9. «Неученых любимейший автор — павлин»

Были ли знакомы Данте и Джордано Бруно?

На первый взгляд, вопрос кажется несерьезным. В самом деле, двух великих людей — согласно традиционной истории — разделяло почти три века! Но это если не обращать внимания на некоторые неудобные факты.

Один из них говорит, что Данте читал знаменитую Библию Якова (Джеймса)! То есть новую редакцию Библии, изданную в 1611 (!) году. Анализируя творчество Данте, некоторые интерпретаторы считали, что он имел под рукой именно Библию Короля Якова!

Вот как об этом пишет — с превеликой досадой! — профессор семиотики Болонского университета, сам писатель, Умберто Эко:

«С одной стороны, мы подозреваем, более или менее уверенно, что он (Данте) заимствовал идеи из каббалистической традиции; с другой стороны, мы находим странным то обстоятельство, что некоторые интерпретаторы воспринимали суть дела неверно и даже совершали немыслимую ошибку, будучи уверенными в том, что Данте имел под рукой Библию короля Джеймса (Якова)».

Цитату мы позаимствовали из книги Г.В. Носовского и А.Т. Фоменко «Реконструкция всеобщей истории» (исследования 1999—2000 годов). И вот как ее комментируют исследователи:

«Наша реконструкция объясняет этот факт. Скорее всего, поэт Данте Алигьери на самом деле жил и писал свои произведения в XVI—XVII веках, а отнюдь не в XIII—XIV веках. Поэтому и пользовался только что опубликованной и ставшей авторитетной Библией Короля Джеймса. Так что упомянутые выше "интерпретаторы", совершившие "немыслимую" с точки зрения скалигеровской истории ошибку, скорее всего, правы».

Мы в нашем расследовании примем во внимание и это мнение, опирающееся на толкования неназванных почему-то Умберто Эко «интерпретаторов». Для нас важно, что их было немало — и именно это вызывает у писателя явную досаду.

Но как же такое массовое заблуждение могло существовать в просвещенных кругах Европы начала XVII века?

Ведь тогда получается, что Данте жил одновременно с Джордано Бруно, с Филипом Сидни и Эдуардом де Вером! И, видимо, если уж его водил по аду Вергилий, должен был быть с ним знаком лично! И не в преисподней! А в самой реальной жизни!

И следы такого знакомства мы с удивлением обнаруживаем... в биографии Данте! Того самого, который якобы жил за триста лет до Шекспира.

Бессмертный флорентинец, оказывается, имел близкого друга, которого звали... Вирджилио!

Не слишком прославившийся поэт Джованни дель Вирджилио даже написал эпитафию на могилу автора «Божественной комедии»!

Вот ее содержание:

Данте, теолог-поэт, во всех искушенный доктринах,
Мудрость земную стяжал и благородство камен.
Здесь покоится он, неученых любимейший автор,
Полнятся славой его полюса оба земли...
Ритором был он, певцом, пределы мертвых познавшим,
Двух в этом мире мечей власть он сумел разделить.
Пастбище пел Пиэрид на пастырей звонкой свирели.
Атропос нить пресекла, труд вожделенный прервав.
Неблагодарная мать Флоренция, родина злая,
Горький изгнания плод сыну-провидцу дала.
Прах повелел заключить в объятьях священной Равенны
Дук благородный Гвидон, этих владыка краев.
В тысячу триста и трижды седьмое Господнее лето
В день сентябрьских ид к звездам вознесся поэт.

Эпитафия явно носит пародийный характер — напыщенным слогом Вирджилио, в сущности, насмехается над прахом Данте — «неученых любимейший автор», полюса (точки), наполненные его славой, два меча, власть которых он смог разделить... Все это напоминает игру посвященных с какими-то только им известными смыслами. Здесь не говорится и о смерти Данте — лишь о том, что прах его повелел заключить в объятья Равенны герцог, властитель этих земель, — а дух поэта улетел к звездам... Францисканец обрел «могилу».

Прочитаем эту эпитафию в свете известных нам данных совершенно другим способом.

Приняв за исходную точку утверждение о том, что Данте был современником Эдуарда де Вера (Вергилия, по-итальянски — Вирджилио), а значит, и современником Шекспира (Шекспировского проекта), посмотрим, что могут означать все эти вирджилиевские неуместные шутки над гробом.

