Марк Твен и Шейк-спир: братья по духу

Одной из отличительных черт Марка Твена была непочтительность. Его первая опубликованная работа, «Простаки за границей», ставила под сомнение высоту европейской культуры, которую он знал из первых рук, проделав длительное путешествие. Побывав в роли старателя и журналиста в Неваде и Калифорнии, Твен перебрался в город Нью-Йорк и вскоре получил заказ на написание книги о Европе и Святой Земле как части религиозно-ориентированной серии «Великие европейские экскурсии с удовольствием». Твен отправился из Нью-Йорка на борту «Квакер Сити», пароходе времён ещё гражданской войны, в июне 1867 года и возвратился в конце ноября. Его попутчики боготворили кумиров европейской культуры; Твен собирался их похоронить. Этот опыт стал частью его пожизненной миссии оспаривать статус-кво, ставить под вопрос устоявшиеся убеждения и нападать на священных коров. К примеру, оценивая Микеланджело, Твен писал:

«Хочется сказать два слова по поводу Микеля Анджело Буонаротти (!). Раньше я поклонялся великому гению Микеля Анджело — человека, который был велик в поэзии, живописи, скульптуре, архитектуре — велик во всём, за что брался. Однако я не хочу Микеля Анджело на завтрак, на второй завтрак, на обед, на полдник, на ужин... и между трапез. В Генуе он спроектировал всё; в Милане он и его ученики спроектировали всё... в Падуе, Вероне, Венеции, Болонье, о ком мы постоянно слышим от гидов, кроме как о Микеле Анджело? Во Флоренции он всё разрисовал, всё спроектировал, почти, а что не спроектировал, на то взирал, сидя на любимом камне, и они показывают нам этот камень. В Пизе он спроектировал всё, кроме старой дроболитейной башни, которую они бы тоже приписали ему, если она так ужасно не отклонилась от вертикали... Он спроектировал Св. Петра; он спроектировал папу; он спроектировал Пантеон, форму папских солдат, Тибр, Ватикан, Колизей, Капитолий, Тарпейскую скалу, дворец Барберини, Св. Иоана Латеранского, Кампанью, Аппиеву дорогу, семь холмов, бани Каракаллы, акведук Клавдия... Вечный зануда спроектировал Вечный город, и если только все люди и книги не лгут, то заодно всё в нём разрисовал!.. Не надо слов!.. Просто скажите, что Творец создал Италию по проектам Микеля Анджело! Я никогда не испытывал такой горячей благодарности, такого умиротворения, такой переполненности благословенным покоем, как вчера, когда узнал, что Микель Анджело умер»¹.

Сатирические строки Твена предвосхитили визг научного сообщества конца двадцатого века, когда университетские профессора с ещё большей злобой обрушились на «мёртвого белого европейца».

Однако, несмотря на сатирическое восприятие Италии, Твен испытывал глубокое уважение к Англии. Он заявлял, что один из его предков Клеменсов был пиратом в Елизаветинскую эру, отмечая, что в правление Елизаветы пиратство было «уважаемым ремеслом». Впервые он посетил Англию в 1872 году и все последующие годы жил счастливыми наездами в английскую глубинку всей семьёй. Кульминация его английских поездок оказалась сопряжена в июне 1907 года с получением почётной должности доктора Оксфордского университета. Во время этого визита с Твеном обращались как с королевской особой, и он упивался каждым мгновением.

И всё же с той поры, как он был репортёром-новичком в Неваде, Твену не давала покоя общепризнанная биография Шейкспира. В 1860-е владелец газеты «Территориал Энтерпрайс» в городе Вирджиния Джозеф Т. Гудман нанял Сэмюеля Клеменса в качестве автора. Этот молодой неудавшийся золотоискатель наконец-то напал на жилу, когда взял псевдоним Марк Твен и начал карьеру писателя. 22 апреля 1864 года Твен написал заметку, посвящённую предполагаемому 300-летнему юбилею со дня рождения Барда. Опубликованная в «Территориал Энтерпрайс» статья стремилась представить биографический очерк Шейкспира. Твен вспоминает в своей автобиографии, какое ему пришлось предпринять исследование:

«Я взял энциклопедию, проштудировал её и выяснил, кто такой был Шейкспир и что он сделал... Того, что Шейкспир сделал, оказалось недостаточно для написания передовицы необходимой длины, однако я расширил её за счёт того, чего он не сделал — что во многих отношениях было гораздо важнее, поразительнее и читабельнее, нежели лучшее из того, что он в действительности совершил»².

Для биографов Шейкспира нет ничего необычного в том, чтобы приукрашивать известные факты жизни Уильяма из Стратфорда. В этом отношение Твен на 150 лет предвосхитил фантастическую биографию Шейкспира, написанную Стивеном Гринблаттом, и бестселлер по версии «Нью-Йорк Таймс»: «Уилл³ в мире, или Как Шейкспир стал Шейкспиром».

Уже в 1870 году Твен приступил к работе над своей амбициозной автобиографией. Однако лишь в январе 1906 года он фактически взялся за «Автобиографические диктанты», сочиняя массивный свод автобиографии, которую сегодня по книгам выпускает издательство Калифорнийского университета. Твен настаивал на том, чтобы этот труд был опубликован лишь после его смерти. Памятно его знаменитое высказывание: «Думаю, мы никогда не становимся по-настоящему и всецело самими собой, пока не умрём — но и тогда, пока с нашей кончины не пройдёт много-много лет. Чем раньше люди начнут умирать, тем раньше они станут честными». На подготовку и издание автобиографии ушло больше столетия. Работа продолжается, и из трёх запланированных томов уже вышло два, в 2010 и 2013 годах соответственно. Эти педантично подготовленные к печати труды распахиваются огромным окном на творческий процесс Твена как писателя. Поучительно рассмотреть взгляды автора в его автобиографических писаниях, сопоставляя с литературными произведениями, чтобы понять, почему Твен ощущал духовную связь с автором наследия Шейкспира. В своих рассуждениях Твен скрывает мысли по поводу истиной природы литературного гения.

В «Автобиографических диктантах» Твен избегает прямолинейности хронологии. Вместо этого, он пишет выборочно, давая свободу воспоминаниям, связывающим его нынешнее существование с прошлыми событиями жизни. Свою цель он описывает в высокопарных выражениях:

«Я намереваюсь сделать эту автобиографию образцом для всех последующих автобиографий, когда она будет опубликована, после моей смерти, а также хочу, чтобы ею зачитывались и восхищались ещё не одно столетие за счёт её формы и метода — формы и метода, благодаря которым прошлое и настоящее постоянно сталкиваются, в результате чего возникают контрасты, которые заново воспламеняют интерес всё равно как при ударе кремнем о сталь».

Целью Твена было рассказать историю своей жизни в нелинейной манере точно так же, как мемуары Артура Миллера «Наплывы времени» превращают мириады произошедших событий в мозаику впечатлений и опытов. Из продиктованных слов автора становится понятно, что Твен был подвигнут на рассказ о своей жизни личными потерями и трагедиями. Твен использовал автобиографию, чтобы найти покой, после кончины жены и двух из трёх его дочерей. На протяжении многих лет, последовавших за смертью жены, Ливии, в 1904, он изливался писательством. Он диктовал своей секретарше, Изабель Лион, одновременно просвещая своего биографа, Альберта Бигелоу Пэйна, который буквально и долго жил у Твена. Автор использовал диктовку как способ справиться со скорбью. В автобиографии Твен раскрыл способ, который применял как творческий художник.

Из его автобиографии возникает понимание того, что в своих литературных произведениях Твен выступал как человек, пишущий на основании прямого, личного опыта, и тем достигал реалистичности. Твен вспоминал годы своего взросления в Миссури и уверял, что «я могу вызвать их в памяти все и сделать такими же реальными, какими они были, и такими же благословенными». Однажды в записной книжке он оставил такое кредо литературного художника:

«Если вы попытаетесь создать всецело воображаемое происшествие, приключение или ситуацию, вы собьётесь, и искусственность происходящего будет заметна. Если же вы основываетесь на факте из вашего личного опыта — он станет желудем, корнем, и любое созданное украшение, выросшее из него, давшее листву и распустившееся на солнце будет казаться реальностью, а не выдумкой».

