Глава I. Образы Шекспира

Взгляните, вот портрет, и вот другой.

«Гамлет»^*

Эта маленькая книга, как сотни других до нее, пытается осмыслить творческий путь Уильяма Шекспира, поэта и драматурга всех времен и главного увеселителя елизаветинского и якобитского Лондона. И если меня спросят, чем я могу оправдать желание возложить еще один камень на огромный могильный холм комментариев и биографий, под которым покоится истинный Шекспир, могу только сказать, что мне очень не нравятся некоторые современные толкования, ставшие общепринятыми. Я давно мечтал дать свое собственное, в котором, возможно, окажется больше здравого смысла и которое будет лучше согласовываться с тем, что нам известно о жизни и духовности других поэтов и вообще служителей искусств.

Разумеется, на мое толкование оказали воздействие мои личные пристрастия, что, впрочем, происходит со всеми главными постулатами шекспироведения. Но я, по крайней мере, могу, положа руку на сердце, утверждать, что оно родилось не из сентиментальных предпосылок. Оно складывалось постепенно в процессе изучения шекспировских пьес, исторической эпохи, известных биографических фактов. Я неотрывно работал над всем этим тридцать лет, а последние десять был, как никто другой, в самых близких отношениях с Шекспиром (не сравниваю себя, конечно, с актером и гениальным драматургом Грэнвилл-Баркером¹). Другими словами, мне довелось работать с подлинниками произведений Шекспира. Правда, пока лишь с комедиями². Но это в какой-то мере ставит меня в более выгодное положение, поскольку означает, что начал я с правильного, елизаветинского, конца. Большинство предыдущих биографов, уделяя слишком много внимания более поздним пьесам Шекспира, написанным в правление Якова I, неизбежно приходят, как мне представляется, к неверным выводам.

Огромность явления и сравнительная скудость достоверных сведений угрожают многочисленными опасностями всякому, кто берется писать жизнь Шекспира. И главная опасность — субъективная составляющая. Совсем избежать ее невозможно, поскольку биограф должен начать с изложения своей концепции Шекспира, его духа и личности. А это сравнимо с попыткой слепого описать, например, недоступный для него Монблан во всех топографических и метеорологических подробностях. И все же спасение от полного фиаско возможно, если выполнить два предварительных условия. Первое, биографу следует, применив все доступные и законные способы, изучить жизнь других поэтов и актеров эпохи, что прольет свет и на жизнь Шекспира, а также узнать, что другие поэты и актеры думали о своем гениальном собрате, поскольку их мысли бесконечно более ценны, чем всё, что может подсказать биографу его скудное воображение. И, второе, он должен заглянуть в себя, чтобы понять и дать понять читателю, как он сам воспринимает Шекспира, берясь за написание его биографии. У каждого биографа есть это личное восприятие, хотя мало кто в этом признается, а большинство даже и не сознает этого. Я заметил, что даже сэр Эдмунд Чемберс, который в своем труде «Уильям Шекспир: исследование фактов и проблем» явил себя как архискептик и антиромантик, в ранней работе «Шекспир: обозрение» следовал принципу Сидни³: «Загляни в свое сердце и пиши». А в сердце у него, безусловно, обретался романтический образ.

Портрет Шекспира. Гравюра в Первом Фолио

Мой образ Шекспира будет дан в конце этой главы. А пока утверждаю, что этот тайный образ, угнездившийся в сердце, о чем биограф может не подозревать, и есть зачастую главная причина его заблуждений. Разительный пример этому — то, что я назвал бы научной школой шекспировских биографий. Ее представители считают пьесы и поэзию Шекспира безличными, и, по их мнению, они не могут служить источником его жизнеописания. В силу этого биограф строит свое здание из клочков документальных свидетельств, не отдавая себе отчета, что значимость этих клочков зависит исключительно от его личного, подспудного отношения к поэту и что держатся они вместе только силой строительного раствора, коим в данном случае является подавленное восприятие. Лучший представитель этой школы — Сидни Ли⁴, чей фундаментальный труд «Жизнь Уильяма Шекспира» — неоспоримый авторитет для всех шекспироведов. Незаменимый источник фактов (я без колебания прибегаю к нему на протяжении всей книги), фолиант этот настойчиво предлагает читателю образ трудолюбивого подмастерья и — с похвалой — успешного дельца-предпринимателя. Ибо его сюжет — это история юнца, подручного мясника из Стратфорда, который, уехав в Лондон, сумел нажить состояние, из чего следует, что «к своим литературным достижениям и успехам он относился в основном как к средству достижения прозаической цели — иметь постоянный источник существования для него и его дочерей». А это все равно, что сказать — Китс написал «Оду к соловью», чтобы в дождливый день было что почитать Фанни Брон⁵. Такие биографы очень опасны, поскольку они под покровом учености и объективности прячут свои предубеждения, обманывая даже проницательного читателя. В сердце Ли обретался образ типичного английского предпринимателя, которому выпало производить не скобяной товар, а «Двенадцатую ночь» и «Короля Лира». Но сам Ли ни капли не был похож на такого предпринимателя. Откуда же взялся этот образ? Богатой фантазией он не обладал и потому сам придумать его не мог. Как мы увидим в главе III, он им частично обязан более раннему биографу Холливел-Филлипсу⁶. И еще он часто посещал Стратфорд, а там была превеликая возможность без конца созерцать фальшивый образ Шекспира, который мог родить в нем любую угодную его душе идею. Другими словами, «Жизнь», которую нам представил Сидни Ли, — не есть жизнь Уильяма Шекспира, поэта и человека, это жизнь, какой жил бы Уильям Шекспир, бюст в стратфордской церкви, существуй он не в камне, а во плоти и крови.

