Глава 1. История о двух незнакомцах

Секреты раскрываются не для мирской пользы, но для облегчения человеческого сердца.

В последнюю четверть XIX столетия практически в любое время суток на пыльных дорогах в окрестностях города Детройта можно было видеть одноконную повозку. Молодой врач доктор Орвилл Оуэн обладал не только поразительной памятью, но и похвальным чувством ответственности. Люди, которые знали его близко, были уверены, что со временем он станет самым выдающимся хирургом в штате.

Разъезжая на своей двуколке по ежедневным вызовам, он не переставал думать о каждом из своих пациентов. Для того чтобы отвлечься от подобных размышлений в периоды между посещениями больных, он приучил себя декламировать вслух стихи в такт цоканью лошадиных подков. Будучи большим поклонником Шекспира, он со временем решил выучить наизусть все пьесы своего любимого поэта, начав с современного, исправленного издания, а затем, взявшись за исходное Первое Фолио, изданное в 1623 году. Со временем д-р Оуэн выучил их настолько, что во время ужина его сотрапезники считали своим долгом развлекаться, проверяя его память, цитируя строчку из какой-либо пьесы и предлагая Оуэну определить, из какого она акта и какой сцены.

Для Оуэна это было несложно. Он мог с легкостью процитировать даже предшествующие ей и последующие строки. Он колебался только в тех случаях, когда сталкивался с теми строками Шекспира, которые практически один к одному воспроизводились в разных пьесах. В таких случаях ему приходилось спрашивать, какие строки следуют за данной.

Эти повторы озадачили Оуэна, равно как они озадачивали других исследователей до и после него. Он много размышлял о них, а еще больше — о кажущихся выпадающими из общего контекста фрагментах, которые столь часто появлялись в пьесах. Встречались и странные пассажи, которые казались бессмысленными. Казалось, что никто не может объяснить их присутствие, равно как и наличие переходящих из пьесы в пьесу повторов, производящих впечатление случайных и лишенных смысла.

Чем больше доктор знакомился с пьесами, тем больше они его озадачивали. Почему в них столько повторов? Бессмысленные отрывки в пьесах самого талантливого драматурга в мире? Почему некоторые слова были без видимой причины выделены курсивом, а другие, вопреки правилам, написаны с прописных букв? Оуэн хорошо знал, что в елизаветинскую эпоху не было установившихся орфографических норм, что отражалось и на печатной продукции, но подобных странностей было больше, чем можно было бы объяснить этим обстоятельством.

И он, подобно тому, как до него это сделала американская исследовательница Делия Бэкон¹, задался вопросом, почему место действия в пьесах Шекспира так часто напоминает елизаветинскую Англию. Почему Гамлет учился в университете, который в его времена еще не был основан? Почему он писал об огнестрельном оружии до того, как оно было изобретено, о часах, когда часов еще не было? Для чего это делалось? Человек, который знал историю Англии так, как знал ее автор исторических хроник, разумеется, должен был знать, что во времена правления короля Иоанна никаких пушек не существовало.

Оуэн ломал голову над этими несообразностями и в итоге пришел к выводу о том, что эти и другие подобные ошибки были допущены драматургом преднамеренно, а не просто по незнанию или оплошности. Но почему? Для чего это делалось?

Более всего его озадачивали многочисленные упоминания о кораблях и море, которые начинали казаться ему совершенно случайными, из пьесы в пьесу совершенно выбивающимися из контекста. В «Виндзорских насмешницах», например, ему припомнился отрывок, который странным образом выпадал из общего текста:

Посыльная Амура — это сводня!
Вперед, Пистоль, плыви за ней вдогонку,
Все паруса раскрой, пали из пушек!
На абордаж! Она — твоя добыча!^*

(акт II, сц. 2, пер. С. Маршака и М. Морозова)

Этот примечательный отрывок не имел ничего общего с забавными ухлестываниями Фальстафа за веселыми кумушками. Зачем он здесь? Оуэн не мог найти ответа на этот вопрос. Он обнаружил и другие, не менее сбивающие с толку пассажи.

К этому времени любопытство врача разгорелось до крайности. Он тщательно выписал все фрагменты текстов, в которых встречались подобные морские аллюзии. Затем он прочел их подряд и, к своему крайнему удивлению, обнаружил, что перед ним — вполне связный рассказ о великом морском сражении, а именно — о решительной победе, которую елизаветинцы одержали над испанским военно-морским флотом, Непобедимой Армадой, которая в 1588 году была послана на завоевание Англии. Это казалось невероятным, но дело обстояло именно так: одними и теми же словами, употребляемыми в различных последовательностях, рассказывались две совершенно разные истории².

Д-р Оуэн был не только потрясен, он стал рабом этой тайны. Каждую свободную минуту он посвящал тщательнейшему, строка за строкой, вычитыванию текстов пьес. Его внимание привлек отрывок из пролога к «Троилу и Крессиде»:

...пропустив начало этой распри,
Мыс середины дело поведем...

(Пер. Т. Гнедич)

Начало в середине чего? И почему? Что этим хотел сказать драматург? Его исследование продолжалось и продолжалось.

В результате многих проб и ошибок Оуэну удалось обнаружить «середину» — в центральной группе пьес, исторических драм. В первой хронике, «Короле Иоанне», он обнаружил следующую фразу:

«На локоть опершись, я начинаю...»

(акт I, сц. 1, перевод И. Буровой)

Эта фраза стала расхожей в настоящее время, но она не была обиходной в ту эпоху. Это было то начало, которое искал Оуэн. С этого момента он встал на путь, который привел его к одному из самых поразительных открытий в истории литературы: пьесы Шекспира были оболочкой для зашифрованной биографии, истории, которая не имела ничего общего со всеми теми заговорами, о которых шла речь в пьесах. Доктор из Детройта узнавал фрагменты исполненной горечи и тайн биографии, и эта история рассказывалась в подробностях и в тех же белых стихах, которые были столь характерны для Шекспира.

Продолжая свои труды, Оуэн установил, что определенные ключевые слова — такие как репутация, фортуна, честь, время, природа — отмечали отрывки, содержавшие в себе предложения, относящиеся к зашифрованной истории. Под оболочкой внешних сюжетов, которые стали известны всему миру, были самым хитроумным способом спрятаны целые пьесы и даже стихотворения.

Это открытие вынудило Оуэна отказаться от большей части своей врачебной практики, чтобы иметь возможность продолжать свои труды, и вскоре он понял, что ему не обойтись без посторонней помощи. Он подрядил для печати на пишущей машинке тех пассажей, которые он читал вслух, Элизабет Уэллз Гэллап, почтенную преподавательницу старших классов одной из мичиганских школ, ее сестру Кейт Уэллз и некоторых других. После того как секретари печатали данные отрывки, они раскладывали их по разным коробочкам в соответствии с их тематикой и содержащимися в них ключевыми словами. Когда набиралась пачка, Оуэн просматривал их и соединял фразы между собой в соответствии с правилами, которые он обнаружил в самом шифре.

Продолжая работу, он обнаружил, что у него наконец набралось достаточно материалов, чтобы заполнить ими пять отдельных маленьких книжек. Они были опубликованы издательством «Говард Паблишинг Компани» как «Зашифрованная история сэра Фрэнсиса Бэкона». В настоящее время эти маленькие книжечки не переиздаются, однако во многих крупных библиотеках все еще хранятся их экземпляры (а некоторые из них доступны через Интернет).

Элизабет Уэллз Гэллап. Помогая д-ру Оуэну в расшифровке Словесного Шифра Бэкона, миссис Гэллап обнаружила второй, Двухбуквенный Шифр, применяемый в тех же сочинениях Шекспира

Продолжая работу, миссис Гэллап обратила внимание на странное использование курсива в первых изданиях. Это обстоятельство не могло быть сколько-нибудь удовлетворительно объяснено, равно как и наличие не относящихся к делу вставок. Она вспомнила, что Фрэнсис Бэкон с мельчайшими подробностями описал принцип шифровки посредством шифра, названного им Двухбуквенным Шифром в его труде «De Augmentis Scientiarum». Миссис Гэллап внимательно изучила эту работу и обнаружила, что, помимо Словесного Шифра, открытого Оуэном, в тех же пьесах и текстах содержался именно такой Двухбуквенный Шифр, который был описан Бэконом.

Смысл зашифрованных разными способами сообщений был одинаков. А то, что получилось в результате расшифровки, оказалось не менее поразительным, чем само наличие шифров. Из шифровок следовало, что Фрэнсис Бэкон не был сыном сэра Николаса Бэкона и его супруги. Он, каким бы невероятным это ни показалось, был сыном Елизаветы Тюдор — английской «королевы-девственницы», которого она признавала своим ребенком тайно, но не открыто.

Великая Елизавета, решившая изображать из себя воплощение мифологической Девы, «королева-девственница», скрыла от общественности рождение собственного сына, отцом которого был ее фаворит Роберт Дадли, впоследствии ставший лордом Лестером. И все же она заявила парламенту: «С меня хватит того, что на мраморной плите будет начертано, что некая королева, жившая в такое-то время, жила и скончалась девственницей»³. Она не собиралась отказываться от своего столь тщательно созданного образа; в равной мере как и не собиралась отказываться от личных и чувственных удовольствий.

Бэкон не посмел пойти против королевы, открыто объявив о том, кем он является. Он мог лишь скрыть свою истинную историю посредством шифра и надеяться, что когда-нибудь она будет обнаружена и явлена миру. Больше всего он боялся того, что шифр может быть вообще не обнаружен и что его труд окажется подлинным результатом «бесплодных усилий любви».

Д-р Оуэн обнаружил, что в Словесном Шифре использовались фразы, разбросанные по разным пьесам, создавая совершенно иной контекст или сюжет, изложенный теми же белыми стихами. В Двухбуквенном Шифре, обнаруженном миссис Гэллап, использовались два разных шрифта или типа литер в первом издании. Эти шрифты отличались друг от друга, но при этом были похожи, и скрытое сообщение раскрывалось посредством дешифровки системы, которую они образовывали. Миссис Гэллап удалось расшифровать текст, состоящий из кратких прозаических фраз, которые в итоге подтверждали все, что вычитал Оуэн в поэтических строках Словесного Шифра.

Замысел тройного содержания пьес (исходного и двух зашифрованных историй) был более блистательным, чем могли помыслить Гэллап или Оуэн, и они прекрасно понимали это. У них не было иного выбора, как принять ту поразительную историю, которая раскрывалась перед ними по мере того, как они применяли правила дешифровки к одной пьесе за другой. Продолжая свою работу, они установили, что те же методы могли быть применимы и к другим сочинениям XVI—XVII веков, и в них были выявлены те же шифры, которые были использованы самим Бэконом.

Было совершенно невозможно предположить, что подобный материал можно было бы извлечь из сочинений, если бы он не был помещен в них изначально и преднамеренно. Оуэн вспоминал поговорку: «Ничто не появляется само по себе». Ни один человек не смог бы найти в пьесе то, чего в ней не было. Если бы он совершил невозможное, он оказался бы более гениальным, чем Бэкон и «Шекспир», вместе взятые. Редактор публикаций Оуэна Джордж Гудейл записал свое мнение по данному поводу:

Существование шифра, посредством которого дешифрованы эти истории, является фактом, не вызывающим сомнений. Эти истории не являются вымыслом д-ра Оуэна. Он ничего не сочинил, по той простой причине, что ни он, ни любой другой человек из ныне живущих не одарен гениальностью в той степени, которая потребна для этого. Никто не имеет права высказывать свои суждения... не познакомившись предварительно с книгой⁴.

Оуэн давно знал, что есть люди, которые считают, что замечательные пьесы, которыми восхищается весь мир, не являются сочинениями актера из Стратфорда, но были написаны блистательным философом Фрэнсисом Бэконом. Ранее врач не придавал этому особого значения, потому что не видел веского повода для подобной мистификации, но теперь перед ним, строка за строкой, возникали более чем убедительные аргументы. Речь шла о человеке, который потратил немалые усилия на то, чтобы запрятать свою тайную биографию в пьесы, утверждая, что он был сыном королевы Елизаветы, разумеется, не признанным официально. Совершенно непреднамеренно Оуэн натолкнулся на государственную тайну, знание которой потребовало бы переписать историю тюдоровской Англии.

Сомнения относительно авторства сочинений, приписываемых молодому крестьянскому парню из захолустной деревушки в Уорикшире, высказывались публично в течение более двухсот лет до того, как появился Оуэн. И кто знает, в течение скольких лет до этого посвященные в тайну обсуждали ее в частной переписке.

В 1769 году по рукам ходила любопытная маленькая брошюра «Жизнь и приключения Здравого Смысла». В этом примечательном трактате человек по имени Здравый Смысл беседует с незнакомцем о «человеке, принадлежащем театру»:

Этот человек в молодости вел распутный образ жизни и, как говорят некоторые, был виновен в краже оленя... [Он] при первой возможности грабил [людей], отбирая у них все, что только было можно отнять... Наконец ему на глаза попалась популярная книга, в которой содержалось бесконечное разнообразие способов и форм для выражения всевозможных оттенков человеческого духа и правила... относительно всех мелочей, которые могли потребоваться при создании драматических произведений... Опираясь на эти материалы и собственные таланты, он приступил к сочинению пьес. Нет смысла говорить о том, чего он достиг, если я скажу читателю, что этого человека звали Шекспиром⁵.

Через несколько лет после этого, в 1786 году, появилась другая маленькая брошюра — «История об ученой свинье». Автор утверждал, что он является «офицером Королевского военно-морского флота». Остроумная и сатирическая, эта книжица рассказывает о том, как в Сэдлерз Уэллсе (месте, где издревле били целебные источники, а затем был построен театр, в котором часто ставились пьесы Шекспира) появилась свинья.

