Фальстаф

Джон Фальстаф, герой двух «Генрихов» и «Виндзорских проказниц», пропойца, обжора, жулик, хвастун, и бабник — законченный портрет самого Шакспера! Но как можно после этого верить, что он и есть великий поэт?

Литературный Фальстаф, как и Слай, связан с окрестностями Стратфорда. Так, в III акте второй части «Генриха IV» идет разговор о тяжбе между Визором из Вункота и Перксом из Гилля. Установлено, что неподалеку от Стратфорда в то время жили в деревне Вудманкот Визоры, и в деревне Стинчкомб-Гилле — Перксы, которые действительно вели между собою долгую тяжбу. В «Виндзорских проказницах» персонаж Жердь интересуется у судьи о его рыжей гончей, которую обогнали в Котсэле, местечке Глаучестере, в нескольких милях от Стратфорда, где устраивались конские и собачьи бега. Заведены эти бега были только при Иакове I, и потому о них нет ни слова в первом варианте «Проказниц», написанном в 1602 г.

Между вариантами этой пьесы есть еще одно весьма любопытное разночтение: во втором и последнем — действие начинается песней, где идет речь о подвигах Фальстафа и его друзей, настрелявших дичи и расколотивших сторожку в парке судьи Свища. Шекспироведы увидели в этом намек на пресловутую историю Pay о браконьерстве Шакспера во владениях некоего Томаса Люси, из-за чего он-де и вынужден был бежать из родных мест, хотя уже Мэлон доказал, что вряд ли это браконьерство могло иметь место, да и такая дичь, как зайцы, кролики, куропатки и фазаны, не считалась запретной. Предположения шекспироведов подтверждались как будто и тем, что в этой сцене имеется игра слов со «щуками» (luce) и «вшами» (louse), а Люси производили свою фамилию от «щуки» и даже в гербе своем имели трех щук.

Но странное дело — этих намеков нет в первом варианте «Виндзорских проказниц» и в конце «Генриха IV», где фигурирует тот же судья, словно браконьерство произошло уже после 1602 г., а не во времена молодости стратфордского Шакспера. И действительно, одна шекспироведка отыскала документы, где не Томас Люси из Шарлекота, а его сын, Томас Люси из Глаучестера, в третий год царствования Иакова I подал жалобу в Звездную палату на некоторых лиц, проникших в его огороженный парк в Сеттоне и убивших там лань.

Предположение, что в образе Фальстафа изображен именно стратфордский Шакспер, подтверждается письмом начала XVII в. некоего Тобия Матью, где говорится, что «кличка сэр Джон Фальстаф, кажется, принадлежит Шекспиру».

Есть и другое письмо молодой жены графа Саутгемтона, написанное в июле 1599 г. к мужу в Ирландию, где есть строки, что «Фальстаф сделался через свою возлюбленную Полбутылку» отцом прекрасного ребенка. «Полбутылкой» Фальстаф называет во II акте второй части «Генриха IV» трактирщицу Проворную, а есть слухи о связи Стратфордца с одной лондонской трактирщицей.

Шекспироведы, рассуждая о «фальстафовском периоде» в жизни автора «Гамлета», стараются обойти упрямые факты и потому всячески смягчают черты Фальстафа из «Генрихов», объясняя черты Фальстафа в «Проказницах» поспешностью, с какой была написана эта комедия, будто бы по заказу Елизаветы. Возможно ли это?

По некоторым репликам в «Гамлете» можно судить, что «кроткий принц» до начала своей трагедии не был аскетом. В жизни Рэтленда тоже было время, когда он общался в тавернах с фальстафами и пистолями. Генри Саутгемптон был менее щепетилен в выборе знакомств, и его нетрудно узнать в образе «принца Гарри», «Галля», кутящего с компанией Фальстафа. Но Шекспир все же снисходительно относился к этим слабостям своего друга и был, видимо, очень рад, когда тот оставил разгульную жизнь и образумился — примкнул к заговорщику Эссексу.

И вот на что еще надобно обратить внимание: в первом варианте «Проказниц» Фальстаф, не такой порочный, каким он сделался впоследствии, носил историческое имя Ольдкэстля — одного из благородных и смелых людей времен Генрихов IV и V, вождя протестантской партии лоллардов, которых жестоко преследовали как еретиков, а его самого сожгли на костре в 1417 г. Молодой Рэтленд, не чуждый фамильных и религиозных предрассудков, не мог относиться с симпатией к этому врагу католической партии и Ланкастерского дома. По настоянию одного из потомков Ольдкэстля, лорда Кобгема, он отказался порочить имя его предка и заменил Фальстафом, объяснив, что «Ольдкэстль умер мучеником и что речь идет не о нем».

Речь, конечно, шла не о Ольдкэстле, потому что у Шекспира исторические лица вообще служили большею частью только масками для современников. Но кому из современников, ненавистных Рэтленду, могла подходить маска Фальстафа, как не первому министру королевы, Роберту Сесилю — врагу католической партии, поддержавшей Эссекса. Дружба с Фальстафом, в которой Шекспир упрекает юного принца Гарри Саутгемптона, очень напоминает близость последнего со злейшим врагом заговорщиков партии Эссекса, Сесилом, который собирался даже жениться на племяннице Саутгемптона и потому пристроил будущего опального родственника на пост посланника при французском дворе. Отношения были прерваны только тогда, когда премьер-министр, подобно Анджело, арестовал чету Саутгемптонов.

В подтверждение версии, что Фальстафа надо искать среди приближенных Елизаветы, можно сослаться на слова этого персонажа, обращенные к принцу Генри в начале первой части «Генриха IV»: «Ей-богу, любезный шутник, когда ты будешь королем, не позволяй нас, рыцарей общества Ночи, называть ворами красоты Дня. Будем лесниками Дианы, джентльменами Тени, фаворитами Луны. И пусть люди говорят, что мы особы доброго правительства, так как нами правит, как морем, наша добрая «госпожа» Луна, под покровительством которой мы воруем».

Луна, Диана — девственная богиня и явная аллюзия на «королеву-девственницу». И это не догадки или игра слов, а метафора придворных льстецов-поэтов Елизаветинского времени, называвших ее в своих одах «царственной Луною». И Шекспир в сонете на освобождение Саутгемптона после смерти Елизаветы называет ее закатившейся кровавой луной.

Менее красноречивые намеки можно усмотреть и в слове «госпожа» («метресса»), что вполне применимо к Елизавете, бывшей «метрессою» сначала Эссекса, потом Сесиля — Ричарда III, и в приливах и отливах, о которых говорит в ответной реплике Генри — смену настроений в отношении Елизаветы к своим фаворитам, в частности к Эссексу. Такую же перемену испытал и сам принц Генри Саутгемптон, когда из придворных любимцев попал в суровую опалу.

Наше предположение нисколько не противоречит общему мнению о тождестве Фальстафа и стратфордского Шакспера. Слияние в вымышленном образе черт двух или нескольких реальных лиц — обычный прием в художественном творчестве, которым пользуется и Шекспир, соединив в Фальстафе первого министра и кабацкого «фактотума» к вящему посрамлению первого.

Но вернемся к нашему поэту, с которым расстались на севере Италии больным, но в первом порыве своего творчества.