Приложение 7. К. Марло и концепция А. Баркова

Одним из главных претендентов на роль Шекспира был и остается известный поэт и драматург елизаветинской эпохи Кристофер Марло. Как пишет Е.Б. Черняк, «Марло коренным образом отличается от других кандидатов тем, что он был действительно драматургом, и притом гениальным. Если бы не ранняя смерть Кристофера Марло, то у Шекспира, вероятно, был бы среди современников действительно равный ему соперник. Марло погиб 29 лет от роду — в 1593 г., когда подавляющая часть произведений Шекспира явно еще не была написана».

Вот что пишет о литературных заслугах Марло А. Аникст:

«Он написал и поставил на сцене в 1587 году трагедию "Тамерлан", и эта пьеса явилась началом расцвета английской народно-гуманистической драмы. Успех был так велик, что Марло тут же написал вторую часть трагедии. За этим последовали "Трагическая история доктора Фауста", "Мальтийский еврей", "Эдуард II", "Парижская резня" и "Дидона, царица карфагенская". Все эти произведения Марло написал за каких-нибудь пять лет — с 1587 по 1592 год. В эти годы английская драма сразу поднялась на высоту подлинного искусства.

Марло был человеком необыкновенного поэтического дарования. Он ввел в драму подлинную поэзию. Марло покончил с рифмованным стихом, который звучал искусственно и монотонно. В его драмах персонажи заговорили белым стихом, и эта форма поэтической речи утвердилась в английской драме эпохи Возрождения. Отныне, чтобы писать драмы, надо было быть поэтом, а не просто стихотворцем-рифмачом».

О влиянии Марло на Шекспира пишет А. Смирнов в статье, предваряющей ПСС Шекспира в 8 томах 1958 года:

«Шекспир, как и вообще вся английская драма, чрезвычайно многим обязан Марло. Титанические фигуры Лира, Макбета, Кориолана, Тимона Афинского имеют своими прототипами героев Марло. У него же Шекспир научился распределению материала в пьесах, величавому трагическому стилю, а также применению в трагедии белого стиха (важное нововведение Марло, давшее драматической поэзии новые ресурсы реалистической выразительности)».

А вот что пишет, обращаясь к Марло, Роберт Грин в своем знаменитом предсмертном памфлете «На грош ума, купленного за миллион раскаяний»:

«Не удивляйся, что я начинаю с тебя, славный любимец трагиков; Грин, не раз повторявший за тобой, подобно дураку... в сердце своем, что нет бога, теперь прославляет его величие, ибо ничто не укроется от его всемогущества; его десница тяжко легла на меня, воззвал он ко мне голосом, грому подобным, и понял я, что есть бог, могущий покарать своих врагов. Почто твой превосходный ум, сей дар божий, так ослеплен, что ты не воздаешь хвалы тому, кто даровал его тебе? Неужто ослепление твое порождено тем, что ты впитал учение макиавеллизма? Какое ужасное безумие! Ибо что есть на самом деле его правила, как не замаскированное издевательство над людьми, способное в краткий срок истребить весь род человеческий? Ибо если бы люди, достигшие власти, держались правила sic volo, sic jubeo (чего хочу, тому и быть), если было бы позволительно и законно, не различая fas и nefas (божьего закона и греха), стремиться только к своей выгоде, то одни тираны могли бы господствовать на земле, да и те стремились бы уничтожить друг друга, пока не остался бы из них лишь один, наисильнейший, но и его, в свою очередь, скосила бы смерть. Тот, кто возбудил этот дьявольский атеизм, умер, прожив без счастья, хотя и старался заполучить его. Получилось обратное: начав с коварства, жил он в вечном страхе и умер в отчаянии. Пути господни неисповедимы! Сей губитель многих братьев своих терзался совестью, как Каин; он, предавший того, кто даровал ему жизнь, подвергся судьбе Иуды; как Юлиан-отступник, он кончил плохо. Неужто же ты, друг мой, хочешь быть его учеником? Воззри на меня, совращенного им на путь своеволия, и ты увидишь, что такая свобода есть не что иное, как адское рабство. Я знаю, что за ничтожнейший из моих проступков я заслуживаю моей плачевной участи, а память о моем умышленном противоречии предустановленным истинам усугубляет мои душевные муки. Не откладывай же, подобно мне, своего раскаяния до последней крайности, ибо ты не знаешь, как скоро придет за тобой смерть!»