В своих прежних земных воплощениях эта «свинья» побывала Ромулом — основателем Рима, а затем — Брутом, легендарным основателем Англии. (История Брута, потомка троянца Энея, который привел своих лишившихся родины соотечественников на берега Туманного Альбиона, где основал Новую Трою, наиболее известна по «Истории Бриттов» Гальфрида Монмутского (XII в.) и «Королеве фей» Эдмунда Спенсера (1590-е гг. — Прим. пер.) Во времена королевы Елизаветы «свинья», известная теперь как Сводник Билли, воплотилась в качестве сына Коба, вымышленного персонажа Бена Джонсона. Одним из приятелей Билли был Уилл Шакспер, которого он обвиняет в кое-каких неблаговидных делишках, в том числе в «фальшивом отцовстве» по отношению к не принадлежащим ему пьесам. Здесь упоминаются такие пьесы, как «Гамлет», «Отелло», «Как вам это понравится», «Буря» и «Сон в летнюю ночь». Трудно сказать, кто был «отцом» этой насмешки над Шекспиром, но мы можем сделать научное предположение о том, что это был член некоего тайного общества, возможно, розенкрейцер, знакомый с истинной историей «Шекспира».

Мелкие публикации подобного рода едва ли вызывали рябь на поверхности литературных морей. Однако примерно в то же самое время, в 1780-е годы, объявился еще один возмутитель спокойствия, который сумел поднять настоящую бурю. Это был преподобный Джеймс Уилмот, приходский священник из маленькой деревушки Бартон-на-Хите, расположенной в нескольких милях к северу от Стратфорда-на-Эйвоне, родного города Шекспира.

Одно из лондонских издательств предложило Уилмоту написать биографию Шекспира — поэта и драматурга, популярность которого возрастала с каждым днем. Уилмот принял это предложение и с энтузиазмом приступил к сбору фактов, историй и воспоминаний — всего и вся, что только мог обнаружить об этом уроженце Стратфорда. Однако в результате многочисленных визитов в соседнюю деревню он не смог обнаружить ничего примечательного. Казалось, о самом знаменитом жителе Стратфорда нет вообще никакой информации. Складывалось впечатление, что о нем никто ничего не может сказать. Не было никаких подробностей, в которых рассказывалось бы о его юности или о том заключительном периоде жизни, который он провел в этой деревне, никаких историй о том, как он учился в школе, — ровным счетом ничего!

С каждым посещением энтузиазм Уилмота убавлялся. Он не сумел обнаружить ни единой зацепки, которая позволила бы утверждать, что бессмертная «Лукреция», таинственная «Буря», загадочные сонеты или хотя бы одна строка, написанная самым прекрасным английским белым стихом, принадлежали человеку, который жил в убогом городке с ярмаркой, каким был тогдашний Стратфорд.

Уилмот не обнаружил даже малейших признаков культурной и образовательной среды, необходимой для написания пьес. Неужели мальчик по фамилии Шакспер или Шастпер (существовали разные написания этого имени, но никогда не встречалось дефисное написание Шеек-спир, как иногда его печатали издатели) учился в местной грамматической школе, в которой была всего одна классная комната? Не было никаких письменных подтверждений тому, что он действительно посещал эту школу. Была ли у него возможность читать книги? Уилмот прочесал все окрестности в радиусе пятидесяти миль, но не обнаружил ни единой книги, которая принадлежала бы в свое время Шекспиру.

Как мог человек, писавший на никем не превзойденном английском, научиться ему у своих земляков — необразованных деревенских жителей Уорикшира, говоривших на бедном и малопонятном диалекте? И мать, и отец Уилла Шакспера были неграмотными и вместо подписей ставили крест.

Стратфорд-на-Эйвоне показался Уилмоту всего лишь сонным провинциальным городишком, жители которого были, по большей части, неграмотными, городской совет которого даже не мог убедить горожан не мусорить на улицах; сточные канавы города были «полны зловония», а в школе, состоявшей из одной классной комнаты, не было ни единой книги по грамматике. Грамматика должна была бы быть необходимой для получения должного образования; образования такого уровня, которое в те времена было доступно лишь детям привилегированных слоев общества.

Скрепя сердце, Уилмоту пришлось заключить, что та образованность, культура и знания, которые были необходимы для создания возвышенных произведений Шекспира, не могли быть обретены им в Стратфорде. Приуныв, он отправился домой, в Бартон.