Твеновский метод использования в качестве сырья для вымышленных персонажей личный опыт зародился ещё в эпоху Возрождения. Критик Гарольд Блум приписал Шейкспиру «изобретение человеческого» в литературе. Если выразиться точнее, Шейкспир находился на литературной передовой нового художественного видения «себя» как части более широкого культурного феномена гуманизма Возрождения. В начале четырнадцатого века его великим предшественником был Данте Алигьери, в чьей «Комедии» сам автор стал главным действующим лицом в эпическом странствии по загробному миру. Новое кредо индивидуума было формализовано Петраркой, которому 8 апреля 1341 года присвоили чин придворного поэта. Именно Петрарка предпочёл персонифицированных жанр сонета для выражения чувств к обожаемой Лауре. Мигель де Сервантес явно лепил своего самого прославленного литературного персонажа, Дона Кихота, с собственной жизни и натуры. Микеланджело с себя писал лик мученика Св. Варфоломея на фреске «Последний суд» в Сикстинской капелле. Художник раннего Возрожденья Донателло делал скульптурные портреты библейских персонажей похожими на себя. Историк искусства Джон Ганисак пишет о «Давиде», что «в Донателло мы обнаруживаем первый современный пример слияния искусства и автобиографии»⁴. Неудивительно, что в живописи жанры портрета и автопортрета являются важнейшими новшествами Возрождения.

Первое появление Гекльберри Финна в первом издании его приключений, 1884

Вероятно, наиболее полное описание идеального индивидуума в эпоху Возрождения выражено в диалогах Бальдассаре Кастильоне «Il Cortegiano» («Придворный»). Опираясь на собственный опыт благородного мира Урбино, Кастильоне описывает почти божественный образ «себя» для юных мужей и дев, чьи натуры формируются образованием, культурой и придворными манерами, причём выражает он всё это с легкостью sprezzatura⁵. Кастильоне искренне верил в совершенность тела, разума и души человека. Оксфордианцы ничуть не удивляются тому факту, что Эдвард де Вир написал на блестящей латыни посвящение по случаю перевода «Il Cortegiano»⁶ на английский язык Бартоломеем Клерком в 1571 году. Твен чётко формулирует, как Шейкспир постигал человеческую правду, основывая свои литературные труды на «личном опыте». Когда стратфордианцы вроде Джонатана Бэйта и Стэнли Уэллса подчёркивают важность «воображения» в литературе, это оказывается полной противоположностью тому, что Твен или любой другой литературный художник знает о процессе начинания с «жёлудя и корня» собственного опыта.

Вспоминая свои годы, проведённые в роли речного лоцмана, Твен замечает, что «водная гладь со временем становится чудесной книгой». Этой книгой была «Жизнь на Миссисипи». Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес (1899—1986) приехал в Соединённые Штаты в возрасте 83 лет. Профессор Шелли Фишер Фишкин рассказывает трогательную историю посещения Борхесом деревни Ганнибал, штат Миссури:

«[Борхес] согласился прочитать лекцию в Вашингтонском университете Сент-Луиса при условии, что организаторы свозят его в Ганнибал. Произведения Твена — в особенности "Гекльберри Финн" — ещё в детстве завладели его воображением и не отпускали до самой старости. Слабый и почти слепой, Борхес настоял на двухчасовой поездке на родину Твена. Когда он туда добрался, стало очевидно, что на самом деле он хочет лишь одного — опустить руки в Миссисипи. Он спустился к воде и так и сделал. Река, сказал он, вот суть произведений Твена. Он должен был прикоснуться к ней».

Опыт реки передался через время от одного литературного гения другому.

«Приключения Гекльберри Финна» считается величайшим художественным достижением Твена, а его суть зиждется на личном опыте писателя. Оно писалось с жителей Ганнибала, таких, как Том Блэнкеншип, послуживший прототипом главного героя. Воспоминания автора о рабе, принадлежавшем дядюшке Твена и известном маленькому Сэму Клеменсу как «дядя Данл», стали основой для создания образа Джима. «Дяде Данлу» было тридцать с небольшим в то время, когда Клеменс воспринимал его буквально стариком. Из автобиографии мы узнаём, как Твен основывается на своём прошлом при создании одного из самых запоминающихся персонажей:

«Все негры были нашими друзьями, а с нашими ровесниками мы и вовсе были корешами... В лице дяди Данла, раба средних лет, чьи симпатии и теплота распространялись на всех и чья душа была честной и простой, не знающей коварства, мы имели верного и любящего друга, союзника и советчика... Я не видел его вот уже полстолетия, однако на духовном уровне всё это время он был моим желанным спутником, и я вводил его в мои книги и под его собственным именем, и как "Джима", и куда только не забрасывал — в Ганнибал, на плот, сплавляющийся по Миссисипи, даже в пустыню Сахару на воздушном шаре — и он терпел всё это с дружелюбием и преданностью, которые были его врождёнными чертами».

Выдуманные произведения Твена населены индивидуумами в точности схожими с «дядей Данлом». Твен легко меняет жанры, включая журналистику, сатиру, роман, рассказы, мемуары, путевые заметки, историю, пьесы и книжки для детей. Перечень стилей, упоминаемых Полонием, когда он описывает огромный репертуар труппы актёров, прибывающий в Хельсингёр⁷, мог бы послужить каталогом литературного канона Твена. Создаётся впечатление, что ему удобен любой литературный стиль. Однако стержнем его произведений является автобиографичность.

Эрнест Хемингуэй сделал знаменитое замечание, мол, «вся современная американская литература родом из одной книжки Марка Твена под названием "Гекльберри Финн"». История этого романа была сопряжена с полемикой, включая первоначальный запрет книги публичной библиотекой Конкорда, в том самом месте, где в восемнадцатом веке началась война за независимость, которое было родиной Эмерсона⁸ и Торо⁹, а также центром борьбы за отмену рабства — в веке девятнадцатом. Увы, причина, по которой это произведение нечасто проходят в колледжах и университетах, коренится в тех профессорах, которые стоят на страже учебных планов.

Однако язык, который считается обидным, как раз и являлся целью Твена, как явствует из его пояснительных записок к «Гекльберри Финну». Твен подсказывает читателю, что «в этой книге использовано несколько диалектов... Ретуширование проводилось не случайным образом и не наугад, но скрупулёзно, под надёжным руководством и при поддержке личного опыта в использовании этих форм речи». Задачей Твена было точно воспроизвести ритмику речи, включая нелитературные выражения и классовые диалекты среднего запада довоенной эпохи. Как и Шейкспир, Твен начал с устного слова, глубоко укоренившегося в его личном опыте, и превратил его в искусство. Его целью было обнаружить в человеке душу. Достигнуто это было не через мир воображаемого, но через корни его культурного опыта на реке Миссисипи. Душа Марка Твена живёт в маленьком прибрежном городке.

Моральный центр «Гекльберри Финна» лежит в отношениях Гека с беглым рабом Джимом, который на протяжении их путешествия по Миссисипи в поисках свободы становится ему отцом и другом. Твен приступил к написанию романа в 1876 году, однако описываемый в нем быт явно относится к 1840-м. Автор укладывает события в период между концом Реконструкции¹⁰ и до предвоенного мира рабовладения. Твен приостановил работу в том месте, когда Джим и Гек бегут с Юга и добираются до северных свободных штатов. Когда Твен вернулся к роману почти десятилетие спустя, он решает пустить Джека и Гека обратно по собственным следам, и они двигаются по реке на юг. Разумеется, это не имеет смысла в контексте поисков Джимом свободы, поскольку теперь он движется в обратном направлении от вольного штата Иллинойс. Однако Твен испытывал неудобство в попытке передать северный диалект персонажей. Поэтому Гек и Джим отправились на юг, где автор уже мог передать силой столь хорошо знакомого ему просторечия кривлянья таких ярких характеров, как мошенники Герцог и Король. Финальные главы романа превращаются в череду случайных эпизодов, которые обнаруживают речевое разнообразие в южном течении Миссисипи.

Поворотной точкой романа оказывается попытка Гека отправить письмо мисс Уотсон, хозяйке Джима. Мораль, усвоенная Геком, состоит в том, что нельзя воровать то, что принадлежит другому. В результате он чувствует себя должным вернуть Джима миссис Уотсон. Размышления Гека о том, стоит ли отправлять письмо, приобретают весомость шейкспировского монолога: «Я должен был выбрать, выбрать навсегда, между двумя вещами, и я понимал это. Я на минуту призадумался, как бы задержав дыхание, и потом сказал себе: "Ну ладно, гореть мне в аду"... и порвал его». В своей решимости проигнорировать общепринятое определение «совести» и в отказе вернуть «собственность» законной владелице Гек, как герой, поднимается к более высоким устоям морали, видя в Джиме человека. Именно в этой внутренней борьбе Гека Финна Хемингуэй разглядел гениальный голос Твена, возвещающий правду об Америке — в худшем и в лучшем смысле¹¹.

