Глава 10. Попытка, попытка, еще попытка

Ответьте на вопрос, когда мужчина должен жениться: молодому еще рано, пожилому — поздно.

Должно быть, пережившему столь сильное разочарование Фрэнсису казалось, что «гоним я роком и людьми»¹ (пер. М. Чайковского). Огорченный, но не упавший духом, он уже разработал новый план. Не в его характере было смириться с поражением. Елизавета не собиралась способствовать занятию им такого положения, которое дало бы ему средства, необходимые для осуществления его «великого замысла»; поэтому ему нужно было найти другой путь.

Для высшего эшелона елизаветинского общества существовало всего три пути, которые вели к обретению состояния. Проще всего было получить богатство, унаследовав его; среди знати не было принято зарабатывать на жизнь трудом. Только прочим сословиям дозволялась привилегия зарабатывать на собственное содержание. Ни приемный отец, ни родной отец Фрэнсиса не позаботились обеспечить его будущее, — и уж, во всяком случае, этого не сделала его мать. Второй путь заключался в обретении милости монарха и, следовательно, подарков в виде недвижимости или каких-либо прибыльных должностей или права взимать определенные налоги. Как нам известно, Фрэнсис искренне пытался получить расположение королевы, однако добился он лишь немилости и обвинений в излишней амбициозности. Третий путь был не только совершенно достойным, но и нормальным для елизаветинской эпохи, и состоял он в том, чтобы жениться на деньгах. Фамильные состояния и титулы поддерживались устройством браков; это был способ увеличить свое состояние.

Фрэнсис остро нуждался в деньгах для осуществления своих планов, и он понимал, что наибольшие шансы обрести эти деньги дает женитьба на состоятельной невесте. Учитывая его перспективу когда-нибудь возложить на себя корону, он был хорошей партией для какой-нибудь богатой молодой наследницы. Возможно, ему не было так уж неприятно думать о браке, — он не становился моложе, и, конечно, ему было бы неплохо обзавестись молодой спутницей жизни. Он так часто чувствовал себя одиноким. «Нет никого, с кем бы я мог побеседовать», — говорил он². Прошло почти двадцать лет после его несчастного увлечения прекрасной Джульеттой, но он не мог забыть ее. И все же та любовь осталась лишь воспоминанием, а для его более зрелых знаков внимания появилась весьма достойная кандидатура.

Молодая вдова сэра Уильяма Хаттона была приятельницей детства Фрэнсиса. Хорошенькая маленькая Элизабет Сесил была дочерью Томаса Сесила, сына Берли от первого брака. Лорд Берли, всегда желавший улучшить положение своих детей с помощью браков, выбрал в качестве мужа для Элизабет гораздо более старшего сэра Уильяма Хаттона, племянника и наследника элегантного холостяка лорд-канцлера сэра Кристофера Хаттона.

Элизабет Сесил была, по-видимому, настоящей чаровницей и в детские годы, и тогда, когда стала старше. Когда она родилась, Фрэнсису было шестнадцать, но он быстро был покорен ослепительной грацией и красотой этой своей маленькой «кузины» Сесил. Дафна дю Морье пишет, что он флиртовал с ней еще с тех пор, как она была подростком³. Она же, как говорят, любила учтивые, дружеские знаки внимания со стороны своего красивого старшего «кузена». (Даже если бы Фрэнсис был настоящим Бэконом, между ними не было бы кровного родства. Она была связана с ними не по линии сестер Кук, а по линии первой жены Берли.)

Фрэнсис и Элизабет оставались большими друзьями и после ее замужества, а когда она осталась двадцатилетней вдовой, она, должно быть, показалась ему весьма подходящей партией. Она не только была умна, остроумна, красива и возвышенна душой, но и весьма богата.

В те времена предполагалось, что молодые вдовы, обладающие солидным богатством, должны вторично выйти замуж, почти не успев износить траурные одежды, и на руку Элизабет нашлось немало претендентов. Ее впечатляющий особняк Хаттон-Хаус в Холборне, окруженный роскошными садами и парками, располагался неподалеку от Грэйз-Инн. Возможно, лелея в душе тайную надежду, Фрэнсис зачастил туда в качестве старинного приятеля. Но, к удивлению всего Лондона, она заключила помолвку с генеральным атторнеем Коком.