Пораженный своим открытием, Уилмот держал свои мысли при себе, но время от времени все же делился своими выводами с некоторыми особо доверенными людьми. Только один раз его идеи были опубликованы в виде доклада, который один из его гостей представил в престижном Ипсвичском философском обществе. Уилмот был убежден, что лишь один-единственный человек в Англии обладал таким блистательным умом и такими познаниями, чтобы быть в состоянии написать прославленные пьесы. Он утверждал, что этим человеком был не кто иной, как великий философ и ученый Фрэнсис Бэкон.

Как и следовало ожидать, открытие Уилмота вызвало сильнейшее волнение среди членов Ипсвичского общества. Данная информация представлялась в нем дважды и с одинаковым результатом — ее встречали недоверием и осуждением. Лишь в 1932 году некий профессор обнаружил работу Уилмота, в которой речь шла о великой тайне, и опубликовал ее, чтобы сделать достоянием общественности⁶.

Тем временем ряды тех, кто сомневался в авторстве Шекспира, постоянно росли. Джон Гринлиф Уиттьер писал: «Неважно, написал эти дивные пьесы Бэкон или нет, но я уверен, что человек по имени Шакспер этого не делал, да и не мог сделать»⁷. Д-р У.Г. Фернесс писал: «Я — один из многих, кому никогда не удавалось представить, что жизнь Уильяма Шекспира и пьесы Шекспира — вещи, принадлежащие одному и тому же измерению... Полагаю, что в те времена мы не найдем ни одного человека, которому можно было бы приписать честь их авторства, кроме Ф. Бэкона»⁸. Генри Джеймс писал: «Меня прямо преследует убеждение, что божественный Шекспир — величайшая и самая удачная мистификация, которой когда-либо подвергалось человечество»⁹. Даже Марк Твен не устоял перед искушением примкнуть к дискуссии: «Этот человек не мог быть Шекспиром из Стратфорда — и не был»¹⁰.

В конце XIX века данной проблемой занялся Игнатиус Доннелли, американский конгрессмен от штата Миннесота. Доннелли был автором одной из первых книг об Атлантиде¹¹. Он также один из первых заявил о том, что обнаружил шифр в сочинениях Шекспира. Используя сложную систему, основанную на определенных ключевых числах, он смог выявить ряд интригующих фрагментов о жизни Уилла Шакспера и Фрэнсиса Бэкона. Однако Доннелли так и не удалось свести свои идеи в стройную систему, и когда наконец в 1888 году была напечатана его книга «Великая криптограмма», посвященная этой проблеме, ее встретили такими насмешками, что он от огорчения забросил свои занятия и так и не довел свои рассуждения до логического конца. (Лично я считаю, что он был на пути к подлинному открытию, и очень жаль, что исследования именно этого типа шифра не были продолжены.)

В настоящее время издано несколько хороших книг, новых и старых, посвященных шекспировскому вопросу и приводящих увлекательные и детальные доказательства, почему необразованный Уилл не мог написать те выдающиеся пьесы, авторство которых ему приписывается. У каждого автора подобных книг есть свой кандидат на лавры. На роль Шекспира выдвигались Эдвард де Вер, Кристофер Марло, Уильям Стэнли, Роджер Мэннерс, сэр Уолтер Роли и многие другие, в том числе и сама королева Елизавета. Все они были друзьями или знакомыми Фрэнсиса Бэкона.

В намерение автора этой книги не входит вдаваться в вопрос о том, почему Уилл Шакспер или любой иной претендент не может считаться истинным создателем шекспировских произведений. Эта проблема была должным образом исследована и рассмотрена другими. Настоящая книга посвящена Фрэнсису Бэкону, его судьбе, такой драматической, особенно если учесть то, как он рассказывает о ней посредством шифровок, включенных в его многочисленные сочинения.

Оуэн, стремясь облегчить себе работу по дешифровке, построил некое устройство, известное как Шифровальное Колесо. Настало время рассказать о том, что оно собой представляет, и о том, какое отношение оно имеет ко мне.

Мы видим, что Оуэн, продолжая работать над расшифровкой текстов, обнаружил, что истинный автор — Фрэнсис Бэкон — включил в тексты своих работ зашифрованные указания, чтобы помочь в утомительном деле разгадки шифра.

То обстоятельство, что инструкции относительно шифра были даны в зашифрованном виде, вызывало иронию тех, кто не желает признавать результаты Оуэна. Какой был смысл приводить инструкции по шифру, если для того, чтобы воспользоваться ими, сначала требовалось разгадать шифр, чтобы обнаружить эти инструкции? Данное возражение может показаться весьма серьезным, если бы не то обстоятельство, что эти инструкции существуют и в текст их мог включить только сам истинный автор:

Простейший способ выполнить работу —
Взять нож и наши книги им разрезать,
Расставив их листы на Колесе
Кружащемся¹².