Обратимся к биографии Марло. Берджес пишет: «Марло был того же возраста, что и Шекспир, но он раньше заявил о себе как в поэзии, так и в драме, и обладал уже определенной репутацией, и не только литературной. Он родился в Кентербери в семье сапожника... Марло был достаточно самостоятелен, чтобы отправиться в Кембридж, где вместе с другими способными студентами его завербовали в шпионы. Доказательства этого скудны, но нам так нравится думать». Берджес утверждает, что Марло хотел принять духовный сан, учился в университете, был завербован агентами католицизма, учился в Английском колледже в Дуэ или в Риме, агенты Уолсингема посоветовали ему продолжать слушать католические проповеди и собирать информацию о переправляемых в Англию католических ниспровергателях. Далее он пишет: «Марло не принял духовного сана, но, как мы полагаем, продолжал шпионить. В Лондоне он пил, курил, выступал в защиту гомосексуализма... и, более того, богохульствовал, утверждая, что Моисей был всего лишь плутом, чудеса Христа — чепуха, и, более того, что сам Христос был сексуальным извращенцем... Как ни странно, а возможно, в этом нет ничего странного, Марло не посадили в тюрьму за его атеистические разговоры и за его пьяную жестокость... Возможно, громогласное злопыхательство над священными предметами использовалось, чтобы скрыть другой вид деятельности, и Тайный совет, зная об этой деятельности, не трогал его».

Окончание жизни Марло покрыто некоторым туманом. Обратимся снова к Берджесу: «В мае 1593 года Марло работал над этой поэмой¹ в поместье Скедбери неподалеку от Чизлхерста, в Кенте, в сельском доме своего друга, сэра Томаса Уолсингема, юного кузина сэра Фрэнсиса². Возможно, он уехал туда не только для того, чтобы спокойно работать, но сбежал от чумы. Но Лондон призвал его обратно. Тайный совет хотел допросить поэта. В Лондоне возникли беспорядки, хотя и не имевшие непосредственного отношения к Марло. Бунтари... распространяли непристойные клеветнические памфлеты на фламандцев, вполне приличных протестантских рабочих-эмигрантов». В поисках автора «уполномоченные отправились на квартиру Томаса Кида, хорошо известного автора "Испанской трагедии", арестовали его и увезли в Брайдуэл». Среди его бумаг нашли «определенное количество еретических документов: отрицание божественной сущности Христа, насмешки над Его чудесами, серьезные доказательства в пользу атеизма. По стилю это напоминало Марло, и Кид сказал, что автором был Марло... Теперь, что бы ни знал Тайный совет об истинном лице Марло, ...его пришлось вызвать формально для объяснений». Однако 30 мая Марло был убит в пьяной драке.

Вот как описываются обстоятельства смерти Марло в книге Е.Б. Черняка:

«...B Дептфорде, селении, расположенном в нескольких милях от Лондона, день 30 мая 1593 г. начался как обычно. Жители городка могли лишь снова поздравить себя с тем, что эпидемия чумы, свирепствовавшая в столице, обошла стороной Дептфорд и даже вызвала сюда наплыв перепуганных лондонцев, плативших хорошие деньги за помещение и стол. Народу понаехало так много, что никто не обратил внимания на четырех человек, также прибывших из столицы, хотя трое из них имели более чем сомнительную репутацию. Это были карточный шулер Инграм Фризер, его достойный помощник вор Николае Скирс и, наконец, правительственный шпион и провокатор Роберт Пули, уже известный читателям. А четвертым был человек, которого, казалось бы, трудно было встретить в такой компании, — Кристофер Марло.