Элизабет явно была недовольна своей помолвкой. Она отказалась объявлять о ней публично и настояла на том, чтобы брачная церемония была проведена тайно. На церемонию, которая состоялась глубокой ночью, она допустила только своего отца и одного свидетеля. Она заявила, что не станет носить имя Кока и сохранит имя леди Хаттон. Все это необычное происшествие было такой загадкой для посторонних, что Джон Чемберлен так сообщил о слухах о нем в письме Дадли Карлтону:

Седьмого числа сего месяца королевский атторней женился на леди Хаттон, чрезвычайно удивив всех, поскольку после того, как ей предлагали руку столь многие и достойные люди, она снизошла до подобного человека, и свет убежден, что дело здесь нечисто⁴.

Конечно же, дело было нечисто, потому что все Сесилы знали о королевском происхождении Фрэнсиса. Лорд Берли недавно умер, а Роберт, его младший сын, утвердившийся в благосклонном отношении королевы, стал бесспорным главой дома Сесилов. Как нам известно, Роберт уже давно делал свое черное дело, вредя своему кузену Бэкону. Если бы Фрэнсис женился на представительнице семейства Сесилов, то это пошло бы вразрез с намерениями Роберта; более того, у него не было ни малейшего желания допустить Фрэнсиса к состоянию своей племянницы.

Подобный брак не мог быть заключен без разрешения королевы. Поэтому Эссекс ринулся в бой, чтобы заступиться за Бэкона, и из-за этого надеждам Бэкона вновь не суждено было сбыться. Ибо если Эссекс желал, чтобы этот брак состоялся, то королеве обязательно потребовалось воспрепятствовать ему.

Возможно, некоторые подозревали об истинном положении дел, а другие — нет. Встав на точку зрения новобрачной, легко поверить, что она скорее предпочла бы Фрэнсиса, со всем его остроумием, юмором и обаянием, раздражительному и «престарелому» Коку. Действительно, время показало, что это было именно так. Элизабет Хаттон не только отказалась принять имя нового супруга, она даже не пожелала допускать его в Хаттон-Хаус. Она практически полностью игнорировала его. Наступил праздник для сплетников.

Партия Сесила вновь одержала победу над Фрэнсисом, и ее орудием стал сэр Эдвард Кок. Однако на этот раз было незаметно, чтобы он переживал по поводу своего поражения. Возможно, он прекрасно понимал сложившуюся ситуацию, а, возможно, и радовался, что на него не легли дополнительные обязанности, накладываемые вступлением в брак. Однако его финансовое положение было очень шатким. Ирония заключалась в том, что несмотря на успех постановок его пьес, они поглощали больше денег, чем приносили.

Часть панорамы Лондона работы Висшера, 1616 год. Город расположен на северном (дальнем) берегу реки. Театр «Глобус» — многофасадное здание, расположенное на южном берегу чуть влево от центра. Слева от него находится Медвежий сад

Его пьесы шли с триумфом. Всего пару лет назад, до того как из материалов старого «Театра» был построен новый театр «Глобус», старое здание стало причиной типично елизаветинского раздора. Бербеджи арендовали землю под него у некоего Джайлза Аллена, но он не желал продлевать срок аренды. Уставшие от его проволочек Бербеджи настаивали, что здание принадлежит им и поэтому они имеют право разобрать его. А для того чтобы подтвердить свою правоту, они в сопровождении вооруженного отряда совершили налет на старое здание. Они разобрали его и перенесли части в Саутварк, что на другом берегу Темзы. Там они приступили к строительству теперь ставшего всемирно знаменитым театра «Глобус», возведенного из остатков старого театрального здания. Он открылся в 1599 году постановкой «Юлия Цезаря».

Для того чтобы финансировать проект, собственность была разделена на паи, половина которых осталась за Бербеджами, а другая перешла к пяти актерам — Уильяму Шаксперу, Джону Хемингзу, Огастину Филлипсу, Уильяму Кемпу и Томасу Попу. Однако от Орвилла Оуэна мы узнаем одну интригующую подробность. Он говорит, что истинным собственником «Глобуса» был Энтони Бэкон⁵. Предполагалось, что отношение Бэконов к театрам было столь далеким, что и по сей день в этом вопросе нет ясности. Одним из ключей является название «Глобус», этот символ пользовался популярностью у Фрэнсиса и его скриптория, обозначая универсальный характер их намерений.

