Сладкозвучие и медоточивость

«Подобно тому, как полагали, что душа Эвфорба жила в Пифагоре, так сладостный, остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном и медоточивом Шекспире, о чем свидетельствуют его "Венера и Адонис", его "Лукреция", его сладостные сонеты. ...Если бы музы знали по-английски, они стали бы говорить изящными фразами Шекспира», — в таких восторженных словах расхваливали английского барда его современники. Остроумие, игра слов и смыслов, изящество выражения, изысканная звукопись, музыкальность, — отличительные особенности шекспировского стиля. Об этом читали или как минимум слышали все практикующие ПСШ, по крайней мере, в предисловиях к их работам вышеприведенные слова непременно присутствуют. Но для очень и очень многих перелагателей лирики Ш сладкозвучие и медоточивость шекспировского цикла остается пустым звуком, ибо на деле сплошь и рядом выходит нечто совершенно неудобо-читаемое и произносимое, словесная какофония, дичайшие звукосочетания, какой-то вербальный скрежет.

О том, насколько это важно, говорят, в частности, воспоминания писателя и поэта Д. Мережковского, в нежном детском возрасте понимавшего стих М. Лермонтова «По небу полуночи ангел летел» не иначе как «По небу, по луночи (курсив наш — Ю.Л.) ангел летел». Но здесь особенного ущерба для маленького Димы не было, поскольку на его ошибочное восприятие повлияло воображенное им удивительно красивое слово «луночь», каковое могло бы и существовать в русском языке, означая, допустим, «лунную ночь».

Случай, произошедший в юные годы непосредственно с нами, не столь красив. Стих А. Пушкина «Восклицал он, дик и рьян» мы воспринимали на слух как «Восклицал он, дикирьян» (курсив наш — Ю.Л.), романтически отождествляя «дикирьяна» с «паладином» из того же пушкинского стихотворения (или с Д'Артаньяном из романа А. Дюма), и только некоторое время спустя не без сожаления расстались с этой иллюзией.

Еще пару примеров из той же серии и — продолжим. К. Батюшков: «Шуми, шуми волнами, Рона...» (Шуми, шуми, волна Мирона.). Лермонтов: «На нем флюгера не шумят...» (На нем флюгеране шумят.). Пастернак: «Не предавайся сну...» (Не предавай сосну.). Ф. Глинка: «И колокольчик, дар Валдая...» (И колокольчик Дарвалдая).

Как видим, понятие сдвиг (смещение или уничтожение границы между соседними словами, в результате чего возникают новые слова, осмысленные или бессмысленные), введенное в литературоведческий обиход в первой четверти прошлого века, можно проиллюстрировать даже образцами высокой классики. Что же тогда говорить о современных неклассиках?

В свое время, просматривая трагедию Ш «Макбет» в переводе А. Радловой, мы оказались в совершенном потрясении от двух ее фраз: «Жар дел скуют холодных слов морозы» и «Я слышала, сыч выл, трещал сверчок» (полужирный шрифт в обоих случаях наш — Ю.Л.), после чего были вынуждены отложить ее переложение до поры до времени. Ради буквальной точности переводчица использовала односложные слова, что привело к нечленораздельным словосочетаниям «жардел» и «сычвыл». В английском языке полным-полно односложных слов, используя которые, Ш создавал удивительные по красоте звукописные узоры. В русском языке злоупотребление словами, состоящими всего из одного слога приводит, как видим, к плачевным результатам.

Вернемся к нашим ПСШ. Начнем, разумеется, от печки, то есть от классических опусов Чайковского и Пастернака, после чего перейдем к современным авторам, каковые на сей раз расположены в той последовательности, в какой их СШ подворачивались нам под руку в процессе рассмотрения.

Итак Чайковский, СШ-20 (полужирным шрифтом выделены какофонические звуко- и словосочетения):

Лик женщины, начертанный природой,
Имеешь ты, царица-царь души;

Что-что, а чайковская «цаца» украшением строки не служит.

Пастернак, СШ-73:

То время года видишь ты во мне,
Когда из листьев редко где какой,
Дрожа, желтеет в веток голизне,

Как видим, «жаже» ничуть не хуже и нисколько не лучше «цаца».

О степановском словомонстре «сколял» мы говорили выше, обратимся к другим неологизмам этого переводчика.

Возьмем сразу два его ПСШ, 46 и 47, поскольку пробел по части сладкозвучия и там и сям связан с одним и тем же словом — «око».

«Как сердцу с оком твой делить портрет?» (приходится произносить «соком» и ничего с этим поделать нельзя);

«Мол, весь ты в нем и, дескать, око сроду...» («окосроду»);

«В чем состоит отныне ока доля...» («окадоля»);

«Союз у ока с сердцем заключен...», («уока»);

«У ока пир глядеть на твой портрет...» (здесь еще хлеще: «уокапир»);

«Шлет сердце приглашенье другу — оку». («другуоку» — и никакие тире, ни другие знаки препинания не спасают от такого жутковатого прочтения).

