Бельвуар

Хочу я того или нет, но судьба меня кинула в самую гущу елизаветинской поэзии. И нить Ариадны здесь — логика, приведшая к убеждению, что поэтической составной псевдонима «Уильям Шекспир» был пятый граф Ратленд, поэт милостью Божией.

Мне известны два человека, высказавшие максиму, которая стала и для меня руководством к действию. Мысль, заключенная в ней, такова: «Когда люди говорят в свое оправдание, что не сделали чего-то очень важного в жизни, потому что у них не было денег, я им не верю». Эти два человека — Фолджер, создатель Шекспировской библиотеки в Вашингтоне, самой крупной в мире, и создатель Пушкинского музея в Москве Иван Цветаев. У меня было не больше денег, чем у Цветаева, проще говоря, вообще не было. Все дело в неколебимой и обоснованной убежденности, как важно и необходимо дело, которым ты занят. Сколько добрых и щедрых людей безвозмездно помогали мне, причем я сама даже и не просила о помощи. Во всяком случае, пока. (Может, еще придется просить — для создания Московского Шекспировского центра, который по праву должен быть создан именно в Москве.) Среди них первое место занимают Колетт и Маршал Шульманы и Инна Шульженко. Благодаря Инне Шульженко состоялась моя первая поездка в Лондон. Благодаря Колетт и ее друзьям Стиву Шуеру и Алиде Брилл я ездила в Лондон второй раз, работала несколько раз в Фолджеровской библиотеке в Вашингтоне и в Публичной библиотеке в Нью-Йорке. Много было интересного во всех поездках. Но, пожалуй, самое интересное со мной случилось во время первой поездки в Англию. Мне и самой не верится, что все так и было.

Инна Шульженко — школьная подруга моей дочки Маши. Это красивая, талантливая молодая женщина, которая пока еще себя не реализовала, но, я уверена, ее очевидная талантливость проявится, если уже не проявилась, просто мне об этом пока не известно.

Лет пятнадцать-двадцать тому назад, пребывая в абсолютной уверенности, что истинным Шекспиром был граф Ратленд (дань книге Шепулинского «Шекспир-Ратленд», прочитанной еще в шестидесятые годы), я время от времени собирала дома Машиных друзей — школьных, по Театру на Юго-западе — и рассказывала о великой загадке Шекспира. Тогда еще книги И.М. Гилилова не было, я его не знала и думала, что, кроме меня, в Москве нет ни одного ратлендианца. Естественно, мне хотелось собрать вокруг себя единомышленников, которые смогли бы заняться вплотную разгадыванием этой тайны. С Ильей Михайловичем я познакомилась в начале 1987 года, теперь нас было двое, это было не «только», а «уже» двое, так что жить и размышлять стало легче. К этому времени Илья Михайлович сделал все три величайших открытия, без которых продвижение в науке о Шекспире было бы невозможно. Инна Шульженко, тогда студентка факультета журналистики МГУ, была на двух встречах у нас дома. Я познакомила ее с Ильей Михайловичем, и на первых порах они искренне полюбили друг друга. Потом между ними пробежала черная кошка, как случается среди русских интеллигентов, что пагубно действует на русскую действительность. Ведь черные кошки бегают не только между шекспироведами.

В один прекрасный день звонит мне Инна и говорит:

— Хочу отправить вас с Ильей Михайловичем в Лондон. Я ушам своим не поверила.

— Инночка, но у меня нет денег.

— Знаю, деньги будут. Найдем спонсоров.

А я даже и мечтать не смела. Так не бывает. Но Инна нашла банкиров — банк Альба-Альянс. У них были культурные программы, и они дали нам по пять тысяч долларов с одним условием: привезти финансовый отчет — счета всех трат, которые предстоит сделать. Ничего об этих людях не знаю, но по гроб жизни им благодарна — я привезла из этой поездки много книг, ксерокопий, выписок, работая в Британской библиотеке, еще в старом здании, где занимались Маркс и Ленин, и потом года два их обрабатывала.