Что такое «два меча», власть которых Данте разделил, мы не знаем — меч вообще-то символ правосудия, но одновременно и колдовства. Его изготовление связано с «тайной» (секретной технологией), меч — символ Христа (обоюдоострый меч — в устах мессии). Думаем, речь идет о двух занятиях, интересах поэта-францисканца. Возможно, одним из них была литература — все-таки он написал уже «Божественную комедию», спустился в ад... Возможно, вторым, занятием его было «колдовство» — то есть некие секретные технологии, что-то связанное с чернокнижничеством... И это вполне возможно, ибо дружок его Вергилий—Вирджилио (Джордано Бруно — Эдуард де Вер) как раз сатанистом и считался...

Исходя из содержания эпитафии мы можем сделать следующий вывод: Данте был изгнан из Флоренции после уличения в еретических занятиях. Вполне возможно, что, как и пизанец Галилей (а Пиза и Флоренция находились под властью Медичи), произошло это в 1592 году (после двух лет чехарды кратковременных пап, к власти в Ватикане пришел неистовый Климент). Галилей после изгнания оказался в Падуе. Ничто не мешает нам предположить, что там же оказался и Данте (собственно, из его биографии это и следует — он ездил в Болонью, Верону, Падую). Видимо, в Падуе находились влиятельные руководители францисканского ордена и резиденты разведок... Как бы то ни было, но решение о том, что Данте будет записан в Книгу Смерти, было принято... Местом упокоения его праха была избрана Равенна... Но сам Данте, которого, конечно же, во Флоренции больше не видели, да и в Риме тоже, могила которого была убедительно обустроена в храме францисканцев-миноритов в Равенне, видимо, продолжил существовать под другим именем.

Я тот, кто оба сберегал ключа
От сердца Федерика и вращал их
К затвору и отвору, не звуча,
Хранитель тайн его, больших и малых,
Неся мой долг, который мне был свят,
Я не щадил ни сна, ни сил усталых.
Развратница, от кесарских палат
Не отводящая очей тлетворных,
Чума народов и дворцовый яд,
Так воспалили на меня придворных,
Что Август, их пыланьем воспылав,
Низверг мой блеск в пучину бедствий черных.

Так пишет о самом себе Данте в «Божественной комедии» — мы ясно видим, что он, прежде чем стать изгнанником, был весьма близок к высшей власти — к сердцу некоего Федерика... И видимо, добывал кое-какие «тайны», не щадя сил... Однако некий Август — не вергилиевский ли и горациевский? — низверг его с прежних высот.

Поскольку имя Данте и даже его смерть (эпитафия) неразрывно связаны с Вергилием—Вирджилио (графом Оксфордом, Эдуардом де Вером), то мы, вероятно, не сильно ошибемся, если предположим, что тот, кто умер под именем Данте в 1592 году, воскрес в Англии под другим именем! И это имя должно быть связано с началом Шекспировского проекта...

К удивлению читателя, такой человек находится сразу же. Более того, оказывается, вся его жизнь — вплоть до издания в 1623 году «Великого Фолио» — связана с именем Шекспира!

Но прежде чем обнародовать это имя, попробуем поискать подтверждения нашей версии у других авторов эпохи европейского Возрождения.

Нам говорят, что Данте Алигьери написал комедию, которую почитатели окрестили «Божественной» — тысячу строк терцин! И в учителя, вожатого взял Вергилия...

Как же должны были чтить память поэта-изгнанника его потомки!

Но, вчитываясь в их свидетельства, мы видим явную тенденцию — авторы жизнеописаний Данте смеются над ним! Не только Джованни дель Вирджилио в эпитафии! Над Данте насмехается Боккаччо в своем трактате «Жизнь Данте»! Напыщенное, цветистое, пародирующее каноническое жизнеописание — это произведение для непредвзятого взгляда сомнений не оставляет... Шутник Боккаччо занимается литературным озорством...

Вот несколько красноречивых фрагментов:

«Какое подлое злоумышление, какое постыдное дело, какой убийственный пример, какое непреложное доказательство грядущей погибели! Вместо наград — неправедный и жестокий приговор, пожизненное изгнание, лишение наследия отцов и попытка — разумеется, обреченная на неудачу! — опорочить величайшую славу облыжными обвинениями!»

Если верить древним историкам, равно как и утверждению всех нынешних, Флоренция, один из благороднейших итальянских городов, была основана римлянами.

Родословная, как ее живописует Боккаччо, выглядит очень смешно и напыщенно — здесь и седая древность, и сон матери о чудесном рождении будущего поэта... Правда, в этом сне ее сын, влезший на дерево, с него падает и превращается в... павлина.

«И так ее поразил этот сон, что она пробудилась, а когда в урочный час родила сына, то с согласия мужа дала ему имя Данте — и не зря, ибо как станет очевидным из дальнейшего, это имя во всем себя оправдало».

Этот несравненный светоч Италии родился в нашем городе в году 1265 от рождества спасителя нашего Иисуса Христа...

Данте не только стал знатоком Вергилия, Горация, Овидия, Стация и других знаменитых поэтов, но еще и сам стал складывать стихи в подражание им.

Оказывается, незадолго до смерти Данте побывал в Париже и выступал на диспутах, слава о которых вызывает изумление и ныне, во время Боккаччо.

Чем бы ни занимался Данте, любому делу он отдавался целиком.

Сначала поэзии — причем не ел, не пил, не обращал внимания на холод, почти не спал...

Потом истории — в поте лица своего, не прибегая ни к чьей помощи.

Потом философии — и тоже «упоенный сладостью познания истинной сути вещей, глубоко скрытой по воле небес, не находя в нашей жизни ничего более милого своему сердцу, он отринул все земные заботы и предался лишь этим занятиям».

Потом теология. «С помощью усердных занятий он достиг такого понимания сути божества и всех его проявлений, какое только возможно для человеческого разума».

Но все это неистовое учение не мешало поэту с таким же безумством в то же самое время отдаваться любви к Беатриче! Причем полностью отдался любовной страсти он уже в 9 лет — ибо тогда впервые увидел восьмилетнюю Беатриче.

Через семнадцать лет, когда Данте было 26, Беатриче умерла.

Поэт был безутешен — и Боккаччо, едва сдерживаясь от смеха, рассказывает эту страницу биографии автора «Божественной комедии»:

«От пролитых слез, от печали, переполнявшей его сердце, от небрежения к себе он видом уподобился дикарю — тощий, обросший бородой, сам на себя не похожий, так что невольно возбуждал жалость не только в друзьях, но и в чужих людях; впрочем, пока жизнь его проходила в слезах, он скрывался от посторонних глаз. Движимые состраданием, боясь как бы все это не кончилось совсем худо, родные Данте стали думать, чем бы ему помочь, и, увидев, что слезы перестали литься из его глаз, а тяжкие вздохи — вырываться из тяжелой груди, они вновь приступили к безутешному с утешениями, и если до сих пор он упрямо отвергал их, замыкая к ним слух, то теперь начал не только прислушиваться, но и охотно внимать тому, что говорилось ему в успокоение. Видя это и желая не только излечить Данте от скорби, но и сызнова сделать его счастливым, родные решили его женить, дабы новая возлюбленная принесла ему не меньше радости, чем утраченная — печали».

Данте женился, но жена, от которой он прижил нескольких детей, не могла сравниться с покойной Беатриче — слишком пошлой была, слишком нарядами интересовалась! И вообще — не то общество ее окружало...

Разочарованный Данте решил жену бросить и отдаться государственным делам.

«Фортуна была попервоначалу так милостива к нему, что если случалась надобность принять или отправить послов, утвердить или отменить закон, заключить мир или объявить войну, короче говоря, решиться на какой-нибудь важный шаг, правители прежде всего испрашивали мнения Данте. Казалось, Флоренция только ему и верит, только на него и надеется, ему одному препоручает попечение о своем духовном и земном благоденствии».

В том же ерническом духе описаны и дальнейшие события. Главы изредка перемежаются вставками — краткими изложениями предыдущего. Автор пытается нам растолковать и тот вещий сон, который якобы приснился матери Данте. Сон, в котором ее сын превращается в павлина, упав с дерева.

Боккаччо пишет: «Это можно понять как бессмертную славу, которую Данте стяжал всеми своими творениями, но в первый черед "Комедией", чьи свойства разительно похожи на свойства павлина — таково мое глубочайшее убеждение. Вот четыре неотъемлемые черты, которые среди прочих особенно отличают павлина. Первая — ангельское оперение, усеянное сотней глаз; вторая — безобразные ноги и бесшумная поступь; третья — ужасный для слуха голос и, наконец, четвертое — благоуханное и не поддающееся порче мясо».