Нам также известно, что в 1594 году Энтони приобрел старый обветшалый дом в Бишопстгейте, районе, пользовавшемся неважной репутацией из-за своей близости к району театров. Позднее театры были «выброшены за городскую черту» из-за той нежелательной атмосферы, которую они создавали вокруг себя⁶. Леди Анна категорически не одобряла это приобретение и всей силой своего богобоязненного сердца пыталась помешать переезду сына в подобное место. Она жаловалась, что там «вовсе нет духовенства»⁷. Энтони не следовало уезжать из Грэйз-Инн, где он пребывал «в компании добрых христиан». Бедная леди Анна! Как она страдала по поводу того, что ей казалось безнравственным в поведении ее сыновей!

Генри Риззли, граф Саутгемптон. Две эпические поэмы Шекспира, «Венера и Адонис» и «Поругание Лукреции», были посвящены Саутгемптону. Он был близким другом и сторонником Эссекса и, по-видимому, участвовал в финансовой поддержке литературных экспериментов Фрэнсиса: в то время он был известен как меценат, и есть документ, в котором указывается, что он подарил Шекспиру 1000 фунтов стерлингов. В дальнейшем Саутгемптон стал врагом Фрэнсиса. Складывается впечатление, что он так и не смог забыть о той роли, которую Фрэнсису пришлось сыграть в падении его брата. Саутгемптон впоследствии был обвинен в заговоре против королевы и заточен в башню Тауэр

Должно быть, у Энтони были весьма веские основания для того, чтобы перебраться из гораздо более комфортных условий жизни в Грэйз-Инн или собственном поместье в этот «довольно угрюмый» дом, находившийся неподалеку от театров Бербеджей. Уилл Шакспер также в течение некоторого времени проживал в Бишопстгейте, но в конце концов переселился на другой берег реки, в Саутварк, чтобы быть поближе к «Глобусу», и при этом, как свидетельствуют официальные документы, не оплатив счет в размере пяти шиллингов. Подробности, касающиеся интереса, который Энтони проявлял к «Глобусу», весьма туманны, но то и дело всплывают некоторые штрихи, позволяющие говорить о его существовании, например, в бумагах Энтони фигурирует имя Бербеджа⁸.

Один из первых биографов, Николас Роу, сообщил о загадочном инциденте, связанном с денежной суммой, предположительно подаренной Уиллу Шаксперу графом Саутгемптоном. Этот молодой граф, Генри Риззли, был близким другом лорда Эссекса. Он во всем почти рабски подражал Эссексу. Когда они были маленькими, оба юных графа лишились отцов, оба воспитывались под опекой Берли, несомненно, проводя много времени в Теобальдзе. Когда Саутгемптону было около двадцати лет, были опубликованы две пространные эпические поэмы Шекспира: «Венера и Адонис» (1593) и «Поругание Лукреции» (1594), посвященные Саутгемптону. В то время ни один столь низко стоящий человек, как актер, не осмелился бы посвятить свои сочинения какой-либо высокопоставленной особе, и все же считается, что именно это и сделал Шекспир, или Шакспер, сын неграмотного перчаточника, только что приехавший в Лондон деревенщина.

Стратфордианцы^* превратили это обстоятельство в утверждение о связи Шекспира с Саутгемптоном. Эта тема была развита до такой степени, что теперь, как это ни странно, многие ученые полагают, что Саутгемптон был не просто покровителем «Шекспира», но и «прекрасным юношей», которому он посвящал свои сонеты. Нет ни малейших доказательств, которые подтвердили бы, что стратфордский актер и граф Саутгемптон хотя бы встречались. Более реалистичным представляется допущение, согласно которому, как известно посвященным в тайну шифра в настоящее время, именно Фрэнсис посвящал поэмы своему молодому другу, с которым он был давно знаком и который обладал большими доходами, чего как раз был лишен Фрэнсис. Саутгемптон был важным и, без сомнения, щедрым членом внутреннего круга партии Эссекса-Фрэнсиса-Энтони.