Перед отъездом со мной случилась ужасная история, к счастью благополучно кончившаяся. Билеты мы, естественно, купили самые дешевые, с обратной фиксированной датой. Я ехала на два месяца, Илья Михайлович — на один. Цель моей поездки — работа в Британской библиотеке, цель моего спутника — посмотреть в Национальных галереях несколько важных портретов и, конечно, тоже немного поработать в библиотеке. Еще мы хотели попасть в Виндзор, посмотреть миниатюру Оливера, на которой, по мнению Гилилова, изображен Ратленд. И, разумеется, побывать в Стратфорде и Бельвуаре.

Денег мне, ясное дело, не хватило. Немного помогли англичане и американцы. И потом еще наш банкир, уже в Москве, компенсировал мои сверх расходы — пришлось немного влезть в долги. Я так и не знаю, кто был этот удивительный молодой человек и где сейчас его банк. Инна потом уехала в Тарусу, поймать я ее до сих пор не могу, не могу и лично поблагодарить банкира.

А история со мной приключилась такая. По дороге домой из кассы Аэрофлота у меня, разини, — я не задернула молнию на сумке — украли мои три паспорта: русский, заграничный с английской визой и старый заграничный. К счастью, билеты и деньги у меня лежали в закрытом отделении. Но без паспорта куда я поеду! Случилось это в пятницу, билеты — на вторник. Надеяться, что я смогу за три дня восстановить иностранный паспорт, не было никакой. И я уехала страдать в Зарайск, где у меня полдомика. Решила — значит, не судьба, Илье Михайловичу ничего не сказала. И выбросила Лондон из головы.

А когда вернулась в понедельник домой, мне дочь протянула все три паспорта. В субботу пришли два человека кавказской внешности и сказали, что нашли эти паспорта на подоконнике в метро «Юго-Западная», взяли их, узнали по ним адрес и пришли. Хотят за них тысячу долларов. Мой муж одного узнал. Тот тоже его узнал. Когда муж депутатствовал в районе, одному из них оформлял как депутат какие-то документы. Муж мой — человек безукоризненной честности. Гость с паспортом понял, что тысячей долларов здесь не разживешься, и попросил по сто за каждый паспорт. Есть только сто долларов, ответил муж, поэтому сейчас он выкупит заграничный паспорт, а потом уж и остальные два. Гости махнули рукой, взяли сто долларов, отдали все три паспорта и убрались восвояси. Фантастическая история. Не без потустороннего вмешательства Бэкона или Ратленда.

И вот мы в Лондоне, с нами Инна Шульженко. Она как-то все быстро устроила, и мы поселились в студенческом общежитии Лондонского университета, недалеко от Британского музея, где тогда находилась Британская библиотека. Новая еще только строилась. Мы из окна общежития видели в лондонском небе подъемные краны — строительство было в самом разгаре. Через несколько лет я работала в новом здании, и хотя старая библиотека была куда уютнее, дышала историей, новая предоставляет читателям, особенно тем, кто имеет дело со старинными изданиями, такие современные удобства для работы, что кажется земным раем.

Начавшаяся с такого мажорного аккорда — обрести потерянные паспорта за день до отлета! — поездка обещала быть удачной. Так оно и вышло. Взять хотя бы погоду. Я была в Англии два с небольшим месяца — март, апрель и начало мая. И не было ни одного ливня. В марте, как только температура поднялась до двенадцати градусов, англичанки сбросили плащи и неслись по лондонским улицам в жакетах. Стриженые волосы развевал дующий со всех четырех сторон ветер — остров ведь! Цветут на Рассел-сквэр крокусы, примулы, нарциссы. Изредка брызнет дождик. Но в общем погода все время чудесная. У меня не было зонтика, хотела купить — все-таки Англия! — но он ни разу не понадобился.

Мы побывали в Оксфорде, работали день в Бодлеанской библиотеке под готическими сводами зала редких книг, среди молчащих кожаных фолиантов, ездили в Виндзор — теперь у меня совсем другое представление о «Виндзорских проказницах»: такое это гигантское сооружение — летняя резиденция королевы! Держали в руках миниатюру Оливера конца XVI века, наклеенную на игральную карту, которая хранится после пожара в замке в подсобных музейных помещениях, в ящике огромного, вроде письменного, стола. Без сомнения, это Ратленд, И.М. Гилилов прав.