Твен постоянно помещал себя в центр своих повествований. Его лучшие литературные творения, «Том Сойер» и «Гекльберри Финн», построены на его личном опыте жизни в Ганнибале. Твен написал «Тома Сойера» после потери своего полуторагодовалого сына Лангдона, умершего от дифтерии. Роман этот не только ода детству, но и в данному случае — конкретному ребёнку. Передавая расцвет юности в персонаже Тома Сойера, Твен размышляет о жизни, которую мог бы прожить и его мальчик, и о том опыте, который мог бы получить сам, если бы Лангдон выжил. Таким образом, Твен оказывается вездесущей фигурой, прячущейся в тени «Тома Сойера». Твен проявляется также в персонаже одноимённого «Простофили Уилсона». Он же — хитрый янки Хэнк Морган в «Янки при дворе Короля Артура». Он даже появляется в автобиографическом образе Незнакомца, обнажая вопиющее лицемерие маленького городка в «Человеке, опорочившем Гедлиберг», который, на мой взгляд, является лучшим образчиком его поздней прозы.

Правда о Марке Твене, по его собственному признанию, более подробно изложена в его художественных работах, нежели в автобиографии. Своему другу, Уильяму Дину Хоуэллу, Твен признавался, что хотя его замыслом было написать автобиографию, которая стала бы «совершенно достоверным описанием жизни», вывод Твена гласил: «что касаемо достоверности, то ничего не получилось; он начал врать, и если никто до сих пор не рассказал о себе правды, то лишь потому, что не смог». Другими словами, более глубокая правда о душе Марка Твена запечатлена в его литературных произведениях. Показывая себя в своих вымышленных историях, Твен одновременно извлекает воспоминания из прошлого тем же способом, к которому позднее в экстремальной форме прибегнул Марсель Пруст.

В первом томе автобиографии Твен в прустовской манере описывает свои ощущения от арбуза:

Хелен Келлер (сидит) и Энни Саливан с мужем в гостях у Марка Твена

«Я знаю, как выглядит типичный арбуз, когда подставляет солнышку свои пышные округлости среди тыквенных лоз... Я знаю, как определить, когда он созрел, не "вспарывая" его; я знаю, насколько соблазнительным он выглядит, когда остывает в кадке с водой под кроватью, в предвкушении; я знаю, как он выглядит, когда лежит на столе в тени перекрытья между домом и кухней, а дети собираются к жертвоприношению, и у них текут слюнки; мне знаком треск, который он производит, когда нож вонзается ему в маковку, и я вижу трещину, опережающую лезвие, скользящее к противоположному концу; я вижу, как распадаются две его половинки, обнаруживая ярко-красную плоть и черные семечки, и сердце замирает в приступе наслаждения для избранных; я знаю, как выглядит за длиннющей долькой арбуза мальчуган, и знаю, что он испытывает, ибо я был на его месте. Я знаю вкус арбуза, добытого честно, и вкус арбуза, заполученного хитростью. Оба на вкус хороши, но лишь опыт знает, чей вкус лучше».

Вот какие памятные ощущения использовал Твен, чтобы довести свои литературные творения до совершенства, чего он добивался не за счёт искусности или воображения, но благодаря жизненному опыту и воспоминаниям.

Важные подробности для романов Твен списывал с фермы своего дяди. В автобиографии он приводит яркое описание южной кухни, которую помнит по детству:

«Мой дядя, Джон А. Куарлс, был фермером, и жильё его находилось за городом в четырех милях от Флориды... В "Геке Финне" и "Томе Сойере — детективе" я передвинул её к Арканзасу... То было божественное место для мальчишки, эта ферма дяди Джона... Летом стол накрывали посреди тенистой и продуваемой ветерком комнаты, а роскошные застолья... ох, не могу думать о них без слёз. Жареный цыплёнок, поросёнок с вертела, дикие и домашние индейки, утки и гуси, только что бегавшая оленина, белки, кролики, фазаны, куропатки, луговые тетерева, домашний бекон и ветчина, горячие печенья, горячие кексы, горячие гречневые пироги, горячий пшеничный "хлеб", горячие рулеты, горячие кукурузные лепёшки, свежая кукуруза, вареная в початке, суккотач¹², луновидная фасоль, зелёная фасоль в стручках, помидоры, горох, ирландская картошка, сладкий картофель, пахта, парное молоко, простокваша, арбузы, мускусные дыни, канталупы — всё свежее с огорода — яблочный пирог, персиковый пирог, тыквенный пирог, яблочные клёцки, персиковая простокваша... Главная прелесть заключалась в том, как всё это было приготовлено — особенно некоторые из блюд. К примеру, кукурузный хлеб, горячие печенья, пшеничный хлеб и жареный цыплёнок. На севере это никогда толком не готовят, как следует — по сути, никто там не в состоянии постичь это искусство, насколько я могу судить по своему опыту. Северяне полагают, что знают, как печь кукурузный хлеб, однако они сильно заблуждаются. Вероятно, нет на свете хлеба лучше южного кукурузного, как нет на свете хлеба хуже его северной имитации. Северяне редко пытаются поджарить цыплёнка, и это правильно; этому искусству нельзя научиться севернее линии Мэйсон-Диксон и нигде в Европе. И это не слухи, это говорит опыт».

В этом долгом описании блюд Твен рассказывает нам, как писал свой шедевр, «Гекльберри Финна», призывая на помощь собственный опыт. Он душевно описывает мир своего детства, а в поисках души автора «Уильяма Шейкспира» Марк Твен наткнулся на пустоту в биографических сведениях.

Твен опубликовал свою последнюю книгу в 1909 году. Это был не роман и не мемуары. Скорее это был томик критики, ставящий под сомнение традиционный взгляд на авторство литературного наследия Шейкспира. «Умер ли Шейкспир?» смущает исследователей творчества Твена вот уже больше столетия. Первый его биограф и наперсник, Альберт Бигелоу Пэйн, отговаривал его от публикации, опасаясь, что Твена поднимут на смех. Говоря от имени бессчётных профессоров английской литературы, Пэйн уверял, что «с романтической историей мальчика, Уильяма Шейкспира, который приехал в Лондон и начал с того, что держал лошадей перед входом в театр, а закончил тем, что завоевал высочайшее место в мировой литературе, уж больно не хотелось расставаться». Однако Твен не согласился с другом и настоял на публикации рукописи. Как и в случае со многими кривдами, которые он старался выставить на обозрение, Твен был уверен, что общепринятая биография Шейкспира — обман.

Воодушевил Твена на писание книги об авторстве шейкспировских произведений приезд к нему в гости Хелен Келлер. Твен впервые познакомился с Келлер, когда той было четырнадцать лет, на небольшой вечеринке в доме критика и редактора журнала «Харпер» Лоуренса Хаттона. Твен был глубоко тронут чувствительностью девушки, которая смогла назвать имена каждого из дюжины присутствовавших мужчин и женщин, просто притрагиваясь к их рукам. Твен вспоминает о той первой встрече в автобиографии:

«Гостей вводили одного за другим и знакомили с ней. После рукопожатия с каждым она отнимала руку и легонько прикладывала пальцы к губам мисс Салливан, которая произносила имя данной персоны. Если имя было трудным, мисс Салливан не только произносила его под пальцами Хелен, но и писала собственными пальцами на её ладони — явно стенографическим способом, на что указывала быстрота операции».

Поэтесса Маргарет Сангстер заметила эмоциональную реакцию Твена на Келлер, когда «он порывисто смахнул слёзы с глаз, глядя на её мило личико».