Д-р Оуэн тщательно последовал этим указаниям. В результате множества экспериментов он построил два больших деревянных колеса, или цилиндра. На цилиндры, каждый из которых имел диаметр 36 дюймов и высоту 48 дюймов, была намотана тысяча футов непромокаемой, похожей на парусину ткани. Колеса были установлены на раме таким образом, что их можно было вращать назад и вперед, подобно тому, как поступают со свитком пергамента или как происходит с пленкой в современных магнитофонах. На ткань он наклеил печатные страницы, вырезанные из драгоценных книг или скопированные с изданий периода Английского Возрождения. При вращении больших деревянных колес назад и вперед появляются страницы старых книг, и простым поворотом колес можно быстро прокрутить сотни страниц. Шифровальное Колесо большое, неуклюжее и громоздкое, однако оно великолепно исполняет свое предназначение.

Когда я впервые услышала об этом странном сооружении, оно было собственностью Элизабет Ховхэнесс из Массачусетса и ее экс-супруга Алана Ховхэнесса — известных музыкантов. Колесо, к которому не прикасались годами, было упаковано и хранилось на шестом этаже неотапливаемого бетонного складского помещения в запущенной части Детройта, всего в шестидесяти милях от города Флинта, где я в то время жила. Миссис Ховхэнесс собиралась переезжать в Англию и не имела желания тащить с собой эту тяжелую конструкцию. (Она весила почти четыреста фунтов, и ее перевозка была бы делом столь же сложным, как перевозка рояля.)

Меня давно интересовал факт существования этого загадочного Шифровального Колеса, но я никогда не предполагала, что мне предоставится счастливая возможность не только увидеть его собственными глазами, но и приобрести. Через Элизабет Ригли из Бэконовской библиотеки, в настоящее время находящейся в Сан-Марино, я узнала, что миссис Ховхэннес хочет расстаться с Колесом. В маленькой Бэконовской библиотеке для него не было места. Взволнованная, я связалась с миссис Ховхэннес, которая жила в восточной части страны. Она сказала, что через несколько дней уезжает в Лондон. Она была почти так же, как я, обрадована тем, что Колесо найдет себе пристанище до ее отъезда. Она поставила только одно условие: у Колеса должно быть постоянное место, где оно будет окружено вниманием и заботой, и что им займутся всерьез. Я могла пообещать ей, что со временем Колесо будет передано в Вершинный Университет штата Монтана, где оно хранится в настоящее время и иногда выставляется на всеобщее обозрение.

Миссис Ховхэннес любезно позвонила на склад и распорядилась немедленно выдать мне эту громадину. Через несколько дней я с приятелем поехала на склад на грузовике, чтобы забрать оттуда это сокровище. Трудно было выбрать менее подходящий день для подобного мероприятия. Не успели мы забрать конструкцию со склада и погрузить ее в открытый кузов грузовика, как над городом пронесся смерч, не дойдя до нас менее чем на милю. Нас осыпало градом, таким крупным, что градины оставили следы на корпусе грузовика. К счастью, они отскакивали от брезента, которым была накрыта конструкция, что уберегло ее от серьезных повреждений.

Шифровальное Колесо д-ра Орвилла Оуэна. Иллюстрация взята из оригинальной публикации д-ра Оуэна о шифре. На ней Шифровальное Колесо установлено так, как это было в его лаборатории. Он читал размещенные на Колесе отрывки, а его помощник перепечатывал их на пишущей машинке. Затем машинописные листы сортировались в соответствии с ключевыми словами, печатавшимися в верхней части каждой страницы

Шестидесятимильное расстояние, которое нам надо было преодолеть в бурю, чтобы вернуться домой, мы проехали медленно, подвергаясь опасностям, и мы с облегчением вздохнули, когда наконец добрались до места и убедились, что наш груз не пострадал. Понадобилось трое крепких мужчин, чтобы выгрузить большой ящик из кузова, спустив его по наклонно поставленным доскам на бетонную площадку пристройки к нашему гаражу. Мое сокровище было в целости и сохранности.

Разумеется, ценность этого уникального предмета измеряется не деньгами. Это результат кропотливого, напряженного труда двух энтузиастов — Фрэнсиса Бэкона и Орвилла Оуэна. Они появились на свет с разницей в триста лет, но, тем не менее, вместе создали удивительный механизм, посредством которого были записаны такие тайны истории, о каких человечество не могло бы и помыслить. Надеюсь, что эта книга послужит защите репутации обоих этих выдающихся людей, ибо совершенно необходимо, чтобы мир узнал о них.

