Леди Макбет

Среди многих загадок, с которыми сталкивается театр, взявшийся ставить шекспировского «Макбета», есть одна, не столь уж, впрочем, значительная по сравнению с мистическими тайнами, окутывающими эту странную и страшную пьесу. В одной сцене леди Макбет говорит: «Я кормила грудью и знаю: сладко обнимать младенца». В другой сказано: Макбет бездетен. Как согласить одно с другим? Мелочь, конечно. Ни автор трагедии, ни публика «Глобуса» о подобных деталях, вероятно, не задумывались.

Но для современного театра, ставящего пьесу, для актрисы, которая сегодня играет леди Макбет, это вовсе не мелочь. Речь ведь идет не о сюжетных подробностях, а о психологических корнях характера, об истоках человеческой судьбы. Ребенок был, теперь его нет. Значит, он умер, и леди Макбет — мать, потерявшая дитя. Подобное «предлагаемое обстоятельство» способно составить невидимый нерв, стержень роли, предысторию душевной болезни шекспировской героини — тем более, если роль ее играет столь утонченная актриса, как Алиса Фрейндлих.

На подмостках Петербургского Большого драматического театра развертывается не история демонического соблазна, в который леди Макбет, «четвертая ведьма», ввергает доблестного супруга, а трагедия любви — головокружительной, выходящей за все пределы, рвущей с небесными и человеческими законами и за это расплачивающейся саморазрушением и помешательством. У этой леди Макбет, прекрасной женщины с золотыми волосами, нет своих целей и своего честолюбия — помимо целей и честолюбия Макбета. Они, шотландский тан и его леди, — одни на всем белом свете.

Свет тут, впрочем, не бел, а скорее черен. Сумрачное пространство спектакля Тимура Чхеидзе оковано темными листами бронированного металла. Это мир, живущий войной, и только ей одной — не какими-нибудь там рыцарственными битвами героических веков, а самой что ни на есть сегодняшней. По сцене бегают люди в грязновато-серых шинелях, стреляют пушки, рвутся бомбы. Даже королевский пир похож на военный совет.

Там, где война правит бал, мистические силы ничего не значат. Чтобы предавать и убивать, люди не нуждаются в ведьмовских наущениях. Ведьмы тут не более, чем бродячие лицедеи, на чьи ужимки и прыжки Макбет и Банко взирают из траншеи. Никакой инфернальной проницательности не нужно, чтобы угадать, что Макбет рвется к власти, — все хотят того же, включая сомнительно благородного Банко. Макбет — Г. Богачев — один из толпы людей, одетых в серые шинели.

Для него убить — ничего не стоит, совесть его не очень-то мучит. Разве убивать не его работа, и не тем же самым он занимался на войне? Призраки ему — солдату с окопным юмором, афганским (или уже чеченским?) синдромом и уголовными замашками — вряд ли являются, разве что в белой горячке.

Не маловато ли для героя шекспировской трагедии, спросит читатель. Пожалуй что так. Для нас здесь, впрочем, важно, что этот, отнюдь не героический Макбет оказывается предметом, точкой приложения самозабвеннейшей любви, поистине героической в своей слепоте.

В глазах любящей этот Макбет велик и прекрасен. В нем для леди Макбет — Алисы Фрейндлих сосредоточены, соединены муж, любовник и утраченное дитя. Можно подумать, что, толкая Макбета к короне, помогая ему вознестись ввысь, она бессознательно пытается заглушить в себе ту давнюю, не отпускающую боль, искупить невольную вину и невозвратимую потерю.

Однако то, в чем она готова была видеть подвиг и жертву, принесенную любви, оборачивается ее, этой любви, страшным распадом. Этот процесс разрушения, умирания чувств, разрыва нитей, которые связывали ее с Макбетом, это постепенное, ступень за ступенью, схождение в надрыв и безумие, Алиса Фрейндлих умеет передать с петербургской логической ясностью и психологической безошибочностью.

Явление леди Макбет в сцене бреда действует как разряд тока. На подмостки выходит то, что осталось от шотландской королевы — сумасшедшая старуха с лысой головой, на которой торчат редкие кустики свалявшихся рыжих волос. Спавшее с головы белое покрывало мерещится ей то запеленутым младенцем, и она качает его на руках, то любимым мужем, и она шепчет ему на ухо нежные и тайные слова. Последние слова леди Макбет в этой сцене — «в постель, в постель». Мы знаем, какая постель ее ждет: смертное ложе.

Перед последним боем — Бирнамский лес уже пошел на Дунсинан — Макбет опускает тело мертвой леди в кресло, и она незрячими глазами следит за предсмертной схваткой и казнью Макбета. Смерть он находит не в бою, а на плахе. Огромным двуручным мечом Макдуф отсекает врагу голову.

Победители, тешась, бросают отрубленную голову на колени мертвой королеве, чтобы она в последний раз убаюкала своего младенца, своего возлюбленного, супруга и подельника: жутковатая и сильная метафора — вполне в стиле «шотландской» трагедии Вильяма Шекспира.