Русский Шекспир

Услышав, что режиссер Анатолий Васильев начал ставить трагедию «Король Лир» в каком-то новом переводе, один известный профессор филологии с неудовольствием заметил: ведь есть же перевод Бориса Пастернака, лучше этого гения все равно не переведешь, какого же рожна им еще надо?

И в самом деле, пастернаковский «Лир» — шедевр драматической поэзии, образец переводческого искусства. Но не бывает переводов «на все времена», как не бывает, например, театральных постановок на все времена. По логике упомянутого профессора после великого спектакля Немировича-Данченко «Три сестры» театрам вообще не следовало касаться этой пьесы: тема, так сказать, закрыта. Однако в переводах классической пьесы, как и в ее режиссерских решениях являет себя движущаяся культура нашего века: интерпретируя прошлое, пересоздавая его, она осознает и выражает свою беспрестанно меняющуюся сущность. Перевод Шекспира принадлежит русской словесности того момента ее истории, когда этот перевод создан.

Переводчики, критики, режиссеры, читатели, зрители, иначе говоря, — все мы, те, кто создает культуру и питается ее плодами, на каждом повороте нашей исторической судьбы, ведут диалог с Шекспиром, задавая великому елизаветинцу самоважнейшие свои вопросы, чтобы получить на них его, Шекспира, ответы. Меняется реальность, в которой живет человечество, меняются вопросы, которые оно задает художникам прошлых столетий — меняются сами эти художники, меняется Шекспир.

Шекспир, предстающий перед нами в переводах Оссии Сороки, это тот Шекспир, в котором нуждается наше время, создатель произведений, способных утолить многие наши духовные нужды. Вряд ли переводчик сознательно ставил перед собой подобную задачу. Он видел свое дело в том, чтобы с величайшим тщанием проникнуть в смысл подлинника и честно передать его — осведомленный читатель увидит, сколько текстологических изысканий скрыто за строками переводов. Но, с усердием делая свою работу, переводчик не мог перестать быть человеком наших дней. Далекий от всякого рода насильственной модернизации, он вольно или невольно становился современным интерпретатором. Оссия Сорока обладает редким даром обратить к нам шекспировский оригинал теми гранями, открыть нашим взорам те дотоле дремавшие скрытые его смыслы, которые оказываются созвучны веяниям современной культуры и порою способны объяснить нам нас самих.

Как и современная режиссура, переводчик освобождает, отчищает шекспировский текст от позднейших сентиментально-романтических напластований, от псевдоклассической риторики — он возвращает поэзии Шекспира широкое и вольное дыхание создавшей его эпохи. Вслед за своими предшественниками, но с большей, быть может, решительностью, чем они, О. Сорока ищет способы передать плотность материи шекспировского слова, шекспировских метафор — сгустков вещества, обладающего весом, вкусом и запахом: всем тем, к чему стремится и чего редко достигает современная поэзия.

Шекспир у Сороки — человек не столько «от Лондона», сколько «от Стратфорда», духовно живущий не столько в мире столичной цивилизации и изящной литературы, сколько в окружении простых, крепко сбитых вещей полудеревенского быта его родного города. Это Шекспир-провинциал, хранящий в своей душе верность стратфордской патриархальной старине и «зеленым полям», которые встают перед взором умирающего Фальстафа.

Чтобы передать эту британскую «почвенность», сделать внятной нам эту простонародную стихию, стоящую за ренессансной утонченностью шекспировской поэзии, переводчик обращается к языку нашей собственной старины. В тексте «Короля Лира» или «Кориолана» вдруг слышатся голоса русского Средневековья. Мятежная толпа в римской трагедии говорит языком русского крестьянского бунта. Бродяга и безумец «бедный Том» в «Лире» бредит и темно пророчествует в духе наших юродивых. При этом переводчик вовсе не стилизует Вильяма Шекспира под Протопопа Аввакума или Феофана Прокоповича. Переводы Сороки — факт современной русской культуры, которая, как известно, давно уже увлечена идеей возвращения к истокам и началам: не случайно первый шекспировский опыт Сороки — «Король Лир» появился и стал известен в конце 70-х годов, в пору расцвета нашей «деревенской прозы». Тогда-то за нового «Лира» и ухватился Анатолий Васильев, пораженный переводом, слегка архаизированная лексика которого неожиданно делала его поразительно современным, а сугубая «русскость» текста помогала приблизиться к сути создания великого британца¹.

Возвращаясь к истокам Шекспира, посредством русской архаики обнажая древние корни его искусства, Оссия Сорока находит действительные точки схода и пересечения двух столь разных культур.

Не в этих ли поисках историко-культурных аналогов, не в этом ли высоком толмачестве состоит профессия и призвание переводчика?

Примечания

1. Режиссер начал репетировать трагедию с Андреем Поповым в роли Лира на сцене МХАТ, но работа была прервана смертью актера. Через несколько лет «Лир» в переводе О. Сороки был поставлен Сергеем Женовачом в Московском театре на М. Бронной. С тех пор началась театральная слава Сороки-переводчика.