7. Куда исчезли трагедии Вергилия?

«В музее Бардо в Тунисе среди мозаичных полов, сохраненных слоем песка в прибрежных областях Северной Африки и относящихся к первым векам нашей эры, выставлена мозаика, вывезенная из города Суса, изображающая Вергилия». Так начинает вступительную статью С. Шервинский, писавший ее для Библиотеки античной литературы издательства «Фолио» — в 2000 году оно выпустило в свет основные произведения Вергилия Публия Марона.

На сусской мозаике изображен поэт таким, каким описал его Светоний, создававший образ Вергилия спустя сто лет после его смерти. Светоний говорит, что Вергилий был высокого роста, черноволос и костист, при этом добавляет, что вид у него был скорее селянина, а не человека высшего круга.

Именно таким рисуется Вергилий и на мозаике музея Бардо. В его внешности нет никакой утонченности, которая в век Августа уже свойственна была образованным слоям римского общества и принимала иной раз формы щегольства. Вергилий сусской мозаики сидит очень прямо, коротко острижен, взгляд у него глубок и выражение сосредоточено.

По сторонам поэта стоят две музы. Та, что за правым плечом, держит свиток, другая, со скорбным лицом и театральной маской в левой руке, пригорюнилась, облокотившись на спинку кресла, где сидит поэт. Никакой иной музой она не может быть, кроме Мельпомены.

«Нас не должно удивлять ее присутствие рядом с поэтом, не сочинявшим драматические произведения: Гораций, тоже не бывший драматургом, упоминает в последнем стихе своего знаменитого "Памятника" именно Мельпомену и призывает ее гордиться заслуженной славой», — утверждает Шервинский.

Почему это «нас не должно удивлять»? Нас это как раз удивляет!

Автор вступительной статьи, прежде чем изложить биографию Вергилия, особо отмечает, что ни одна биография не может быть достоверной, «поскольку основана на источниках достаточно поздних и уже потому ненадежных. К сожалению, и авторы новых и новейших исследований жизни Вергилия противоречат друг другу. В результате приходится мириться с тем, что в биографии поэта остаются пустоты и туманности, которые вряд ли удастся когда-нибудь заполнить или прояснить».

Вергилий родился около Мантуи 15 октября 70 г. до н. э.

Отец его был зажиточным человеком, владельцем не только земли, но и мастерской керамических изделий. О матери Вергилия сведений не имеется.

Учился Вергилий сначала в Кремоне, а потом в Милане.

В 15 лет он переехал в Рим и поступил в учение к известному ритору Эпидию.

Само поступление в эту школу свидетельствует, что отец Вергилия принадлежал к уважаемому общественному слою, так как в ней получали образование представители знатнейших римских фамилий. Достаточно сказать, что там обучался внучатый племянник Цезаря Октавиан, будущий Август — он был моложе Вергилия на 6 лет.

Вергилий усердно занимался философией, особенно эпикурейской и много читал. Может быть, уже здесь он усвоил основы медицины, физики и математики. В 54 году до н. э. посмертно вышла в свет поэма Лукреция «О природе вещей». Она оказала на юношу решающее влияние своей материалистической теорией мироздания, опирающейся на учение Эпикура и своей поэтической силой.

Юный Вергилий попытался заняться адвокатурой, чтобы добиться государственных должностей, но оставил эту стезю, так как не имел ораторского таланта. По свидетельствам древних, которые мы должны принять на веру, речь его была медлительна, он был несвободен в движениях и крайне застенчив.

«В 45 году (25 лет отроду) Вергилий переехал в окрестности Неаполя к философу-эпикурейцу Сирону и стал обладателем скромного поместья, — пишет С. Шервинский, — где ему предстояло до конца дней заниматься на лоне природы неторопливой литературной работой. В эпикуровом "Саду" Сирона среди просвещенных молодых друзей был и поэт Гораций».

Вот так вот неожиданно мы понимаем, что Вергилий, очевидно, был облагодетельствован еще Юлием Цезарем (Цезарь погиб в 44 году) — иначе как бы он стал обладателем поместья? И вообще — что все это значит? Откуда средства на столь беззаботное существование в поместье? И откуда там же взялся 20-летний Гораций?