Стратфордский бюст — единственное изображение поэта, которое может претендовать на достоверность, поскольку портрет Друсаута⁷ на титульном листе Первого Фолио — всего-навсего грубая гравюра, скопированная с бюста, а все остальные портреты восходят или к бюсту или к той же гравюре⁸. Кроме того, памятник в Стратфорде был сделан вскоре после смерти Шекспира, во всяком случае, раньше 1623 года, и, согласно общему мнению, лицо было скопировано прямо с маски Шекспира, прижизненной или посмертной⁹. И, несмотря на это, осмелюсь сказать, что бюст, больше чем что-нибудь другое, мешает правильному пониманию Шекспира. Приведу отрывок из статьи М.Г. Шпильмана^{10** [1]} , объективной, но ни в коей мере не глумливой: у бюста «деревянные черты и скучное выражение», «грубо исполненные в виде полумесяца брови, похожие на брови Джорджа Роби¹¹», выпученные глаза «слишком близко поставлены» и, как и нос, «чересчур маленькие для такого лица». В статье также упоминается слишком длинная верхняя губа, отвислая нижняя и общий вид глупого самодовольства. Все это отлично подходит для богатого, ушедшего на покой мясника, но причиняет великое зло мертвому поэту. «Есть люди, которым не нравится разинувший пасть боров», но для половины простой публики это изображение Шекспира просто ничего не значит. Стратфордский бюст и «Жизнь Шекспира» Сидни Ли, написанная под действием слишком долгого его созерцания, по моему мнению, главные виновники войны, объявленной Стрэтфордцу, и попыток низложить его в пользу лорда Бэкона, графа Дерби, графа Оксфорда, графа Ратленда¹² или какого-нибудь еще титулованного претендента, в зависимости от моды.

Как появился этот бюст, объяснить нетрудно. Старая история, хорошо знакомая родственникам и друзьям многих богатых или знаменитых людей, павших жертвой плохих художников-портретистов. Памятник был заказан англо-фламандскому ваятелю Гаррату Янсену¹³, который, будучи мастером своего дела, изваял достойный и красивый памятник. Прекрасные пропорции, архитектурное решение — колонны, верхняя плита, щит, два херувима — производят впечатление. Но одна вещь подкачала — человеческое лицо. Лицо, которое было лицом Шекспира! И если миссис Шекспир и дочерям поэта портрет не понравился, что они могли сделать? В таких случаях семья жертвы бессильна. Вот он, монумент. Уже готовый, за него заплачено (платили наверняка друзья и родственники). До чего же он красив, весь, кроме лица! Ничего не поделаешь, вдова и дочери только покривили губы, как и глядевшая на них личина, да и оставили все как есть.

Настенный памятник Шекспиру в церкви Св. Троицы. Стратфорд-на-Эйвоне

Но мы не оставим. Пришла пора положить конец этому безобразию, длящемуся три столетия. Ибо самодовольный мясник Янсена и портрет Фолио, лицо которого сэр Джон Сквайр¹⁴ сравнил с пудингом, заслоняют истинного Шекспира. И столь вопиюще являются искажением образа величайшего поэта всех времен, что мир, с отвращением отвернувшись от них, думает, что отвернулся от самого Шекспира.

На фронтисписе^[2] моей книги — знамя крестового похода против Янсена и Друсаута. Это репродукция красивого портрета, висящего сейчас в Райлэндской библиотеке в Манчестере, на котором изображен молодой человек шекспировской эпохи. Судя по надписи в верхней части портрета, молодой человек — современник Шекспира. Сравнение с гравюрой Друсаута дает и другие совпадения: расстояния от подбородка до нижней губы, от нижней губы до кончика носа, от кончика носа до нижнего века, от нижнего века до верхней границы лба — все это одинаково в обоих портретах. Отмахнуться от этого нельзя, ведь честные мастера своего дела Друсаут и Янсен гордились тем, что их лица — вылитый оригинал. Особенно поражает сходство очень большого лба. Кроме этих совпадений нет больше ничего, что делало бы похожим неизвестного юношу с чудесными глазами и овалом лица Шелли¹⁵ на нашего поэта, которому в 1588 году было 24 года.

Портрет, разумеется, немедленно объявили подлинным изображением Шекспира. Соблазн был слишком велик. Что касается меня, то, с тех пор, как я впервые увидел его в 1914 году, соблазн этот всякий раз, когда я смотрю на портрет, становится все сильнее. К вящему своему удовольствию, я узнал из книги д-ра Джона Смарта^{16 [3]} из Глазго, изданной посмертно, что он «видит в этом портрете свое собственное представление о молодом Шекспире и мечтает, чтобы он был подлинным», а Джон Смарт — один из умнейших биографов Шекспира. Но достоверных свидетельств никаких нет, и я прошу читателей не брать на веру эту мечту, а лучше всего о ней забыть. Один совет все же дам: попробуйте создать с помощью портрета собственный образ Шекспира, это поможет вытеснить из памяти стратфордский бюст. А самое верное, взять и занавесить янсенское чудище холстом с копией этого портрета, чтобы он символизировал истинного Шекспира. Для этой цели очень сгодились бы портреты Китса или Шелли, но раз уж судьба сохранила для нас изображение неизвестного елизаветинского поэта, то оно подойдет лучше всего. «Думаю, — смиренно писал Китс, — что после смерти я все-таки буду среди английских поэтов». На что Мэтью Арнольд¹⁷ воскликнул: «Он есть, есть — вместе с Шекспиром!» Занятые сверх головы Шекспиром — стратфордской исторической достопримечательностью, Шекспиром — национальным Бардом или даже Шекспиром — всемирно боготворимым драматическим истолкователем человечества, мы порой забываем, что и Шекспир ведь «среди английских поэтов», вместе с Китсом и Шелли. И если мой фронтиспис напомнит об этом хотя бы одному читателю, то он не будет таким уж неуместным.

Фрэнсис Бэкон

Он может напомнить и другую вещь, которую забывают еще чаще: Шекспир был когда-то молод. На самом-то деле старым он никогда не был, писать бросил в 48 лет, а умер в 52. Однако для очень многих Шекспир что-то вроде Великого Литературного Патриарха. И это частично из-за стратфордского бюста, а главным образом, думаю, благодаря основному направлению в шекспироведении: начиная с Кольриджа¹⁸ все внимание уделялось и уделяется трагедиям и поздним пьесам, таким как «Буря», комедиями же и историческими хрониками исследователи пренебрегают. Таким образом, мы видим Шекспира, глядя не в тот конец биографического телескопа, и для нас он по преимуществу трагический драматург, изумленный громадностью вселенной и силящийся решить природу зла и человеческих бедствий. Другими словами, человек созерцательного темперамента, благородных мыслей, серьезный в общении и достигший, пройдя сквозь очищающие огни страстей, оптимистичной безмятежности ума. Это олимпийское видение поэта годится, наверное, для Гёте, который, подобно Афине Палладе, явился на свет Божий в полном облачении философского спокойствия. Но Шекспир, по моему убеждению, ни в какой период своей жизни не был таким олимпийцем.