В конце вечера Твен погладил Келлер ладонью по голове и был поражён тем, что она его узнала. Позднее он писал: «Возможно, кто-нибудь другой сможет объяснить подобное чудо, однако я так и не смог этого сделать. Неужели она через волосы ощутила морщины на моей ладони?». Когда позже Келлер посетила Твена в его доме в Стормфилде, штат Коннектикут, Твен поинтересовался у неё насчёт того «чуда». Она просто ответила, что узнала его по запаху. Возможно, она просто вежливо умолчала о том, что от Твена разило табаком. Однако по-настоящему поразительно то, как Хелен Келлер воспринимала голос Твена. Она вспоминала, что «его голос был просто чудесным. По моим ощущениям, он был глубоким, резонирующим. Он обладал способностью так им модулировать, что выражал самые тонкие оттенки значения, и говорил настолько взвешенно, что я буквально ощущала пальцами каждое слово на его губах». Разумеется, Хелен Келлер была глухой, и всё же она сумела привести наиболее сильное описание вокальных данных Твена благодаря одному лишь прикосновению.

Твен присовокупил к своей автобиографии письмо, полученное им от Келлер и датированное 27 марта 1906 года. Твен подробно изложил свои впечатления:

«Если я хоть что-то смыслю в литературе, вот замечательный её образчик; это письмо было простым, прямым, неприкрашенным, независимым, скромным, но также трогательным, красивым и выразительным; ничего подобного не слетало с девичьих губ со времён Жанны Д'Арк, этого бессмертного семнадцатилетнего ребёнка, стоявшего в одиночестве, покинутого друзьями, в цепях пять столетий тому назад перед своими судьями — квинтэссенции образованности и интеллекта Франции».

Вот что пишет в своём письме Келлер по поводу поддержки Твеном слепых:

«Вы мне как-то признались, что являетесь пессимистом, м-р Клемменс; однако великие люди обычно ошибаются в отношении себя. Вы оптимист. Будь это не так, вы бы не председательствовали на той встрече. Ибо это и есть ответ пессимизму. Это подтверждает, что душа и мудрость великого города предана тому доброму, что есть в человечестве, что в самом занятом городе на свете ни один крик отчаяния не возносится, не получая полного сочувствия и великодушного ответа. Возрадуйтесь, что тема слепых услышана в Нью-Йорке: ибо назавтра она будет услышана во всём мире. Искренне Ваша, Хелен Келлер».

Марк Твен в кругу семьи

Письмо красноречивее слов рассказывает, кто такая Хелен Келлер и кем был Марк Твен.

Когда она навещала Твена в его стормфилдском доме, Келлер сопровождала её наставница, Энни Салливан, с мужем. Именно тогда Твен создал неологизм miracle worker («чудотворец»), описывая Энни Салливан. Пятьюдесятью годами позже этот образ стал названием пьесы Уильяма Гибсона «Чудотворец», которая впоследствии превратилась в одноимённый фильм с Энн Бэнкрофт в роли Энни. Муж Салливан, Джон Альберт Мэйси (1877—1932), был педагогом в Гарварде и литературным критиком. В Стормфилд он привёз гранки новой книги на тему авторства произведений Шейкспира. 600-страничный том Уильяма Стоуна Бута был озаглавлен «Некоторые черты акростиха у Фрэнсиса Бэкона». Поскольку Твена много лет беспокоила традиционная биография Шейкспира, он буквально проглотил книгу Бута, не ложась спать допоздна, чтобы закончить чтение.

Как и все, кто пытался разгадать бэконовкий шифры, Твен был смущён сложностью акростиха¹³, как возможным подтверждением того, что Фрэнсис Бэкон и был автором шейкспировского канона. После этого Твен решил написать собственную книгу и представить доказательства таким образом, «чтобы их поняли даже те, кто лишь бегло её просмотрят». Твен смущал «этот третьесортный актёришка, не написавший в жизни ни строчки» и особенно факт отсутствия какого бы то ни было литературного документа, связывающего жителя Стратфорда с великими пьесами и стихотворениями. По словам Твена, ему «всегда представлялось непостижимым как человек может быть столь заметным в маленьком Лондоне Елизаветы... и не оставить после себя практически ничего, о чём люди могли бы вспомнить в его связи... Даже знаменитая лошадь, умирая, оставляет после себя больше подобной биографической скудности». Твен заметил, что жизнь этого стратфордца различима лишь как «едва заметные следы бурундуков в пыли деревеньки Стратфорд». Пока Хелен Келлер гостила у него, секретарь Твена, Изабель Лион, слышала, как Твен и Мэйси поносят стратфордца на чём свет стоит. Лион говорила, что «могло показаться, будто они оба схватили Шейкспира за горло... и душат за какое-то страшное преступление». Мисс Лион не поняла, что «преступление»¹⁴, обсуждавшееся Твеном и Мэйси, было «кражей личности»!

Твен всего за два месяца написал «Умер ли Шейкспир?», произведение, опубликованное в 1909, за год до собственной смерти. Одни фрагменты книги были продиктованы, другие писались от руки. Твен ставил перед собой цель по количеству слов в день, что поддерживало в нём традицию писательской дисциплины. Он прекрасно отдавал себе отчёт в необходимости преодолеть косность ума тех, кто свято верил в глубоко укоренившийся миф о стратфордце. Он писал: «Я сознаю, что когда даже ярчайший из умов на свете с детства воспитывается на всевозможных предрассудках, для такого ума, когда он достигнет зрелости, будет невозможно искренне, бесстрастно и добросовестно изучить любое доказательство или обстоятельство, которое ставило бы под сомнение обоснованность подобных предрассудков». Издатель Твена в «Харпер и Братья» не хотел принимать книгу, однако был обязан контактом публиковать всё, то тот писал. Твен хотел, чтобы его маленький том вышел в свет раньше рукописи Стоуна об акростихе, и потому книга Твена умчалась в печать 8 апреля 1909 года.

Твен никогда не чурался полемики. После его смерти исследователи наследия Твена были в замешательстве по поводу «Умер ли Шейкспир?», либо полностью эту работу игнорируя, либо отвергая как «полуавтобиографическое» исследование¹⁵. В рамках общепринятой критики или биографий её редко рассматривали с точки зрения вклада в понимание традиционного взгляда на авторство Шейкспира. На самом же деле «Умер ли Шейкспир?» последовательна в озадаченности Твена отсутствием подробных биографических сведений о Шейкспире, берущей начало ещё в его бытность журналистом в городе Виржиния, штат Невада, в 1864 году.

В 1880 году Твен опубликовал короткий выдуманный разговор между разными представителями знати при дворе королевы Елизаветы I. Этот непристойный, скабрёзный набросок назывался «1601». Вероятно, самое раблезианское из творений Твена, оно писалось для развлечения Твена и его близкого друга Джо Твичелла, весёлого папаши десяти детей и пастора конгрегационной церкви Приютского Холма в Хартфорде, штат Коннектикут. Твен решил опубликовать «1601» анонимно в том же 1880 году. Сочинённый между завершением работы над «Томом Сойером» и процессом создания «Гекльберри Финна» разговор в «1601» показывает, как жуликоватость Твена уживается с созданием двух его самых знаменитых творений.

В «1601» среди персонажей, беседующих с королевой Елизаветой, присутствуют Фрэнсис Бомон, Уолтер Рэли, Бэн Джонсон, Фрэнсис Бэкон и тесный круг аристократок. Уильям Шейкспир появляется под именем Шакспёр, что в точности соответствует фонетической передачи имени человека из Стратфорда. В этой детали Твен явно выражает свой скептицизм по поводу традиционной шейкспировской биографии, который окончательно оформится после прочтения им анти-стратфордских работ сэра Джорджа Гринвуда. Со временем Твен выразит свою точку зрения на то, что бытовые реалии, пронизывающие литературный канон Шейкспира, не отражают мирские факты жизни провинциального дельца. Существовало несоответствие, в котором Твен не обнаружил ни малейшего признака того, что Уильям из Стратфорда был сколько-нибудь известен даже в пору своей кончины. Как он замечает в «Умер ли Шейкспир?», «если бы Шейкспир был таким же популярным, как я, Стратфорд мог бы понарассказать о нём всякого; и если мой опыт хоть чего-то стоит, они бы это сделали».

В 1986 году «оксфордианка» Рут Ллойд Миллер написала курсовую по теме «Марк Твен: зацыканный закостенелым мнением» как часть диссертации на степень магистра на факультете английского языка в университете Юго-западной Луизианы¹⁶. На 22 страницах своего эссе Миллер изложила комментарии к «Умер ли Шейкспир?». Одним из её лейтмотивов было молчание, которого удостоился Твен после публикации в 1909 году, и молчание это продолжается в двадцать первом веке. В июне 2001 года Миллер добавила к курсовой примечание, говорившее, что она «обновлена и теперь включает в действующую группу «учёных», старающихся «облагородить Твена» (т.е. сохранять его образ в чистоте, скрывая его долгий и трепетный интерес к вопросу авторства в произведениях Шейкспира) женщину-редактора как оксфордского издания Твена, так и фильма о нём Кена Бёрнса¹⁷.