Эта история — история жизни Фрэнсиса Бэкона, прочтенная благодаря дешифровке, — настолько поразительна, что людям, воспитанным на ортодоксальной истории, сложно поверить в ее правдивость, но это обстоятельство предвидел и сам создатель шифрованного текста. Словесный Шифр принимает изощренную форму беседы Бэкона с человеком будущего, который, как он надеется, в один прекрасный день расшифрует его послание¹³. Он обращается к нему как к своему ближайшему другу. Дешифровщик приводит некоторые возражения:

Неужто это не сочтут случайным?

Бэкон отвечает:

Все предусмотрено; и если кто помыслит,
Что сделано все это без системы...
То пусть он сам историю напишет,
Ключом пренебрегая. Но не сможет
Он труд закончить...
Узнает он секреты перемоток,
Смещений...
Четыре обнаружив лишь начала.

В другом месте дешифровщик сетует:

Сомненья нет, подумают, что лгу я.
Ты должен знать, что в их глазах на время
Я окажусь кретином,
Что град насмешек будет мне уделом.

На эти аргументы Бэкон отвечает:

Что хочешь ты сказать?
Лишишься репутации за правду?¹⁴.

Работая без устали над разгадкой тайны, миссис Гэллап и д-р Оуэн обрели многих сторонников; однако были и те, которых им не удалось убедить в своей правоте. Викарий церкви в Стратфорде-на-Эйвоне, по-видимому, убедился в их правоте помимо собственной воли. Этот джентльмен приехал в Соединенные Штаты с целью совершить лекционное турне, надеясь побудить состоятельных американцев сделать пожертвования Шекспировскому мемориалу в Стратфорде. Услышав об открытиях Оуэна, он поехал в Детройт, чтобы указать доктору на его ошибку. Намереваясь разоблачить обман раз и навсегда, он посетил Оуэна в его лаборатории и попросил показать ему, как работает шифр. Д-р Оуэн любезно продемонстрировал ему свою работу и позволил викарию поучаствовать в процессе поисков фрагментов с помощью Колеса. В результате этого опыта добронамеренный господин просто замолк. По словам сотрудника Оуэна, д-ра Уильяма Прескотта, викарий отменил свои оставшиеся выступления с лекциями и вскоре вернулся в Англию, явно не желая собирать средства для того, во что он больше не верил¹⁵.

Есть и другие истории об успехах д-ра Оуэна. Одна из ведущих детройтских газет напечатала уничижительный отзыв об одной из лекций Оуэна. Оуэн воспринял публикацию как клевету и подал в суд иск на газету. Для того чтобы уладить дело, газета направила одну из своих лучших журналисток к Оуэну, чтобы та собственными глазами понаблюдала за процессом расшифровки. Вскоре, к большому удивлению самой журналистки, Оуэн не только убедил ее в своей правоте, но и научил пользоваться шифром. Газета опубликовала на первой полосе свои извинения перед Оуэном, и дело было улажено¹⁶.

И миссис Гэллап, и д-р Оуэн любезно приглашали всех сомневающихся побывать на демонстрациях методов дешифровки. Весьма примечательно, что на эти приглашения не отозвался ни один из представителей так называемых академических кругов, чего, вероятно, и следовало ожидать.

Утверждение о том, что Фрэнсис Бэкон является истинным автором сочинений, приписываемых Шекспиру (бэконианская теория), всегда вызывало возражения. Некоторые критики утверждают, что Бэкон не мог написать эти пьесы, потому что «у него не было поэтической жилки».

Это утверждение настолько далеко от истинного положения дел, что приходится усомниться в том, что авторы подобных замечаний когда-либо читали хоть какие-то сочинения Бэкона. По простоте, ритму и ясности слога его «Эссе» сравнивают с сочинениями Шекспира, и такие сравнения делали люди, которые понятия не имели о том, что между этими авторами существует связь. Даже в посвященных земным делам научных трудах Бэкона проявляется душа поэта. Сами его мысли отливались в поэтические образы. Панегирики, которые были написаны после его мнимой смерти, не оставляют сомнений в том, что современники воспринимали его как поэта. Придворные маски (пьесы развлекательного характера, сочетавшие в себе элементы драмы, оперы и балета и писавшиеся преимущественно на мифологические сюжеты. — Прим. пер.), написанные Бэконом (известно, что он написал несколько пьес), отличаются оригинальностью, полетом творческой фантазии, лиризмом и поэтическим мастерством; качествами, которые только можно было бы пожелать произведениям, созданным для сцены. Даже поэт Шелли признавал поэтический склад души Бэкона:

«Лорд Бэкон был поэтом. Его язык обладает сладостным и величественным ритмом, который ласкает слух не меньше, чем практически непревзойденная человеческая мудрость его философии ласкает интеллект. Он... расширяет, а затем прорывает границы человеческого кругозора и сливается... с той вселенской стихией, с которой он находится в вечном и полном согласии»¹⁷.

Шелли утверждал, что скорее бы согласился «быть проклятым с Платоном и лордом Бэконом, чем отправиться на небеса с Пэйли и Мальтусом»¹⁸. А кто мог распознать великого поэта лучше, чем другой поэт?

Некоторые задавали очевидный вопрос: если Бэкон был автором, то почему это факт не является общеизвестным? Тайная история, явленная в зашифрованных фрагментах, объясняет все, что нам необходимо знать о том, почему великому поэту и философу было отказано в признании, которого он так заслуживал.

А теперь давайте познакомимся с биографией Фрэнсиса Бэкона в том виде, в котором она сохранена историей, и в том виде, в котором она воссоздана благодаря Шекспировскому Коду. При этом мы натолкнемся на тайны, которые лежали сокрытыми в течение столетий. Мы также получим новое представление о человеке, который, возможно, в большей степени, чем кто-либо иной, повлиял на рождение современного мира.

Примечания

Эпиграфы в начале каждой главы взяты из «Опытов» Бэкона, если не указывается иной источник (The Essays, ed. John Pitcher. London: Penguin Books, 1985).

Отрывки из пьес и сонетов Шекспира приводятся по Полному собранию сочинений Шекспира The Complete Signet Classic Shakspeare (New York: Hartcourt Brace Jovanovich, 1972).

В текстах, цитируемых по старым источникам, мы часто осовременивали орфографию, чтобы облегчить их восприятие читателям.

*. В оригинале в этой реплике Пистоля нет обращения героя к самому себе. — Прим. пер.

1. Делия Бэкон (1811—1859) — американская писательница. Ее книга Раскрывая философию пьес Шекспира (1857) была одной из первых публикаций, в которых высказывалась так называемая бэконианская теория, идея о том, что сочинения Шекспира были написаны Фрэнсисом Бэконом. Ее книга была опубликована за двадцать шесть лет до работ Орвилла Оуэна.

2. Оуэн подробно рассказывает о том, как получилась написанная Словесным шифром поэма Испанская Армада. Он сравнивает некоторые фрагменты пьес Шекспира с отрывками зашифрованной поэмы, в которых эти фрагменты используются. Это поразительный пример того, как одни и те же фразы используются для создания двух разных историй. См. Введение Оуэна в Зашифрованной истории сэра Фрэнсиса Бэкона, Книга 2 (состоит из томов III и IV), впервые опубликованной детройтской Говард Паблишинг Компани в 1894 году. Для желающих познакомиться со всей поэмой о Испанской Армаде сообщаем, что ее начало содержится в Книге 1 (том II, стр. 263—400), а окончание — в Книге 2 (том III, стр. 401—570).

3. Ответ Елизаветы I делегации парламента, обратившейся к ней по поводу ее вступления в брак, 1559.

4. Джорж Гудэйл, указанный в: Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vol. 1 (1893), p. 8 of.

5. Herbert Lawrence, The Life and Adventures of Common Sense: An Historical Allegory (1769; reprint, New York: Garland Publishing, 1974), pp. 146,147.

6. S. Schoenbaum, Shakespeare's Lives (New York: Oxford University Press, 1970), pp. 544—47; and «The First Baconian», by Lord Sydenham of Combe, перепечатано из февральского выпуска «Бэконианы» за 1933 г. на сайте http://www.sirbacon.org/firstbaconian.htm

7. См.: Edwin Durning-Lawrence, Bacon Is Shakespeare (London: Gay and Hancock, 1910), p. 179.

8. Ibid., pp. 179—180.

9. Schoenbaum, Shakespeare's Lives, p. 571.

10. Mark Twain, Is Shakespeare Dead? From My Autobiography, chap. 8; текст доступен online в рамках Project Gutenberg.

11. Ignatius Donnelly, Atlantis: The Antediluvian World (New York: Harper, 1882).

12. Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II, p. 3.

13. См.: «Sir Francis Bacon's Letter to the Decipherer», in Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II, pp. 1—44.

14. Ibid., pp. 28—29, 23.

15. См.: Kate H. Prescott, Reminiscences of a Baconian (Haven Press, 1949), pp. 27—29.

16. Ibid., pp. 30—31.

17. Peter Dawkins, The Shakespeare Enigma (London: Polair Publishing, 2004), p. 173.

18. П.Б. Шелли, предисловие к Прометею освобожденному, цитируется по: «Imagery, Thought-Forms and Jargon» by M.P., Baconiana, Sept. 1969; доступно на http://www.sirbacon.org/jargonmp.htm.