Все четверо отправились в трактир на улице Дептфордстренд, принадлежавший некоей Элеоноре Булл. Там они начиная с 10 часов утра, как отмечалось позднее в протоколе, составленном следователем, "пообедали и после обеда мирно прогуливались, бродили по саду, примыкавшему к указанному дому, вплоть до 6 часов вечера. Вслед за тем они вернулись из упомянутого сада и совместно поужинали". После ужина Марло улегся на кровать в своей комнате, тогда как трое его компаньонов уселись на скамейку спиной к своему знакомому. Инграм Фризер сидел посередине. Вскоре возник спор. Фризер и Марло обменялись резкими словами, речь шла о денежных расчетах.

Марло в ярости схватил нож, который болтался у его противника на ремне за спиной, выхватил его из ножен и ударил Фризера рукояткой, нанеся поверхностную рану на голове. Фризер успел удержать Марло за руку. В последовавшей схватке, говоря словами того же протокола, Фризер "вышеупомянутым кинжалом стоимостью 12 пенсов нанес названному Кристоферу смертельную рану над правым глазом глубиной два дюйма и шириной один дюйм; от смертельной раны вышеназванный Кристофер Марло тогда же и на том же месте умер".

Поскольку королева Елизавета находилась в пределах 12 миль от Дептфорда, расследование, согласно закону, было поручено королевскому следователю Данби, который и составил цитированный протокол. В течение длительного времени друзья Марло не знали обстоятельств его трагической гибели. Многие считали, что он пал жертвой чумы. По заключению медиков, рана, подобная той, которая описана в протоколе, не должна была вызвать мгновенную смерть. Еще более странной на первый взгляд является судьба убийцы. Его первоначально посадили в тюрьму. Однако уже через месяц он был помилован Елизаветой на том основании, что действовал в порядке самозащиты. Подобная королевская милость редко оказывалась так скоро после свершения преступления. Брат умершего в 1590 г. министра Уолсингема Томас Уолсингем, бывший другом и покровителем Марло, немедленно принял Фризера к себе на службу, на которой тот находился ранее и оставался еще и 20 лет спустя (причем использовался для выполнения особо "деликатных" и уголовно наказуемых дел)».

Смерть Марло подвергалась сомнению многими исследователями. На основе этих сомнений и родилась концепция, утверждавшая, что вместо Марло был убит кто-то другой, а он продолжал жить под чужим именем, скорей всего во Франции, и вскоре стали появляться написанные им новые пьесы, подписанные именем Уильяма Шекспира. Наиболее известный защитник кандидатуры Марло американский журналист Калвин Гоффман, издавший в 1955 г. книгу «Человек, который был Шекспиром», в которой попытался доказать эту теорию. Процитируем И.М. Гилилова:

«Гоффман утверждал, что в Дептфорде убили не Марло, а неизвестного человека, сам же драматург после мнимого убийства якобы скрывался в имении Уолсингема и через него (или через его кузена) передавал актерским труппам и издателям свои произведения, печатавшиеся под псевдонимом "Уильям Шекспир". В 1956 году Гоффман предпринял раскопки склепа Уолсингемов, где надеялся (по неясным для меня соображениям) найти рукописи Марло. Как и следовало ожидать, в склепе никаких рукописей не обнаружили.

Другие сторонники этой гипотезы высказывали предположение, что живший после 1593 года под чужим именем Кристофер Марло был связан с кругом графини Мэри Сидни-Пембрук и с самим королем Иаковом».

Вновь обратимся к книге Черняка:

«Неудачные эксперименты Гоффмана не помешали появлению других работ, поддерживавших авторство Марло — одного или в сотрудничестве с кем-то. Примером может служить изданная в 1968 г. работа Д. и Б. Уинчкомбов "Действительный автор или авторы Шекспира". В новой книге делается попытка поставить под сомнение факт убийства Марло, утверждается, что драматург был еще более, чем предполагают, вовлечен во многие сражения тайной войны. При этом отдельные интересные наблюдения соседствуют с чистыми домыслами».

Среди новых попыток отождествить Шекспира с Кристофером Марло наибольший интерес вызывает гипотеза Альфреда Баркова, изложенная им в ряде работ. Но прежде чем говорить об авторстве Марло, воспроизведем рассуждения Баркова по поводу структуры и содержания трагедии «Гамлет».