Миллер вставила в свою работу подробный перечень основных источников о жизни стратфордца, составленных Э.К. Чамберсом, Р. Роланд Люисом, Джилсом Доусоном и Сэмюелем Шёнбаумом — ни один из которых не смог представить конкретного доказательства того, что тот был хоть мало-мальски писателем, не говоря уже об авторе шейкспировских произведений. Она также подготовила подробную критику научных недостатков выдающегося биографа Шейкспира девятнадцатого века, Джеймса Орчада Холлиуэлл-Филлиппса, которого она назвала «торопливым юношей», и сэра Сиднея Ли, главного специалиста начала двадцатого века, который, по словам Миллер, «более или менее следовал высоким канонам "бардологии"». В конце работы она подготовила дополнение, в котором приводит исчерпывающие обоснования того, что стратфордец не мог быть автором литературных творений Шейкспира.

Миллер также обсуждает вопрос о том, каким образом на Твена повлияла книга сэра Грэнвилла Джорджа Гринвуда «Пересмотр проблемы Шейкспира» (1908). Известный исследователь творчества Твена Алан Гриббен пришёл к выводу, что томик Гринвуда «стал в библиотеке Твена книгой, снабжённой самым большим количеством подчёркиваний и замечаний». Из собрания Альберта А. Берга в Нью-йоркской Публичной библиотеке Миллер раздобыла фотокопию личного экземпляра гринвудской книги Твена с собственноручными пометками последнего, которые стали темой заключительной части её рукописи. В примечаниях Твен называет стратфордца «Артуром Ортоном литературных претендентов». Один из самых откровенных комментариев на полях относится к обсуждению Гринвудом ранних работ Шейкспира, в том числе «Венеры и Адониса» и «Тита Андроника»: «Окружение и только окружение развивает и душит талант». Твен явно понимал, что обстановка Стратфорда-на-Эйвоне не могла стать творческим толчком к написанию поэмы-сказания и ранней трагедии о мести в духе Сенеки. Рядом с резюме Гринвуда по поводу Бэна Джонсона, поглощённого греческим и латынью и «изучающего нравы» Лондона, Твен просто замечает на полях: «Гек Финн»!

В своей работе Миллер описывает то давление, которому подвергся Твен, чтобы не публиковать «Умер ли Шейкспир?». Секретарь Твена, Изабель Лион, с волнением писала о «сожалениях», повсеместно выражаемых ближайшими друзьями Твена, когда, вопреки желаниям семьи и коллег, он всё-таки настоял на публикации. Миллер считает, что «сообщество шейкспироведов полно почитателями Шекспира, которые, вроде мисс Лион, защищали религиозную веру в то, что Шекспир был Шейкспиром. "Умер ли Шейкспир?" было последней попыткой Твена подобрать ключик к закрытым умам — сломать преграду закостенелого мнения». Хотя последняя книга Твена игнорируется исследователями его творчества, возможно, она является его самым важным взносом в литературу будущего.

Будучи успешным писателем, Твен боролся со своей двуличностью: скромным Сэмом Клеменсом со среднего запада и всемирно знаменитым Марком Твеном. В выступлениях Твен часто говорил аудитории, что у него был брат-близнец по имени Уильям. Один из близнецов умер в возрасте двух лет, но не было известно наверняка, кто именно из них утонул. В своих лекциях Твен сам выглядел неуверенным! Быть может, описывая слушателям Уильяма как своего давно покойного брата, Твен думал о Шейкспире? Взаимодействие парных противоположностей является лейтмотивом, проходящим по всему его литературному творчеству. «Теневая сторона» Гека Финна заключается в Томе Сойере. Хэнк Морган разорван между двумя мирами, оказываясь в «Янки» то в современном промышленном веке Новой Англии, то в феодальном мире Короля Артура. Том Кэнти, простолюдин, меняется местами с юным Эдвардом VI, принцем Уэльским, в «Принце и нищем». Твен как будто искал в своих литературных творениях родственную душу.

31 декабря 1906 года Твен встречал новый год, развлекая гостей в своём арендуемом доме по адресу 5-я авеню, 21, в городе Нью-Йорке. Внезапно он появился вместе с одним из друзей наверху лестницы. Оба были одеты в белые костюмы и сообщили публике, что они — сиамские близнецы и что сейчас прочтут лекцию о вреде алкоголя. Один был трезвенником, а второй то и дело прикладывался к фляжке. Чем больше первый брат осуждал выпивку, тем больше второй напивался, отчего оба начинали говорить неразборчиво и пьянели. В конце 1860-х Твен написал комических рассказ под названием «Личные пристрастья сиамских близнецов». Появившийся в 1890-х рассказ «Те замечательные близнецы» послужил впоследствии моделью для написания «Простофили Уилсона». В одном из величайших литературных достижений Твена двое колоритных персонажей в лице Томаса Бэккета Дрисколла и Валета де Шамбра оказываются перепутанными младенцами, и весь этот детективный сюжет распутывает хитрый адвокат Простофиля Уилсон. Из автобиографии следует, что в двойной личности Сэмюель Клеменс / Марк Твен, автор считает половину по имени «Сэмюель Клеменс» не более чем удачливым притворщиком.

Марк Твен на фоне своей виллы Стормфилд

Всю жизнь Твен был одержим страстью разоблачения всевозможных самозванцев. По этой причине Твен был автобиографическим Простофилей Уилсоном, который, вооружившись достижениями современной судебной науки, служит правосудию в общине Доусонс Лэндинг, используя отпечатки пальцев. Эпиграфы к главам в «Простофиле Уилсоне» были явно собственными забавными девизами Твена, взятыми с подобных им у другого человека, добившегося успеха самостоятельно, у Бенджамина Франклина. Однако Твен также писал о лже-Тичборне (Артуре Ортоне), о Сатане, о Людовике XVII, о «хоросанскиом пророке под вуалью» и о Мэри Бэйкер Эдди, считая всех их претендентами. В его романе 1892 года «Американский претендент» рассказывается история одного эксцентричного американского изобретателя, пытающегося заполучить титул английского графа. Твен даже шутил, что если бы он взобрался по генеалогическому древу своей жены, то лично стал бы эрлом Деремским. Претендент Уильям Шакспёр был кульминацией преследующей его всю жизнь страсти срывать маски с узурпаторов, мошенников и шарлатанов.

Почти точным современником Твена был немецкий философ Фридрих Ницше. Твен и Ницше критически реагировали на злободневные темы. Оба писателя были глубоко озабочены растущей индустриализацией, милитаризмом, атеизмом и разрушением духовности. Оба были авторами тонкими, видевшими в себе пророков на исходе девятнадцатого века. Однако Ницше и Твен были ещё и парной противоположностью. Твен стремился к академически регалиям Ницше. Носящему клеймо изгнанника и сумасшедшего Ницше требовалась популярность Твена. Твен хотел, чтобы его воспринимали серьёзно, однако был объявлен юмористом — противоречивым и эксцентричным шутником в белом костюме, развлекающим огромные толпы в лекционных залах. Ницше был в душе юмористом, которого считали нигилистом. Ницше обладал поразительной академической родословной. В отличие от него, за плечами Твена было в лучшем случае шесть классов образования. Одним из ярчайших моментов в жизни стало для Твена получение звания почётного доктора Оксфордского университета. Однако он никогда не выглядел, как учёный. Облачённый в университетскую мантию и пытаясь держать равновесие, чтобы не потерять квадрат академической шляпки, Твен являл собой комическую фигуру, выпадавшую из процессии профессоров.

Взгляды Твена непреклонно ницшеанские. Апокалипсическая концовка «Янки при дворе короля Артура» предвосхищает мировые войны двадцатого века не хуже пророчеств в сложных философских трактатах Ницше. Навыки Хэнка Моргана, полученные на американском заводе девятнадцатого века, в конце концов, помогают справиться с конными рыцарями века шестого, однако по ходу дела они же разрушают идиллический мир Камелота. Все великие художники оказываются пророками своего времени. Шейкспир видел, как прочность старых феодальных порядков уступает место хаосу начала современной эпохи. Он изобразил новый коммерческий дух в итальянских комедиях, особенно в «Венецианском купце». Шейкспир как будто грузился на корабль, который только-только оставил порт, и старый мир медленно уходил вдаль.