Были и в Стратфорде, видели скульптурный портрет Шакспера (не лицо, а коровье вымя, как сказал Марк Твен), висящий на левой стене нефа, белую могильную плиту над прахом ростовщика в церкви Св. Троицы, спереди на ней дурацкое стихотворение. Ездили мы туда с обычной экскурсией. Автобус был неполный — японцы, американцы и трое русских. Гид, бывший актер, всю дорогу развлекал нас анекдотами из жизни англичан, о Шекспире не сказал ни слова, наврал только, что Шакспер умер шестидесяти двух лет, ошибся на десять лет. Экскурсия почему-то не включала посещение церкви. И мы шли туда пешком от остановки автобуса по извивистым, как вымершим улочкам, которые поразили меня отсутствием зелени и туалетов. Экскурсия отправилась смотреть улицу, где жил Шекспир и стоял его реконструированный дом. А мы поспешили увидеть единственное место (кроме домика жены Шакспера), которое без изменения сохранилось от того времени. И где когда-то Шенбаум испытал «квазимистическое» переживание.

Стратфорд произвел отталкивающее впечатление тотальной коммерциализацией, пустотой, заброшенностью и какой-то особенно зловредной провинциальной затхлостью. Пыльные улочки заставлены лавками с дорогими безвкусными сувенирами и скучающими продавцами. Американские туристки больше интересовались садом, где стоит домик жены Шакспера, не строением — оно подлинное — а цветами, становились на колени и кудахтали над ними с чисто американской непосредственностью.

Бедный, никому не нужный Шакспер. И рассказать-то о нем нечего. Как объяснишь японцам, что он был злостный ростовщик и откупщик, что никаких свидетельств его творческой жизни не осталось, как не осталось ни одного письма — ни от него, ни к нему? Так что невежественный гид, бывший актер не без таланта (он очень смешно рассказывал), был вполне на своем месте.

Но смысл нашей поездки в Англию — Бельвуар, замок начала XIX века, где до сих пор живет семейство герцога Ратленда. Частично замок обращен в музей. Так что туда может попасть каждый, кому интересны исторические уголки Англии. У нас был особый интерес. Мы тогда уже знали главенствующую роль пятого Ратленда в шекспировском заколдованном кругу. И ехали туда, готовые к «квазимистическому» переживанию.

Нынешний замок на этом месте — по счету четвертый. Первый был построен родоначальником Ратлендов знаменосцем Вильгельма Завоевателя Робертом де Тодени. Засвидетельствовано — род начался со знаменосца, потом смешалась кровь третьего и пятого сыновей Ричарда II, и Йорки возвысились над Ланкастерами; была и родная сестра Эдуарда IV и Ричарда III Анна — для этого рода характерна кровная королевская преемственность по женской линии. Ее дочь, тоже Анна, внесла в баронский род Россов кровь Плантагенетов, а спустя век за верную службу король Генрих VIII возвел Томаса Мэннерса лорда Росса в графское достоинство; позже, в 1703 году, внук троюродного брата пятого графа получит и герцогский титул. А где-то в середине времени род, впитавший в себя кровь нормандских завоевателей, Плантагенетов, имевший в «анамнезе» Ланкастеров и Йорков, претендентов на шотландский трон, дал миру поэтического гения, которого Англия считает человеком тысячелетия. Богатейшее генеалогическое наследие, спрессованное в семени четвертого графа, слилось с добрым женским началом, — судя по их письмам, муж и жена были характерами абсолютно не схожи, но брак оказался плодовитым, — и был зачат уникальный человек, действительно человек тысячелетия, обладающий эстетической одаренностью, которой задействованы все органы чувств и талантами для ее выражения (музыка, поэзия, искусство, лицедейство), наделенный пытливым умом, религиозным космическим чувством, категорическим императивом, совпадавшим с зазвездной нравственностью, проще говоря, совестью, и, наконец, участием на уровне инстинкта ко всему живому под солнцем. (Генрих VIII, его троюродный прапрадед, был тоже всесторонне художественно одарен.) Способствовали ему и обстоятельства, о чем мы подробно поговорим в следующих главах. Сейчас только прибавлю — ему к тому же выпала редкая удача: материальная независимость с младых ногтей, титул, дающий возможность не сгинуть бесследно в захолустье, где он родился, а без труда войти на равных в высшие аристократические и интеллектуальные круги тогдашней Англии и таким образом получить в качестве опекуна и учителя уже зрелого мыслителя м-ра (мастера) Фрэнсиса Бэкона. При этом надо учесть, что до десяти лет граф рос старшим сыном младшего брата третьего графа Ратленда ис молоком матери впитал принадлежность к слою провинциальных дворян, кому было заказано блестящее придворное будущее. Все это, в конечном итоге, и сформировало его характер и отношения с окружающими. Хочу еще добавить, что в этой части Йоркшира жил и Уиллерс, будущий фаворит короля Иакова, тот самый герцог Букингемский, всем известный по «Трем мушкетерам». Роджер Мэннерс, граф Ратленд находился с ним в хозяйственной переписке. Уже после смерти Ратленда герцог женился, несмотря на чванливое противодействие отца, шестого графа, на его племяннице Елизавете.

