Глава 4. Новые откровения

Если он проявляет сострадание к несчастьям других, это свидетельствует о том, что его сердце подобно благородному дереву, которое само получает рану, отдавая свой целительный бальзам.

В дальнейшем зашифрованная автобиография знакомит нас со смятенными чувствами Фрэнсиса. Он уходит от королевы и, не видя ничего на своем пути, бежит домой, как обиженный ребенок, который ищет утешения у матери, которой он верит. Должно быть, королева жила в Уайтхолле (или в Йорк-Плейсе), когда произошло это событие, ибо дом Бэкона расположен неподалеку, «прекрасный готический особняк» соседствует с Йорк-Хаусом. Он врывается в дом и на пороге натыкается на леди Анну, которая как раз собиралась на прогулку в своей новенькой модной карете. Леди Анна просит Фрэнсиса подождать, она скоро вернется; однако одного взгляда на его искаженное горем лицо достаточно, чтобы она поняла: случилось что-то столь важное, что дело не терпит отлагательств. Она отпускает карету и входит в дом вместе с приемным сыном, который, спотыкаясь, ничего не видя от слез, плетется позади нее:

Я падаю пред нею на колени
И, голову понурив, говорю:
«Сегодня королева объявила,
Что мать она мне, а не вы, мадам...»
«Мне нужно знать о том, как я родился.
Неужто обе вы мне матери? Молчите?
Не по заслугам имя я ношу?
Итак, рожден монаршим я бастардом?..
Вы видите, в каком теперь я горе,
Неужто не ответите вы мне?»¹.

Трудно представить себе более мучительную сцену — огорченная приемная мать, рассерженная тем, что королева нарушила свое обещание никогда не рассказывать о королевском происхождении Фрэнсиса, и всхлипывающий приемный сын, на коленях умоляющий сказать ему правду. «Правда тебе не понравится», — предупреждает его леди Анна. Впрочем, говорит она, по крайней мере ему не надо бояться, что он — незаконнорожденный, что было в те времена одним из самых страшных обвинений. Он — законный плод брака Елизаветы с «неким благородным джентльменом» (ее любовником Лестером)².

Поразительная история, которую леди Анна поведала этому юноше, которого она любила как собственного сына, если не больше, относится к числу тех, которые не воспринимаются на веру современными правоверными историками. Однако историографические сочинения не рассказывают нам удивительную историю неожиданного взлета предполагаемого сына сэра Николаса Бэкона со скромного, но надежного положения обыкновенного человека до непрочного положения старшего сына Елизаветы Тюдор, принца королевской крови. Это сделало его самым высокопоставленным аристократом в стране, которая поклонялась своим монархам, почти как богам. И при этом он оказывался жертвой той игры в кошки-мышки, в которой его мать то признавала его, то вдруг начинала неистово открещиваться от него до той степени, что он буквально впадал в отчаяние.

Если бы историки восприняли эту историю как правду, — а есть все доказательства тому, что она правдива, — они, возможно, сумели бы найти ключи и к другим тайнам елизаветинской эпохи. В те времена творилось много странного, и лишь немногие тайны получили удовлетворительное объяснение. Мильтон Уолдмэн в «Елизавете и Лестере» приводит парафраз знаменитого афоризма Бэкона о том, что «красота не бывает исключительной, если в ней нет неких странностей в пропорциях»³, говоря: «Во всем, что завораживает, присутствует элемент тайны».

Уолдмэн пишет:

Возможно, существующий интерес к елизаветинской эпохе кроется в том обстоятельстве, что то, что хорошо известно, может оказаться совершенно непонятым. По сравнению с большинством периодов более далекого прошлого, от этой эпохи до нашего времени дошло поразительно большое число документов... Мы можем вполне надежно воссоздать все особенности этой эпохи, физические и умственные, а также то, как они влияли на жизнь. И все же остается нечто, что погружено в атмосферу неизвестности, недоступности человеческому уму...
Что-то ускользает от нас, не хватает какого-то очень важного элемента, чтобы... придать смысл этим обильным сведениям. Мы можем восстановить особенности, но не психологию, узнать о достижениях, но не о том, что порождало их в человеческих характерах и поведении. Складывается впечатление, что мы имеем все, для того чтобы познакомиться с елизаветинской эпохой, кроме способности понять людей, живших в те времена⁴.

Покойная исследовательница, кавалерственная дама Фрэнсис Иейтс, из Лондонского университета также допускала существование загадки этой эпохи:

Я долгое время пытаюсь разобраться в мыслях и людях того времени. Почти вся моя жизнь была посвящена тому, чтобы постараться понять период, который всегда казался не мертвым прошлым, но крайне важным для современной творческой и духов ной жизни⁵.

Излишне напоминать о том, что один из наиболее важных ключей к данной эпохе — это откровение о практически невероятном родстве между щедро наделенной талантами, но непостоянной королевой и ее гениальным сыном, которому пришлось осуществлять свои чаяния относительно государства, будучи скованным эгоистичным желанием своей матери держать его подальше от себя и приказом молчать.