Далее автор разъясняет. Смысл «Комедии» состоит из простых и нерушимых истин (то есть банальностей) — это мясо павлина, ноги его — это безобразный итальянский язык, смирение — неслышная поступь — совпадает со значением слова комедия. А ужасный голос — это голос обличителя (явственный для тех, кто вникнет в сокровенный смысл Комедии)!

Вот цитата:

«Чей голос звучит страшнее, нежели голос поэта, когда он, дав простор жестокой своей фантазии, бичует преступления живых, или карает умерших, или гневно обрушивается на склонных отдаться во власть порока? Ничей! Ничей! Своими описаниями он равно повергает в трепет добродетельных и сокрушает погрешающих, потому мы и вправе сказать, что у него ужасный голос. Из этого, точно так же, как и из всего сказанного выше, явствует, что тот, кто при жизни был пастырем, после смерти стал павлином, и что сон, приснившийся его дорогой матери, был ниспослан ему свыше».

Не очевидно ли даже из этих фрагментов, что Боккаччо развлекается?

Он, поклявшийся на могиле Вергилия посвятить себя литературе, говорит и об эпитафии Джованни дель Вирджилио — на эпитафию был даже объявлен конкурс!

Молодой задор автора виден и в описании «безутешности» Данте, которого оставила Беатриче, и в его «незаменимости» для флорентийских властей... Нет сомнения, что автор считал «Комедию» произведением бесталанным. Но — у самого поэта-павлина, тысяча глаз на хвосте, которыми он все видит и бичует живых и мертвых...

Мы так подробно рассказали о трактате Боккаччо «Жизнь Данте» для того, чтобы показать, что сразу же после «смерти» он стал объектом добродушных насмешек. Ему приписали родословную — его восхваляли в самых высокопарных выражениях — видно, что это был уважаемый человек, дотошный исследователь, образованнейший христианин, но далеко не гениальный стихотворец...

Но не только Боккаччо шутил над покойным Данте Алигьери.

Еще один писатель эпохи Возрождения, Франко Саккетти, оставил нам несколько баек о Данте. Вообще-то в его книге их было триста, и почти все они высмеивали монахов, прелатов и прочих известных людей.

Перескажем байки Саккетти.

«Данте Алигьери наставляет кузнеца, который распевал его поэму, невежественно коверкая ее».

Сосед Данте — рыцарь Адимари, совершивший мелкую провинность, попросил поэта заступиться за него перед экзекутором.

Данте согласился и пошел, но на улице увидел кузнеца, распевающего его поэму. При этом строки коверкал — и Данте оскорбился. Он зашел в кузню и в ярости выкинул молот, весы, клещи — и объяснил озверевшему кузнецу, что попортил его вещи в отместку за порчу своей поэмы. «С тех пор, когда ему хотелось попеть, он пел о Тристане и Ланцелотте, и не трогал Данте».

Впрочем, Данте не забыл и просьбу соседа. Правда, его злопамятность и чувство справедливости привели к тому, что рыцарь Адимари — в результате Дантова заступничества — получил еще большее наказание! Он заплатил не одну, а две тысячи лир!

Данте говорил, что просил за соседа как за родного сына.

А сосед не простил поэту этого «заступничества» — в результате Данте должен был из Флоренции уехать в изгнание...

Находясь в Равенне и проигравшись в кости, магистр Антонио из Феррары попадает в ту церковь, где покоятся останки Данте и, сняв все свечи, стоявшие перед распятием, переносит их и прикрепляет их к гробнице означенного Данте.

Дворецкий синьора рассказал синьору, а синьор сигнатизировал архиепископу. Антонио предстал перед архиепископом и объяснил ему свой поступок: Данте написал произведения божественнее евангельских и потому заслуживает большего почтения, чем Христос.

Архиепископ послал его к черту, и Антонио рассказал о беседе синьору. Синьор вознаградил его деньгами, чтобы игрок мог продолжать проигрывать.

Однако когда умер Папа Римский и перед его изображением была поставлена более величественная свеча, чем перед распятием, Антонио «папскую» свечу переставил к Христу.