Трудно сказать, какие безотчетные мечты влекли нас в Бельвуар. Мы понятия не имели, что такое английский действующий замок, одновременно резиденция герцога и национальный музей. Нам загорелось попасть в архив, который мне представлялся как библиотечное хранилище, в котором можно заказать материал и быстро получить его, как во всех иностранных библиотеках. В этом архиве есть что смотреть, начиная от подлинных писем и кончая рукописями поэтических произведений того времени — мы жаждали увидеть почерк этих рукописей, относящихся ко времени жизни пятого графа. Да мало ли что еще, никогда не знаешь, что может неожиданно подвернуться. Ну и конечно — увидеть могилу в Боттис-форде.

Выехали мы утром, билет в вагоне экономического класса — двадцать два фунта туда и обратно. Поезд скоростной, от Лондона до Грансема час езды, а это ровно на полдороге между Лондоном и Шотландией. Поезд дальнего следования в Англии что-то вроде электрички, только удобнее, сиденья мягкие, в каждом вагоне — туалет, буфетный отсек, где можно купить вкусный и питательный завтрак — сандвич с ветчиной или курицей, сдобную булочку, сок, кока-колу. Народу много. Всякий раз, как я еду или лечу за границей, меня не покидает чувство — вокруг отчетливо нерусская жизнь, и она кажется странной: другая одежда, язык, иной тип лица, манера вести себя. Рядом ехала семья — мама, папа и трое детей от пяти до двенадцати лет, дети по нашим понятиям шаловливы, но не грубо шумны или капризны, они просто добронравно раскованны. Родители не одергивают их, не кричат, лица у них заботливые и приветливые. За окном быстро проносится чужая земля — аккуратные зеленые или ярко-желтые (рапс) лоскутья полей, фермерские домики с хозяйственными постройками, машины, стада овец, их много, овцы недавно освободились от бремени, и теперь рядом с ними пасутся умильные крохотные белые ягнята. И рождается чувство, что ты если и не на Марсе, то в иных палестинах, и люди хоть и не марсиане, но где-то близко к этому. И тут же говоришь себе — какой бы странной ни казалась внешне чужая жизнь, для тамошних жителей это обыденное существование, они едут, наверное, в гости к бабушке с дедушкой, поезд для них такой же привычный, как для меня подмосковная электричка, им родны чуждые для меня названия станций, вид из окон. Поток речи, что лезет мне в уши полупонятной смесью звуков, странной, с высокими нотами, интонацией, дли них так же естественно и понятно льется, как для меня в московской толпе русская речь.