В ускоряющемся мире переходного периода Твен и Ницше предупреждали об опасностях нового, пугающего военно-промышленного века. Ницше собственными глазами видел приход к власти Бисмарка; Твен с ужасом реагировал на империализм девятнадцатого века, осуждая политику короля Леопольда в Бельгии, равно как и американский авантюризм в испано-американской войне. Он был категорически против миссионеров, пытавшихся насаждать христианство в чужих странах и при этом игнорировавших социальные проблемы дома. Он обнажил коррупцию «баронов-разбойников»¹⁸ и высмеял лицемерие провинциальной Америки в «Человеке, опорочившем Гедлиберг» — обладателей твеновского «позолоченного века», которые балансировали на тонкой грани достатка и рядили свою жадность в фальшивую добродетель. С особой нетерпимостью Твен относился к лицемерию эры эмансипации. Его лучших роман последних лет, «Простофиля Уилсон», завуалировано критиковал гнусное решение Верховного суда по делу Плесси против Фергюсона в попытке определить расу через биологические признаки. Как Ницше, так и Твен заставляли своих читателей мыслить критически — не принимать на веру то, что им говорят, но думать самостоятельно. Твен оставался верен этому ещё с журналистских времён на западном побережье и первой публикации книги «Простаки за границей».

Наиболее ницшеанским произведением Твена можно считать его поэму в прозе «Молитва войны». Твен был разъярён войной на Филиппинах; написанная в последнее десятилетие его жизни «Молитва войны» объединяет антивоенные чувства Твена с его критикой миссионерства. Твен, как пророк, предвидел будущие международные войны, в которых погрязнет душа Америки. Как и Заратустра Ницше, «пожилой чужеземец» в «Молитве войны» предупреждает об ужасах, которые несёт с собой современность. История разворачивается на фоне церковной службы, когда паства молится о божественном вмешательстве и победе, не обращая внимания на пророчество чужеземца. Твен не сумел найти издателя для «Молитвы войне». Уступив настойчивым просьбам друзей и родственников, он прекратил попытки её издать и сказал: «Я рассказал в ней всю правду, а правду в этом мире могут рассказать лишь покойники. Её опубликуют, когда я умру»¹⁹. Опубликовали «Молитву» в 1923 году (посмертно), но лишь тогда, когда в Америку ненадолго вернулась атмосфера изоляционизма.

В Тедди (Теодоре) Рузвельте Твен попытался разоблачить того, кого он считал очередным претендентом. Твен переживал, что его нация начинает брать на себя роль мирового полицая и предсказывал время, когда Соединённые Штаты станут подобны Римской империи. В то время как канонический образ Рузвельта сегодня высечен в камне на горе Рашмор, серьёзность Марка Твена часто забывается. На самом же деле он был «правдорубом». За свою жизнь Твен наблюдал превращение Америки из аграрного общества в промышленную мировую державу. Твен сознавал, что на империализм будет повешен ценник и что разменной монетой станут принесённые в жертву любимые американцами ценности. По его собственным словам, Твен считал своё ремесло писателя «презрением обмана, обнажением надменной лжи, высмеиванием глупых предрассудков вон из жизни».

Твен выступал за неприятие изменений, рождаемых современностью, и всё же не смог остаться вне того самого мира, который поднимал на смех. По иронии судьбы его лучшим другом на закате дней стал Генри Хаттлстон Роджерс, магнат из «Стандарт Ойл», который олицетворял жадность и коррупцию, столь ненавистную Твену. Однако Роджерс вмешался, чтобы спасти Твена от бюрократии и сохранил для своего друга драгоценный копирайт на литературную собственность. Образ социального критика Марка Твена, курящего сигары и дремлющего в офисе Роджерса, человека с холодной, как сталь, деловой хваткой, выглядит нелепым. В действительности же Твен всегда оказывался на передовой новых технологий. В новый век пара он стал лоцманом на Миссисипи. Он был одни из первых, кто обзавёлся домашним телефоном. У него была мечта создать новый наборный станок, который произвёл бы революцию в печати; это изобретение не удалось и довело его до банкротства. Твен и особенно его дочь Сюзи терпеть не могли сложившийся образ балагура и юмориста. Его сатирические цели часто недооценивались в той же степени, в какой сатирические замыслы Шейкспира оставались непонятыми. Точно также Эдвард де Вир стоял между средними веками и зарёй современности. В душе де Вир был человеком Средневековья, которого неизбежно тянуло и к ослепительной культуре Италии эпохи Возрождения, и к рискованным инвестициям в новую эру исследований. К концу жизни и Твен, и де Вир оказались разочарованными, вглядываясь в быстро меняющийся мир.

В последние годы Твен полюбил путешествия на Бермуды. Уединение и красота островов помогали Твену переживать потерю любимой жены, Ливии, и двух дочерей, Сюзи и Джин. Он пишет в автобиографии: «Такова человеческая жизнь. Нас выбрасывают в мир, некоторое время мы бодро плывём в летнем воздухе, самодовольно демонстрируя красоту наших форм и изысканные переливы цвета; потом мы исчезаем как лёгкий пшик, не оставляя после себя ничего, кроме воспоминания — а порой не оставляя и его». В этих словах Твен размышлял о своей любимой дочери Сюзи, которая умерла от менингита в возрасте двадцати четырёх лет. Однако он также вспоминал слова Просперо, произнесённые в момент прощанья с дочерью, Мирандой: «...это всё наследие растает / Подобно блеску показных торжеств / И канет без следа». Сочиняя письмо на Бермудах, Твен осознанно намекал на «Бурю», когда признавался в том, что «мой корабль пошёл на дно, однако плот причалил меня к благословенным островам, так что я счастлив, как любой матрос, переживший кораблекрушение».

Во время своей последней поездки на Бермуды Твен и его подруга Мэрион Аллен обсуждали Шейкспира. Когда Мэрион задумалась о том, каким образом Шейкспир, живя в Лондоне, смог раздобыть информацию о Бермудах, Твен поспешно поправил её в отношении имени поэта, заметив, что она должна была сказать не Шейкспир, а «человек, написавший пьесы Шейкспира». К весне 1910 года Твен готовился покинуть Бермуды и вернуться в Коннектикут. Он умышленно не стал брать свой любимый 2000-страничный словарь, подписав его: «Дарено Марком Твеном Мэрион Шуйлер Аллен, Бермуды, апрель 1910». Ещё в бытность юным типографом Сэм Клеменс научился ценить значения слов и важность словарей. Наблюдая за набором, он видел, как из букв составляются слова. Эта работа была важна в его образовании будущего писателя. И Твен, и Уолт Уитман пользовались словами революционно, создавая уникальный американский литературный язык. Разумеется, оба эти плодовитых автора сомневались в общепринятой истории авторства произведений Шейкспира. Как-то раз Твен заметил, что его цель — вернуть американский язык к английскому елизаветинских времён. Под этим он подразумевал непосредственно язык Шейкспира. И вот он топил книгу, как Просперо. Твен вернулся домой в Стормфилд, где и умер 21 апреля 1910 года, через несколько недель после того, как оставил свою книгу на Бермудах.

Твен определённо чувствовал себя близким по духу Шейкспиру. К моменту написания «Умер ли Шейкспир?» Марк Твен был голосом Америки, точно так же, как Шейкспир был голосом Англии и со временем стал голосом зарождения современной культуры в целом. В своём собственном замечательном превращении из скромного паренька со среднего запада в лоцмана речного судна, в неудачливого золотоискателя, в успешного писателя, Твен стал первый современной знаменитостью Америки. Он оказался в прекрасном положении, чтобы дань оценку истории жизни другого человека, который создал себя сам — даровитого поэта и драматурга, якобы пробившегося из маленького провинциального английского городка в Лондон. При поверхностном взгляде биографии Твена и Шейкспира были параллельными путешествиями юношей, воспитанных в захолустных городках и добившихся международной славы гениальных писателей.