Говоря короче, Степанову или кому другому с оком (вот и мы туда же — соком!) следует обращаться гораздо нежнее, ведь это, как говорят анатомы, часть мозга, выведенная наружу.

СШ-86: «Ужель его поднявший парус стих...» (никому не нужный свист плюс три глухие согласные подряд).

СШ-99:

Пенял фиалке я: «Не ты ли с уст
Любимого украла ароматы?

Ужасающее словосочетание «тылисуст» может привести в дрожь любого квалифицированного читателя. Злоупотребляя частицей «ли», можно получить, например, такую фразу, некогда выуженную нами из периодической печати: «Предупредили ли лилипутов?». Но что сойдет для газеты, категорически неприемлемо для стихотворения.

Пойдем дальше по тому же сонету:

И пурпур лепестков, что слишком густ,
Ужели не из жил его взяла ты?»

Если Пастернак не внял замечанию Морозова (см. выше), то Степанову следовало бы все-таки внять. Но увы...

Вспоминаем историю, рассказанную нам старой учительницей. В школьные годы она писала диктант, в котором была такая фраза: «Берег реки Оки синел». Один соученик будущей учительницы, не расслышав текста, написал: «Берег реки окисинел». В классе было много смеху, а некоторое время спустя глагол «окисинеть» в значении «с ума сойти» прочно вошел в лексикон как учеников, так и учительского персонала той школы. К чему мы это рассказали? А к тому, что от нечеловеческих перлов, производимых на свет иными переводчиками, можно совершенно окисинеть!

Однако продолжим.

СШ-119 (перевод Степанова):

Как выпил я настоя слез Сирены,
Порочных в корне аки самый ад,

Хочешь не хочешь, приходится произносить «акисамый», что явно противоречит намерениям переводчика. Вводить в современную письменную речь всевозможные славянизмы типа «аки, паки, иже херувимы» надо весьма тонко, в противном случае составленный поэтами текст переходит с узенькой стези литературного творчества на широченный пародийный тракт.

Николаев, СШ-102:

Корыстна та любовь, чье прославленье
Повсюду с уст влюбленного звучит.

У Степанова «тылисуст», у Николаева «суст», но и то, и другое мешает и самому стихотворению, и его художественному осмыслению.

В том же СШ того же переводчика:

Не то чтоб лето хуже стало вдруг,
Не слыша флейты горестной ее,

Три йотированные гласные подряд тоже сильно вредят медоточивости изложения и снова напоминают нам еще одну газетную фразу: «Уродливые ее явления», — в которой сошлись сразу четыре (!) таких звука.

СШ-147:

Что нет тебя прекрасней и светлей,
Хоть ночи ты и ада ты черней.

«Иада» — это еще что! Нам приходилось видеть в ПСШ, не помним, правда, у кого выражение «капают из ада», каковое произносить вслух вообще неприлично.

Ивановский, СШ-149: «Твоих врагов я не прогнал ли прочь?» («ллипрочь»; похоже, частица «ли» — едва ли не главный враг поэта).

Дудоладова, СШ-149:

Что ты светла, как день, и мне верна,
А ты, как ночь, темна, как ад, черна.

Здесь злоупотребление наречием «как»: «какночь» и «какад». Но что говорить о нынешних стихотворцах, если даже великий Пастернак в своем знаменитом стихотворении допустил подобные звукосочетания:

Как летом зноем мошкара, («каклетом»)
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме. (несмотря на звук «о», стоящий после предлога «к», читается все-таки: «каконной» — жуть!).

Кстати говоря, в русской литературе имеется один блестящий пример, когда поэт, поставив три «к» подряд, нисколько не навлек на себя упреков в какофонизме. Мы говорим об Ахматовой. В «Поэме без героя» к строке: «Не ко мне, так к кому же?..» — Анна Андреевна оставила примечание: «Три "к" выражают замешательство автора». Вот что значит мудрость поэта, помноженная на великолепное чувство слова, звука и даже, если хотите, буквы.

Щедровицкий, СШ-144: «Чтоб скорбью низвести меня до ада...» («доада»).

Ох, уже этот «ад», никакого с ним сладу, ни ладу у переводчиков нет. Из-за него их ПСШ-147 бредет совсем не туда, куда следует.

Тот же Щедровицкий, СШ-147:

Да, ты мне светлой виделась, хоть ты —
Черней, чем ад, мрачнее темноты. («чемад»)

Фрадкин, СШ-147: «А ты мрачна, как ночь, черна, как ад...» («какночь» и «какад»)

Шаракшанэ, СШ-147: «А ты черна, как ночь, как ад кромешный...» (еще один «какад»).