Возвращаясь в кабинет в Йорк-Хаусе, мы застаем леди Анну, взирающую на расстроенного юношу, припавшего к ее ногам, и понимающую, что она больше не может скрывать правду. Не она нарушила договор о молчании. Это сделала сама королева.

То, что она рассказывала в ту бессонную ночь^* несчастному, глубоко потрясенному Фрэнсису, жадно ловившему каждое ее слово, относилось к разряду такого, чего бы лучше и не было, чего-то тайного и постыдного. Она истово надеялась, что время поможет ей забыть о них. Не ей было раскрывать такие тайны, и не она эти тайны создавала, и до настоящего момента она честнейшим образом соблюдала данную ею клятву. Но, глядя на охваченное смятением лицо ребенка, которого она так любила, она знала, что ей придется открыть ему правду. Он имел право знать о своем происхождении. Как же ему жить дальше, если он не узнает этого?

Начинать пришлось с самого начала, с почти чудесного восхождения Елизаветы на престол. Столько обстоятельств должны были сложиться воедино, чтобы свершилось это чудо.

Из истории нам известно, что в Англии не действовал франкский Салический закон, который не допускал перехода престола к потомкам женского пола. Однако для того чтобы жениться на Анне Болейн, Генрих VIII должен был объявить недействительным свой брак с Екатериной Арагонской, дочерью Изабеллы Испанской. В результате принцесса Мария, дочь Екатерины, оказалась незаконнорожденной. Затем, отчасти потому, что Анна Болейн не смогла родить так нужного ему наследника мужского пола, он аннулировал свой брак с ней, возведя на нее ложные обвинения. Из-за этого маленькая принцесса Елизавета тоже оказалась незаконнорожденной. Третья жена Генриха, Джейн Сеймур, наконец родила наследника престола, принца Эдуарда, и Генрих со временем вернул своих дочерей ко двору, обращаясь с ними как с королевскими детьми и как с любимыми дочерьми. Наконец-то у него появился сын, и теперь он готов признать своих дочерей законными. В 1544 году был издан парламентский акт, закреплявший за ними право занимать престол.

Мало кто думал, что Елизавета когда-нибудь станет королевой. Ее брат и его возможное потомство обладали преимущественным правом на престол, далее следовала ее старшая сестра и любые ее потомки. Но вот старый Гарри, располневший и превращенный в развалину всевозможными излишествами, умер. После него на престол взошел маленький король Эдуард VI, единственный законный наследник династии Тюдоров мужского пола, правление которого было совсем недолгим и длилось всего шесть лет. Его безвременная смерть от неизвестного подрывающего жизненные силы заболевания стала горем для нации. На него возлагались надежды на славное будущее. Не говорят ли симптомы его медленной предсмертной агонии о том, что он был отравлен? Многие считали, что дело обстояло именно так, и в наши дни есть убежденные в этом.

Следующей в порядке престолонаследования была старшая дочь Генриха Мария, королева-католичка, не пользовавшаяся популярностью в стране, которая так недавно перешла в новую протестантскую веру. Она была фанатично религиозной, и главной ее целью было вернуть Англию под власть Папы и в лоно религии ее обожаемой матери, Екатерины Арагонской. Мария не была лишена доброты, но она посвятила себя делу реставрации католицизма в Британии, и ее безжалостные попытки избавиться от протестантской религии и протестантов заслужили ей прозвище Марии Кровавой.

На беду юной Елизаветы некоторые протестантские заговорщики видели в ее неприверженности ни к англиканской, ни к католической церкви возможность воспользоваться ею для смены власти. Разумеется, существование такого заговора превращало Елизавету в непосредственную угрозу для Марии. Никто не может представлять собой большую угрозу для монарха, чем человек, стоящий непосредственно за ним в порядке наследования престола. Мария чувствовала, что у нее нет выбора, — ей пришлось послушаться своих советников и отправить свою молоденькую сестру в лондонский Тауэр.

Два месяца заключения в страшном Тауэре стали ужасным опытом для двадцатилетней принцессы, и леди Анна в ту ночь рассказывала Фрэнсису о том, как велик был ужас Елизаветы, когда она была узницей Тауэра. Елизавета знала, что мать Марии была отвергнута из-за той страсти, которую Генрих питал к ее собственной матери, Анне Болейн, и еще она знала, что у Марии было мало оснований любить единственное дитя Анны Болейн. Их матери были злейшими врагами.

Генрих VIII, портрет работы Ханса Хольбейна. Одержимость Генриха желанием иметь наследника мужского пола привела к крайней неопределенности положения Елизаветы в детские годы. Когда принцессе было три года, Генрих аннулировал свой брак с ее матерью, Анной Болейн. Он обвинил ее в кровосмешении и колдовстве и отправил на плаху. Елизавета, оказавшаяся в положении незаконнорожденной, жила вдали от своего отца до тех пор, пока Екатерина Парр, последняя жена Генриха, не поспособствовала их примирению.