И всё же Твен не поверил в правдоподобность истории стратфордца! Будучи олицетворением мифа Горацио Элджера²⁰, Твен понимал, что в общепризнанной биографии Шейкспира чего-то не хватает. В эссе «Умер ли Шейкспир?» он вскрывает массу проблем ортодоксальной шейкспировской биографии, включая превосходное знание автором юриспруденции; отсутствие признания в собственном городе ко времени смерти; сверхъестественная способность для представителя средних слоёв воссоздавать быт родовой знати; отсутствие веских доказательств связи стратфордца с приписываемыми ему литературными произведениями. Более того, Твен знал, что его собственный жизненный опыт составляет неотъемлемую часть его литературных шедевров, однако не мог обнаружить подобной связи между общепризнанной биографией стратфордца и пьесами или стихотворениями Шейкспира.

В этом смысле Твен сразу же узнавал псевдоним, когда тот ему попадался. Он провёл зрелые годы в борьбе с дихотомией своей двойственной личности как Сэмюель Клеменс и Марк Твен. На пороге смерти он увидел в себе американское воплощение Просперо и, косвенно, автора произведений Шейкспира, отрекаясь от своей магии и оставляя после себя для потомства массивную автобиографию истинных чувств Сэмюеля Клеменса — противоположности Марка Твена. Без своей книги — 2000-страничного словаря — Твену больше незачем было жить. Просперо обещает «вернуться в мой Милан, / Где каждый третий вздох мой — о могиле». Так и Твен осознал себя простым смертным, чему суждено было случиться вскоре после его последнего возвращения с Бермудских островов.

Финальная параллель между обоими писателями заложена в решении Просперо из 5-го акта, когда он отрекается от колдовства со словами «...сломаю посох, / Его на сажень в землю закопаю / И в глубине, не знавшей звука лота, / Я книгу утоплю...». Выражение «звук лота» уводит нас обратно к происхождению псевдонима молодого автора, который вспоминал собственный опыт измерения глубины, чтобы безопасно пройти по Миссисипи, когда все ждали сигнала о двух саженях, звучавшего ободряющим криком «марк твен!». У Твена были веские основания заявить: «Я не американец, я — Американец»²¹. Изучение эссе «Умер ли Шейкспир?», автобиографии Твена и его литературных работ помогает понять истинную природу художественного творчества и может послужить тем указателем, который укажет, почему Марк Твен и «Шейк-спир» — братья по духу.

Джеймс Норвуд²²

Примечания

1. Название последней книги Твена «Умер ли Шейкспир?» явно связано с содержанием этой первой его книги, «Простаки за границей», в которой автор ёрничает на предмет покойных гигантов высокой культуры Европы. В сатирический пьесе 1898 года, озаглавленной «Умер ли он?», Твен изображает выдуманную жизнь французского художника Франсуа Милле, который разыгрывает собственную смерть, чтобы повысить стоимость своих картин. Спектакль дебютировал на Бродвее в 2007. Нет никаких сомнений в том, что Твен наверняка едва сдержался бы, чтобы не отпустить колкость по поводу имени актёра, исполнявшего главную роль — Норберта Лео Баца (прим. Д.Н.)

2. Ещё в 1864 году начинающий журналист Марк Твен не смог найти достаточно фактов о жизни Шейкспира, чтобы написать коротенькую газетную статейку. Очевидно, что биографы Шейкспира с тех пор проделали большую работу, чтобы найти способы создать полноценное исследование его жизни, основывающееся на скудных фактических данных о Уильяме из Стратфорда. Университетские профессора, преподающие Шейкспира, наверняка испытывали те же тревожные чувства, что и Твен, в ответ на нехватку биографических подробностей относительно стратфордца. Вот что написал профессор Гарольд Блум в качестве совета студентам, которые интересуются биографией Шейкспира: «Я всегда рекомендую моим студентам вместо всех биографий Шейкспира почитать «Ничто под солнцем» покойного Энтони Бёргесса». Полное название романа — «Ничто под солнцем: история любовной жизни Шейкспира». Он широко известен, поскольку по нему в 1998 году был снят не менее фантастический фильм «Влюблённый Шейкспир». В свою очередь изобретательный опус Стивена Гринблатта ««Уилл в мире, или Как Шейкспир стал Шейкспиром» (2004), проходящий в списках «Амазона» как бестселлер № 1 в категории «театральные биографии», был определённо вдохновлён романом Бёргесса. Вот какая рекламная цитата по поводу «Ничто под солнцем» появилась на сайте «Амазона», будучи написанной Гринблаттом: «Хитрый, проворный и прелестно безответственный, Бёргесс блистательно изобретает сокровенную историю сексуальных желаний и предательства, прячась под маской пустышки, смотрящей с 1-го Фолио». Когда Гринблатт называет «пустышкой» ироничную гравюру Мартина Друшаута на 1-м Фолио, нельзя не вспомнить описание Марком Твеном лица Уильяма, глядящего с бюста в церкви Св. Троицы в Стратфорде: «Драгоценный, спокойный, безмятежный, бесстрастный бюст с щегольскими усиками и шпаклеванной мордашкой, не тронутой трещинами тревоги — мордашкой, которая бесстрастно взирает на благоговейных пилигримов вот уже сто пятьдесят лет и будет взирать на них ещё лет триста с глубоким-глубоким-глубоким и хитрым-хитрым-хитрым выражением пустомели». Блум и Гринблатт — двое из самых непоколебимых адвокатов стратфордианской точки зрения на авторство в США. При этом Блум ставит вымышленный труд Бёргесса превыше всех Шейкспировских биографий, а Гринблатт написал биографию-бестселлер, явно вдохновлённую романом Бёргесса! Очевидно, что два этих прославленных профессора так никогда и не зашли дальше инстинктивной прозорливости Твена. При всём своём начальном образовании Твен за счёт одних лишь критических способностей сумел заглянуть под пласты традиционной биографии Шейкспира и бросить вызов статус-кво в своей последней книге, «Умер ли Шейкспир?» (прим. Д.Н.)

3. Will — английский иероглиф, означающий имя «Уилл», а также понятия «воля» и «завещание», не говоря уж о модальном глаголе, вводящем неопределённое будущее время.

4. Стратфордианцы идут на искажения, отрицая врождённую субъективность литературного канона Шейкспира. Гарольд Блум сопоставляет методологию Данте и Шейкспира следующим образом: «Как же сильно отличается "центральность" Данте от "центральности" Шейкспира! Данте свою личность нам навязывает; Шейкспир, даже в сонетах, избегает нас в силу свей необъяснимой отчуждённости». Как литературный жанр сонет по определению является личной формой выражения. Однако это не мешает критикам вроде Блума спорить по поводу их написания автором с позиции объективности или «отчуждённости». Таким образом, сонеты Шейкспира оказываются литературным упражнением, а не личным откровением (прим. Д.Н.)

5. Трудно переводимый итальянский термин, нечто вроде «беззаботности» и «небрежности», причём применимый главным образом в искусстве.

6. Из посвящения де Вира явствует, что он изучил «Придворного» Кастильоне с великой тщательностью, поскольку пишет следующее: «Кто взял на себя более сложную, более благородную и более внушительную задачу, как не наш автор Кастильоне, которые запечатлел для нас фигуру и образец придворного, труд, к которому нечего добавить, в котором нет ни единого избыточного слова, портрет, в котором мы узнаём высочайший и совершеннейший тип человека. И хотя сама природа не создала совершенства в каждой детали, манеры людей превосходят в своём достоинстве то, чем природа их наделила; и тот, кто превосходит остальных, превзошёл в этом самого себя и даже природу, которую до сих пор не превосходил никто. Более того, какой бы продуманной ни была церемония, каким бы великолепным ни был двор, какими бы роскошными — придворные, как бы много ни было зрителей, он сумел заложить принципы для руководства самого Монарха. И опять же, Кастильоне живо изобразил ещё более важные вещи, нежели эти. Ибо кто говорил о правителях с большей серьёзностью? Кто рассуждал о знаменитых женщинах с таким достоинством? Никто до него не писал о делах военных более красноречиво, о скачках — так уместно, о вооруженных столкновениях на поле брани — так ясно и прямо. Я промолчу о точности и мастерстве, с которыми он изображает красоту рыцарства в благороднейших людях. Как не стану ссылаться на его словесные портреты в случае тех людей, которые не могут быть придворными, когда он намекает на некий примечательный изъян, или на нелепое качество, или на уродство во внешности. Что бы ни произносили человеческие уста в легкомысленных беседах и в обществе, уместное и откровенное, или злобное и постыдное, он передал это так естественно, что кажется, будто это происходит у нас на глазах». Полностью письмо де Вира в переводе на английский Б.М. Уорда можно прочитать по адресу http://www.elizabethanauthors.org/vere106.htm (прим. Д.Н.)