И все же существует загадка, связанная с деньгами, предположительно подаренными Саутгемптоном «Шекспиру» . Говорят, что было подарено 1000 фунтов — очень большая сумма по меркам елизаветинской эпохи. Если предположить, что это правда, что Саутгемптон действительно сделал такой подарок «Шекспиру», то для этого должна была существовать веская причина, и похоже, что она существовала. Являясь членом «волшебного круга», Саутгемптон должен был знать, кто писал пьесы, а также все секреты, с этим связанные, что, вероятно, доставляло много веселья посвященным молодым людям. Когда в 1599 году Саутгемптон находился в Ирландии, сражаясь вместе с Эссексом, его жена, в девичестве Элизабет Вернон, пыталась развлекать его забавными письмами из дома. К одному письму она добавила загадочный постскриптум:

Все новости, которые я могу сообщить Вам и которые, по моему мнению, повеселят Вас, заключаются в том, что в письме, полученном из Лондона, я прочла, что сэр Джон Фальстаф благодаря его миссис Даме Пинтокружке стал папашей достославного Подкаменщинка, мальчика с огромной головой и очень маленьким телом. Но это — секрет⁹.

Складывается впечатление, что в этом тесном маленьком аристократическом кругу Фальстаф — это какой-то очень смешной персонаж, но кто он таков, знают лишь посвященные. Как явствует из шифровки, прототипом Фальстафа послужил Шакспер¹⁰.

То, что перед именем Фальстафа употребляется «сэр», напоминает об еще одном любопытном деле, произошедшем примерно в это же время, в котором также был замешан Шакспер, странном деле с гербом Шекспира. В 1596 году Джон Шакспер (его фамилия писалась не Shakespeare, а Shaksper, без «a» в середине и без последнего «r») обратился в Геральдическую палату с просьбой составить ему фамильный герб. Большинство авторитетов сходятся на том, что фамильный геральдический знак понадобился его сыну Уильяму. Однако поскольку сам он не мог претендовать на него, он надавил на старшего Шакспера, чтобы тот обратился с просьбой даровать ему герб. Джон был членом Стратфордского городского совета, и шанс, что его просьба будет удовлетворена, был намного больше.

В октябре 1596 года Геральдическая палата удовлетворила его просьбу. Хотя геральдические документы обычно включают в себя подробное описание генеалогии семьи, в этом практически нет никаких подробностей, а просто говорится, что предки обратившегося за гербом были вознаграждены Генрихом VII за «верную и доблестную службу» — без каких бы то ни было уточнений. Джон Шакспер как-то обращался с просьбой о гербе и раньше, но ему было отказано. На сей раз он его получил.

Главный герольдмейстер Геральдической палаты, Уильям Детик, пожаловавший ему герб, впоследствии подвергался критике со стороны других герольдмейстеров за то, что жаловал гербы недостойным, «низким» особам; среди таких «низких» особ назывался и Джон Шакспер. Другие герольдмейстеры намекали, что Детик действовал под влиянием алчности, подразумевая, что он принимал взятки за пожалования.

Герб Шекспира

В верхней части документа, подтверждающего дарование герба Шаксперу, был начертан выбранный девиз: Non Sanz Droict — «не без права», звучащий вполне благородно, если прочитать его не в измененном виде, а так, как он, предположительно, был вначале начертан на пергаменте. Рассказывают, что в 1913 году некий бэконианец пришел в Геральдическую палату для исследования документов. Он обнаружил, что первоначально девиз был написан с запятой после «поп», т. е. Non, Sanz Droict. Это придает совсем иной смысл девизу по сравнению с тем, который он обретает без запятой. Не развлекались ли покровители Шакспера, придумывая исходный вариант девиза? Вполне может быть.

К этому времени верным членом группы Бэкона стал Бен Джонсон, один из «славных перьев» и помощник, которому был доверен перевод некоторых сочинений Бэкона на латинский язык. Похоже, что в их общении много места занимали шутки и сатирические розыгрыши. Старина Бен, конечно же, знал, кто является истинным «Шекспиром». Через несколько лет после того, как Шекспир получил герб, на сцене была поставлена «комическая сатира», пьеса Бена Джонсона под названием «Всяк не в своем нраве». Ни один комментатор Шекспира, ортодокс или иных убеждений, не может проигнорировать эту пьесу из-за смешного эпизода, в котором смешной Соглиардо получает герб с забавным девизом: «Не без горчицы».

