Глава 7

Окажись я назначенным разобраться в споре, писал Шекспир Шейкспира или нет, я бы точно поставил перед участниками лишь один вопрос: занимался ли Шейкспир юридической практикой? А всё остальное опустил бы.

Утверждается, что человек, написавший эти пьесы, был не просто неописуемо знающим, но также и неописуемо умелым; что он не только имел представление о тысячах вещей, составляющих человеческое бытие во всех его проявлениях и оттенках, о сотне искусств, наук, ремёсел и профессий, которым посвящают себя люди, но также умел говорить об этих людях, об их науках и ремёслах складно, не допуская ни единой ошибки. Может, оно и так, однако высказывались ли по этому поводу специалисты или только Том, Дик и Гарри? Зиждется ли данный экспонат на широком, неустойчивом и красноречивом обобщении — которое не является ни уликой, ни доказательством — или же на деталях, частностях, статистике, иллюстрациях, демонстрациях?

Насколько я в курсе диалога шейкспиристов и бэконианцев, специалисты бесспорного авторитета высказались определённо лишь по поводу одного-единственного из многочисленных умений Шейкспира — по поводу его правоведения. Что-то я не припомню, чтобы Веллингтон или Наполеон когда-либо исследовали шейкспировские сражения, осады и стратегии, после чего заключили бы раз и навсегда, что они с военной точки зрения безупречны. Я не помню, чтобы Нельсон, Дрейк или Кук исследовали его мореходные навыки и сказали, мол, они обнаруживают глубокое и точное знание этого искусства. Не помню, чтобы какой-нибудь король, принц или герцог когда-либо заявлял, что Шейкспир досконален в передаче придворных манер, речи и поведения аристократов. Не помню, чтобы кто-то из прославленных латинистов, эллинистов, французов, испанцев или итальянцев назвал его непревзойдённым экспертом в этих языках. Я не припоминаю... скажем так, я не помню, чтобы существовало свидетельство, важное свидетельство, внушительное свидетельство, неоспоримое и необоримое свидетельство того, что Шейкспир владел сотней специальностей, кроме одной — юриспруденции.

Всё прочее со временем меняется, и вот учёный уже не может с уверенностью вычленить перемены, через которые за век или два прошли те или иные ремёсла, их приёмы и терминологии, и выяснить, какими эти приёмы и терминологии были в стародавние времена, а вот с юриспруденцией дело обстоит иначе: она засвидетельствована и задокументирована до самых истоков, так что знаток этого чудесного, этого сложного и замысловатого, этого вызывающего благоговение ремесла обладает правомочными способами установить, хорошим Шейкспир был юристом или нет; правильны или ошибочны его описания судопроизводства, и является ли его юридический жаргон жаргоном бывалого адвоката или всего лишь механической фальшивкой, набранной из книг да благодаря праздному шатанию по Вестминстеру.

Ричард Г. Дана¹ два года прослужил в качестве матроса и получил опыт, который выпадает на долю большинства моряков наших дней. Морской говор сходит с его пера с точностью, лёгкостью и уверенностью, как у человека, который прожил то, о чём рассказывает, а не понабрался этого из книг или слушая других. Вчитайтесь:

Подтравив якорь, отдав сезни, закрепив выносной бизанью пузо каждого из парусов, поставив человека на каждой рее, мы по команде распустили всю парусину и с максимально возможным проворством всё зачехлили и подняли лебёдками, якорь был выбран и закатан, и судно взяло ход.

Или вот:

Все бом-брам-реи были сразу же подняты, «летучие» паруса поставлены, а поскольку мы шли в галфвинд, то выстрелили лисель-спирты, и все с кошачьей живостью оказались на марсе, проводя лисельный такелаж; капитан продолжал громоздить все новые и новые паруса, пока судно не оказалось покрыто парусиной и не поплыло огромным белым облаком, покоящимся на чёрной коросте.

И ещё. Гонка в Тихом океане:

Соперница наша была в наилучшей форме. За мысом ветер посвежел настолько, что стали гнуться наши бом-брам-стеньги, однако мы не убирали их до тех пор, пока не заметили, как на «Калифорнии» трое юнг сбежали по вантам; тогда все бом-брамсели были убраны, но нашим юнгам велели оставаться на марсах, чтобы по первой команде снова ставить эти паруса. Я дежурил на фор-бом-брамселе, и, готовясь его снова отпускать, прекрасно видел всё происходящее. С того места, где я находился, казалось, будто оба судна состоят лишь из рангоута и парусов, тогда как узкие палубы, где-то там, внизу, наклонённые силой ветра, едва справляются с поддержкой всей этой распростёртой над ними материи. «Калифорния» выигрывала у нас ветер и имела все преимущества; однако, пока бриз не слабел, не уступали и мы. Когда же он стал стихать, наша соперница слегка вышла вперед, и была дана команда ставить бом-брамсели. В то же мгновение мы отдали сезни и сбросили пузо. «Выбрать фор-бом-брамсель!» — «Наветренный выбран!» — «Подветренный выбран!» — «Пошёл тали, сэр!», орут с марса. — «Осмотреть гитовые!», кричит старпом. — «Так точно, сэр, всё чисто!» — «Шкаторину в натяг! Крепи! Подветренный брас товьсь! Ложись в натяг по ветру!»... и бом-брамсели установлены.