Шекспир трагедий был, как мы увидим, Шекспиром страдающим. И умиротворение «Бури» было, скорее, покоем после болезни, затишьем после урагана, а не царственным безразличием. Шекспир был ближе Достоевскому, чем Гёте; хотя, пожалуй, лучше вообразить его чем-то вроде более объемного и более счастливого Китса, шедшего всю жизнь дорогой плача — via delorosa (из современных авторов этим путем шел один Достоевский). Ибо Китс и Достоевский, как постояльцы, занимали только какую-то часть в том общечеловеческом духе, что явил себя в первую половину творчества — в комедиях, равных которым по веселью сердца нет во всей мировой литературе. Д-р Э.С. Брэдли¹⁹, сказав, что «Китс и Шекспир — одного племени», далее говорит: «По качеству — я ничего другого не имею в виду — ум Шекспира вряд ли был иным и в двадцать три года»^[4]. И я искренне подпишусь под этими словами, если отнести их к создателю Джульетты, Ромео, короля Ричарда II, Лукреции и Оберона из страны фей. Но, в свою очередь, буду настаивать, что гений, создавший «Бесплодные усилия любви», Меркуцио и Основу²⁰, обладает иными качествами: он блестящ стальным блеском и страстен, уверен в себе и уравновешен, весело и с восторгом принимает Жизнь во всех ее проявлениях, чего мы тщетно будем искать в Китсе.

Устранив из общей картины музу комедии, викторианцы создали свой образ Шекспира — безмятежно спокойного Олимпийца, чем нанесли урон его чести, ибо лишили его доброй трети лавров и закрыли глаза на чудо его духовного развития. Первыми были комедии; Шекспир «Короля Лира» и «Бури» вырос из Шекспира, создавшего Бирона и Бастарда, Кормилицу Джульетты и миссис Куикли, шутов Ланса и Ланселота, сэра Тоби Белча и сэра Джона Фальстафа²¹ — это лишь несколько имен из множества колоритных персонажей, часто имеющих сомнительную репутацию, каких никогда прежде не рождало воображение драматурга. И хотя якобитский Шекспир был более серьезным, чем елизаветинский, он никогда, до самого конца, не стал более «респектабельным». Что касается самих комедий с живостью, яркостью, сочностью их веселого декорума, кто из читателей усомнится, что они были выплеснуты на берег океана Времени самой буйной теплокровной волной, когда-либо бившейся в человеческом сердце? Они бессмертны, потому что потрясающе жизненны, а их жизненность — неоспоримое свидетельство огромного удовольствия, которое сопутствовало их появлению на свет. Шекспир писал, чтобы «радовать». «Поэт, — говорил Вордсворт²², — творит, подчиняясь одному единственному ограничению, а именно необходимости приносить сиюминутную радость». Шекспир, стало быть, писал, чтобы доставить радость своей аудитории. Но прежде всего — и так было всегда — чтобы доставить радость самому себе.

Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд. Из книги «Coryat's Crudities». 1611 г.

Еще один ложный образ, и с ними закончено. Это образ «безличного» Шекспира, в произведениях которого, включая сонеты, нет и следов его личности. Это еще одна черта Шекспира-Олимпийца, о котором мы только что говорили и о чем столько всего нагорожено «ученой» биографической школой. Такое понимание Шекспира освобождает ее от необходимости проверять свои выводы свидетельствами драматических и поэтических произведений Шекспира. После всего вышеизложенного позволю себе высказать несколько мыслей еще по одному поводу.

Елизаветинская драма была социальным инструментом со многими функциями, часть которых впоследствии взяли на себя печатные нововведения в виде журналов. Помимо всего прочего, пьесы, как нынешние газеты, распространяли всяческие слухи, ходившие в Лондоне. Другими словами, они были злободневны. Но Сидни Ли^[5], а также его последователи, настаивают, что Шекспир отличался в этом от своих собратьев-драматургов и предпочитал оставаться (как и в других отношениях) чистеньким. Они отстаивают эту точку зрения в противовес крайнему, если не сказать нелепому, мнению Ф.Г. Флея²³, который, кажется, ничего, кроме злободневных аллюзий, в шекспировских пьесах не видит. И все же они, как и он, но по-своему, ошибаются. Гамлет говорит нам — Шекспир, хотя бы в этом случае, несомненно, глаголет устами своего героя, — что «цель актерской игры», подразумевая, конечно, и цель драматурга, — «держать как бы зеркало перед природой: являть добродетели ее же черты, спеси — ее же облик, и всякому веку и сословию — его подобие и отпечаток»^***. В этом все дело — и тогда, и сейчас. Пьесы Шекспира отражают меняющееся интеллектуальное и социальное состояние его эпохи так же, как пьесы Бернарда Шоу отражают нашу. Шекспир никогда не отказывался пристальней взглянуть на события или людей, волнующих его зрителей. Кто возразит, что во втором действии «Гамлета» он упоминает «войну театров», в одном из хоров «Генриха V» касается ирландской кампании Эссекса²⁴, а в комедии «Как вам это понравится» строкой с «умершим пастушком» намекает на Марло²⁵. В пьесе «Сон в летнюю ночь» в монологе о «западном цветочке», несомненно, есть ссылка на одно из увеселений королевы Елизаветы, а в «Макбете», в речи привратника — на суд над иезуитом Генри Гарнетом²⁶. И, конечно, идею «Бури» Шекспиру подсказало крушение корабля «Морское приключение» вблизи одного из Бермудских островов в 1609 году. Перечислять можно бесконечно.

Очевидно, что Шекспир осознанно не бежал злободневных событий, между тем приверженцы Шекспира-Олимпийца благоговейно утверждают обратное. А коли так, разве нельзя предполагать наличие ссылок и аллюзий там, где они пока еще не обнаружены? Можно и должно; повторю еще раз, истинный Шекспир будет совершенно не понят, если полагать, что он держался в стороне от событий своего времени. Напротив, нам следует искать его в самом средоточии той жизни и видеть воображением, как его неугомонный дух, волнуясь, следит за деяниями Эссекса и Рэли, Дрейка и Роджера Уильямса²⁷, Фрэнсиса Бэкона и Роберта Сесила²⁸. Не его «личная жизненная трагедия»^[6], о которой нам ничего не известно, а жизнь дворов королевы Елизаветы и короля Якова, характеры и деяния великих людей страны, политические и социальные потрясения — вот что составляет истинный фон его пьес. Но мы не должны быть здесь слишком грубы и буквальны, иначе нас ждет та же печальная участь, что и Ф.Г. Флея. Шекспир был драматург, а не журналист, и, кроме этого, он был очень умен. Вряд ли он отклонился бы от своего замысла ради того только, чтобы снискать успех злободневным откликом; он поглядывал на происходящее мимоходом, изображая его неявно, намеками, прямо не высказываясь. В этом заключалась двойная мудрость — во-первых, он избежал бед, выпавших на долю драматургов, нападавших в открытую. Его «критика» была сродни «дикому гусю», чей свободный полет «не зависит от воли хозяина». И во-вторых, когда его пьесы ставятся повторно по прошествии лет, то аллюзии на события, уже канувшие в прошлое, не становятся стертой болванкой, по которой вновь надо пройти резцом, если что и забылось — ничего страшного. Из всех пьес больше всего подобных аллюзий содержит комедия «Бесплодные усилия любви», в ней много и не совсем пристойных намеков. Не плохо бы сторонников «безличного» и респектабельного Шекспира приговорить к каторжному труду — комментировать текст этой комедии, покуда все аллюзии и темные места не получат достоверного объяснения.