Час пролетел как одна минута. Мы в Грансеме. Грансем — древняя местная фамилия, один из ее предков был при нашем Ратленде главой местной администрации, а в 1603 году во время остановки в замке Бельвуар по дороге из Шотландии в Лондон король Иаков произвел его в рыцари вместе с еще сорока пятью приближенными графа — особая монаршая милость: ни в одну из остановок, даже в самых крупных городах, король не проявил такой щедрой благосклонности. Неудивительно, ведь граф все еще в ссылке из-за участия в заговоре против только что почившей королевы, отрубившей голову матери Иакова. Привокзальная неуютная площадь, буро-красные кирпичные стены — вся изнанка Лондона из таких кирпичей. Несколько такси, договариваемся за восемь фунтов и едем в замок. Как в Москве, с таксистом сам собой завязался разговор. Он, как гид, сообщает: скоро на фоне неба появится силуэт замка. Замок появился, но не на верхушке холма. Значит, не тот. Терпение иссякает — и вот слева действительно на холме, единственном среди равнинных пашен, возникают парящие в прозрачном бледно-голубом небе четкие, как налитые, очертания величественного замка. Настроение праздничное, но того захватывающего дух впечатления, как в Виндзоре, нет. Там седая древность, здесь — и не руины, и не ухоженные многовековые хоромы. Замок начала XIX века. Но все же это замок, по нему можно вообразить себе страну, когда-то во множестве уставленную подобными строениями.

Шофер такси предложил заехать за нами в конце дня, мы легкомысленно отказались: мы не знали, что нас там ждет, сколько времени пробудем, и понадеялись, что к закрытию замка у подножья холма непременно будут машины, ожидающие разъезда посетителей. Как-то не учли, что в Англии такие семейные культурные поездки совершаются в собственных автомобилях — дешевле и удобнее.

У подножья холма купили билеты, для людей почтенного возраста они дешевле — мы заплатили по четыре фунта, купили путеводитель по замку, вошли в открытые чугунные ворота и пошли по серпантинной дороге вверх. И постепенно праздничное настроение стало сменяться священным трепетом. Слева и справа — высокие заросли, полные щебетания и весеннего аромата цветущих деревьев. Душа перемещалась, как в машине времени, в прошлые века. В шекспировскую пору склоны холма одевал более густой лес, да и самый холм был выше. Внизу река и речная долина, окруженная тогда лесами. Вот здесь, на этих склонах, настежь открытая прекрасному душа Ратленда питалась красотой земли, музыкой небесных сфер — поэтический дар брал богатый взяток. Здесь могли родиться «Венецианский купец», «Как вам это понравится», «Сон в летнюю ночь», «Буря».

Верхушка холма выровнена, по площадке, огороженной парапетом, разгуливают павлины, слетевшие с родового герба. Вошли в замок через боковой вход и, миновав небольшую прихожую, очутились в оружейном зале. На полу стоят несколько пушечек с тоненькими стволами, каких я никогда не видела, столы-витрины со старинными ружьями, на правой стене — выложенный из шпаг эфесом наружу диковинный круглый цветок. А слева от него — витрина, под стеклом которой одинокий меч.

«Возможно, это тот самый, — толкает меня Илья Михайлович. — Тот, что на миниатюре Оливера, в Виндзоре». И тут же устремляется к смотрителю музея и на ломаном английском требует открыть витрину — нам, приехавшим сюда из далекой Москвы, необходимо подержать этот меч в руках. Смотритель нас не понял, и, разочарованные, мы двинулись дальше. Парадная мраморная лестница привела на второй этаж — галереи, переходы, библиотека, где хранятся книги, которыми пользовался Ратленд. Пороховщиков получил разрешение герцога посмотреть книги в библиотеке и нашел там все источники для комедий и исторических хроник. Я остановилась у высокого узкого окна, забранного изящным переплетом. Мы с Ильей скоро потеряли друг друга: народу много, у нас у каждого свои предпочтения. Илья подробно рассматривал портреты, я возле них не задерживалась, о чем сейчас сожалею. У меня была цель просто напитаться воздухом этого замка. Полюбоваться далями, открывающимися из окон, найти портрет Ратленда — единственный достоверный его портрет, хотя он заказывал свои и жены Елизаветы у лучших художников. Но нас отделяет от его времени английская буржуазная революция, во время которой замок с вынужденного согласия его владельца восьмого графа был разобран, поскольку представлял собой твердыню, которую армия Кромвеля долго не могла взять. Тогда многие предметы искусства и быта были утрачены. Революции, и кровавые и бескровные, — бич для культурного наследия.

Портрет пятого графа Ратленда висит вместе с портретами других семи графов вокруг лестничной площадки, от которой начинается боковая лестница, называемая «графской». Граф стоит во весь рост, на нем горностаевая мантия, лицо в профиль — единственный профиль в графском собрании портретов. Лица всех, кроме Томаса, первого графа (он написан в полупрофиль, но имеет отчетливо выраженную физиономию), устремлены прямо на тебя. А вот лица Ратленда анфас нет, я долго глядела на его профиль, уловила легкую усмешку, длинный прямой нос, как у братьев, шестого и седьмого графов, явно волнистые, даже кудрявые волосы, усы, бородка. Понять по портрету, какое было лицо у пятого графа, нельзя. И такая меня досада взяла, не отпускающая и сегодня. Нет достоверных портретов, но и это не портрет. И все же, вспоминая теперь этот портрет, я ощущаю в нем характер графа.

В конце концов, миновав великолепную, но заметно ветшающую красную с золотом гостиную, я очутилась в картинной галерее. Народу много — пасхальные каникулы, я потолкалась среди праздной публики — не люблю ходить по музеям, битком набитым зрителями, и уже собралась было уходить, как вдруг увидела высокого красивого старика, идущего по диагонали в дальний угол зала. Он шел целенаправленно, военным шагом, я проследила за ним взглядом: дойдя до угла, он нагнулся — проверяет по градуснику температуру в зале. Выпрямился, идет обратно. И я узнала его, только вчера вглядывалась в это лицо на фотографии в проспекте, рекламирующем замок. Это был герцог. Одет совсем просто, в классическом английском, в мелкую клеточку пиджаке, голубой рубашке, галстук, свитер с угольным вырезом. Я пошла наперерез. Неделю назад мы послали ему письмо. Интересно, получил он его? Подошли друг к другу почти вплотную. Герцог остановился, протянул руку, чуть улыбнулся и сказал: «Duke»¹. Мы обменялись рукопожатиями, и я сказала: «Marina Litvinova from Moscow». — «I've got your letter»², — сообщил дюк. Герцог объяснил, что перепиской занимается его секретарь и архивист миссис Стейвли, у которой сейчас пасхальные каникулы. И спросил, какая у нас к нему просьба. В это время в зал вошел Илья и увидел, что я с кем-то разговариваю. «Опять Марина подцепила какого-то слугу», — подумал он и вдруг узнал герцога. Илья Михайлович приосанился и маршем двинулся к нам — военная косточка. Герцог тоже воевал — летал во Вторую Мировую. Я представила его герцогу — шекспировед из Москвы, Российской академии наук, мы объяснили ему, что приехали сюда поискать у него в архиве водяные знаки на бумаге писем пятого графа. В реквиеме на его смерть, опубликованном в 1612 году, есть стихотворение Шекспира, поэтому так важно собрать все, что можно, о жизни одного из его предков. Нынешний герцог — прямой потомок восьмого графа Джона, троюродного брата нашего Ратленда. Мы не стали преждевременно раскрывать карты. «Напишите это все и пришлите мне. Через неделю вернется миссис Стейвли, позвоните ей. Решим, когда вам лучше приехать». Мы поблагодарили герцога и раскланялись. За окнами смеркалось. Музей почти опустел. Я сказала Илье Михайловичу: «Едем скорее в Лондон, напишем письмо». — «Нет, — ответил он, — мы сейчас же спустимся в кафе и напишем письмо здесь». — «У нас нет бумаги». — «Какой-нибудь листок найдется».