Как нам помнится, у Горация «сабинское именьице» (видимо, из числа конфискованных) появилось уже после разгрома под Филиппами, то есть когда поэту было более 23 лет. То есть не раньше 42 года...

То есть получается, что Гораций приехал в «сады Эпикура» на три года позже Вергилия! А Нам говорят, что когда туда явился Вергилий, там уже был Гораций... Как же так?

На самом деле объяснение существует.

Двадцатипятилетний Вергилий получил поместье еще во времена Юлия Цезаря. А туманное выражение «там же находился и Гораций» может свидетельствовать лишь о том, что Гораций тогда продолжал в садах Эпикура обучение... А уже через несколько лет, после того как поучаствовал в битве при Филиппах и из рук Мецената, правой руки Августа получил поместье — не из числа ли конфискованных?

Туманная биография Вергилия сообщает, что действительно после воцарения Октавиана Вергилий ездил в Рим — оказывается, конфисковали имение не его отца (возле Мантуи?). И новый владелец едва не убил прежнего хозяина — Вергилий, как бывший однокашник Октавиана, родное гнездо отстоял.

Впрочем, эта страница жизни поэта остается неясной — по непроверенным данным у Вергилия в Риме был свой дом... Но, как говорят нам биографы, он продолжал жить близ Неаполя...

Там он и писал свои знаменитые произведения: «Буколики», «Георгики» (несколько лет) и прославившую его «Энеиду» (более десяти лет).

Завершая создание римской национальной эпопеи, Вергилий почувствовал потребность воочию увидеть те места, где проходили описываемые им события. С этой целью он отправился в Грецию и на малоазийское побережье. В Афинах произошла встреча поэта с его державным поощрителем. Август посоветовал Вергилию возвратиться в Италию и взял его на свой корабль.

Вергилий не смог добраться до Неаполя — 21 сентября 19 года поэт скончался в калабрийском городе Брундизии (ныне Бриндизи), откуда его прах был перевезен в Неаполь и погребен близ Позилиппо.

Считается, что Вергилий страдал туберкулезом легких.

Буколики — книга эклог, стихотворений о пастушеской жизни, хотя персонажи этих произведений иной раз произносят сложнейшие философские монологи.

Георгики — своеобразная поэма в две тысячи строк, последовательно излагающая основные отрасли тогдашнего сельского хозяйства — хлебопашество, виноградарство, скотоводство и пчеловодство.

Но воспринимать поэму как руководство к сельскому хозяйству нельзя — в ней отсутствуют птицеводство, свиноводство и рыболовство (весьма распространенные в Италии). Неясно и на кого рассчитана эта поэма... Предписания и советы, излагаемые поэтом, вряд ли были доступны разумению обычного итальянского крестьянина... В Георгиках Вергилий предстает перед читателем как знаток деревенского труда — он знает, как проверять почвы, как прививать деревья, как лечить захворавших овец, как ловить отроившихся пчел.

Но адресат советов Вергилия — лицо обобщенное, отвлеченное, просто второе лицо спряжения.

«Энеида» посвящена рассказу о судьбе второстепенного героя Троянской войны Энея, который чудом избежал гибели и отплыл на Запад, где и заложил Рим.

Мировая слава «Энеиды» зиждется не столько на совершенстве композиции и исторической ценности поэмы, сколько на великолепии ее поэтического стиля, роскошного мастерства и блистательного владения всем арсеналом поэтических средств.

В «Энеиде» Вергилий был глашатаем грандиозной убедительной для политиков его времени идеи — идеи миродержавства Рима.

Поэт самолично дважды читал Августу отдельные книги «Энеиды» — четвертую и шестую.

Светоний сообщает, что перед смертью, уже в Брундизии, Вергилий завещал уничтожить «Энеиду», считая ее «незаконченной» — друзья поэта не послушали и поэму сохранили — с благословения Августа.

«При жизни, — пишет С. Шервинский, — Вергилий был очень знаменит. Есть сведения, что когда он входил в театр читать свои стихи, граждане оказывали ему почести, подобающие Августу. Уже много лет спустя после кончины поэта день его смерти, иды октября, считался священным».

Однако посмертная судьба Вергилия кажется совершенно удивительной по сравнению с его действительным вкладом в литературу.

Подумайте сами! Читатели изысканной вергилиевской поэзии не прониклись сельскохозяйственными советами и не предались с воодушевлением деревенскому труду. Не воспылали они любовью к Риму, миродержавство которого поэт утвердил в «Энеиде» — как будто простые невежественные селяне, образованные римские читатели Вергилия потряслись более всего незначительными частностями — церемонией волшебства, подробно описанной в VII эклоге, упоминаниями Кумской сивиллы и схождениями в загробный мир, описанными с ужасающей конкретностью... Читающему потомку Вергилий стал представляться чародеем, а описанные им заклинания или посещения обители мертвых воспринимались как личный опыт.

Век за веком Вергилий, забытый толпою как поэт, продолжал считаться «злодеем, поклонником демонов», ничего не умевшим делать без помощи нечистой силы.

Великий Данте взял вожатым по загробному миру именно Вергилия.

Освежив в памяти краткие сведения о Вергилии Публии Мароне, мы хотели бы вновь вернуться к вопросу, который вынесен в название этой главы. Куда исчезли трагедии Вергилия?

Да, мы видим, что Вергилий посещал театр, и даже якобы читал там свои стихи, и даже принимал якобы королевские почести... Но мы так и не встретили ни одного указания на то, что в круг интересов Вергилия входила драматургия. Даже с большим основанием мы можем говорить о том, что Вергилий интересовался демонологией... Что он был, так сказать, еретиком, общался с дьяволом...

Но автор суской мозаики с портретом поэта, видимо, знал больше нашего. И ему было известно, что Вергилий — величайший драматург.

Где же трагедии Вергилия? Их нет.

Где же трагедии Горация, который был на пять лет младше Вергилия? Их нет.

И почему же нас не должно это удивлять?

Таким образом, мы можем обозначить постановку нашей гипотезы.

Исходя из содержания честеровского сборника, мы знаем о том, что примерно в 1616 году английские поэты оплакали смерть двух великих драматургов, создавших единое Совершенное Творение, — Феникса и Голубя. Они творили под общим английским псевдонимом ШЕКСПИР.

То есть мы имеем шекспировские пьесы, написанные двумя неизвестными авторами. Пьесы без драматургов.

Исходя из жизнеописаний Вергилия и Горация, мы имеем прямо противоположную картину. Мы имеем двух величайших драматургов, которыми гордилась и которых оплакивала Мельпомена, — зато не имеем ни одной их пьесы. Драматурги без пьес.

Формулировка нашей гипотезы приобретает следующий вид:

В эпоху английского Возрождения, получившую название «шекспировской», в протестантской Англии жили два великих поэта Филип Сидни и Эдуард де Вер. Как и все просвещенные аристократы того времени, они писали на латыни и имели латинские имена-псевдонимы — Гораций и Вергилий. Именно на латыни ими были написаны пьесы шекспировского канона, которые, будучи переведены на английский, стали явлением английской литературы. Создателем этих «английских» пьес и был объявлен Уильям Шекспир.

Как такое могло произойти?

Об этом мы расскажем в последней части нашего расследования, посвященной реконструкции шекспировского проекта.

А пока вернемся к сборнику Роберта Честера «Жертва любви», в котором два великих драматурга показаны нам под условными птичьими именами Феникса и Голубя. Эта книга помогла нам, дав важные ориентиры в расследовании: очередность смерти героев (сначала Феникс, а через десять лет Голубь), цитата из Горация, побудившая нас внимательнее вглядеться в трагедию «Гамлет»...

Не найдется ли теперь новых значений в уже известных нам фактах?

Если Филип Сидни имел латинский псевдоним Гораций, а Эдуард де Вер — Вергилий, то не означает ли это, что и Роберт Честер имел латинский псевдоним? Тем более что он является автором книги... Думается, будет логичным предположить, что Роберт Честер в литературных кругах католической Европы был известен под именем Марциала...