Раньше был «вампука», теперь «какады» вперемежку с «чемадами». Как! вы не слыхали слова «вампука»? Что вы! Это же знаменитая история. Сейчас расскажем.

Однажды в России состоялось торжество по случаю приезда одного именитого зарубежного гостя. Встречали его, как полагается в таких случаях, цветами, девушками и хоровым пением. В одном куплете имелась такая строка:

Вам пук, вам пук, вам пук цветов собрали, —

каковая и была на полном серьезе спета девичьим хором. Этот курьез не остался незамеченным, в результате на свет появилось опера-пародия «Вампука, невеста африканская», имевшая чрезвычайный успех, в том числе и в Советское время. Это словечко стало нарицательным и применяется, когда говорят об оперном или театральном спектакле, в котором полным-полно дурновкусия и всевозможных штампов.

Проверку переводных текстов на вампукость мы можем произвести путем просмотра двух стихов из ПСШ-105. В оригинале эти строки выглядят так:

«Fair, kind and true' is all my argument,
«Fair, kind, and true' varying to other words.

Односложных слов здесь полно, и по-английски они звучат вполне сладкозвучно. Интересно, как это читается по-русски?

Гербель, к счастью, не подкачал:

Наивность, красота и верность — вот поэма,
Написанная мной, с прибавкой двух-трех слов...

Маршак — тоже:

«Прекрасный, верный, добрый» — вот слова,
Что я твержу на множество ладов...

А вот Финкель, увы, оплошал:

«Добр, чист, красив» — вот все их содержанье,
«Добр, чист, красив» — на все лады пою...

Страшноватый «добрчист» в его версии красивым никак не назовешь.

Куда как нехорош речекряк Николаева «милверендобр»:

Мил, верен, добр — я вновь тебе пою,
Мил, верен, добр — вот суть всех слов иных...

Не совсем медоточив Фрадкин: «добрыверен» (здесь и ниже в аналогичных случаях приводим не как написано — через «и», а как произносится — через «ы»):

Пою одно: «Прекрасен, добр и верен!»
«Прекрасен, добр и верен!» — ночью, днем...

Не ахти хорош вариант Микушевича:

«Красив, и добр, и верен», — весь мой сказ.
«Красив, и добр, и верен», — ты прости...

Вроде бы переводчик поставил между словами союз «и», но «добрыверен» прослушивается в его строках весьма отчетливо.

Очень неплох Степанов (что, честно говоря, нас удивило):

«Прекрасный, добрый, верный», — я твержу,
«Прекрасный, добрый, верный», — только это...

Приятно впечатление оставила и Тарзаева:

«Прекрасный, добрый, верный» — не могу
Я вырваться из круга этих слов...

Впрочем, Тарзаева и Степанов всего лишь перепевают Маршака, значит, и удивляться было нечему.

То же самое и у Кузнецова:

Прекрасный, добрый, верный — все слова,
Прекрасный, добрый, верный — все, что знаю...

Зато Трухтанов оказался молодцом:

Красивый, честный, добрый — вот слова,
Что я тасую, избежав новаций, —

хотя если бы он действительно избежал новаций, это двустишие смотрелось бы получше.

Шаракшанэ почти сносен:

«Прекрасен», «верен», «добр» — весь мой сюжет
«Прекрасен», «верен», «добр» — три вечных слова, —

почти, — потому что его двустишие все-таки заражено вампукостью: «добрвесь» и «добртри». И никакие тире не спасают.

По-своему хорош отошедший от подлинника Бадыгов:

Добро, правдивость, красота — три слова
Пишу я каждый раз на новый лад,

Наконец Заболотников оглоушил нас, соорудив чудоюдословие «светлдобрыверен»:

«Светл, добр и верен» — аргумент мой только в том,
«Светл, добр и верен», со словами лишь меняясь...

В заключение еще несколько случаев какофонизации русской речи, письменной и устной.

Трухтанов, СШ-146: «Мой бедный дух, центр мерзостей вселенной...» (как произносить мерзкое скопление согласных, помеченных в строке полужирным шрифтом — «хц» и «нтрм», — мы понять не в силах).

Козаровецкий, СШ-67: «Что ж жить ему среди такой заразы...» («жж»).

Шестаков, СШ-147: «В то время как с заплаканным лицом...» («ксз»).

Румер, СШ-141: «Тебя любить внушает мне не взор...» («нене»).

Прежде чем читатель пристанет к нам с тем же вопросом — а как следует сплетать сладостные, источающие молоко и мед звуки, — мы успеем привести соответствующие примеры.

Вот как надо:

Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой, —

или хотя бы так:

Элегантная коляска в электрическом биенье
Эластично шелестела по шоссейному песку.

Этими цитатами из И. Северянина и А. Пушкина мы, с позволения читателей, и закончим настоящую главу.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница