Глава 13

Если призадуматься, ничего странного в этом нет: вы можете перечислить всех выдающихся англичан, ирландцев и шотландцев нашего времени вплоть до первых Тюдоров — скажем, в списке наберётся имён пятьсот — и обратиться к историям, биографиям и энциклопедиям и узнать подробности жизни каждого из них. Всех, кроме одного — самого знаменитого, самого прославленного — и гораздо более известного, чем все они — Шейкспира! Вы можете раздобыть подробности жизни всех выдающихся священнослужителей из списка, всех выдающихся трагиков, комиков, певцов, танцоров, ораторов, судей, адвокатов, поэтов, драматургов, историков, биографов, редакторов, изобретателей, реформаторов, государственных деятелей, генералов, адмиралов, первооткрывателей, боксёров, убийц, пиратов, заговорщиков, жокеев, аферистов, скопидомов, мошенников, исследователей, искателей приключений на море и на суше, банкиров, финансистов, астрономов, натуралистов, Претендентов, самозванцев, химиков, биологов, геологов, филологов, президентов колледжей и профессоров, архитекторов, инженеров, художников, скульпторов, политиков, агитаторов, повстанцев, революционеров, патриотов, демагогов, клоунов, поваров, придурков, философов, взломщиков, разбойников с большой дороги, журналистов, терапевтов, хирургов — вы можете отыскать биографии всех, кроме одного. Только одного — самого необыкновенного и прославленного из них — Шейкспира!

Вы можете добавить к этому списку тысячу знаменитых людей, почитавшихся остальными христианами на протяжении последних четырёх веков, и вы также найдёте все их жизнеописания. Затем внесите в него ещё 1 500 знаменитостей, и вы снова обнаружите, что у всех у них есть аутентичные биографии. Кроме одного — самого одарённого колосса из этого перечня — Шейкспира! О нём вы не найдёте ничего. Ничего, что бы имело хоть какую-то ценность. Ничего, что имело бы смысл хранить в памяти. Ничего, что бы хоть отдалённо намекало на то, что он был чем-то более, нежели самой заурядностью — импресарио, посредственным актёром, мелким торговцем в мелкой деревеньке, которая не считала его человеком хоть сколько-нибудь значительным и позабыла о нём прежде, чем он окончательно похолодел в могиле. Мы можем углубиться в записи и обнаружить биографию каждой известной скаковой лошади нашего времени — но не Шейкспира! Существует множество тому причин, и они складывались в кучи (догадок и предположений) этими троглодитами; однако есть одна, которая стоит всех прочих причин вместе взятых, и является весьма существенной сама по себе — о нём нечего записать. И от этого убийственного факта никуда не деться. До сих пор не найдено ни одного вразумительного способа обойти его пугающую значимость.

Его вполне очевидная значимость — для всех, кроме тех негодяев (я выражаюсь добродушно) — заключается в том, что Шейкспир на протяжении своей жизни ничем не выделялся, не выделялся до тех пор, пока не пролежал мёртвым поколения два или три. Пьесы же стали популярны с самого начала, и если он писал их, жаль, что мир этого не понял. Он должен был объяснить, что является автором, а не просто nom de plume¹ для того другого, который за ним прятался. Если бы он был менее педантичным по отношению к своему праху и более педантичным по отношению к своим Произведениям, это пошло бы на пользу его доброму имени, да и нам. Прах не был важен. Кости гниют, они превращаются в пыль, а вот Произведения доживут до последнего захода солнца.

Марк Твен

P.S. 25 марта. Месяца два тому назад я украшал свою «Автобиографию» некоторыми мыслями по поводу бэконо-шейкспировской полемики и имел возможность озвучить мнение, мол, стратфордский Шекспир был при жизни человеком малозначительным и неизвестным, точнее, крайне малоизвестным и незначительным. И не только в большом Лондоне, но также и в крохотной деревеньке, где он родился, где прожил четверть века, где умер и был погребён. Я заявил, что если бы он был человеком, достойным хоть какого-то упоминания, старые односельчане обязательно многое чего могли бы понарассказать о нём на протяжении долгих лет после его кончины, а не разводили руками, когда их просили вспомнить хотя бы об одном, связанным с ним фактом. Я верил и верю по-прежнему, что если бы он был известен, дурная слава о нём продержалась бы так же долга, как обо мне — в моёй родной деревушке в штате Миссури. Это хороший довод, невероятно сильный и самый труднопреодолимый даже для одарённейшего, изобретательнейшего и настоящего стратфордианца, который взялся бы его оспорить. Сегодня мне принесли недавний выпуск «Курьер-пост» из Ганнибала со статьёй, которая подтверждает мою точку зрения, что действительно известная личность не может быть забыта на её родине за каких-то шестьдесят лет. Вот отрывок из неё:

«Ганнибалу как населённому пункту, возможно, есть за что оправдываться, но только не за неблагодарность или непочтение в отношении тех великих людей, которых он произвёл на свет. На протяжении многих лет его величайших сын, Марк Твен, или С.Л. Клеменс, как называют его те, кто не знает грамоты, снискал нескончаемое уважение жителей города, который он прославил и который прославил его. Его имя ассоциируется с каждым старым зданием, которое сносится, чтобы уступить место современным строениям, требующимся быстро растущему городу, с каждым холмом и пещерой, по которым и через которые он мог бродить, в то время как многие достопримечательности, вплетённые в его рассказы, такие как холм Холидей, остров Джексона или пещера Марка Твена сегодня стали памятниками его гения. Ганнибал рад возможности оказать ему такую же честь, какую он оказал Ганнибалу.

Марк Твен перед домом своего детства в Ганнибале

«Так уж случилось, что «старики», которые ходили с Марком в одну школу или вместе с ним проказничали, оказываются окружёнными толпами слушателей, стоит им прийти в состояние задумчивости и снизойти до рассказа о своей дружбе с обычным мальчишкой, который превратился в выдающегося юмориста, чей любой проступок сегодня представляется намёком на будущую славу. Так тетушка Бэкки и миссис Клеменс теперь считают, что Марка в бытность здесь недооценивали, а то, что он вытворял и за что бывал порот, было вовсе не так уж плохо. Поэтому они без малейших колебаний рассказывают как о его проказах, так и о хорошем, наговаривая «историю Марка Твена», где все события рассматриваются в свете его нынешней славы, пока том «Твенианы» ни стал весомым, продолжая увеличиваться в размерах по мере того, как количество «стариков» уменьшается, а истории передаются через вторые и третьи руки их потомками. Будучи семидесяти трёх лет отроду и живя на вилле, а не в доме, он сегодня стал мишенью, и как бы он себя ни называл, ни позиционировал и ни патентовал, ряд его «трудов» будут подхватываться печными трубами Ганнибала до тех пор, пока седые бороды садятся вокруг каминов и начинают с «Отец, бывало, рассказывал...» или даже «Однажды, когда я...».

Указанная миссис Клеменс — это моя мать... была моя мать.

А вот ещё отрывок из одной ганнибальской газетёнки двадцатидневной давности:

«Мисс Бэкка Блэнкеншип умерла в доме Уильяма Диккасона, Рок-стрит, 408, вчера в 14:30 пополудни в возрасте 72 лет. Покойная приходилась сестрой "Гекльберри Финну", одному из знаменитых персонажей книги Марка Твена "Том Сойер". Она была членом семьи Диккасонов — экономкой — на протяжении почти сорока пяти лет и всеми уважаемой дамой. Последние восемь лет она провела в положении инвалида, однако мистер Диккасон и его семейство хорошо ухаживали за ней, считая её почти родственницей. Она была прихожанкой методистской церкви Парк и христианкой».

Я хорошо её помню. У меня в памяти остался её образ, запечалившийся чётко и живо шестьдесят три года назад. Ей тогда было девять, а мне одиннадцать. Я помню, где она стояла и как выглядела; я по-прежнему помню её босые ноги и непокрытую голову, её загорелую мордашку и коротенькое льняное платье. Она ревела. По какому поводу — я давно позабыл. Однако образ этот, без сомнений, сохранили для меня её слёзы. Она была хорошим ребёнком, могу вас заверить. Она знала меня почти семьдесят лет назад. Забыла ли она меня за это время? Думаю, что нет. Если бы она жила в Стратфорде во времена Шейкспира, забыла бы она его? Да. Ибо он никогда при жизни не был знаменит, он был крайне незначительной фигурой в городе, так что не осталось ни малейшего повода вспоминать о нём уже через неделю после его кончины.

«Индеец Джо», «Джимми Финн» и «Генерал Гейнс» были известными и весьма активными бездельниками в Ганнибале два поколения тому назад. Многие старики помнят их по сей день и могут о них рассказать. Не странно ли, что два городских забулдыги и один бродяга-полукровка оставили после себя в далёкой миссурийской деревеньке память в сто раз более громкую и в несколько сот раз более подробную в смысле точности фактов, нежели оставил Шейкспир в той деревне, где прожил половину своей жизни?

Марк Твен

Примечания

1. Литературный псевдоним (фр.)