(И то, что офицер стражи Марциал—Марцелл оказывается рядом с Горацио—Сидни в «Эльсиноре», видится уже по-другому... Да, как и Филип Сидни, Роберт Честер воевал в Нидерландах — вполне возможно, они были в одном отряде.)

Но тогда мы должны сделать еще один шаг в нашем логическом построении. Мы вправе предположить, что вымышленное имя Торквато Челиано, поэму которого с итальянского якобы Честер перевел, является ни чем иным, как «итальянским» именем Честера! То есть Честер, как и Сидни, как и граф Оксфорд, направляемый на континент руководителем английской разведки, в реальной (не литературной) жизни пребывал в Европе по подложным документам. Согласно этим документам его звали Торквато Челиано.

Придя к такому выводу, мы начинаем лучше понимать, почему владелец Уэльского экземпляра «Жертвы любви» безжалостно выдрал титульный лист, на котором были запечатлены все три имени!

Он, этот лист, и давал ключ к выявлению истинных персонажей «Жертвы любви».

Теперь было бы интересно посмотреть на главных персонажей «Жертвы Любви».

Если наша догадка верна, то мы должны прийти к следующему выводу.

Филип Сидни был оплакан как Голубь. Этот Голубь был известен в римской литературе как Гораций. В светских же европейских кругах он вращался под именем ...? Это имя нам неизвестно. И мы пока назвать его не можем.

Эдуард де Вер был оплакан как Феникс. Этот Феникс известен в римской литературе как Вергилий. В светских же европейских кругах он вращался под именем ...? И это имя нам неизвестно.

Но может быть, в книге Роберта Честера дается подсказка и на этот счет?

Примем во внимание, что Роберт Честер почему-то не смог оснастить свой сборник цитатой из Вергилия (как он это сделал с Горацием и Марциалом). Да и в «Гамлете» другом Горацио является человек по имени Гамлет (видимо потому, что имя Вергилий или что-то подобное ввести в текст было нельзя).

Остается понять — почему же имя Вергилия—Феникса невозможно было упомянуть ни в том, ни в другом случае? Как мы помним, Вергилий считался чернокнижником и сатанистом, водящим в ад живых людей, — Данте, например...

И не настала ли в свете этой информации пора по-иному взглянуть на главное событие «Жертвы любви» — на гонения Феникса, на происки его врагов, на изгнание, на добровольное вхождение в Огонь?

Напомним нашим читателям, что шекспировское время — это эпоха победного наступления Контрреформации. Это эпоха миродержавства Рима (Ватикана), эпоха инквизиции, «индексов запрещенных книг», сожжений на костре...

И как мы только это вспоминаем, так нам сразу становится ясным, что в случае с графом Оксфордом, Эдуардом де Вером, Вергилием—Фениксом, речь могла именно об этом и идти! Не случайно Эдуард де Вер, Вергилий-чернокнижник, получил в честеровской поэме имя Феникса! Он прошел через Огонь! Он побывал в лапах инквизиции! Он был приговорен к сожжению на костре!

Имя его, вероятно, было под запретом.

Но все-таки авторы Шекспировского проекта один раз его упомянули! Не публично, не на обложке книги, не в драматургии в виде персонажа... Они упомянули его в самом потаенном месте, где не шныряли агенты Папы Римского — на кладбище!

На могильной плите Шакспера в Стратфорде мы видим имя Марона!

Но почему же он, Феникс, прославившийся в литературе, попал в немилость к Папе Римскому и был обречен на смерть при жизни?

Если вернуться к биографии графа Оксфорда, который до своей смерти — с 1586 года пребывал в уединении в своем имении, получив с 36 лет пенсию (?), а с 1592 года включился вместе с Филипом Сидни в совместный творческий проект «Уильям Шекспир», то мы можем назвать с ходу его великое итальянское имя. Оно осталось в истории именно потому, что прошло через Огонь инквизиции. Имя это — Джордано Бруно!