Барков, исследуя структуру «Гамлета», пришел к выводу, что его «невозможно отнести ни к эпосу, ни к лирике, ни тем более к драме, в то время как теория литературы числит только эти три фундаментальных рода литературы ("эпос" — отстраненная позиция рассказчика предельно объективирована; "лирика" — позиция предельно субъективна, повествование ведется "изнутри" образа лирического героя; "драма" — внешний рассказчик отсутствует вообще, в тексте остается только прямая речь персонажей). При такой классификации не находится места для рассказчика мениппеи, которую нельзя отнести ни к эпосу (поскольку повествование сильно окрашено его собственной интенцией), ни клирике (поскольку этот персонаж стремится выдать свой сказ за эпический, объективный), ни к драме. По существу, любая мениппея — роман в драматической форме. Более того, основным содержанием любой мениппеи является показ не того, о чем повествует рассказчик, а его действий по ведению повествования, психологических особенностей, предвзятой позиции, в силу чего характеристики описываемых им событий и персонажей подвергаются серьезной деформации. При этом наиболее важным является то, что "восстановление истины" с учетом предвзятой позиции рассказчика оказывается не завершающим этапом постижения смысла произведения, а очередным композиционным этапом; путем сопоставления истины с тем, как она изображена рассказчиком, формируется объемное содержание образа рассказчика как главного героя любой мениппеи».

Опираясь на фразу Короля из второй сцены второго акта пьесы «Say, Voltimand, what from our brother Norway?», Барков приходит к выводу, что короли Клавдий и Норвежец — родные братья, что вполне возможно. (Однако нам представляется не совсем корректным такое толкование этой фразы: ведь в европейской традиции все короли — братья.) Исходя из этого, родные братья и короли Гамлет-старший и Фортинбрас-старший, стало быть, Гамлет и принц Фортинбрас — по крайней мере, двоюродные братья. Однако, опираясь на слова могильщика, что принц Гамлет родился в тот день, когда король Гамлет одолел короля Фортинбраса, а известно, что Гамлет родился в замке Эльсинор, Барков делает вывод, что Гамлет — сын не Гамлета-старшего, а Фортинбраса, а значит, принцы Гамлет и Фортинбрас — родные братья.

При этом Барков отмечает, что «Гамлет стал не совсем королем, а консортом при вдове короля Фортинбраса. В таком случае право наследования должно передаваться через рожденных ею детей; в день поединка у нее как раз родился второй сын — в тот же день, правда, осиротевший. Имя отца было "занято" старшим братом, но выигравший поединок Гамлет получил право стать мужем Гертруды и отчимом новорожденного законного наследника; ни роженице, ни ее новому супругу ничего другого не оставалось делать, как дать новорожденному имя отчима — тем более что он ему приходился родным дядей».

Далее автор гипотезы пытается установить, какой из трех королей — Фортинбрас, Гамлет или Клавдий — является не существующим в «реальности» пьесы и приходит к выводу, что это Клавдий.

Как пишет далее Барков, «если сравнить содержание того, что изложено ямбами, с тем, о чем идет речь в прозаических вставках, то все становится на свои места: роман Шекспира как таковой является прозаическим произведением. То есть вся проза в нем — это основной текст, в котором все биографические сведения о персонажах являются "подлинными", они соответствуют "жизненным реалиям". Все, что написано пятистопными ямбами, — вставная драма, "Мышеловка", которую рассказчик так вмонтировал в собственный прозаический текст, что у читателя создается иллюзия цельности текста и единства действия. Определение роли прозаических кусков как повествующих о "реальных" событиях достаточно тривиально. Поскольку мы теперь знаем, что настоящий отец принца Гамлета погиб не за два месяца до начала "основного" действия, содержание сцены с могильщиком свидетельствует, что она относится к "реальной" жизни — то есть, к основной фабуле романа».

А. Барков так описывает завязку этого романа:

«Давно уже, тридцать лет назад, в тот самый день, когда в замке Эльсинор королева Гертруда родила принца Датского, гробовщик из пятого акта (кстати, с университетским образованием) в первый раз в жизни вырыл могилу на кладбище при замке. Кто был захоронен, в тексте прямо не говорится, но ведь и так ясно, что это — владелец замка Эльсинор, бывший король Дании Фортинбрас: как раз в тот самый день он в честном поединке за датский престол проиграл битву Гамлету. Который в результате стал королем Дании».