Но пора уже перестать охаивать чужие образы Шекспира и предложить свой собственный. Он будет, как и следует ожидать, в духе Ренессанса, но более ранней поры, чем тот, что мы видим в начале этой книги. Он будет в манере итальянской школы, которая расставляет свои фигуры на фоне ландшафта и человеческой деятельности, башен с шапками облаков и храмов. И я начну с описания этого фона, не забывая, конечно, и центральной фигуры, оставив подробности внешнего вида, костюма, лица, манеры говорить следующим главам. Ибо Шекспир, хотя был и есть для всех времен, во многом принадлежал и своему времени, и если не взглянуть на главные приметы эпохи, можно наверняка опустить что-то важное в его образе. И, наконец, главное: духовное развитие, которое явно прослеживается и в пьесах и в поэзии, может быть полностью понято (теперь, когда почти точно установлен порядок их появления на свет), если рассматривать его на фоне духовного состояния эпохи, в которой Шекспир жил.

Примечания

*. Акт III, сц. 4. Шекспир У. Полн. собр. соч. в 8 т. М., 1958—1960. В дальнейшем, за исключением специально оговоренных случаев, пьесы Шекспира цитируются в переводах данного издания. — Здесь и далее Примеч, пер.

**. Здесь и далее цифра в квадратных скобках относится к примечаниям Дж. Довера Уилсона.

***. Акт III, сц. 2.

1. Грэнвилл-Баркер Харли (1877—1946), английский драматург, историк и театральный деятель.

2. Книга Довера Уилсона написана в 1931 г.

3. Сидни Филипп (1554—1586), знаменитый английский поэт и национальный герой елизаветинской эпохи. Автор цикла сонетов «Астрофел и Стелла», пасторального романа «Аркадия графини Пемброк» и эстетического манифеста «Защита поэзии».

4. Ли Сидни (1859—1926), английский шекспировед, автор фундаментальной биографии Шекспира «A Life of William Shakespeare:», последнее издание которой вышло в 1925 г. Хотя сегодня ее (во многом справедливо) критикуют, собранный им материал по смежным вопросам шекспироведения бесценен.

5. Китс Джон (1795—1821), третий (наряду с Байроном и Шелли) великий поэт младшего поколения английских романтиков.

Брон Фанни (1800—1865), возлюбленная Дж. Китса.

6. Холливел-Филлипс Джеймс О. (1820—1889), крупнейший английский шекспировед XIX в., собиратель английских детских стихов и сказок.

7. Друсаут Мартин (1601—1650), английский гравер фламандской школы.

8. Бюст в церкви Св. Троицы, к которому Довер Уилсон относится без почтения и с укоризной, был причиной острой полемики первые 30 лет XIX в. Отношение к нему и стратфордианцев и антистратфордианцев, в общем, одинаковое. Сэр Сидни Ли пишет: «Стратфордский бюст — грубое изделие. Лысый куполообразный лоб, широкое, длинное лицо, круглый, пухлый подбородок, длинная верхняя губа, одутловатые щеки, густо начесанные на уши волосы, все вместе придает тяжеловатому лицу механическое, неинтеллектуальное выражение» (Lee S. A Life of William Shakespeare. 1925. P. 524). А вот мнение Шарлотты Стоупс, знающей, пытливой и преданной стратфордианки: «В пухлой приземленности стратфордского бюста полностью отсутствует малейший намек на поэтическое или духовное вдохновение... Перо силится подсказать: "перед вами литературная личность", но нет ничего, что могло бы убедить в этом». И еще: «Безмерно разочаровывает это мнимое подобие (simulacrum) поэта» (The True Story of the Stratford Bust // Monthly Review. 1904. April. P. 153/ Цит. по: Greenwood G. The Stratford Bust and the Droeshout Engraving. 1925).

Стратфордский бюст. Рис. У. Дагдейла. 1634 г.

В 1656 г., за восемь лет до появления трехтомного труда Томаса Фуллера, в котором было сказано, что Уильям Шекспир родился в Стратфорде-на-Эйвоне, антиквар сэр Уильям Дагдейл издал капитальный труд «Уорикширские древности», где в разделе, посвященном Стратфорду, помещена гравюра, изображающая памятник Шекспиру в церкви Св. Троицы, а в конце раздела прибавлено несколько слов: «В этом городке родился и похоронен знаменитый поэт Уилл Шекспир». Фактически это первое письменное сообщение о стратфордском поэте Уильяме Шекспире. Остановимся подробнее на этой гравюре.

Сэр Уильям Дагдейл посетил Стратфорд летом 1634 г. и побывал в церкви Св. Троицы. Он хорошенько разглядел памятник Шекспиру и сделал в своей тетради его набросок, который хранится среди путевых записей Дагдейла в архиве его семьи в Меревейле (Merevale).

Этот рисунок видел сэр Сидни Ли и в своей биографии Шекспира написал о нем: «Рисунок отличается от нынешнего памятника многими деталями из-за неточности его исполнения» (Указ. соч. С. 496—497).

По этому рисунку один из гравировальщиков сделал для «Уорикширских древностей» гравюру. Она помещена в этом солидном томе на 519-й странице.