Соглиардо описывается как «истинный мужлан... который так очарован званием джентльмена, что желает получить его, пусть даже ценой покупки... Он на своем месте, когда попадает в компанию, в которой над ним могут хорошенько посмеяться»¹¹. В третьем акте мы читаем:

«Соглиардо:

Ради этого пергамента, джентльмены, мне так пришлось потрудиться с этими ограбелъмейстерами [герольдмейстерами], что вы даже не поверите. Они говорят на престранном языке и обзывают человека самыми последними словами за его же деньги.

Карло:

Так у тебя есть герб? У тебя есть герб?

Соглиардо:

Да уж, слава Богу, я теперь могу писаться джентльменом. Вот мой патент. Он обошелся мне в тридцать фунтов... Как вам, сэр, гребень-то?

Пунтарволо:

Чего-то я не разберу. Что это?

Соглиардо:

Извольте видеть, сэр, это ваш кабан без головы, стоящий на задних ногах.

Пунтарволо:

Кабан без головы. Тьфу ты, а герольд-то молодец. Хорошо же он его зашифровал: свинья безголовая, безмозглая, бессмысленная, а туда же, в благородные лезет»¹².

Читатель может самостоятельно решить, что или кто является «кабаном без головы».

Эти прозрачные намеки на актера Уилла Шакспера частично объясняются в шифрованной записи, обнаруженной Игнатиусом Доннелли, и отчасти в тексте, написанном Двухбуквенным Шифром. Доннелли так и не смог объяснить принцип шифра, которому он посвятил два объемистых тома «Великой криптограммы», хотя некоторые искатели утверждали, что понимают его сложные пояснения процесса дешифровки. Возможно, он не понял истинный способ и приблизился к нему с «бокового хода». Описанный им процесс сложен, но в его основе лежит простая геометрия — способ сведения «корневых чисел», «заменителей» и «множителей» в систему, которую он объясняет в мельчайших подробностях, но непонятно. (Возможно, тем, кто любит математику и точность, будет весьма интересно заняться способом расшифровки, предложенным Доннелли. Что касается меня, то я довольствуюсь тем, что предоставляю заниматься этим конгрессмену от Миннесоты, а сама удивляюсь результатами взаимодействия шифровальщика и дешифровальщика.)

Доннелли представляет интересный взгляд на Уилла Шакспера, но, насколько мне известно, не существует никаких иных источников, которые подтвердили бы его правильность. Впрочем, он близок к тому описанию, которое дано посредством Двухбуквенного Шифра¹³. Если складывающаяся в результате картина огорчает того, кто всю свою жизнь поклонялся Уильяму Шекспиру и его величественным драмам, то это нетрудно понять. Но, как сказал французский криптоаналитик Пьер Анрион, те, кто отмахивается от шифров как от выдумки или детской игры, будут жить в неведении, потому что порой истина приходит к нам из неожиданных источников.

Главное — установить различие между «Шекспиром» — поэтом, человеком со светлой, чувствительной, гениальной душой, и Шакспером, который исполнял роль маски.

Эпизод с предполагаемым подарком 1000 фунтов Шаксперу Саутгемптоном, явно сфабрикованный герб, да еще то, что Шакспер владел на паях десятой частью театра, который, видимо, принадлежал Энтони Бэкону, — все это складывается в узнаваемую картину. Состояние Шакспера явно росло обратно пропорционально оскудению состояния Бэконов. Они все более остро нуждались в деньгах, тогда как Уилл из Стратфорда становился если не богачом, то, конечно же, весьма зажиточным человеком по меркам его деревни. К 1597 году он приобрел Нью-Плейс, один из самых больших домов в Стратфорде, и начинал разворачивать солодовый и ростовщический бизнес. Когда восемь лет назад он уехал из своей родной деревни в Лондон, у него за душой не было и фартинга. Он добился поразительных успехов. И так легко! Единственное, что от него требовалось, — это молчать и быть достаточно сообразительным, чтобы «притворяться», если его ненароком спросят о том, о чем не следовало бы. И все же, как поведал «Грин-Бэкон»^** в «На грош ума», он все же хвастался, что:

способен творить белые стихи не хуже лучших из вас; и, будучи совершенным Johannes Fac Totum'ом, быть, по собственному убеждению, единственным Потрясателем сцены (Shake-scene, по аналогии с Потрясателем копья Шекспиром Shakespeare. — Прим. пер.) в стране.

