерцание Шекспира в его драматургии признают исследователи, особенно при сопоставлении с источниками и общим характером Возрождения.

Примечания

1. Shakespeare W. King Lear. Ed. by H.H. Furness. Philadelphia, 1880.

2. Narrative and dramatic sources of Shakespeare. Ed. by Geoffrey Bullough. Vol. 7. Major tragedies: Hamlet. Othello. King Lear. Macbeth. L.—N.Y., 1973; Appendices in the Arden ed.: King Lear. Ed. by Kenneth Muir. L., [1969].

3. Danby J.F. Shakespeare's doctrine of nature: A study of «King Lear». L., 1949.

4. См., антологию из критических работ: Shakespeare. King Lear. A casebook. Ed. by Frank Kermode. [L. a. o., 1969]; Muir K. King, Lear. — In: Shakespeare. A bibliographical guide. New ed. Ed. by Stanley Wells. Oxford, 1990.

5. См.: Bucknill J.Ch. The mad folk of Shakespeare. Psychological essays. 2nd ed. rev. L.—Cambridge, 1867. P. 160—235. Oppel, H. Die Gerichtsszene in «King Lear». Mainz, 1968.

6. Как заметил Ф. Брокбэнк, в этом вопросе нет общепринятого мнения: Brockbank Ph. «Upon such sacrifices». 66th Shakespeare lecture. 1976. Proc. of the British acad. Vol. 62. P. 21. В советских работах, как правило, принято истолкование Стивенса; см., например, интересную статью о стиле трагедии: Дьяконова Н.Я. Из наблюдений над стилистикой образа Лира // Шекспировские чтения. М., 1984. С. 158.