Вернулись в кафе, сели за столик, взяли по чашке кофе и стали сочинять послание — у И.М. нашелся не очень презентабельный листок бумаги, а конверта вообще не оказалось. Через полчаса письмо было готово. И мы пошли искать, с кем бы передать его герцогу. Народу уже почти не было, и к нам тут же подошел представительный, тех же лет, что герцог, старик, оказавшийся старшим дворецким, по важному виду он, на мой взгляд, больше походил на знатного аристократа. Я ему объяснила про письмо, он протянул руку, я вслух посетовала, что у нас даже конверта нет — мы только что говорили с герцогом о письме и решили не откладывать дело в долгий ящик. Он обещал все сделать как надо и величественным жестом взял наш жалкий листок. Ликуя, мы поспешили в магазин сувениров, расположенный тут же внизу, недалеко от кафе. И я не могла не сравнить здешние сувениры с теми пошлыми уродцами, что мы видели в Стратфорде. Нам объяснили, что графиня сама их подбирает. Чего только мы не купили на радостях: бусы из деревьев, росших в парке замка, медали с изображением Бельвуара, полотенца с тем же изображением. Я не устояла и купила даже стеклянный фонарь для свечей под старину. Он у меня сейчас в Зарайске.

Когда мы вышли из замка, уже заметно стемнело. Накрапывал довольно холодный дождь, становившийся все сильнее. Ворота за нами сомкнулись. Вокруг никого, ни такси, ни машин вообще. До станции восемь миль, автобусы здесь не ходят. Илья Михайлович был в одном пиджаке. Настроение у нас не упало, но мы все-таки растерялись: главное — вокруг никакого жилья, даже спросить, в какую сторону двигаться, не у кого. Тут на счастье подъехал небольшой фургон, привез рассаду в ящиках для садов замка. Мы бросились к нему, поведали водителю свое бедственное положение. Он сказал, что должен минут на десять-пятнадцать куда-то съездить, потом вернется за нами и отвезет на шоссе, где можно поймать такси. Довез он нас до тракта. А сердобольный англичанин в старенькой машине подбросил на станцию. По дороге разговорились, мы ему открыли тайну Шекспира, а он рассказал про герцога: «Наш дюк — хороший человек, простой. В Лондон ездит на электричке. Содержать замок дорого. Но у него две тысячи гектаров земли, которую арендуют окрестные жители. Он дает им бесплатное жилье, платит приличную зарплату». Наш спаситель работал у герцога трактористом.

Через неделю я позвонила миссис Стейвли, и она назначила приехать в ближайший понедельник, когда музей закрыт. Илья Михайлович очень расстроился. Обратный билет у него с фиксированной датой. И он еще раз в замок не попадет. Так что второе путешествие в Бельвуар я проделала в одиночку.

В этот приезд мне удалось немного поработать с рукописными документами. Это частный архив, который посетить можно только с разрешения герцога. В помещении нет письменных столов, кафедры, картотек. Но у меня было разрешение герцога, да и миссис Стейвли была очень любезна: в порядке исключения — все-таки гостья из далекой Москвы! — оставила меня одну среди стеллажей до потолка, на которых хранятся приведенные в порядок бесценные письма. Они были найдены в старой конюшне на голубятне, среди птичьего помета и истлевших косточек летучих мышей, еще в середине XIX века. Архив находится в этих самых конюшнях, превращенных в архивное хранилище. К моему огорчению, письма пятого графа стоят под самым потолком, высота которого пять метров, а может, и больше. Лезть под потолок ни я, ни миссис Стейвли не смогли. У нее сломана нога, я — из-за немалого веса. Так что письма Ратленда-Шекспира оказались вне досягаемости. Но зато я поняла, что такое частный музей в замке старинного английского рода. Это не научное учреждение — возможность работать с документами зависит исключительно от доброй воли хозяина замка. После смерти десятого герцога, моего знакомца, доступ к архивам был закрыт. Но я все, же посмотрела письма мастера Роджера Мэннерса, постельничего королевы Елизаветы и двоюродного деда нашего графа, в честь которого он и был наречен. Водяных знаков, подобных тем, что я нашла в Честерском сборнике в Фолджеровской библиотеке, на письмах Роджера Мэннерса нет. Честерский водяной знак, единорог с подогнутой задней ногой, ни в одном из собраний водяных знаков не значится.