А вот еще одна байка Франко Саккетти целиком.

Новелла CXIV. «О том, как Данте Алигьери, услыхав, что некий погонщик ослов распевает его поэму, приговаривая "арри", ударяет его со словами "Этого у меня там нет", и о прочем, что говорится в самой новелле»

Предыдущая новелла заставляет меня рассказать об означенном поэте другую новеллу, короткую и хорошую. В один прекрасный день Данте прогуливался в свое удовольствие по каким-то местам в городе Флоренция, надев нарамник и налокотники, как это было принято в те времена, и ему повстречался погонщик, гнавший перед собой ослов, нагруженных корзинами с мусором. Погонщик шел за своими ослами, распевая поэму Данте, и, пропев какой-нибудь отрывок, подгонял осла и приговаривал «арри».

Поравнявшись с ним, Данте сильно дал ему по шее рукой, покрытой налокотником, говоря:

— Этого «арри» у меня там нет.

Тот же, не зная, ни кто такой Данте, ни за что он дал ему по шее, с еще большей силой стал погонять ослов и продолжал свое «арри». Отойдя на некоторое расстояние, он поворачивается к Данте, высовывает ему язык и, про тянув руку, показывает фигу, говоря:

— Вот тебе!

Данте, увидев это, отвечает:

— Я бы тебе и одной моей не дал за сотню твоих.

О, сколь сладостны и достойны философа эти слова! Ведь многие побежали бы за погонщиком с криком и проклятиями, а иные стали бы и камнями в него швырять. Мудрый же поэт пристыдил погонщика, заслужив себе одобрение всех, кто был поблизости, и слышал столь мудрое слово, брошенное такому подлому человеку, как этот погонщик.

Остановимся и сделаем некоторые выводы, которые могут последовать при том, что человек по имени Данте Алигьери существовал не в XIII—XIV веках, а в шекспировское время!

Почему авторы (тоже жившие, разумеется, в XVII веке) смеялись над Данте?

Наш ответ таков: потому что человека по имени Данте не существовало в природе!

Собственно говоря, это видно и из его имени — ведь оно является довольно прозрачной итальянизированной анаграммой — и означает Античная Аллегория.

Талантливый монах-францисканец, видимо, от природы имел другое имя, и имя это было английским. Человеком он был достойнейшим, но, увы, обделенным поэтическим даром. Однако в литературном мире он пользовался колоссальным уважением. Он был другом Вергилия и Горация.

И литераторы английского Возрождения, зная о его желании славы, нашли способ — пусть в шутливой форме, но обеспечить ему бессмертие. Они назвали его тяжеловесную «Комедию» Божественной, они восхваляли ее на все лады. Они написали для него родословную, объявили конкурс эпитафий, они составили его Жизнеописание, даже придумали, где взять его портрет... Это смешное худое, повязанное по-бабьи лицо, увенчанное лавровым венком, и стало своеобразной маской для того, кто был занят более важным делом — и провел его через всю тридцатилетнюю историю — до конца, с блеском и совершенством.

Вот где пригодились его природные качества — отдаваться любому делу целиком и полностью, следить за точным воспроизведением текстов (чтобы не появлялось там всяких «арри» и других глупых искажений), наказывать чванливых аристократов — благодаря своей въедливости, злопамятности отыскивая им дополнительные «штрафы», сотней глаз своего павлиньего хвоста углядывать пороки, достойные бичевания, — и стать выше Христа и, разумеется, над Папой Римским...

«Фига», та самая, единственная, с которой не могут сравняться сто фиг глупых погонщиков ослов, — действительно хоть и не была показана поэтом, но он держал ее в кармане, говоря нынешним языком! И «фига» эта была фигой для неистовствовавшей в своих контрреформационных деяниях римской церкви.

Он, Данте, как будто говорил: «Вы хотели, чтобы я умер?» — так вот нате, выкусите! Я и из могилы буду делать то, что считаю нужным!

Антиримскую, антикатолическую направленность Данте и его апологетов (в XVII веке) еще можно понять. Но почему же балагуры Возрождения ставили Данте выше Христа? Не только потому, что он написал тексты лучше евангельских, но и потому что он стал своего рода «спасителем» и создателем новой эпохи — эпохи Уильяма Шекспира.

Мы думаем, что подлинное имя этого человека — Эдуард Блаунт.