Эпилог

Мы ощущаем в Гамлете какую-то пророческую силу, какую-то мистическую способность предвидеть то, что случится. Каждое сказанное им слово говорит о том, что он предвидит не только свое собственное будущее, но и будущее всех других действующих лиц трагедии.

Напомним первые слова Гамлета в трагедии. На вопрос матери о смерти отца:

Так что ж в его судьбе
Столь необычным кажется тебе?

(I, 2)

Гамлет убежденно отвечает:

Мне кажется? Нет, есть. Я не хочу
Того, что кажется.

(I, 2)

Откуда эта уверенность в том, что смерть отца «столь необычна»?

От сцены к сцене мы узнаем, что все, о чем ему сообщают другие персонажи, он уже загадочным образом предвидел.

До того как Горацио сообщает Гамлету о своей встрече с Призраком, он уже «видит» отца своим «умственным взором» (mind's eye):

Гамлет

Отец! Мне кажется, его я вижу.

Горацио

Где, принц?

Гамлет

В очах моей души, Горацио.

(I, 2)

Гамлет предвидит и причастность Клавдия к смерти отца. Когда Призрак сообщает ему об этом:

Змей, поразивший твоего отца,
Надел его венец,

Гамлет восклицает:

О вещая моя душа! Мой дядя?

В оригинале «О моя пророческая душа!» (O my prophetic soul). Именно здесь, при встрече с Призраком, Гамлет впервые заявляет, а может быть, и впервые узнает о своем пророческом даре, которому Судьба на каждом шагу будет давать свое трагическое подтверждение.

Первая встреча Гамлета с Офелией (первая, которую видит зритель). Первые слова Гамлета, обращенные к ней:

В твоих молитвах, нимфа,
Да вспомнятся мои грехи.

(III, 1)

И снова в Гамлете здесь говорит его пророческий дар — и последующий рассказ Гертруды об утопающей Офелии («Ее одежды, раскинувшись, несли ее, как нимфу») — вряд ли случайная перекличка со словами принца.

Гамлет предвидит и трагический конец, ожидающий его мать, уподобляя ее мартышке, которая, выпустив птиц, сама залезла в клетку и сломала себе шею (III, 4). В финале трагедии это и происходит — Гертруда гибнет, выпив отравленное вино, предназначенное сыну.

Гамлет предчувствует, что Клавдий, отправляя его в Англию в сопровождении Гильденстерна и Розенкранца, готовит ему верную смерть. Он предвидит даже, что сможет направить удар против тех, кто его готовит.

Наконец, Гамлет предсказывает и свою близкую смерть. В разговоре с Горацио перед поединком с Лаэртом он прямо говорит, каким тяжким грузом лежит у него на сердце этот провидческий дар:

Гамлет

Но ты не можешь себе представить, какая тяжесть здесь у меня на сердце; но это все равно.

Горацио

Нет, дорогой мой принц...

Гамлет

Это, конечно, глупости; но это словно какое-то предчувствие...

(V, 2)

В оригинале буквально говорится о «некотором роде пред-заданности» (a kind of gain-giving).

На предложение Горацио отменить поединок Гамлет отвечает отказом — он уже слишком хорошо знает фатальную «пред-заданность» своей Судьбы:

Горацио

Если вашему рассудку чего-нибудь не хочется, то слушайтесь его. Я предупрежу их приход сюда и скажу, что вы не расположены.

Гамлет

Отнюдь; нас не страшат предвестия; и в гибели воробья есть особый промысел...

(V, 2)

И опять в оригинале речь идет не о том, что Гамлета «не страшат предвестия»; наоборот, страшат и страшат своей «пред-заданностью». Точный перевод этой реплики Гамлета:

«Мы бросаем вызов предсказанию» (We defy augury). Образно говоря, он идет навстречу своей Судьбе:

...и в гибели воробья есть особый промысел...

Пред-заданность, пред-сказанность, пред-реченность сближают трагедию Гамлета с трагедией Эдипа. Но в отличие от Эдипа Гамлету предсказывает не дельфийский оракул, а его собственная «пророческая душа». В этом эзотерическом знании и таится загадка его трагедии.

Гамлет наделен самым страшным даром, каким только может быть одарен человек, — провидческим знанием тех несчастий, которые ждут его самого и его близких. Трагедия Гамлета подобна трагедии вещей Кассандры, пророчества которой несут с собой лишь смерть и ужас, отнимают надежду и превращают будущее в апокалипсический ад.