Шакспер приехал в Лондон прямо из Уорикшира, где он вел довольно убогий образ жизни, проучившись в школе не более трех-четырех лет. Предполагается, что он уже написал две поэмы в классическом стиле, «Венеру и Адониса» и «Поругание Лукреции».

После приезда в Лондон ему приписывалась честь создания пьес, пользовавшихся большой популярностью, часть которых была написана на сюжеты произведений, еще не переведенных на английский. К ним, в частности, относятся «Тимон Афинский» и «Отелло». Это были истории иностранного происхождения, сюжеты которых драматург позаимствовал и адаптировал для собственных целей. Этого было достаточно, чтобы любой Фальстаф слегка возгордился.

Образ Фальстафа был выписан столь четко, что ни один вымышленный персонаж, за исключением, возможно, Гамлета, никогда не казался таким живым и реальным. Если принц Халь — это молодой принц Фрэнсис, а Фальстаф — его маска, Шакспер, то мы видим замечательный контраст между истинным остроумием и определенным сортом низкого, вульгарного юмора. Шифрованная запись рассказывает, что Уилл

полон своих самых скотских желаний... Но я должен признаться, что плут не лишен чувства юмора; у него быстрый ум и огромное брюхо; и, конечно же, я воспользовался им, с помощью моего брата [Энтони], в качестве модели, с которой мы, списали характеры сэра Джона Фальстафа и сэра Тоби¹⁴.

Сэр Тоби Белч — это, разумеется, весельчак, пьяница и враль из «Двенадцатой ночи», пытающийся скрыть свое низкое происхождение под маской джентльмена.

Это единственное место в шифрованной записи, в котором брат Фрэнсиса (Доннелли указывает, что в данном случае речь идет об Энтони) упоминается в качестве соавтора ряда пьес. Оба Бэкона славились живым чувством юмора, и приятно думать о том, как они работали вместе, конечно же, покатываясь со смеху в процессе создания забавных персонажей их пьес. Шифрованная запись рассказывает нам, что даже в те времена комичный Фальстаф

собирает в театре такое количество народу, которое намного превышает то, на которое я надеялся и о котором мечтал, что они принесли не менее двадцати тысяч марок. [Фальстаф] нравится Ее Величеству гораздо больше всего остального в этих пьесах.

Затем Фрэнсис слегка выражает заслуженное удовлетворение популярностью, которой пользуются его пьесы:

Я слышал, что милорд немецкий министр сказал Злоречнику [Сесилу] [в оригинале фамилия Сесила (Cecil) транскрибирована как Says-ill, т. е. «говорящий дурное». — Прим. пер.], что стоило проделать столь длительное путешествие до Англии, чтобы полюбоваться хотя бы одним сэром Джоном в этой пьесе и в «Виндзорских насмешницах». [Он] клянется, что им нет равных во всей Европе. Он сказал: я говорю тебе, человек, который придумал и сумел создать такой образ, обретет бессмертие¹⁵.

Отличный комплимент и интересная оценка со стороны театрала того времени. Теперь эта «выскочка-ворона, украшенная» чужими «перьями»¹⁶ начинала создавать проблемы и, согласно расшифровке Доннелли, требовать большего вознаграждения за роль ширмы.

Исторические пьесы, в которых Фальстаф является действующим лицом («Генрих IV, часть I» и «Генрих IV, часть II»), посвящены преимущественно историческим событиям и проблеме монарха, темам, которые были не очень интересными для обыкновенных театральных зрителей елизаветинской эпохи, плативших пенни за то, чтобы постоять на галерке. Но фиглярство Фальстафа служило им компенсацией — публика обожала его. Нравился он и королеве. Вероятно, Елизавета смотрела «Генриха IV, часть I» во время придворных празднеств по поводу Рождества в 1596—1597 году. Покоренная этим толстым рыцарем, она сказала своему кузену лорду Хансдону, который покровительствовал труппе Шекспира, «людям лорда-гофмейстера», что ей хотелось бы увидеть пьесу, в которой старый пройдоха был бы показан влюбленным. Хансдон быстро связался с Шекспиром, и тот немедленно приступил к работе, чтобы исполнить пожелание Ее Величества. В результате появилась комедия «Виндзорские насмешницы».

