Глава 2. Детский рай

Радости, испытываемые родителями, держатся в секрете, равно как их печали и тревоги.

Теперь мы перенесемся в Англию начала 1560-х годов. Если и был вопрос относительно места рождения младшего ребенка Николаса Бэкона и даже относительно того, кем были его родители, то сам мальчик пребывал в счастливом неведении о том, что такой вопрос существует. Фрэнсис радовался жизни как сын сэра Николаса Бэкона и его супруги леди Анны. Лишь в пятнадцать лет он узнал о том, кем является на самом деле, и это глубоко потрясло его. Только после этого судьбоносного открытия началось создание шифровки, и большая часть зашифрованной истории рассказывает о событиях, которые произошли после этого. То, что нам известно о детстве Фрэнсиса Бэкона, приходится собирать по крупицам из самых разнообразных источников.

Были Бэконы его настоящими родителями или нет, но они, конечно же, были достойными родителями. Благородный, добрый, любящий сэр Николас вел свой род от предков — мелких землевладельцев — и возвысился в начале правления молодой королевы Елизаветы, которая оценила его надежность, цельность и мудрость. Именно его она избрала своим первым лордом-хранителем Большой Печати, и этот титул был введен специально для него (к существовавшему ранее титулу было добавлено слово «лорд»).

Имея шестерых детей от первого брака, сэр Николас пригласил поселиться у него в доме и помогать его слабой здоровьем супруге одну из образованных дочерей знаменитого педагога сэра Энтони Кука. Это предложение приняла младшая дочь Кука, Анна, и, будучи человеком энергичным и активным, она с наслаждением вся отдалась исполнению своих обязанностей. Джейн Бэкон вскоре умерла, и Анне пришлось справляться с большим хозяйством в одиночку.

Вскоре сэр Николас почувствовал, что Анна явно предана ему, и попросил ее стать его женой. Несмотря на молодость, Анна с удовольствием стала госпожой огромного хозяйства Бэконов, и это, должно быть, требовало от нее всех физических и умственных усилий, какие у нее только были, учитывая удивительные судьбы тех личностей, которые оказались вверенными ее попечительству. Анна не только взвалила на себя заботу о шести здравствующих детях Николаса, но и добавила к ним еще двух: один из них был, вне всякого сомнения, ее собственным ребенком, а второго, если верить расшифрованной истории, она тайно принесла в дом в круглой раскрашенной коробке вскоре после его рождения и воспитывала его и любила так, словно он был ее собственным сыном.

Сэр Николас и леди Анна Бэкон

Старший из этих двух мальчиков — Энтони — был наречен в честь своего деда по материнской линии. Никогда не отличавшийся крепким здоровьем, он часто болел, а став взрослым, ходил прихрамывая. До его появления на свет Анна потеряла двух младенцев, и нам нетрудно представить себе, с какой тревогой и заботой она ухаживала за этим ребенком, круглая голова и соломенные волосы которого так походили на ее собственные. Несмотря на физические недостатки, в умственном отношении Энтони был в полном порядке, за исключением того, что он отличался повышенной застенчивостью. У него был на редкость оригинальный и живой ум, он был проницателен и остроумен и, как показало время, обладал изрядным чувством юмора, верностью, щедростью и умел дружить; у его младшего брата с годами возникло много поводов быть благодарным ему за эти его качества.

Младший мальчик — Фрэнсис — был совсем другим ребенком. Он появился в семье примерно на три года позднее Энтони, в начале 1561 года, и был наречен в честь французского короля Франциска II, который незадолго до этого скончался в возрасте шестнадцати лет, предоставив свою молодую вдову Марию, королеву Шотландскую, ее печальной участи. Маленький английский Фрэнсис был от рождения крепким, имел привлекательную внешность и изящное телосложение.

Очаровательная внешность Фрэнсиса, его солнечный нрав, непринужденная грация и какая-то врожденная учтивость располагали к нему всех, кто имел отношение к этому ребенку. О нем говорили, что даже его младенческие годы были окутаны некой тайной. Казалось, он привлекал к себе больше внимания, чем полагалось бы ребенку добрых, но ничем особым не примечательных Бэконов.

Йорк-Хаус, лондонская резиденция Николаса Бэкона

Точная дата рождения Фрэнсиса не была записана, но крестили его в церкви Сент-Мартин-ин-зе-Филдз 25 января 1561 года. Три четверти столетия спустя его секретарь и капеллан Уильям Роули указывал, что он родился 22 января 1561 года¹, и нет никаких видимых причин, чтобы поставить это обстоятельство под сомнение.

Официальная история утверждает, что Фрэнсис Бэкон родился в Йорк-Хаусе. Первый биограф Бэкона Уильям Роули загадочно упоминает о том, что Фрэнсис Бэкон был рожден в «Йорк-Хаусе или Йорк-Плейсе». Последний, Йорк-Плейс, был королевским дворцом Елизаветы, расположенным рядом с Йорк-Хаусом. Не хотел ли он тем самым намекнуть на истинное происхождение Фрэнсиса? Расшифрованная история гласит, что он был рожден королевой и вскоре после своего появления на свет тайно перенесен в Йорк-Хаус леди Анной Бэкон.

Эта дата имеет непосредственное отношение к сильному влиянию Водолея² — астрологического знака, который, согласно некоторым теориям, сыграл такую важную роль в будущем этого ребенка. Джин Овертон Фуллер в опубликованном ею в 1981 году биографическом труде «Фрэнсис Бэкон» говорит, что современный астролог Уильям Лили определил, что Бэкон родился в 7 часов утра в день, указанный Роули³. В этом случае у него была бы натальная карта с Солнцем и асцендентом в Водолее и Луной в Овне, что говорит многое тем, кто увлекается астрологией.

Водолей можно считать знаком искателя истины и ученого, а двойная конфигурация с Водолеем могла бы быть интерпретирована как удваивающая качества Водолея — яркую индивидуальность и неповторимость личности; прозорливость и широту мысли, дружелюбный, исполненный достоинства и любви к людям дух; а также повышенный интерес к мистицизму и философии. Это было бы указанием на натуру, которая желает учиться всему и у всех и имеет желание передавать все, что она постигла, на пользу другим. Это знак, покровительствовавший ученому-экспериментатору Галилею, поэту лорду Байрону, проницательному юристу Аврааму Линкольну, покорителю воздушного пространства Чарлзу Линдбергу и великим актерам Джону Берримору и Кларку Гейблу. Влияние Овна указывало на выраженные качества лидера, на любовь к независимости и способность выделиться в творческих поисках, имеющих положительный и инновационный характер. Эти положительные качества неоднократно проявлялись в течение долгих лет жизни Фрэнсиса.

Фрэнсис Бэкон в детстве. С портрета, хранящегося в Горэмбюри

Определенные обстоятельства, отмеченные различными биографами, окружили рождение Фрэнсиса тайной. В церковной книге Сент-Мартин-ин-зе-Филдз имя новорожденного крохи означено как «г-н Францискус Бэкон»⁴ и приводится, таким образом, с титулом, что, как правило, не делалось при крещении (и не делалось при крещении других сыновей Бэкона). Почему этот титул был добавлен к имени Фрэнсиса? Не было ли это неожиданным знаком почтения именно к этому младенцу? Но еще более удивительно то, что, похоже, позднее делались попытки стереть титул из церковной записи, хотя оригинальный текст по-прежнему остался виден. Современные комментаторы уделяют этим любопытным обстоятельствам много места, пытаясь реконструировать обстоятельства рождения ребенка.

Вероятно, ни один другой ключ к вопросу о происхождении Фрэнсиса не является столь надежным, как внешность самого ребенка. В семье Бэконов не было ни единого человека, на которого он был хоть сколько-нибудь похож. У него одного был яркий цвет лица, вьющиеся темные волосы, коричневые или карие, почти черные глаза — черты внешности, значительно более выразительные, чем у его предполагаемых родителей с их лицами, типичными для английского среднего сословия, весьма бесцветными. У Бэконов лица были круглыми или квадратными и бледными, а у Фрэнсиса лицо было гладким и овальным, сужающимся к заостренному подбородку. У них глаза были серыми или голубыми, у него — темными и жгучими. (Позднее писатели будут отмечать, что его глаза смотрели так, словно он мог читать чужие мысли.) У них были светлые и прямые волосы, у него — густые, темные и вьющиеся.

При создании биографии Бэкона Фуллер консультировалась со специалистами по генетике относительно вероятности появления у таких родителей, как Бэконы, такого ребенка, как Фрэнсис. Она узнала, что, в соответствии с законом Менделя, было в высшей степени маловероятно, чтобы у голубоглазых Бэконов родился кареглазый Фрэнсис⁵.

Если Фрэнсис не был Бэконом, то кем же он был? Тщательное исследование портретов Елизаветы Тюдор и ее возлюбленного Роберта Дадли, графа Лестера, рассказывает разоблачительную историю. Лицо «сына» Бэконов имело заметное сходство с выраженно тюдоровской внешностью самой Елизаветы, за исключением цветов. Она была белокожей с рыжими или рыжевато-коричневыми волосами, а он — темноволосым. Аристократическое происхождение проявлялось в каждой черточке его анатомии — посадке красивой формы головы, высоком лбе, в выразительных бровях и глубоко посаженных глазах. Что касается цвета и других черт, то сходство узкого, умного лица, красивых темных волос и глаз у лорда Лестера и юного Фрэнсиса столь очевидно, что может показаться поразительным. Его невозможно не заметить.

Роберт Дадли, королева Елизавета и Фрэнсис Бэкон. Эти миниатюры работы Николаса Хиллиарда выявляют семейное сходство между Елизаветой, Робертом Дадли и их непризнанным сыном — Фрэнсисом Бэконом

Эти три портрета — Елизаветы, Лестера и Фрэнсиса — рассказывают удивительную историю. Конечно же, поклоняющиеся своему кумиру, «Глориане», придворные не могли не заметить этого сходства. Однако по всей стране действовал заговор молчания, и, как мы увидим, зашифрованная история дает ответ почему.

Нам известно, что молодой Фрэнсис был похож на Елизавету и Лестера, благодаря миниатюре Николаса Хиллиарда — любимого придворного живописца Елизаветы, изображающей его в восемнадцати летнем возрасте. Хиллиард написал множество портретов Елизаветы и один портрет Лестера, но, насколько нам известно, он не писал портретов ни одного из Бэконов, кроме Фрэнсиса. Сравнивая миниатюры Фрэнсиса и Лестера, можно подумать, что это портреты одного и того же человека в разном возрасте. Портретист находился под таким сильным впечатлением от выдающихся способностей юноши, что оставил замечание об этом для потомства, начертав по краю портрета латинскую фразу: «Si tabula daretur digna animum mallem». В вольном переводе это означает: «О, если бы я мог нарисовать картину, достойную его ума».

Что до Бэконов, то сохранились три раскрашенных терракотовых бюста, заказанных этой семьей в виде комплекта. Один бюст изображает сэра Николаса Бэкона — у него флегматичное, квадратное лицо с грубоватыми чертами. Вот леди Анна — у нее круглое лицо с торжественным выражением на нем, маленький круглый носик и слегка выпученные глаза. А вот изображение маленького круглолицего мальчика, как две капли воды похожего на мать. Годами считалось, что это бюст Фрэнсиса, о сыне Энтони никто не вспоминал. Однако Дафна дю Морье в «Золотых мальчиках»⁶ приводит убедительное свидетельство о том, что этот бюст изображает маленького Энтони, но не Фрэнсиса. Музейные сотрудники утверждают, что этот бюст был сделан тогда, когда Фрэнсису должно было быть года четыре, то есть он был слишком маленьким для того, чтобы делать его скульптурный портрет. Энтони же как раз находился в соответствующем возрасте. Поэтому изготавливая группу семейных бюстов, забыли не об Энтони, а о Фрэнсисе. С другой стороны, Фрэнсис оказался включенным в число лиц, чьи портреты по поручению королевы писал придворный художник.

Какой бы ни была правда о его рождении, маленький темноглазый Фрэнсис в те счастливые дни раннего детства не подозревал о существовании подобной проблемы. И леди Анна, и лорд-хранитель тщательно опекали и сильно любили его. Говорят, что он всегда был любимцем семьи, и, возможно, дело обстояло именно так. Должно быть, супруги Бэкон остро сознавали ответственность и честь, связанные с тем, что их заботам был поручен королевский отпрыск; едва ли они могли обращаться с ним, не выражая дополнительных знаков почтения. Когда мальчики превратились в молодых людей, именно Энтони всегда получал наставительные письма от матери, в которых она упрекала их обоих за совершенные ими ошибки. Как правило, имя Фрэнсиса упоминалось в этих письмах, но все они были адресованы Энтони. Анна была матерью, которая без колебаний упрекала собственного сына, но предпочитала воздерживаться от того, чтобы бранить приемного сына столь высокого происхождения.

Старинная гравюра с изображением Горэмбюри. Сэр Николас Бэкон построил этот дом в 1560-е годы, здесь прошла большая часть детства Фрэнсиса, и сюда он вернулся вновь в последние годы жизни, удалившись от дел в 1621 году

Жизнь леди Анны, которая была гораздо моложе своего супруга — сэра Николаса, была наполнена делами. Помимо управления двумя большими домами и прислугой — говорят, что их загородное поместье Горэмбюри и официальную городскую резиденцию Йорк-Хаус обслуживали свыше ста слуг — она также умудрялась продолжать переводы религиозных трактатов с латинского на английский для знаменитого епископа Джуэла. Это и другие интеллектуальные занятия не могли не повлиять на маленького Фрэнсиса, по мере того как он приобщался к миру литературы.

Конечно же, именно королева Елизавета выбрала Анну Кук Бэкон в качестве приемной матери для своего ребенка, и она не могла сделать более разумный выбор. Анна была одаренной, умной, сердечной и добросовестной. Однако ей, наверное, было непросто поддерживать гармоничные отношения с властной, импульсивной королевой. Они дружили с детских лет, когда отец Анны — сэр Энтони — был учителем маленького принца Эдуарда, брата Елизаветы, который умер совсем юным. И принцесса Елизавета, и Анна Кук часто присутствовали на уроках, которые давались маленькому Эдуарду. Принцесса Елизавета была в те дни одинока и занимала весьма непрочное положение, поскольку ее отец чуть ли не ежедневно менял свое отношение к ней, то считая ее, дочь Анны Болейн, законной наследницей престола, то нет. Трудно переоценить то психологическое воздействие, которое это оказывало на маленькую девочку. Трезвая рассудительность Анны Бэкон и спокойствие, царившее в ее семье, должно быть, очень нравились одинокой принцессе, чей нрав был в корне отличным.

Положение, в котором оказались сэр Николас и леди Анна, не всегда было простым. Елизавета была очень требовательна к своим фаворитам, и, несмотря на то что ее благосклонность дарила особые привилегии и богатство, было отнюдь не легко соответствовать ее запросам. Зная, чего именно королева ожидала от своих министров, Бэконы считали себя обязанными обзавестись большим загородным поместьем, которое королева сочла бы подобающим для своего лорда-хранителя (и, возможно, собственного ребенка).

Бэконы приступили к работе над красивым загородным поместьем Горэмбюри, расположенным неподалеку от развалин аббатства Сент-Олбанс. Разумеется, сэру Николасу было весьма неприятно, когда королева во время своего первого посещения их нового поместья ядовито заметила: «Милорд, ну и домишко же вы приобрели!» Лорд-хранитель сумел скрыть свой испуг с помощью остроумного ответа: «Мадам, дом хорош, но вы сделали меня слишком великим для моего собственного дома!» Это была именно такая шутка, какие нравились Елизавете. Тем не менее строительство пришлось продолжить еще в течение нескольких лет, ибо необходимо было соответствовать требованиям королевы. Не стоит обвинять сэра Николаса, если он тяжело вздохнул.

Теобальдз лорда Берли. Одно из загородных поместий Морриса (1880). Уильям Сесил, лорд Берли, построил этот роскошный особняк в качестве дворца, пригодного для того, чтобы принимать в нем королеву. Длина главного фасада здания составляла более четверти мили. Вероятно, Фрэнсис часто бывал здесь в детстве, и именно здесь, много лет спустя, Яков I сделал его виконтом Сент-Олбанским

Еще одна из сестер Кук — Милдред — вышла замуж за Уильяма Сесила — лорда Берли, великого государственного секретаря, которому предстояло служить надежной опорой королеве на протяжении всего ее царствования. Сесилы находились в таком же положении, что и Бэконы, — надо было угождать Ее Величеству. Сесилам нужно было построить такой дом, который удовлетворил бы королеву. Они возвели свой роскошный особняк Теобальдз в нескольких милях от Горэмбюри, и два семейства постоянно обменивались визитами.

У Сесилов также были большие проблемы в связи с запросами королевы, которая жаловалась, что во время ее посещения они не предоставили ей спальню, своими размерами подобающую для ее царственной особы. Кроме того, разумеется, к большому неудовольствию Сесилов, она настояла на том, чтобы на третьем этаже, рядом с ее собственными апартаментами, были устроены апартаменты для ее возлюбленного Роберта Дадли, графа Лестера. Это было деликатное поручение, о котором следовало помалкивать.

Особняк Бэконов — добротное прямоугольное здание с квадратными башенками по краям, окруженное рощей из массивных дубов и буковых деревьев, прекрасными садами и широкими лужайками, — находился на таком расстоянии от Теобальдза Сесилов, что его было легко преодолеть верхом на лошади. Он великолепно подходил в качестве резиденции для любого маленького принца, и королева в конце концов осталась явно довольна им, потому что часто бывала в Горэмбюри. Уильям Сесил, всегда очень аккуратный в своих заметках, записывал информацию о всех поездках королевы и добросовестно отмечал даты ее приездов и отъездов. Однако в тех случаях, когда дело касалось посещений Горэмбюри, Сесил почему-то поступал иначе. Он аккуратно фиксировал дату ее прибытия, но опускал дату отъезда. Заинтересовавшись этими опущенными датами, историк Джон Николз, автор книги «Поездки по стране и публичные процессии королевы Елизаветы» (1823), проверил записи и обнаружил документы, подписанные Елизаветой в Горэмбюри тогда, когда о ее пребывании там не было официальной информации⁷. Вероятно, можно найти массу объяснений для подобных опущений дат, но наиболее логичным является то, что королева питала особый интерес к Горэмбюри, но желала сохранить это обстоятельство в тайне.

В «Поездках» видно, что Николз не был совершенно неосведомленным относительно подозрительных моментов в частной жизни королевы. Он пишет, что в 1572 году некий м-р Фишер (в каком качестве, мы не можем сказать) сопровождал Ее Величество во время путешествия из Уорика в Кенилворт, одно из тех прекрасных поместий, которые были подарены Елизаветой ее фавориту Роберту Дадли, графу Лестеру. Согласно Николзу, во время поездки м-р Фишер узнал «такое... о чем ему лучше бы не знать. Речь шла о таких вещах, которые дано знать далеко не каждому»⁸.

С.А.Э. Хиксон высказывает предположение, что Фрэнсис, возможно, присутствовал при великолепных развлечениях, которые Лестер устроил в 1575 году в замке Кенилворт в честь королевы. Лорд-хранитель должен был проследить за тем, чтобы его семейство не лишилось такого удовольствия. И складывается впечатление, что Фрэнсису могло быть приятно описать все примечательные события, которые происходили в Кенилворте.

Уильям Сесил, лорд Берли. Лорд Берли был доверенным главным министром Елизаветы, а также, благодаря женитьбе на Милдред Кук, сестре Анны Бэкон, номинальным дядюшкой Фрэнсиса. Возможно, в юности Фрэнсис проводил много времени в Теобальдзе, поместье Берли

Вскоре после окончания торжеств было опубликовано небольшое эпистолярное эссе, красивым слогом описывавшее развлечения в Кенилворте и подписанное «Черным Принцем». Оно представляло собой подробнейший рассказ о пышных трехнедельных празднествах в Кенилворте. Автор, вне всяких сомнений, наслаждался всеми этими зрелищами и предоставлял читателям детальные описания дивных садов, «напоенных ароматами благоуханных растений, трав и цветов»; обильных яств; драгоценностей; «мелодичной музыки и пения птиц»; сверкающего дворца, который «днем ярко блестел стеклами, а в темное время — светом пламени свечей», шатра, в котором находилась королева, такого просторного, что потребовалось «семь возов кольев, чтобы привязать к ним его веревки». А еще там устраивались маскарады и показывались живые картины, одна из которых представляла русалку, оседлавшую дельфина, что, конечно же, послужило толчком для написания фрагмента «Сна в летнюю ночь», в котором Оберон упоминает о «русалке на спине дельфина»⁹.

На юного автора этого послания (мы знаем, что он был юн, по восторженности и пылкости стиля), по-видимому, произвело сильное впечатление карнавальное шествие, изображающее Даму Озера короля Артура, служившее намеком на то, что все было приготовлено ради Елизаветы, одной из «законных наследниц Артура» по прямой линии. Он также не упустил возможности описать гостеприимного хозяина, самого лорда Лестера, как человека «широкого кругозора». Не обошел он стороной и многочисленные достоинства прелестных дам, гостивших в замке.

Наиболее интересно описание собственных приготовлений молодого автора к празднествам. Его волосам было придано «сияние наподобие крыла дикой утки посредством губки, слегка смоченной жиром каплуна». Его брыжи (вычурный накрахмаленный воротник, который носили в те времена) были «уложены посредством специальной палочки». Он был «на славу накрахмален, прилизан и сиял, как пара новых башмаков»¹⁰.

Это жизнерадостное письмо было опубликовано никому не известным Робертом Лейнхэмом (или Лэнемом, как иногда писалось его имя). Кем бы ни был этот Лейн-хэм, документы цензора указывают, что данная публикация была запрещена королевским указом через три недели после ее выхода в свет. Записи свидетельствуют о том, что шесть экземпляров были отправлены некоему мистеру Уилсону, два были отправлены по заказу Уильяму Сесилу (лорду Берли), а еще два — сэру Николасу Бэкону. Все другие экземпляры были изъяты из продажи и, скорее всего, уничтожены. Согласно Хиксон, каким-то образом герцогиня Портлендская сумела сохранить один экземпляр. Она указывает возраст автора, «менестреля из Ислингтона» — «XIV» (четырнадцать), — ровно столько, сколько было Фрэнсису в это время. Все это побуждает Хиксон прийти в «Князе поэтов» к заключению о том, что Лейнхэм — это не кто иной, как литературно одаренный приемный сын лорда-хранителя, Фрэнсис собственной персоной¹¹.

Принято считать, что события в Кенилворте дали толчок к созданию «Сна в летнюю ночь». Складывается впечатление, что в этой пьесе также отразились и обстоятельства детства самого Фрэнсиса. Хиксон видит в королеве Титании Елизавету, а в Обероне — лорда Лестера. Подменыш^*, которого они находят, это, разумеется, Фрэнсис. Возможно, Хиксон права, потому что шифровка сообщает нам, что в этот ранний период Елизавета, не колеблясь, проявляла свою материнскую привязанность к мальчику. И, возможно, следующие строки из пьесы отражают сложное положение Лестера, которому королева запретила признавать его собственного сына:

Наш Оберон разгневан на жену
За то, что у нее живет в плену
Подменыш, сын индийского царя;
Все в восхищенье, на него смотря.
А Оберон его хотел бы сам
Взять в свой конвой, чтоб рыскать по лесам.
Царица же не отдает дитя,
Играет с ним, венки ему плетя.

(акт II, сц. 1, пер. М. Лозинского)

В пору юности и детства Фрэнсис, конечно же, не сознавал этого. Он знал лишь, что королева уделяет ему лестное повышенное внимание. Его духовник Роули рассказывает нам, что королева любила подзывать ребенка к себе и задавать ему серьезные вопросы. Она громко хохотала от удовольствия, слушая его разумные ответы¹².

Каждому было понятно, что она обожает этого ребенка, и вполне вероятно, что лорд Роберт, «милый Робин» Елизаветы, был раздираем ревностью и гордостью, наблюдая за общением матери и сына. Этот ребенок мог бы стать той связующей нитью, которая навсегда обеспечила бы ему место в солнечных лучах королевской милости. С другой стороны, он стремился стать супругом царствующей королевы, а возможно, и настоящим королем, — и существовала возможность, что сын мог помешать осуществлению его планов. Лестер, как и все прочие, наверняка ломал голову над этой странной ситуацией и не знал, что ему думать о постоянной нерешительности королевы в том, что касалось их отношений.

Есть еще одна маленькая деталь, которая предполагает существование более тесных отношений между Елизаветой, Лестером и ребенком. Герцог Норфолк указывает на нее в своих «Признаниях в государственной измене». Вот любопытное описание Ее Величества в узком домашнем кругу:

Когда двор находился в Гилфорде, я ненароком зашел в личные покои королевы и увидел, что она сидит на дверном пороге и одним ухом слушает малыша, который пел и играл ей на лютне, а другим — Лестера, стоящего подле нее на коленях¹³.

Конечно же, Норфолку, единственному герцогу при Елизавете, было известно, кем является этот ребенок, но он не назвал его по имени. У него и так хватало неприятностей в связи с его участием в делах Марии Стюарт. Биограф Альфред Додд полагает, что теперь уже очевидно, что именно побудило «Шекспира» написать в сонете 8:

Ты — музыка, но почему уныло
Ты музыке внимаешь?..
Заметь, как дружно, радостно и звонко
Согласных струн звучит счастливый строй,
Напоминая мать, отца, ребенка,
В единой ноте сливших голос свой.

(Пер. А. Финкеля)

По мере того как Фрэнсис вступал в отроческий возраст, люди, которые изо дня в день окружали его заботами, начинали понимать, что в их подопечном было нечто исключительное. В самом деле, этому ребенку предстояла исключительная судьба — и есть люди, которые считают, что эта судьба была предначертана звездами.

Именно в 1572 году природа приняла вызов Аристотеля, который за более чем тысячелетие до этого момента утверждал, что небеса неизменны, что звезды стоят на своих местах, что ничто на небе не подлежит изменениям. В четырнадцатый год «благословенного правления» Елизаветы небеса доказали, что он ошибался. В созвездии Кассиопеи вспыхнула восхитительная новая (сверхновая) звезда. Звезда эта просуществовала недолго, но блеск ее был ослепительным. Через полтора года она погасла, озадачив мир этим тревожным предзнаменованием. Датский астроном Тихо Браге первым зафиксировал ее появление. Он писал, что она была ярче Венеры, такой яркой, что ее можно было наблюдать даже при ярком свете дня.

Некоторые говорили, что это — комета, другие — что звезда. Некоторые утверждали, что она сияла так же, как та звезда, что указывала путь волхвам, как Вифлеемская звезда, которая столь таинственно явилась миру пятнадцатью столетиями ранее. Как бы ее ни называли, она придавала небесам необычный вид на протяжении тех месяцев, когда ее можно было наблюдать.

Через шестнадцать месяцев Звезда-Гостья исчезла, чтобы никто никогда больше не увидел ее сияния, озадачив своим появлением даже астрономов. Нелегко было понять, что именно предвещала звезда 1572 года. Однако был человек, который утверждал, что ему известно все по этому поводу, — это был знаменитый швейцарский мистик Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм, более известный как Парацельс. Он умер за двадцать лет до рождения Фрэнсиса, но уверенно предсказал появление кометы за несколько лет до этого события. Он предсказывал, что ее появление станет «предвестием» великого обновления общества — «грядущей революции», как он его называл. Комета должна была возвестить о появлении «удивительного создания... которое еще не появилось на свет и которому суждено явить миру многое». Этот человек должен был мастерски овладеть всеми искусствами, обладая тремя божественными дарами, которые позволят ему изменить облик мира¹⁴.

Для елизаветинцев пророчества о кометах, звездах и исключительно одаренных людях звучали вполне естественно, не так, как для нас с вами. (А мы, со своей стороны, не относимся к ним с той презрительной насмешкой, с какой относились к ним наши братья полвека назад.) Однако лишь боги, живущие на небесах, могли сказать наверняка, кем именно будет этот повелитель всех искусств, но единственным человеком, жившим в те времена и в наибольшей степени соответствовавшим пророчеству Парацельса, был наш человек-загадка Фрэнсис Бэкон.

К моменту появления звезды Фрэнсису было около двенадцати лет, но он уже подавал признаки гениальности. Он был чудо-ребенком, приближавшимся к поре зрелости, готовым покинуть безопасные и согревающие теплом стены дома Бэконов, чтобы вести более свободный образ жизни в качестве студента Колледжа Св. Троицы на берегах реки Кем в Кембридже. Не его ли совершеннолетие было событием, предсказанным Парацельсом? Некоторые бэконианцы полагают, что дело обстоит именно таким образом и что три дара — это известные всем философские и естественнонаучные труды Бэкона, драмы Шекспира, а также его участие в движениях розенкрейцеров и масонов.

Является Фрэнсис тем самым гением, о котором говорил Парацельс, или нет, но даже приверженцы ортодоксальной истории говорят о том, что к пятнадцати годам в голове у Фрэнсиса уже сложился план, с помощью которого он надеялся реформировать «весь широкий мир». Можно допустить, что подобные устремления свойственны молодым людям в целом, но будущее покажет, что ему удалось на удивление близко подойти к достижению своей задачи. Для того чтобы понять его жизнь, нужно хотя бы бегло представить себе, какие знания он получил до того, как покинул Кембридж. Полученное им образование было поистине достойным короля.

Элизабет Бауэн, современный биограф Бэкона, называет обстановку, в которой прошли его детские годы, елизаветинским Эдемом¹⁵. В самом деле, не приходится сомневаться в том, что в Англии XVI столетия существовала обстановка, которая была бы более подходяща для обеспечения «счастливого детства», чем та, в которую поместили Фрэнсиса его приемные родители. Окрестности Горэмбюри уже имели богатую историю к тому времени, как их семейство переселилось в свое роскошное новое загородное поместье. Среди руин старого римского города Веруламия, что в двадцати милях к северо-западу от Лондона, все еще сохранялся римский театр — единственный известный римский театр, построенный в Англии, — важная достопримечательность для того, кому суждено было стать величайшим драматургом Англии!

Нынешний город Сент-Олбанс вырос на фундаментах этих руин, получив свое имя от жившего в III веке человека, который поменялся одеждой со спасавшимся от преследователей христианским священником и был казнен вместо него. Олбан — первый христианский мученик на земле Англии, позднее был канонизирован. На месте его казни была возведена церковь, которую ежегодно посещают десятки тысяч паломников. Говорят, что на том месте происходили и все еще происходят случаи чудесного исцеления. В «Генрихе V. Часть I» Шекспир описывает сцену, в которой совершается чудо:

Да, чудо, чудо!..
Ей-богу, час тому назад у раки
Святого Олбанса прозрел слепой.
Тот человек не видел от рожденья.

(акт II, сц. 1, пер. Е. Бируковой)

Бэкон выбрал себе титулы именно в честь древнеримского Веруламия и города Сент-Олбанс, когда Яков I даровал ему то, в чем упорно в течение стольких лет отказывала Елизавета, — возведение в достоинство пэра. В конце концов Фрэнсис стал бароном Веруламским, виконтом Сент-Олбанским — обладателем искусственных титулов, хотя был рожден принцем, чтобы стать королем. Интересно, что он опустил «с» из названия Сент-Олбанс (хотя в наше время вы часто найдете написание с этим «с»), тем самым указывая на имя святого (Олбан), а не на название города. Выбор Бэкона, возможно, не кажется странным поборникам мистицизма, которые убеждены в том, что в прошлом воплощении Фрэнсис Бэкон был Олбаном.

Лето в Горэмбюри было временем свободы для мальчиков семейства Бэкон. Вокруг тянулись широкие аллеи, деревенский воздух радовал свежестью. Когда семейство переезжало на зиму в официальную резиденцию Бэконов в Лондоне (Йорк-Хаус), атмосфера значительно менялась — на многолюдность скученного, грязного города и искусственную, но тем не менее вызывающую восхищение атмосферу британского двора. «Я был воспитан при дворе», — скажет впоследствии Бэкон.

В городе или в деревне мальчиков сопровождала целая свита учителей, и даже в Горэмбюри им не удавалось улизнуть от ежедневных уроков. Где бы они ни находились, там были книги, которые следовало читать. У сэра Николаса была впечатляющая библиотека рукописных томов недавно открытых греческих классиков. В ней были и более новые книги, результаты работы недавно изобретенного книгопечатания, получившего распространение в Европе. Лишь немногие из них были напечатаны по-английски, и Фрэнсис быстро научился читать на французском, латинском, греческом, испанском, итальянском, древнееврейском языках и даже немного читал на голландском. У него также имелся доступ к огромной библиотеке Сесилов в Теобальдзе и к значительному собранию книг, которым располагал отец леди Анны, сэр Энтони Кук, живший по соседству в Гидеа-Холле. До того как поступить в Кембридж в возрасте двенадцати лет, Фрэнсис научился с легкостью читать на многих языках. Позднее он утверждал, что ему знакомы все языки Западного мира.

То, что Энтони и Фрэнсис Бэконы получили такое образование, которое получали лишь наиболее привилегированные юноши в стране, — неоспоримый факт. Никто в Англии не получил лучшего образования, чем младшие сыновья сэра Николаса Бэкона. К ним приглашали самых лучших наставников. Ответственный сэр Николас даже пригласил особого наставника для работы со своими «юными отпрысками, в которых всевозможные недостатки быстро увеличиваются, в то время как целеустремленность, добродетель и истинный страх Божий уменьшаются из-за отсутствия должных наставлений и поучений»¹⁶.

Как же, наверное, нелегко приходилось и леди Анне, которой нужно было присматривать не только за собственным драгоценным сыном, но и за детьми мужа от первого брака, а главное, за принцем королевской крови из дома Тюдоров. Не приходится удивляться, что наступило время, когда Фрэнсис и Энтони стали беспокоиться за рассудок своей матери. Мы можем представить себе, каким утешением для леди Анны была возможность навещать своего собственного отца, сэра Энтони Кука (который прежде был наставников Эдуарда VI) и получать от него советы по поводу образования этих непосед.

Хотя первые годы жизни Фрэнсиса Бэкона были окружены так называемым заговором молчания, нам не приходится довольствоваться одними лишь голословными утверждениями, когда речь заходит о его образовании. У нас есть его собственное шифрованное сообщение о том, как он ломал голову над тем, почему королева проявляет такой повышенный интерес к его учебе:

Я часто вспоминаю, что королева, наша царственная мать, садясь в карету, иногда шептала на ухо сэру Николасу: «Учите его хорошенько тому, что понадобится ему в будущем». Обладая от природы острым слухом, мы слышали это... и без конца размышляли и ломали голову над этим¹⁷.

Прошло еще несколько лет, прежде чем Фрэнсис смог разгадать смысл этих слов.

В истории описан один любопытный случай, рассказанный наставником Елизаветы, прославленным Роджером Эскемом, который бросает серьезную тень сомнения на целомудрие королевы и придает большую достоверность написанной шифром истории. Эскем, образец целостности и респектабельности, рассказал о странной беседе, которая состоялась у него с Елизаветой, когда Фрэнсису было всего два года.

В декабре 1563 года Эскем получил приглашение на обед в Виндзорский замок в качестве особого гостя. На обеде присутствовали несколько тайных советников. За столом один из советников обратился к Эскему с необычным вопросом: как он относится к тому, чтобы написать книгу о том, как должно воспитывать и обучать молодого аристократа? Эскем пользовался всеобщим уважением за свои выдающиеся новые идеи относительно образования, прямо противоположные принятой в то время концепции «обучения как зубрежки посредством розог». Он отстаивал принцип терпеливости и ласки в преподавании и был убежден, что для детей «любовь — лучший стимул к обретению знаний, чем побои», и что добрая воля и готовность учиться являются основами для успешной учебы. Позднее Бэкон будет много писать об этих принципах — о том, что уважение к личности ребенка является важнейшей составляющей достойного образования.

Королева, явно ценившая значение теории Эскема, поручила своим советникам убедить его записать свои мысли для какой-то собственной личной цели. Хотя идеи Эскема и были столь прогрессивными, он не помышлял о создании подобной книги и отвергал предложение под различными благовидными предлогами. Его тут же пригласили к самой королеве. Наверное, между ними состоялся необычный разговор. Мы можем лишь догадываться о том, что Елизавета могла рассказать своему старому наставнику, находясь с ним наедине в своих личных покоях. Речь явно шла о некой тайне, которая сильно встревожила Эскема, потому что лишила его сна как минимум на одну ночь. Он писал: «Следующей ночью я мало спал, моя голова была полна мыслями о нашей последней беседе, и, вспоминая о ней, я думал, как наилучшим образом исполнить благородную просьбу столь дорогого друга»¹⁸. По мнению ортодоксальных шекспироведов, бессонная ночь, проведенная Эксемом, никаким образом не проливает света на тайну королевы.

Эскем не лишился бы сна, если бы его просто вызвали к королеве. Он и Елизавета были настоящими старыми друзьями; когда она была моложе, они каждое утро вместе читали по-латински и по-гречески, а по вечерам часто играли вдвоем в карты. Он не робел перед своей любимой ученицей. То, что сказала ему королева, должно было потрясти или глубоко взволновать его. В результате он изменил свое намерение и согласился написать нужную книгу, которая получила название «Школьный наставник, или Простой и совершенный способ, как научить детей понимать, писать и говорить на латинском языке, но особенно предназначенный для частного воспитания молодежи в домах джентльменов и аристократов»... Эта небольшая книга с длинным названием является классическим пособием о том, как обучать не только аристократическую молодежь, но в особенности юных принцев, которым в один прекрасный день суждено будет стать правителями. Эскем не дожил до публикации книги, увидевшей свет в 1570 году под названием «Школьный наставник» («The Scholemaster»).

Прошло почти двести лет, и в 1761 году, когда все действующие лица, причастные к тайне, уже давно умерли, было обнаружено предисловие или посвящение Эскема, написанное в форме письма. Оно было напечатано неким Джеймсом Беннетом. Текст был выдержан в откровенно обвинительном ключе. Было бы интересно узнать, прочла ли его когда-нибудь королева, которой оно было адресовано. Если бы оно было опубликовано при ее жизни, бедный Эскем непременно ощутил бы на себе серьезные последствия этой публикации, какую бы благосклонность ни питала к нему Ее Величество. (Джентльмен из Норфолка по имени Мэршэм лишился ушей за то, что посмел сказать, будто у Елизаветы не один, но два сына от лорда Лестера.)

Любопытное посвящение было адресовано «Divae Elizabethae» и датировано 30 октября 1566 года. Его тема была странной для письма, обращенного к молодой «королеве-девственнице», и вместе с тем опасной, если учесть повышенную чувствительность Елизаветы к малейшей критике, особенно в связи с ее пресловутым целомудрием. По некой неведомой причине Эскем решил привлечь внимание Елизаветы к библейской истории о царе Давиде — тому, что был повинен в преступной измене и убийстве, чтобы завладеть очаровательной Вирсавией¹⁹. (В дальнейшем мы узнаем о том, что Елизавету и Лестера обвиняли в убийстве жены Лестера с целью расчистить себе путь к вступлению в брак.) Складывается впечатление, что Эскем хочет успокоить свою бывшую ученицу, говоря, что даже в том случае, если она виновна, как сам Давид, то, конечно же, она будет прощена, даже несмотря на то, что:

Господу было угодно ввергнуть его [Давида] в глубочайшую яму греха, заставить его совершить жесточайшее убийство и постыднейшую супружескую измену... Как в волшебном зеркале, да узрит Ваше Величество и осознает, по тому, как Господь обошелся с Давидом, притом что Господу было угодно, чтобы Ваше Величество совершили очень похожие деяния... и в конце обрели, подобно Давиду, ...процветание и истинное счастье для себя, своих близких и своего потомства²⁰.

Эскем делает очень странное сравнение, если учесть, что королева считалась девственницей и не имела перспектив рожать детей! Что он хотел сказать? Увидела ли она когда-нибудь это послание? Возможно, мы никогда не узнаем об этом.

Есть еще одно свидетельство о браке Елизаветы и Лестера. Эндрю Лайэл рассказывает историю, услышанную им от графа Пембрука:

Когда королева Виктория пребывала в Уилтон-Хаусе, граф Пембрук сообщил ей, что в архиве особняка хранится документ, являющийся письменным свидетельством того, что в 1560 году Елизавета I вышла замуж за графа Лестера. Брак был заключен тайно, с клятвой держать дело в полном секрете. На момент вступления в брак королева была беременна от лорда Лестера. Французский и испанский послы сообщали своим дворам об этом и о гибели Эми Робсарт. Они также говорили королеве о том, что в случае, если за этим последует ее брак с Лестером, Франция и Испания совместно нападут на Англию, чтобы свергнуть с престола королеву-протестантку и заменить ее католическим монархом. Королева Виктория потребовала, чтобы ей показали этот документ, и, ознакомившись с ним, сожгла его со словами: «нельзя вмешиваться в историю».

Эти сведения сообщил мне 15-й граф Пембрук, дедушка нынешнего графа²¹.

Неожиданное упоминание об этом браке есть в более старом издании «Национального биографического словаря», этих скрижалей английской истории:

Каковы бы ни были отношения королевы с Дадли до смерти его жены, они стали более близкими после ее кончины. Сообщалось о том, что они были формально обручены, и что она тайно вышла за него в доме лорда Пембрука, и что к этому времени она уже была матерью. 1560—1561, январь... В 1562 году вновь оживились слухи о том, что у Елизаветы были дети от Дадли. Некий Роберт Брук был брошен в тюрьму за публикацию клеветы²².

В юные годы мир Фрэнсиса был полон удивительных людей, принадлежавших к разным общественным слоям и имевшим разное происхождение. Время от времени по залам Йорк-Хауса или по лужайкам Горэмбюри прохаживались величайшие и просто великие личности королевства. Все они должны были знать Фрэнсиса по имени, и ему наверняка приходилось учтиво, с присущей ему грацией, отвечать на их веселые приветствия.

Также у него было множество родственников. Талантливые сестры Кук больше всего любили бывать в обществе друг друга. Все они вышли замуж за мужчин, которые занимали ключевые посты в елизаветинском обществе, и они проводили свои дни в постоянном курсировании между домами друг друга, навещая других Бэконов, а также кузенов — Киллигру, Расселов, Хоби и Сесилов.

Любопытным дополнением к домочадцам Сесилов и Бэконов были молодые аристократы, находившиеся на попечении короны. По английским законам, каждый молодой человек, отец которого умирал до того, как сыну исполнялся двадцать один год и он становился совершеннолетним, оказывался на попечении Короны. Внезапная и преждевременная смерть была обычным делом в XVI столетии, и у главы опекунского совета, который получал щедрое вознаграждение за свои хлопоты о юношах-сиротах и ведение всех их дел, всегда под крылом находились несколько наследников почивших состоятельных аристократов. При Елизавете этот пост занимал Сесил, и он содержал то, что можно было бы назвать пансионом для многих известных, интересных мальчиков-аристократов.

Среди подопечных Сесила был Эдвард де Вер, семнадцатый граф Оксфорд. Он поселился у Сесила, когда ему было двенадцать лет, и впоследствии, против своей воли, вступил в неудачный брак с дочерью Сесила Анной. Там же был и граф Ретленд, прибывший в четырнадцатилетием возрасте, и знаменитый граф Саутгемптон, Генри Риззли, отец которого скончался, когда мальчику было всего восемь лет. Всей этой молодежи — Оксфорду, Ретленду и Саутгемптону — предстояло в дальнейшем сыграть важную роль в жизни Фрэнсиса Бэкона и в странной анатомии Шекспировско-Бэконовского литературного кружка.

Наиболее знаменитым из подопечных Сесила был молодой граф Эссекс, неотразимый Роберт Деверо, который появился в доме в девятилетием возрасте после смерти своего отца (некоторые говорили, что он был отравлен) в Дублинском замке в 1576 году. Этому новоиспеченному маленькому графу, наряду с Фрэнсисом Бэконом, который был шестью годами старше, предстояло стать действующим лицом одной из самых трагических и печальных драм, которые когда-либо исполнялись на широких подмостках английской истории.

Фрэнсис и Роберт были настоящими кровными братьями, так как оба были принцами крови из дома Тюдоров, enfants perdus^**. Оба были брошенными детьми, рожденными в тайном браке Елизаветой от ее возлюбленного, лорда Лестера. Фрэнсис был горячо привязан к своему непризнанному брату Эссексу в течение всей жизни.

Любовь, которую мы питаем к нему [Эссексу], так же горяча, как это было тогда, когда он был мальчиком, когда родственные узы до некоторого времени тщательно скрывались, — на самом деле, это продолжалось годами, — и мы не знали о своем высоком происхождении и положении. В те времена мы с радостью поверяли друг другу все свои мысли²³.

Привязанность, которая возникла у них друг к другу с самого начала, напоминает нечто большее, чем обыкновенную дружбу. Возможно, подсознательное ощущение подлинного родства сблизило их еще до того, как стала известна истина. Фрэнсису было пятнадцать лет, когда он узнал подлинную историю своего появления на свет. Очаровательный маленький Роберт Деверо, как говорится в шифровке, родившийся в ноябре 1566 года, был вторым сыном королевы и ее тайного супруга²⁴.

Нам не приходится полностью зависеть от шифрованной записи для получения информации. В истории существует несколько намеков, подсказывающих, что этого, второго сына королева отдала на воспитание своей прекрасной кузине Леттис Ноллис. Леттис, внучка Мэри Болейн (сестры Анны Болейн), и, следовательно, двоюродная сестра Елизаветы, в течение некоторого времени была замужем за Уолтером Деверо, виконтом Херефордским.

Похоже, что замужество не изменило склонностей Лет-тис к флирту — она родилась кокеткой, — и в течение длительного периода, когда Лестер почувствовал, что интерес Елизаветы к нему ослабевает, он начал флиртовать с этой красавицей-кузиной, чтобы вызвать ревность у Елизаветы. Когда родился младенец мужского пола, который был выдан за сына-первенца Уолтера и Леттис Деверо, его не нарекли, согласно обычаю, в честь предполагаемого отца, но дали ему имя Роберт (не в честь ли лорда Лестера?). Только следующий сын этой четы получил имя Уолтера.

Еще одно необычное обстоятельство, связанное с появлением на свет Роберта, заключается в том, что в приходской регистрационной книге нет записи о его рождении. Есть аккуратные записи о рождении трех остальных детей Деверо — Пенелопы, Дороти и Уолтера, сделанные в их поместье Чартли, чего и следовало ожидать. Только рождение Роберта оказалось незадокументированным (как дело обстояло и в случае Фрэнсиса). Детективы от истории, пытаясь определить, где именно находилась Елизавета во время, когда родился Роберт, цитируют историка Фрауда, который пишет, что 22 ноября того года королева получила важное государственное письмо, на которое ответила лишь месяц спустя. В течение месяца, когда родился Роберт, она уединилась в своих личных покоях, не участвуя ни в каких публичных мероприятиях. В равной мере красноречивым является тот факт, что сэр Генри Уоттон заметил, что Уолтер Деверо «был настроен весьма прохладно» по отношению к маленькому Роберту²⁵ и отдавал явное предпочтение своему второму сыну, что было вполне естественным, если старший был всего лишь приемным ребенком. Подозрение, что Деверо было хорошо заплачено за то, что он усыновит ребенка, подкрепляется тем обстоятельством, что вскоре после рождения ребенка Елизавета подарила лорду Уолтеру поместье в Эссексе, а через несколько лет сделала его новым графом Эссексом. Можно лишь догадываться, что это было компенсацией за то, что он избавил ее от забот о ненужном ей ребенке.

Примечания

*. Подменыш — это ребенок, который был тайно обменен на другого.

**. enfants perdus: франц., букв. «брошенные дети».

1. Jean Overton Fuller, Francis Bacon (London: East-West Publications, 1981), p. 25.

2. Согласно Юлианскому календарю, по которому тогда жила Англия, Солнце входило в созвездие Водолея 10 января. 21 января Солнце находилось в 11-м градусе Водолея.

3. Информация об астрологической карте Фрэнсиса Бэкона, составленной астрологом Уильямом Лили, приводится на: http://www.sirbacon.org/links/charts/htm. См. также: Fuller, Francis Bacon, p. 26, note 2.

4. См. Fuller, Francis Bacon, p. 26, note I, and Alfred Dodd, Francis Bacon's Personal Life-Story (London: Rider and Company, n.d.), p. 42.

5. Fuller, Francis Bacon, pp. 27—32.

6. Daphne du Maurier, Golden Lads (Garden City, N.Y.: Doubleday and Company, 1975), pp. 16—17.

7. S.A.E. Hickson, The Prince of Poets and Most Illustrious of Philosophers (London: Gay and Hancock, 1926), pp. 48—49.

8. Ibid., p. 60.

9. Shakespeare, A Midsummer's Night's Dream, act II, sc. I, line 150.

10. Hickson, Prince of Poets, pp. 92—98.

11. Ibid., pp. 97—98. Альфред Додд указывает на то, что «Лейнхэм» представляет анаграмму «лин хэм» (постная ветчина. — Прим. пер.). Подобные каламбуры были распространены в елизаветинскую эпоху (и встречаются в пьесах Шекспира), а использование этого имени является еще одним указанием на то, что Бэкон был автором данной пьесы (Francis Bacon's Personal Life-Story, p. 77).

12. William Rawley's life of Fracis Bacon, Resuscitano, 1657.

13. Dodd, Francis Bacon's Personal Life-Story, p. 64.

14. См.: Mrs. Henry Pott, Francis Bacon and His Secret Society (Kessinger Publishing's Rare Mystical Reprints), pp. 230—31.

15. См.: Catherine Drinker Bowen, Francis Bacon: The Temper of a Man (Boston: Atlantic Monthly Press Book Little, Brown and Company, 1963), part 1.

16. Du Maurier, Golden Lads, p. 18.

17. Margaret Barsi-Greene, comp., I, Prince Tudor, Wrote Shakespeare (Boston: Branden Press, 1973), p. 67. Барси-Грин составила компиляцию из отрывков, расшифрованных с помощью Двухбуквенного Шифра сэра Фрэнсиса Бэкона Элизабет Уэллз Гэллап (New York: AMS Press, 1901). Фрагменты расставлены по тематическому принципу и приводятся в современной орфографии.

18. Roger Ascham, «A Preface to the Reader» in The Scholemaster, or plain and perfect way of teaching children..., можно посмотреть на сайте http://www.classiclanguagearts.net/resources/the-schoolmaster.htm

19. См. II Царств. 11.

20. Hickson, Prince of Poets, pp. xxiv-xxv.

21. Эндрю Лайел, цитируется по: http://www.sirbacon.org/links/parentage.htm. Дополнительные сведения об отношениях Елизаветы с Дадли приводятся в: Dodd, Francis Bacon's Personal Life Story, pp. 38—43.

22. См.: Dictionary of National Biography, vol. 16, опубликованный в 1888 г., p. 114, статья «Dudley».

23. Barsi-Greene, I, Prince Tudor, p. 199.

24. Ibid.

25. «The Story of Robert Devereux, Earl of Essex» в Baconiana, voi. 13, no. 51 (July 1915), p. 114.