Разница между гравюрой и нынешним памятником в стратфордской церкви разительная. У бюста гравюры лицо суровое, не пухлое, усы отвислые, локти растопырены, ладони лежат на чем-то, похожем на набитый мешок или подушку. Отличаются и детали памятника. На гравюре нагие фигурки сидят по краям верхней плиты, одна держит в руке лопату, другая — песочные часы. На сегодняшнем памятнике фигурки сидят, плотно прижавшись к каменному блоку, на котором покоится череп, один держит перевернутый факел, есть и другие отличия (например, морды леопардов на колоннах у Дагдейла, леопард был в гербе Стратфорда). Но самое главное: у бюста Дагдейла нет в правой руке пера, готового писать, и листка бумаги, придерживаемого левой рукой.

Гравюра В. Холлара, сделанная по рисунку У. Дагдейла. Опубликована в 1656 г. в книге «Уорикширские древности»

Эта гравюра и рисунок всегда были для стратфордианцев одним из самых сильных раздражителей. Гравюру шекспироведы прошлого упоминали, но до Шенбаума («Шекспир. Краткая документальная биография», 1975) ее ни разу не публиковали. А рисунок почти никогда не упоминался. Холливел-Филлипс в 1853 г. писал, что гравюра явно слишком неточная и не может быть авторитетным свидетельством того, что бюст памятника выглядел изначально именно так. И с тех пор ортодоксальные шекспироведы считают, что гравюра Дагдейла — непростительная ошибка или самого рисовальщика или мастера-гравера.

Эта оценка гравюры Дагдейла не была, однако, принята всеми шекспироведами. И в начале прошлого века разгорелась полемика — каким все-таки был бюст в церкви Св. Троицы, изваянный братьями Янсенами. Полемика эта не затухает и по сей день.

Шарлотта Стоупс, неутомимый собиратель фактов, касающихся всех ответвлений семьи Шекспира и его окружения, написала в 1904 г. в одной из статей (через десять лет она повторила это в книге «Окружение Шекспира»), что гравюра Холлера (по рисунку Дагдейла) — точное и бесспорное изображение Шекспира, именно таким он был незадолго до смерти, уставший от литературного труда и актерской жизни в Лондоне. Ей очень был неприятен нынешний стратфордский бюст.

Она нашла в архивах потомков Дагдейла его рисунок, послуживший оригиналом для гравюры, и, как настоящий ученый, для которого истина превыше всего, пришла к заключению, что именно таким был бюст Шекспира, изваянный лет через пять после его смерти. Меньше всего она ожидала, что стратфордианцы подвергнут ее резкой критике: какое может быть сомнение, что нынешний бюст с пером в руке и листком бумаги не был таким с первого дня своего существования! Дело в том, что все правоверные стратфордианцы до сих пор незыблемо верят, что стратфордский бюст был изначально точно таким, каким его изваяли братья Янсены. Против миссис Стоупс выступил сэр Сидни Ли. Он писал: «Миссис Стоупс очень слабо аргументирует свою мысль, что рисунок Дагдейла точно передает изначальную форму памятника и что позже он был переделан до неузнаваемости» (Указ. соч. С. 525). Сам он объясняет это расхождение тем, что Дагдейл был не очень хорошим рисовальщиком (См.: Указ. соч. С. 522—523).

В спор не преминули вступить антистратфордианцы. Здравое и документально подтвержденное заключение Шарлотты Стоупс лило воду на их мельницу. И началась язвительная полемика между сомневающимися в авторстве и ортодоксами. Сэр Джордж Гринвуд (1850—1928), поборник истины и ярый антистратфордианец, написавший несколько замечательных книг по шекспировскому вопросу («The Shakespeare Problem Restated», 1908; «The Vindicators of Shakespeare», 1911; «Is There a Shakespeare Problem?», 1916, и др.), издал в ответ м-ру Шпильману, специалисту по шекспировской иконографии и автору статьи, обличающей Дагдейла и его помощников, небольшую, но доказательную и остроумную книгу «Стратфордский бюст и гравюра Друсаута». Доказывая, что рисунок Дагдейла подлинный, он пишет:

«Благодаря любезности м-ра У.Ф.С. Дагдейла из Меревейл-Холла, прямого потомка сэра Уильяма Дагдейла, на которого м-р Шпильман ссылается в своей статье, я еще раз (а именно 21 октября 1925 г.) получил возможность рассмотреть рисунок Дагдейла (изображение памятника) и сравнить его с гравюрой первого издания "Уорикширских древностей". В том, что это рисунок самого Дагдейла, не сомневается ни один критик, даже сам м-р Шпильман. Рисунок сделан на странице собственной записной книжки Дагдейла, в ней много нарисованных его рукой памятников, геральдических гербов, военных доспехов, которые сопровождаются заметками, сделанными его же почерком» («Постскриптум» к книге, первые строки. Интернет).

Полемика была жаркая, подробности ее интересны тем, что, споря, противники нещадно высмеивали друг друга. Были написаны целые трактаты в защиту Дагдейла и против него. Спор фактически стал самоцелью. И абсолютно бесспорная правота Шарлотты Стоупс в той части, где утверждалось, что гравюра Дагдейла изображает изначальный памятник стратфордской церкви, была заболтана спорящими; многочисленные аргументы и словесная перепалка засыпали как золой этот слабый, но чистый огонек истины. Сейчас уже никто и не вспоминает про замечательного исследователя, открывшего не только рисунок Дагдейла, но и архивы Стратфорда, где подробно рассказана история починки и реставрации «обветшавшего» памятника, которые производились в середине XVIII в.

А в 1930 г., за два года до выхода книги Довера Уилсона, великий Чемберс в двухтомной биографии Шекспира, по мнению стратфордианцев, поставил в этой полемике точку (Гринвуда уже не было в живых). Он написал о гравюре следующее: «Вся эта теория представляется мне какой-то путаницей. Немыслимо, чтобы нынешний памятник мог когда-либо походить на гравюру Дагдейла» (Chambers E.K. William Shakespeare: A Study of Facts and Problems. V.2.Oxford: Clarendon, 1930. 2:185/ Цит. по: Whalen R.F. The Stratford Bust. A monumental fraud. The Oxfordian. V. VIII. 2005). Ортодоксальное шекспироведение успокоилось. Самые последние биографии Шекспира не упоминают ни Дагдейла, ни Стоупс, ни Гринвуда.

Только воинственные Оксфордианцы продолжали расследовать историю стратфордского бюста. И вот что они обнаружили: на гравюре изображена не подушка, а мешок, набитый шерстью.

Миссис Стоупс первая заметила, что подушка бюста похожа на тюк с шерстью. Русскому читателю это сравнение ничего не говорит. Но английскому говорит многое. Стратфордианцы пытались опровергнуть замечание Стоупс, они якобы разглядели четыре кисточки на углах мешка, доказывающие, что на коленях у фигуры лежит не мешок, а подушка, кто будет украшать мешок кисточками! Но это не кисточки. Все четыре уголка, похоже, завязаны узлом. И это не прихоть ваятелей. Оксфордианец Ричард Кеннеди опубликовал в Интернете в 2005 г. статью «The Woolpack Man. John Shakspeare's Monument in Holy Trinity Church, Stratford-on-Avon» («Человек с тюком шерсти. Памятник Джону Шаксперу в церкви Св. Троицы в Стратфорде-на-Эйвоне»), В ней он доказывает, что фигура в нише памятника действительно прижимает к животу, растопырив локти, тюк с шерстью. Не с зерном, а именно с шерстью. Он говорит, что такой тюк (woolpack) с незапамятных времен является эмблемой компаний, которые так или иначе связаны с овечьей шерстью. И приводит гербы компаний, где эти эмблемы присутствуют. Вот они:

Во всех трех гербах «тюки с шерстью» с четырьмя уголками занимают видное место, они символизируют важнейший источник богатства в тогдашней Англии. В такой тюк упаковывалась овечья шерсть, они были очень тяжелые, и в их уголки вшивались камни, чтобы легче было нести. Англичане, большие любители всяких бегов, и сегодня проводят бега с таким тюком на плечах. Очередное соревнование по обычаю состоялось в городке Тетбери (графство Глостершир) 27 мая 2013 г., в канун Троицы.

Кеннеди утверждает, что на шекспировском памятнике изображен именно такой тюк с шерстью. И тюк, безусловно, указывает на занятие человека, коему этот бюст посвящен. Сэр Уильям Дагдейл разглядел этот тюк с торчащими уголками в нише памятника летом 1634 г. в церкви Св. Троицы и нарисовал в своей тетрадке. Тюке овечьей шерстью, символизировавший важнейшую хозяйственную отрасль страны во времена Шекспира, — бесспорное указание, что стратфордский памятник изваян в честь человека, имевшего прямое отношение к овечьей шерсти. И тогда, конечно, его лицо не должно выражать поэтических чувств.

Но главное доказательство правоты миссис Стоупс не в этом. Ричард Уэйлен в статье «The Stratford Bust. A monumental fraud» («Стратфордский бюст. Архитектурная подделка») пишет: «В этой истории имеются три очевидца, утверждающих, что Человек с тюком шерсти был первым поселенцем шекспировского памятника, три человека, видевших его собственными глазами. Один — Уильям Дагдейл, который в 1634 г. первый срисовал себе в тетрадь памятник, а в 1656 г. издал в своих "Древностях" гравюру, сделанную с этого рисунка. Второй — Томас Беттертон, выдающийся актер, друг и помощник Николаса Роу, побывавший в Стратфорде по его заданию. В результате чего Роу в 1709 г. опубликовал в своем издании пьес Шекспира еще одну гравюру Человека с тюком шерсти. И третий — д-р Уильям Томас, который в 1730 г. издал второе, переработанное им издание "Уорикширских древностей". Он внес несколько поправок в книгу Дагдейла, побывал в Стратфорде, и гравюра памятника Уильяму Шекспиру оставлена им безо всяких изменений. Свидетельства трех людей, почитаемых современниками, — гравюры, сохранившиеся в их книгах. Они одинаковы, и это согласие охватывает три четверти века».

Не верить этим свидетельствам — значит, расписаться в предвзятости и отсутствии разумения.

А что же происходило дальше? Как Человек с тюком шерсти превратился в «унылого портного» (Шенбаум С. Шекспир. Краткая документальная биография. М., 1985. С. 471).

Гравюра Дж. Вертью в собрании пьес Шекспира, изданных А. Поупом (1623—1625). (На титуле первого тома стоит 1625 г., на всех остальных — 1623-й)

Первый раз перо и листок бумаги вместо тюка с шерстью появились в одном из томов шеститомного собрания пьес Шекспира, изданного печатником Томасом Тонсоном в Лондоне в 1725 г. Издание подготовил Александр Поуп, знаменитый английским поэт, переводчик «Илиады» и «Одиссеи», преклонявшийся перед Шекспиром. Гравюра памятника была сделана антикваром и гравировальщиком Джорджем Вертью (1684—1756). В нише памятника — писатель, в одной руке у него перо, другая покоится на тонкой подушечке с кисточками по углам. В ухе кольцо, большой покатый лоб, небольшие усы и бородка, отложной воротник, какие носят люди невысокого звания. Лицом он смахивает на знаменитый Чандосский портрет Шекспира. Что это, подлог, сознательное искажение?

Поуп приложил к изданию биографию Шекспира Николаса Роу, которую отредактировал, не указав своего участия. Роу ее опубликовал в 1709 г. в своем издании пьес Шекспира, где тоже была гравюра стратфордского памятника. Она слегка отличается от гравюры Дагдейла, чуть более отчетливо прорисована бородка, то же узкое лицо с отвислыми усами, но ни пера, ни листка бумаги нет. В 1714 г. Роу еще раз публикует своего Шекспира, с тем же самым памятником. Гравюра в издании Роу сделана по описанию Беттертона.

Чандосский портрет Шекспира

Таким образом, появилось два изображения одного и того же стратфордского бюста. Поуп и Вертью в 1720-е гг. в Стратфорде не были, это ясно из дневников Вертью, который подробнейшим образом описывал все свои поездки с друзьями — он был заядлый антиквар и много ездил по английским графствам; Стратфорд он посетил позже, в 1737 г. Поуп сам был поэт милостью Божией и не терпел строк, нарушающих, на его взгляд, гармонический строй стиха. Он не просто подготовил к изданию пьесы Шекспира, он их редактировал: изымал из текста то, что претило его вкусу и шло вразрез с протестантской моралью, делал стилистическую правку. Особенно пострадала ранняя трагедия «Ромео и Джульетта». Думаю, его поэтическому вкусу претил и бюст Дагдейла.

Не было ни одного человека, который, увидев его, не почувствовал бы неловкость. Шарлотта Стоупс решила, что Шекспир изображен на этом памятнике изможденным стариком, замученным беспокойной лондонской жизнью. А оксфордианец Роберт Кеннеди уже в наши дни высказал мнение, что это не драматург, а его отец, имевший прямое отношение к овечьей шерсти. Наверное, Поуп, который без зазрения совести поправил биографию Роу и искромсал пьесы Шекспира, тоже без удовольствия глядел на гравюру Дагдейла. И он мог пойти на то, чтобы улучшить неприятный надгробный образ — наделил его поэтической внешностью и символикой — пером, готовым писать, и листом бумаги. Это было в его духе.