Фальстаф. Одним из наиболее интригующих персонажей в пьесах Шекспира является Фальстаф. Он — пьяница, вор и трус, — и при этом он любим за свой веселый нрав и вольнолюбие. Расшифровка Доннелли свидетельствует о том, что актер Уилл Шакспер являлся прообразом Фальстафа и сэра Тоби Белча

Критики полагают, что пьеса была написана в течение поразительно короткого срока — за три недели. В пьесе мало серьезного, это единственная из всех тридцати шести пьес, в которых речь идет не об аристократах и их делах, а о жизни представителей среднего и низшего сословий. Вероятно, Фрэнсис старался изо всех сил, чтобы она выглядела так, будто написана Уиллом, — с непристойностями, но не оскорбительной, чтобы в ней была такая комическая ситуация, которая, как было известно Фрэнсису, понравилась бы его матери.

По всему тому, что нам известно, Елизавета была очень довольна этим фарсом, но у нее зародились легкие подозрения. Из расшифровки Доннелли мы узнаем, что Фрэнсис узнал тревожную новость: королева расспрашивает об этом человеке — «Шекспире», предполагаемом авторе пьес. Если быть более точными, то можно сказать, что подозрения зародились у Сесила, и он пытался убедить Ее Величество, что на самом деле автором был Фрэнсис:

Когда я услышал это тягостное известие, на меня нахлынули волны страхов и стыда. Я ясно видел все опасности моего положения. Я очень хорошо понимал, что если возьмутся за Шак'ст-спера, то он окажется воском в руках этой коварной лисы, моего кузена Злоречника [Сесила]. Десять к одному, что этот сукин сын, выгораживая себя и для собственной безопасности, расскажет им, что пьеса «Мера за меру»... это благородное сочинение, пьеса «Король Ричард II» [были написаны мной]¹⁷.

Первая пьеса, имеющая явный привкус религиозной сатиры, и вторая, опасно близкая к политическому протесту, были теми пьесами, от авторства которых Фрэнсис особенно желал дистанцироваться. Ибо в том случае, если бы стало известно, что он является их автором, он опасался, что «все его надежды занять высокий пост в этом государстве будут разрушены»¹⁸. Это означало бы не только конец его карьеры, но, возможно, и стоило бы ему жизни.

Ее Милость пребывала в бешенстве, том самом бешенстве, которое было такой характерной и неотъемлемой чертой ее натуры. Она рассылала «конных, невооруженных посыльных», чтобы отыскать Уилла. Они прочесывали театры на обоих берегах реки. В 1597 году, примерно в это же время, по распоряжению Тайного Совета все театры в Лондоне были закрыты после постановки в театре «Лебедя» и «Собачьего острова», политической сатиры, написанной предположительно Томасом Нэшем и Беном Джонсоном. Ее характеризовали как «бунтарскую и клеветническую». Поскольку нам известно, на кого работал Джонсон, а также то, что Бэкон был соавтором сочинений Нэша, то вполне логично предположить, что закрытие театров и поиски «Шекспира» были тесно связаны между собой, и это было опасное и тревожное время как для актеров, так и для драматургов.

Шифрованная запись гласит, что Сесил был полон подозрений и не верил, что актер из «Глобуса» обладал интеллектом или образованием, которые позволили бы ему написать подобные пьесы. (Сесил был на правильном пути.) Он обратился к епископу Вустерскому, в чьей юрисдикции находился Стратфорд, и попросил его предоставить сведения об Уилле. Отчет епископа о Шакспере был весьма нелестным и еще больше поставил под сомнение способности его прихожанина. В расшифровке Доннелли Сесил сообщает:

Я позволил себе высказать ему [епископу] мои подозрения о том, что мастер Шак'ст-спер сам не способен на подобное, что ему не хватает знаний, чтобы написать пьесы, которые вызывают такое восхищение... Ходят слухи, что все они до единой написаны неким джентльменом, скрывающимся под его именем¹⁹.