Итак, повторим еще раз основной вывод анализа Баркова на данном этапе: все, что написано прозой, это «реальные события», роман; все, что написано стихами, это вставная драма. При этом переход из романа в драму часто маскируется: реплика начинается прозой (т. е. относится к «жизненным реалиям»), а затем переходит в ямб (т.е. является частью вставной пьесы, «Мышеловки»), Автор гипотезы задается вопросом — кто же из персонажей романа является автором этой пьесы и приходит к выводу, что это — Гамлет.

Но и сама «Мышеловка», по мнению Баркова, является мениппеей, «поскольку ее "автор" явно использует элементы иносказания».

Барков анализирует фигуру Горацио, традиционно считающегося другом Гамлета. И приходит к следующим выводам: у Горацио есть другое имя — Клавдио. Так его называет гонец, принесший Королю и Гертруде письма Гамлета, которые перед этим получил от моряков Горацио. Горацио — сын короля Гамлета. Барков обосновывает это так: «Ведь "Клавдио" — это "младший Клавдий". То есть сын "старшего Клавдия"... Два прецедента следования принципу, в соответствии с которым старшему сыну дают имя его отца, в драме есть: "Фортинбрас" и "Гамлет" (во вставной пьесе). Следовательно, Горацио — сын короля Гамлета! Это объясняет и его особое положение в Эльсиноре, и "короткий" характер его отношений с Королем». И далее: «С происхождением ему явно не повезло: он родился до того, как его отец стал королем, и претендовать на датский трон не может».

«Нетрудно видеть, — пишет Барков, — что вставная пьеса Гамлета, занимающая основной корпус романа Шекспира, по своему содержанию является интерпретацией "реальных" событий, в частности, в отношении истинного лица Горацио. Однако возникает серьезный вопрос: несмотря на то, что неизвестным рассказчиком текст пьесы использован не в полном объеме, все же видно, что в ее фабуле сам "автор" — Гамлет — выглядит не совсем симпатичным человеком. Из использованных рассказчиком кусков видно, что он выбирал не только те места, которые затеняют истинную роль Горацио в описываемых событиях, но и такие, которые могут бросить тень на личность самого Гамлета — по крайней мере, рисующие его как не совсем эмоционально уравновешенного человека».

Барков приходит к выводу, что рассказчиком драмы Шекспира «Гамлет» является Горацио. Это, по его мнению, «находит свое подтверждение в элементах фабулы; я имею в виду содержание более чем странного письма, адресованного Офелии и подписанного именем "Гамлет". Теперь мы знаем, что текст романа Шекспира "Гамлет" — это коллаж, как бы созданный Горацио. Большая часть текста этого коллажа представляет собой вышедшие из-под пера Гамлета пятистопные ямбы; при создании своей анонимки Горацио и рад был бы перевести в стихи и свою собственную речь, чтобы окончательно замаскировать подлог, да вот Бог не дал ему дарования, и он просто вынужден использовать прозу — авось-де читатель спишет это обстоятельство на небрежность Шекспира, именем которого он прикрывается».

Сделав еще ряд интересных замечаний по поводу судьбы Офелии и взаимоотношений персонажей (Гамлета, Горацио, Фортинбраса) в романе и вставной пьесе, на которых мы не будем останавливаться, Барков заканчивает анализ структуры «Гамлета» и приступает к анализу того, что следует из построенной им схемы.

Он обращается к образу могильщика (Барков называет его таннером — дубильщиком кож³), который говорит Гамлету: «You lie out on't, sir, and therefore it is not yours: for my part, I do not lie in't, and yet it is mine». («Вы лжете/лежите не в этой могиле, сэр, поэтому она не ваша; что же касается меня, я не лежу/не лгу в ней, и все же она моя».) Lie, по-английски, и лежать, и лгать. Барков пишет, что «с точки зрения структуры могильщик как носитель композиционной функции стоит выше рассказчика Горацио, разъясняя читателю ситуацию, которую тот искажает; фактически, его позиция тождественна позиции титульного автора. Отсюда следует, что образ этого персонажа действительно является носителем авторской фабулы».

Но теперь получается, что уже два персонажа — Гамлет и могильщик — выполняют одну и ту же функцию доведения до читателя информации, увидевшей свет под псевдонимом «Шекспир»... Сразу две фигуры, с которыми автор «Гамлета» отождествляет себя самого?..

А собственно, почему именно две? Не один ли это персонаж вообще? Причем не в двух ипостасях, а в одной и той же, просто показанный в разные периоды биографии: вот он — сын королевы, а вот — кем стаз после таинственного исчезновения...

И вот здесь в концепции Баркова появляется Марло:

«Принимаем за точку отсчета год регистрации текста "Гамлета" — 1602 год; отнимаем 9 "прожитых после смерти" лет и получаем предположительную дату смерти "таннера" — 1593 год.

30 мая 1593 года трагически погиб ровесник Шекспира, гениальный поэт и драматург Кристофер Марло, которого специалисты по его творческому наследию называют "таннером" (его отец был сапожником и занимался выделкой кож)».

Обосновывая свою точку зрения, Барков говорит: «Если сложнейшую, весьма своеобразную и характерную только для Шекспира структуру "Гамлета" как мениппеи рассматривать в качестве "дымящегося пистолета", то уж такую деталь творческой манеры, как разграничение двух фабул по принципу строфики (на прозаическую и стихотворную части текста), можно считать своеобразным "отпечатком пальца" автора романа.

Оказалось, что по своей структуре драмы Марло "Доктор Фауст" и "Мальтийский еврей" оказались не только такими же мениппеями, как и "Гамлет" — со смыслом, противоположным открыто декларируемому; сходство гораздо глубже, на уровне "отпечатков пальцев": разделение основной и вставной фабул произведено по тому же принципу, что и в "Гамлете", и в "Короле Лире", и в "Отелло", и в "Ромео и Джульете" — на прозаическую и стихотворную части. То есть во всех этих случаях — как у Марло, так и у Шекспира — эти произведения как романы прозаические, а драматическому (ямбическому) тексту отведена роль носителя вставных фабул.

...структура названных произведений Марло и Шекспира совершенно идентична, из чего следуют выводы:

1) перечисленные произведения, увидевшие свет под именами Кристофера Марло и Уильяма Шекспира, принадлежат перу одного человека;

2) их автором является Кристофер Марло;

3) на момент регистрации текста "Гамлета" (1602 г.) Марло был еще жив».

Анализируя биографию Марло, Барков приходит к выводу, что он был сыном королевы Елизаветы и Роберта Дадли, рожденным в Уорвике (замке Дадли) на Эйвоне, что с полным правом позволяет называть его Эйвонским лебедем. При этом Барков предполагает, что Бэкон был также сыном королевы и Дадли, а Эссекс — сыном Дадли. То есть получается соответствующий его анализу расклад персонажей: Марло как прототип Гамлета, Бэкон — Фортинбраса, а Эссекс — Горацио, с соответствующими отношениями между ними.

В заключение отметим, что Барков не настаивает на единоличном авторстве Марло. Он пишет: «Несмотря на вывод об идентичности структур произведений Шекспира и Марло, восхищаясь изумительными находками приверженцев "марловианской" версии авторства, я все же далеко не уверен, что абсолютно все, что подписано псевдонимом "Шекспир", вышло из-под пера только Кристофера Марло. Материалы, накопленные сторонниками версий авторства Бэкона, Оксфорда, Рэтленда, убедительно свидетельствуют об участии этих лиц в создании шекспировского канона; поэтому как степень, так и форма их участия в творческом процессе еще подлежат уточнению. Вызывает сожаление, что сторонники каждой из версий проявляют склонность игнорировать заслуживающие самого пристального внимания находки приверженцев других направлений».

Примечания

1. Имеется в виду «Геро и Леандр».

2. Сэр Фрэнсис Уолсингем — шеф английской разведки.

3. «Уж не этот ли могильщик с университетским образованием является тем самым "таннером", который девять лет не лежит в своей могиле?» — вопрошает Барков.