Стратфордский бюст Шекспира по Н. Роу. 1709 г.

Гравюра Вертью, памятнике писателем, — одна из двух, занимающих целую страницу, которые он сделал для издания Поупа. Вторая гравюра на фронтисписе — портрет внушающего почтение мужчины, над головой его геральдическая лента и лавровый венок, на ленте написано «WILLIAM SHAKESPEARE».

У него аккуратно подстриженные усы и бородка, в ухе серьга, воротник-жабо, который носили аристократы. Исследователи полагают, что это портрет короля Якова. Шенбаум в «Жизнях Шекспира» пишет: «Изящная гравюра Вертью, изображающая короля Якова, увенчана лавровым венком и геральдической лентой, несущей имя "William Shakespeare". Поуп, совершая чудовищный ляп, отводит ей почетное место на фронтисписе своего издания Шекспира» (Schoenbaum S. Shakespeare's Lives. 1991. P. 212). Никто никогда даже не пытался объяснить эту странную затею английского поэта XVIII в. Но она дает представление о мощи его фантазии. С течением времени эта гравюра стала образцом для подражания многих последующих изображений памятника. Но все еще публиковалась и гравюра Дагдейла. Напомню, что в 1730 г. вышло второе издание «Уорикширских древностей», его редактор Уильям Томас, посетивший Стратфорд и церковь Св. Троицы, оставил в неприкосновенности гравюру Дагдейла. Первая треть XVIII в. — один памятник и два его изображения.

Гравюра Дж. Вертью на фронтисписе собрания пьес Шекспира, изданного А. Поупом

Фактические данные, логика и здравый смысл говорят нам, что изначально памятник Шекспиру в Стратфорде был таким, каким его срисовал в 1634 г. Дагдейл. И, естественно, возникает вопрос, когда же произошло замещение Человека с тюком шерсти на Писателя с пером и листом бумаги. Как это произошло в печатных изданиях, более или менее понятно. Поуп, руководимый, скорее всего, поэтическим чувством и необузданной фантазией, приставил к туловищу Человека с тюком голову Чандосского портрета, вложил в правую руку перо, левую опустил на листок бумаги. Но как и когда произошла подмена памятника? На протяжении века он не раз побывал в руках доброхотов, желавших починить и украсить его, однажды был даже побелен, а потом еще раз покрашен. Наверняка в одну из этих починок-покрасок и произошло столь резкое нарушение первоначального замысла.

В 1737 г. в стратфордскую церковь был прислан молодой священник Джозеф Грин (это он нашел завещание Шекспира и был им подавлен), образованный, начитанный, состоявший в нескончаемой переписке с лондонскими друзьями, сам пишущий стихи и большой театрал. В тот год Стратфорд посетил и Вертью со своим покровителем. Мы не знаем, состоялось ли знакомство священника со знаменитым антикваром. Но это и не так важно.

Важно другое. Грин, живя в Стратфорде, не мог не чувствовать гордости, что живет в городе, где родился Шекспир. В 1746 г. он обратил внимание, что памятник Великому Барду в ужасном состоянии — обветшал, осыпается, поблекли краски. И он решил собирать деньги на его ремонт.

В Стратфорд приехала известная труппа актеров, гастролирующая по городам Средней Англии. Грин обратился к ним с просьбой сыграть «Отелло», а собранные деньги отдать на ремонт памятника. Актеры согласились, и по этому случаю был устроен праздник. Грин написал стихи и сочинил афишу, оповещавшую граждан о предстоящей постановке. Афиша сообщала, что все собранные средства пойдут на старинный памятник и бюст, которые под «действием времени и других неблагоприятных воздействий обветшали и очень повреждены» (Цит. по: Whale Richard F. The Stratford Bust. A Monumental fraud).

Деньги были собраны. Два года решались вопросы, можно ли вносить изменения в памятник в процессе ремонта и если можно, то какие. Возникли разногласия. Старшин по чину священник был категорически против изменений. Никакого решения не приняли. Грин пригласил местного художника, и начались работы по исцелению памятника. В 1749 г. его восстановили. Алебастровую доску, опиравшуюся на колонны, сменили на мраморную и заново покрасили бюст по оставшимся следам красок. Грин неоднократно уверял в письмах, что восстановленный бюст внешне точно такой, каким был до ремонта. Однако есть описания этого памятника с оценкой бюста, и они заставляют сомневаться, что Грин не лукавил, утверждая, что в памятнике ничего не изменили.

В июне 1759 г. в журнале «The Gentleman's Magazine» Грин опубликовал короткую статью о своем памятнике. Он пишет: «Бард вернулся в родной город, и ему весело жилось со своими друзьями», и потому в выражении лица отремонтированного бюста видна «веселость его ума» (Цит. по: Whale Richard F. The Stratford Bust. A Monumental fraud). «Веселость» обновленного памятника не была не замечена. Знаменитый художник Томас Гейнсборо назвал этот памятник «глупой, улыбающейся вещью» и отказался рисовать его для стратфордского юбилея 1769 г. А завсегдатай лондонских театров Джеймс Боуден сказал, что бюст показывает Барда в «самом его веселом расположении духа». Но ни у гравюры Дагдейла, ни у сегодняшнего бюста никакой веселости незаметно. Исходя из посылки, что дагдейловская гравюра сохранила для потомков первоначальный вид памятника, можно утверждать, что подмена произошла в 1749 г., когда памятник ремонтировали под руководством Грина.

В дальнейшем памятник еще не раз подвергался различным манипуляциям и, в конце концов, обрел тот вид, который мы лицезрим сегодня.

9. Посмертную маску Шекспира (Kesselstadt Death Mask) нашел в 1849 г. д-р Людвиг Беккер (библиотекарь герцогского дворца, Дармштадт) в лавке старьевщика в Майнце (сейчас маска находится в Дармштадте). В наше время по ней был сделан трехмерный портрет Шекспира, который сильно отличается от всех имеющихся изображений драматурга. Подлинность маски остается под сомнением.

10. Шпильман Мэрион Гарри Александер (1858—1948), искусствовед, плодовитый писатель, биограф, эссеист; состоял в переписке со всеми известными английскими художниками и скульпторами, обращавшимися к нему за советами, в том числе практическими. Знаток шекспировской иконографии.