Миссис Стейвли полдня занималась своим внуком, возила его к врачу, а я работала: служитель приносил огромные переплетенные тома с письмами, клал на что-то вроде высокого верстака, и я, волнуясь до помрачения рассудка, рассматривала вложенные в прозрачные чехлы письма четырехсотлетней давности, в которых Роджер Мэннерс сообщал матери юного лорда Роджера о его успехах, нуждах и проказах в Кембридже. Миссис Стейвли прислала мне завтрак — кофе, сандвич с сыром, салат и сладкую булочку, а потом вызвала такси. Мы с ней тепло распрощались. И я поехала в Боттесфорд на могилу Шекспира.

И вот тут я испытала то мистическое переживание, какое испытал в стратфордской церкви Шенбаум.

Был теплый майский день, таксист привез меня на кладбищенский погост при старинной церкви. У меня оставалось всего десять фунтов — обратный билет в Лондон есть. Так что времени на осмотр совсем мало. Я опять очень волновалась и пошла сначала на скромное сельское кладбище, но тут же вспомнила, что могилу-то надо искать не под открытым небом, а внутри церкви. Церковь небольшая, сложена из серого камня, без шпиля, с башней в виде четырехугольной шахматной туры. В ней шел ремонт, и пол в дверном проеме был разобран; через темный провал переброшено несколько досок, поежившись, я вступила на них — снизу повеяло могильным холодом. Мне вдруг представилось, что доски сейчас провалятся, я окажусь в подземелье рядом с набальзамированным телом ШЕКСПИРА и вдохну в себя атомы его праха.

Благополучно вошла в полумрак церкви, освещенной цветными лучами витражей над алтарем. Вокруг меня парили призраки — Ричард III («Полцарства за коня!») и Жак-меланхолик — к ним у меня особое отношение. Я огляделась, в церкви никого, справа на столике — стакан с водой, тут же возвративший меня в жизнь моего века, текущую безмятежно за каменными стенами. Памятник я увидела сразу. Подошла к нему. Он был потемневший от времени, под резной аркой лежат одна над другой две скульптурные фигуры с молитвенно воздетыми вверх соединенными ладонями. На голове у Ратленда небольшая корона, признак родовитости. Не дай бог сюда ринутся толпы праздных людей, отдать дань не Великому поэту, а моде, сенсации. И нарушат вечный покой смерти. Таксист коснулся моего плеча. Мы вышли и окунулись в разлитое в воздухе солнечное сияние.

Потом, уже в Москве, я не раз возвращалась к пережитому тогда в церкви. И однажды подумала: а что если кто-нибудь когда-нибудь докажет, что Ратленд не имел никакого отношения к шекспировскому наследию? Был такой эксцентричный, щедрый до мотовства граф, несчастный в браке, любящий своих сестер и братьев. Оставил крупные суммы денег на образование племянников и племянниц, на строительство больницы для бедняков.

Своих детей не имел — брак был платонический. Любил театр, музыку, много читал, в том числе математические сочинения, знал Пифагора. Интересная фигура, но не поэт, не Шекспир. Не ученик и сподвижник Бэкона. И если это будет доказано, я или сойду с ума, или, вопреки всему, не отрину своей гипотезы. И она превратится в прекрасную сказку, которая будет утешать меня до конца моих дней.

И я поняла стратфордианцев. Поняла, что не расстаются они со своим мифом не из-за высоколобого упрямства, не по глупости. А потому, что если вырвать у них из груди укоренившееся прекрасное растение, это наверняка убьет их. И они, сколько живы, будут на смерть бороться, отстаивая свою правоту.

Ну, а у меня был бы еще один выход — села бы писать биографию этого дивного человека, так близкого мне по духу, если, конечно, сбросить со счетов особенности той давней эпохи.

Примечания

1. «Герцог» (англ.).

2. «Я получил ваше письмо» (англ.).