Заключение Сесила:

Мор-лоу [Марло] или Шак'ст-спер не написали в них ни единого слова. Ясно, что нам годами сообщают ложные сведения и обманывают нас. Он — бедное, тупое, злобное, жадное создание и является всего лишь ширмой для кого-то другого... У меня есть подозрение, что слуга моего родственника, молодого Гарри Перси, был человеком, которому он каждый вечер отдавал половину того, что он собирал за день у входа²⁰.

Епископ сообщил Сесилу, что Уилл перестал быть бедняком:

У него набиты сундуки. Они делят деньги на три равные части... Его часть составляет пятьсот марок. Он купил добротный дом, именуемый Нью-Плейс... Его славная дочка, к которой он весьма привязан, милое личико... Он искренне хочет, чтобы она стала леди и старается пробиться в высшие круги²¹.

Это — описание Сусанны, старшей дочери Уилла, которая, похоже, была на голову выше всего семейства как по характеру, так и по росту. Уилл гордился Сусанной и в завещании отказал большую часть своего имущества именно ей. Младшую дочь, Джудит, отец ставил отнюдь не так высоко.

Его милость [епископ] считает, что самое лучшее, что мы можем сделать, это арестовать его [Шакспера] ...заковать его в железо и представить Совету; и, скорее всего, негодяй скажет правду и укажет, кто это написал²².

Никогда еще положение Фрэнсиса не было столь опасным — казалось, что игра, в которую он играл столько времени, теперь закончилась. Сесил шел по его следам, приближаясь к цели. Если бы Уилл Шакспер решил выдать его, Фрэнсису нечем было бы защищаться. Прежде он всегда каким-то образом умудрялся выскользнуть из затягивавшейся петли и продолжать заниматься своим делом, но теперь дело обстояло иначе.

Как ни странно, спасла сына сама Елизавета. Когда Сесил явился к ней, чтобы доложить ей о своих подозрениях и высказать обвинения в адрес Фрэнсиса, Елизавета обвинила Сесила, а также его уже покойного отца в том, что они завидовали своему родственнику и пытались помешать всему, что он делал. Они всегда пытались загнать его в ловушку, бушевала она, и она ни на одну минуту не могла допустить, чтобы такой образованный и благородный человек, как Фрэнсис Бэкон, пал бы столь низко, чтобы водить дружбу с презренными людьми театра, такими как актеришка из «Глобуса».

Мы не можем установить, были ли у Елизаветы какие-либо подозрения о том, что ее сын унижал себя, сочиняя пьесы. Что бы ни было у нее на уме, это обернулось удачей для Фрэнсиса. Мать дала ему время на передышку и на то, чтобы убрать Шакспера подальше от их врагов.

Примечания

*. Стратфордианцы — это те, кто считает, что Уильям Шекспир был истинным автором пьес и стихов, выпущенных под его именем.

**. Относится к Роберту Грину, еще одной маске Фрэнсиса Бэкона.

1. Шекспир, Сонет 90.

2. Gallup, Bi-literal Cypher, part II, p. 132.

3. Du Maurier, Golden Lads, p. 95.

4. Письмо Чемберлена Дадли Карлтону, 22 ноября 1598, приводится в: du Maurier, Golden Lads, p. 197.

5. См.: Owen, введение к тому II в: Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II.

6. Du Maurier, Golden Lads, p. 97.

7. Анна Бэкон — Энтони Бэкону, 1594, приводится в: du Maurier, Golden Lads, pp. 97—98.

8. Du Maurier, Golden Lads, p. 98.

9. Fuller, Sir Francis Bacon, p. 146.

10. Donnelly, Great Cryptogram, vol. II, pp. 814—817. See also Fuller, Sir Francis Bacon, p. 147

11. Ben Jonson, Every Man Out of His Humor, ed. Helen Ostovich (Manchester University Press, 2001), p. 107.

12. Ibid., pp. 230—231.

13. См.: Barsi-Greene, I, Prince Tudor, p. 141.

14. Donnelly, Great Cryptogram, vol. II, pp. 812, 815—816.

15. Ibid., pp. 817—819, 820—822.

16. Greene, Groatsworth of Wit.

17. Donnelly, Great Cryptogram, vol. II, pp. 844—848.

18. Ibid., pp. 850—851.

19. Ibid., pp. 765—767.

20. Ibid., pp. 719—724.

21. Ibid., pp. 771—774.

22. Ibid., pp. 767—768.