11. Джордж Роби (наст. Джордж Эдвард Уэйд; 1869—1954), артист мюзик-холла, комический актер, сценарист. Создал множество характерных ролей. Снимался в кино, исполнил роль Санчо Пансы в англоязычной версии «Дон Кихота» (1933) с участием Ф.И. Шаляпина в главной роли; Джона Фальстафа в фильме «Король Генрих V» (1944), Тони Уэллера в «Записках Пиквикского клуба» (1952).

12. Бэкон Фрэнсис (1561—1626), великий английский философ, историк, политический деятель, основоположник эмпиризма. В 1662—1663 гг. молодыми естествоиспытателями было основано Королевское общество (английская Академия наук), воплотившее мечту и замысел Бэкона создать европейское братство ученых.

Уильям Стенли, шестой граф Дерби (1561—1642), по материнской линии прямой потомок Генриха VII. Претендент на авторство Шекспира.

Эдуард де Вер, семнадцатый граф Оксфорд (1550—1604), представитель древнейшего английского аристократического рода. Претендент на авторство Шекспира. Стал известен широкой публике после американского фильма «Аноним» (2011, режиссер Роланд Эммерих), посвященного шекспировскому вопросу.

Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд (1576—1612), по женской линии прямой потомок Эдуарда III Плантагенета. По фактам биографии главный претендент на авторство Шекспира.

13. Янсен Гаррат-младший. В Англии имя его отца (Gheeraet Janssen), уроженца Голландии, поменялось на Garret Johnson. Так же стали называть и сына. Гаррат Янсен-старший изваял памятники третьему и четвертому графам Ратлендам в начале 90-х гг. XVI в. Умер он в 1611 г. А памятник Роджеру Мэннерсу, пятому графу Ратленду, делал его старший сын. В самом начале 20-х гг. XVII в. Гаррат и Николас (младший брат) Янсены соорудили памятник Уильяму Шекспиру в стратфордской церкви. Кто его заказал и оплатил — неизвестно.

14. Сквайр Джон Коллинз (1884—1958), английский поэт, писатель, историк, влиятельный литературный критик в период после Первой мировой войны.

15. Шелли Перси Биши (1792—1822), английский поэт.

16. Смарт Джон, профессор английского языка и литературы университета Глазго. В 1928 г., после смерти ученого, его последователь Питер Александр издал неоконченную работу Смарта «Шекспир, правда и традиция», которая пробила брешь в господствующей тогда идее, что Шекспир не имел никакого образования.

17. Арнольд Мэтью (1822—1888), английский поэт и культуролог, критик, один из наиболее авторитетных литературоведов и эссеистов викторианского периода.

18. Кольридж Сэмюэл Тэйлор (1772—1834), английский поэт-романтик, критик и философ, выдающийся представитель «озерной школы».

19. Брэдли Эндрю Сесил (1851—1935), английский литературовед, особенно знаменит своими трудами о Шекспире.

20. Меркуцио — персонаж «Ромео и Джульетты», ткач Основа (в переводе Т. Щепкиной-Куперник, у Шекспира его зовут Bottom) — «Сна в летнюю ночь».

21. Бирон — персонаж «Бесплодных усилий любви»; Бастард — исторической хроники «Король Иоанн» (Филипп Фоконбридж, незаконнорожденный сын короля Ричарда Львиное Сердце); миссис Куикли и сэр Джон Фальстаф — «Генриха IV», части 1 и 2, «Виндзорских проказниц»; Ланс — «Двух веронцев»; Ланселот Гоббо — «Венецианского купца»; сэр Тоби Белч — «Двенадцатой ночи».

22. Вордсворт Уильям (1770—1850), английский поэт-романтик, представитель «озерной школы».

23. Флей Фредерик Гард (1831—1909), шекспировед викторианской эпохи, один из создателей «Нового шекспировского общества» (1873).

24. Роберт Девере, второй граф Эссекс (1567—1601), военачальник и фаворит английской королевы Елизаветы I. Впал в немилость после неудачных боевых действий в Ирландии в 1599 г. В 1601 г. предпринял попытку государственного переворота, был обвинен в измене и казнен.

25. Марло Кристофер (1564—1593), английский поэт, переводчик и драматург-трагик елизаветинской эпохи, самый выдающийся предшественник Шекспира. Ввел в употребление белый стих вместо рифмованного.

26. Гарнет Генри (1555—1606), английский священник-иезуит, казненный за участие в Пороховом заговоре 1605 г.

27. Рэли Уолтер (1552/54—1618), английский придворный, государственный деятель, путешественник, поэт и писатель, историк, фаворит королевы Елизаветы I. Прославился каперскими нападениями на испанский флот, за что в 1585 г. получил рыцарство. Казнен Яковым 1.

Дрейк Фрэнсис (ок. 1540—1596), английский мореплаватель, корсар, вице-адмирал (1588). Первый англичанин, совершивший кругосветное плавание (1577—1580). Активный участник разгрома испанского флота (Непобедимой армады) в Гравелинском сражении (1588).

Уильямс Роджер (1539/40—1595), протестант, солдат удачи. Воевал под командованием Фрэнсиса Дрейка и графа Лейстера. После битвы при Зютфене (1586, Нидерланды), где погиб сэр Филипп Сидни, был посвящен в рыцари. Лейстер писал о нем: «Я ценю Роджера Уильямса на вес золота, ибо он так же храбр, как и умен».

28. Сесил Роберт, первый граф Солсбери (1563—1612), английский государственный деятель, первый министр королевы Елизаветы I и короля Якова I.

Занимал пост лорда — хранителя малой печати, лорда-казначея, член Тайного совета Великобритании, кавалер ордена Подвязки. Сын первого министра королевы Елизаветы лорда Берли.

Примечания Дж. Довера Уилсона

[1] Mr. M.H. Spielmann, см. «Shakespeare's Portraiture». Studies in the First Folio. Oxford. 1924. P. 9—12.

[2] Более подробно можно прочитать в: Thos. Kay. The Grafton Portrait of Shakespeare. 1914.

[3] Dr John Smart, i.e. Shakespeare: truth and tradition. Arnold, 1928.

[4] Dr A.C. Bradley. «Keats» in Oxford Lectures on Poetry.

[5] Замечательно, что в молодости Ли очень интересовали аллюзии у Шекспира. Он первый заметил сходство Шейлока и Лопеса.

[6] «Его трагическая жизненная история» — подзаголовок книги Франка Харриса «Шекспир-человек» (Frank Harris. The Man Shakespeare).