7. Датский городок, в замке которого разворачивается действие «Гамлета».

8. Ральф Уолдо Эмерсон (1803—1882) — американский эссеист, поэт, философ, пастор и общественный деятель, первым сформулировавший философию трансцендентализма.

9. Генри Дэвид Торо (1817—1862) — американский писатель, мыслитель, натуралист и общественный деятель. Стал одним из первых приверженцев теории Дарвина в США.

10. Имеется в виду период восстановления федеральным правительством жизни в США на протяжении десятилетия после Гражданской войны 1861—1865 гг.

11. По словам писателя Тони Моррисона, «Гекльберри Финн» исключается из школьных программ по соображениям «элитарной цензуры». Те же элитарные цензоры не допускают изобличение авторства произведений Шейкспира в наших классах. Элитарная цензура действует коварными методами, как элитарные преподаватели, которые заявляют, что те, кто сомневаются в традиционном взгляде на Шейкспира... приверженцы элитарного подхода! Те же власть предержащие, что увековечили преподавание мифической биографии Шейкспира, с такой же лёгкостью запретили шедевр Марка Твена, несмотря на его собственный голос, терпеливо объясняющий свои цели читателю «Гекльберри Финна» (прим. Д.Н.).

12. Индейское блюдо из молодой кукурузы и бобов.

13. Акростих — литературная форма, когда первые буквы стихотворных строк складываются в осмысленные слова.

14. К тому времени, как он поселился в своём новом доме в Коннектикуте, Твен сделался вдовцом. Дом был выстроен в стиле итальянской виллы. Он в шутку назывался «Стормфилд» в память о последнем опубликованном рассказе Твена «Визит капитана Стормфилда на небеса». Нуждаясь в дружеском общении, Твен постоянно приглашал гостей, так что суета в доме была обычным явлением. Можно лишь вообразить динамизм и энергию царившие во время приезда Хелен Келлер и все эти живые обсуждения авторства Шейкспира. В другой раз в Стормфилде произошла кража со взломом, когда трое лишённых воображения воров скрылись с несколькими предметами фамильного серебра. Инцидент превратился в комическую оперу со сценой погони и перестрелкой на поезде, в которой был ранен местный шериф. Когда воришек арестовали, Твен лично встретился с ними и поинтересовался: «Так это вы те самые молодые люди, которые вчера вечером вторглись в мой дом и забыли оставить свои имена в книге для гостей?». Произнеся пространную обличительную речь, Твен закончил неизменной шуткой: «Неужели вы не понимаете, куда катитесь? Вас пошлют в тюрьму в Бриджпорте, и вы и глазом моргнуть не успеете, как окажетесь в Сенате США. Ничего иного не ждёт вас в будущем». В знак раскаяния один из воров сделал в тюрьме крохотную модель парохода с Миссисипи (прим. Д.Н.).

15. Дотошный исследователь творчества Твена, Майкл Шелдон, приводит превосходное описание последних лет жизни писателя в книге «Марк Твен: человек в белом, или Великое приключение его последних лет». И хотя этот труд от начала и до конца несёт на себе печать чуткого отношения профессора Шелдона, тем не менее, автор не смог или не захотел признать, что Твен поднимал законные вопросы по поводу общепринятой биографии Шейкспира (прим. Д.Н.).

16. 17 апреля 1986 года эта работа была отдана профессору Милтону Риккелсу в рамках программы «Английский 550» (семинар по американской литературе) — курсе, который по-прежнему читается в университете Луизианы в Лафайетт (бывшем университете Юго-западной Луизианы). Во время одной из своих многочисленных поездок с мужем в Хантингтонскую библиотеку в Сан-Марино, штат Калифорния, Миллер отдала экземпляр своей работы о Марке Твене на хранение в библиотечный архив. В этих поездках по западному побережью Миллер выступала с лекциями в литературном клубе Мэриам Майнер Кук в колледже Маккенна в Клермонте. В Великобритании она оставила экземпляр своей работы в хранилище архива Секс-Эссекс, вероятно, благодаря своей дружбе со знаменитым архивариусом Ф.Г. Эммисоном. Со мной рукописью щедро поделилась дочь Миллер, Боннер Миллер Каттинг. Джон Фиеро, сегодня ушедший на пенсию профессор университета Луизианы в Лафайетт, вёл у Рут Ллойд Миллер семинар по Шейкспиру в конце 1970-х и в начале 1980-х. Спустя тридцать пять лет, профессор Фиеро заметил в своём электронном письме ко мне от 29 сентября 2014, что «она (Рут Ллойд Миллер) и её супруг были... самыми благовоспитанными личностями, каких я имел удовольствие знать». Пожалуй, это одна из самых высоких оценок, которые стратфордианец когда-либо давал оксфордианцу (прим. Д.Н.).

17. Имя редактора многотомного оксфордского издания Марка Твена, насчитывавшего 14 176 страниц в 2009 году, Шелли Фишер Фишкин, которая является профессором гуманитарных наук в университете Стэнфорда. Миллер правильно замечает, что профессор Фишкин решила объединить скабрёзную пародию «1601» Твена с «Умер ли Шейкспир?». Правда и то, что оба произведения ни стилистически, ни тематически не схожи, и были написаны с разницей в тридцать лет. Хотя Твен пишет имя поэта «Шакспёр», в «1601» он открыто не затрагивает тему авторства. Миллер также права насчет режиссёра Кена Бёрнса, который был продюсером четырёхсерийного фильма о Твене, показанного по PBC, а также 250-страничной книги, сопровождавшей сериал. Ни в фильме, ни в книге нет ни единого упоминания «Умер ли Шейкспир?» (прим. Д.Н.).

18. Презрительное прозвище основателей крупных промышленно-финансовых корпораций, наживших состояния в период первичного накопления капитала, зачастую при помощи обмана и грубой силы.

19. Изучающим вопрос авторства произведений Шейкспира важно обратить внимание на то, что в Америке конца девятнадцатого века даже для такой знаменитости, как Март Твен в зените его славы, было невозможно найти издателя для всех его произведений. Подавление свободы слова действует коварно. Если труды Марка Твена не доходили до печати в то время в Америке, можно себе представить, как легко было Бёргли или Уолсингему в шестнадцатом веке отказывать в публикациях, конфисковывать материалы, которые уже были напечатаны, или скрывать личности авторов в интересах национальной безопасности. Отчасти сложность в понимании истинного авторства произведений Шейкспира лежит в осознании того уникального отношения, которое снискали его труды по сравнению с другими поэтами и драматургами елизаветинской эпохи. Один из важнейших вопросов таков: каким образом шейкспироским текстам с элементами сатиры на Елизавету и её двор, начиная с «Венеры и Адониса» и заканчивая «Троилом и Крессидой», вообще удавалось добраться до печатного станка в то время, когда другие авторы елизаветинской поры оказывались под запретом? (прим. Д.Н.)

20. Горацио Элджер-младший (1832—1899) — американский писатель, поэт, журналист и священник, считавшийся одним из самых плодовитых американских авторов XIX в. Под «мифом» понимается склонность Элджера описывать судьбы героев по принципу «из грязи в князи», когда родившийся в нищете персонаж в конце концов выбивался в люди.

21. По свидетельству исследователей из дома-музея Марка Твена в Хартфорде, эта знаменитая цитата была приведена другом Твена, Фрэнком Фуллером (прим. Д.Н.).

22. Джеймс Норвуд защитил кандидатскую диссертацию в области театрального искусства в Университете Калифорнии в Беркли. На протяжении двадцати шести лет он преподавал гуманитарные дисциплины и театральное искусство в Университете Миннесоты, где на протяжении десяти лет он также читал семестровый курс по вопросу авторства произведений Шейкспира. Он написал предисловие к книге Чарльза Боклерка «Потерянное королевство Шейкспира» (Shakespeare's Lost Kingdom) и работал консультантом документального фильма «Завещание» (Last Will & Testament). Его эссе «Марк Твен и Шейк-спир: братья по духу» (Mark Twain and «Shake-speare»: Soul Mates) было впервые представлено на конференции Оксфордского общества Шейкспира в 2014 в Мэдисоне, штат Висконсин, и опубликовано в 2015 в журнале общества, Brief Chronicles, а также в недавнем немецком переводе «Умер ли Шейкспир?».