Что бы сказал на это любой современный капитан парусника? Он бы сказал: «Человек, это написавший, учился ремеслу не по учебникам, он был там!». Однако мог бы тот же капитан с такой же компетентностью судить о Шейкспире-мореходе, принимая во внимание изменения в кораблях и морском жаргоне, которые неминуемо имели место, незафиксированные, забытые и утерянные для истории за последние триста лет? Я убеждён, что морской говор Шейкспира покажется ему языком племени чокто. К примеру, вот вам из «Бури»²:

Капитан: Боцман!

Боцман: Тут, капитан. Как настроенье?

Капитан: Хорошо, поговори с матросами: берись за дело живо, не то на грунт мы ляжем; давай, давай!

(Входят матросы)

Боцман: Айда, братушки! Ну-ка взяли, дружно! Живей, живей! Так, убираем марсель! По свисту капитана... Дай стеньгу вниз! Живее, ниже, ниже! Попробуй главный парус... Держи, держи её! Два паруса ей дай. Обратно в море. Отпускай её.

Пока достаточно. Давайте теперь ради разнообразия порулим.

Если кто-то напишет книгу, и в ней один из персонажей скажет: «Эй, дьявол, опустоши заключку в стоящую верстку, а стол — в контейнер; собери наборщиков вокруг рашкета и пусть разбирают уроки да поживее», я замечу несколько ошибок в построении фраз и пойму, что писатель знает полиграфическое дело в теории, но не на практике.

Я работал шахтёром и добывал кварц на серебряных приисках — тяжёлая работёнка; я знаю всю подноготную этого дела: я знаю всё о поиске участков и второстепенных участках; я знаю всё о залежах, пластах, выходах, падениях, ответвлениях, углах, стволах шахт, штреках, уклонах, этажах, штольнях, вентиляционных шахтах, пустых породах, глиняной опалубке, гранитной опалубке; о кварцевых дробилках и их аккумуляторах; об арастрах и о том, как их заряжать ртутью и медным купоросом; как их чистить, как уменьшать количество образующейся в ретортах смеси и как отливать из чушек болванки; наконец, я знаю, что делать с отходами после грохочения, а также как искать и находить работёнку попроще. Мне ведомо арго кварцевых шахт и дробильной промышленности; так что всякий раз, когда Брет Гарт³ упоминает в своих историях этот быт, и кто-нибудь из его шахтёров открывает рот, по построению фраз я понимаю, что Гарт научился им, слушая — как Шекспир — я имею в виду того, из Стратфорда, — а не используя. Никто не умеет говорить на кварцевом диалекте правильно, если не учил его с помощью кирки, лопаты, бура и фитиля.

Я работал рудокопом на поверхности — по золоту — и знаю и все его тайны и связанный с ними диалект; и когда бы Гарт ни вводил его в своё повествование, по построению фраз его персонажами я понимаю, что ни он, ни они никогда не занимались этим ремеслом.

Я работал «карманным» рудокопом — насколько мне известно, эта профессия золотодобытчика существует лишь на крохотном клочке земли. Я знаю, как при помощи рога и воды находить след кармана и шаг за шагом, поэтапно подбираться по нему на гору к истоку и отыскивать компактное гнёздышко жёлтого металла, притихшего в своём тайном домике под землёй. Я владею языком этого капризного, этого пленительного, полного сокровищ ремесла, и могу поймать любого писателя, который пытается говорить на нём, не научившись ему потом на лбу и трудом рук.

Я знаю ещё несколько ремёсел и связанных с ними арго; и когда кто-нибудь старается заговорить в свойственной им манере, не набравшись знаний из источника, я всегда могу подловить его раньше, чем он забредёт достаточно далеко.

Так что, как я уже замечал выше, если бы меня поставили судить спор между Бэконом и Шейкспиром, я бы сузил тему до одного вопроса — до одного-единственного, насколько мне стало понятно из предыдущих дебатов, касательно которого прославленные эксперты с безупречной компетенцией высказались: был ли автор шейкспировских трудов юристом? Юристом глубоко начитанным и обладавшим безграничным опытом. Я бы оставил в сторону догадки, предположении, все эти «возможно», «вероятно», «наверно», «быть может», «мы склонны полагать» и все прочие невнятные фантомы, тени и неопределённости, и до победного настаивал бы на вердикте, принятом присяжными по этому единственному вопросу. И если вердикт окажется положительным, я бы вполне уверовал в то, что стратфордский Шекспир, актёр, импресарио и торговец, почивший столь малоизвестным, столь забытым, столь обойденным даже вниманием односельчан, что спустя шестьдесят лет никто из них, ни один из друзей его поздней поры не мог ничего вспомнить и поведать о нём, не писал этих произведений.

Тринадцатая глава из книги «Пересмотр проблемы Шейкспира» озаглавлена «Шейкспир как юрист» и содержит порядка пятидесяти страниц экспертной оценки с комментариями, и я приведу здесь первые девять как самодостаточные, на мой взгляд, чтобы ответить на вопрос, который я считаю ключевым к разгадке тайны Шейкспира-Бэкона.

Примечания

1. Ричард Генри Дана-младший (1815—1882) — американский юрист, политический деятель и писатель. Был, в частности, известен описаниями собственных морских путешествий.

2. Далее Марк Твен цитирует оригинал со свойственными ему домыслами.

3. Фрэнсис Брет Гарт (1836—1902) — американский писатель и поэт, знаменитый описаниями жизни золотоискателей.