Елизавета росла с сознанием того, что родись она мальчиком, о котором мечтала ее мать, ее положение оказалось бы совершенно иным. Возможно, отец не приказал бы обезглавить ее мать по надуманному обвинению в супружеской неверности. Возможно, ход английской истории стал бы совсем иным. Однако она была всего лишь молоденькой рыжеволосой девушкой, которая внешне была очень похожа на своего отца и жила исключительно за счет милостей со стороны дочери злейшего врага ее матери. Ее положение было очень шатким; и если она с младых ногтей поняла, что ей необходимо сдерживаться и скрывать свои чувства и мысли, то это не должно удивлять.

Дни торжества Марии оказались слишком недолгими. Сокрушенная морально невозможностью произвести на свет наследника, отсутствием популярности в народе и, более всего, жесточайшим разочарованием в обожаемом супруге, короле Филиппе II Испанском, который оставил ее и вернулся в собственную страну, она умерла никем не любимой и одинокой женщиной, просидев на престоле всего пять лет.

Фрэнсис должен был многое знать из недавней истории своей страны. Ему не раз рассказывали о том, как в 1558 году у Елизаветы появился шанс стать королевой, что ранее казалось практически невероятным. Восшествие на престол дочери Анны Болейн было встречено всеобщим ликованием, но не потому, что она была дочерью Анны Болейн, а потому, что она была очень похожа на старину-короля Гарри, потому что она была величественной и царственной, обожала пышные церемонии, была молода и довольно симпатична. Она была именно той, в ком нуждалась Англия после мрачного, кровавого правления Марии. Хотя некоторые все еще сомневались в ее правах на престол, она нравилась подавляющему большинству своих подданных. Она была Елизаветой, которой вскоре предстояло стать Великой, пятым монархом из могущественной династии Тюдоров, восшедшей наконец на британский престол, пусть даже это стало возможно в результате случайного стечения обстоятельств.

Поскольку никто не ожидал, что эта незначительная принцесса взойдет на престол, никому не пришло в голову подготовить ее к такой неожиданности. Все, что у нее было, — это пылкий нрав, надменность в сочетании с умением быть милостивой, великолепная образованность и недюжинная способность к лицемерию, когда она знала, что у нее нет другого выхода. Этими качествами нужно было довольствоваться. Их было достаточно.

Люди обожали стройную молодую рыжеволосую дочку Гарри, и хотя они и жалели, что та не родилась мальчиком, ее приветствовали весьма горячо. «Господу было угодно, чтобы взошла новая звезда. Господь послал нам нашу Елизавету, чтобы кровь столь многих мучеников, пролитая столь обильно, не пропала даром», — распевали они. Елизавета всем сердцем соглашалась с этим. «Это — деяние Господа и кажется нам чудом». Таковы были слова, возможно, тщательно отрепетированные, которые она произнесла в тот волнующий момент, когда Уильям Сесил отыскал ее под старым дубом в парке Хатфилда, тихо ожидающую известия о том, что ее сестра испустила последнее дыхание. Поскольку отсутствие уверенности в себе не входило в число недостатков Елизаветы, она была уверена в том, что призвана стать орудием Господа, который чудесным образом, по милосердию Своему, спас ее «из логова льва», как когда-то спас пророка Даниила.

Раньше Фрэнсис глубоко сочувствовал испуганной, лишенной друзей девушке, которая самым поразительным образом оказалась его матерью. По мере того как леди Анна продолжала свой рассказ, он стал менее уверен в чувствах, которые питал к ней. Его приемная мать, пойдя на то чтобы открыть ему правду, понимала, что ей ничего не остается, как открыть ему все. Она рассказала об эпизоде из ранней юности Елизаветы, над которым давно ломают головы историки. Он касается истинных отношений Елизаветы с Томасом Сеймуром, мужем ее мачехи Екатерины Парр. О них прямо говорится в зашифрованной записи.

Пока королем был ее брат Эдуард, Елизавета жила у Екатерины Парр, вдовы своего отца, ставшей теперь вдовствующей королевой. Эта последняя из жен Генриха была доброй и ласковой дамой, которая облегчила последние годы жизни умиравшему Генриху и пыталась дать его детям то, чего они давно были лишены, — ощущение теплоты семейного очага. Впервые за четырнадцать лет принцесса Елизавета оказалась в стабильной обстановке, которую по всему можно было бы назвать домашней. Она была благодарна Екатерине за это и часто выражала ей свою горячую признательность. Разумеется, у нее были собственные слуги, кроме которых было еще два друга — Кейт Эшли, ее старая воспитательница и родственница сэра Уолтера Роли, и Томас Парри, ее личный казначей, обязанностью которого было управлять ее финансовыми делами. Елизавета была весьма привязана к ним обоим, как и к своей мачехе, и некоторое время ее жизнь казалась безоблачной. Возможность стать королевой казалась такой несбыточной, что, вероятно, она почти не задумывалась над этим. Однако об этом задумывались другие, в частности, одним из таких людей был Томас Сеймур.

Эдвард и Томас Сеймуры были братьями третьей жены Генриха, Джейн Сеймур, и, следовательно, дядями маленького Эдуарда. Когда он унаследовал отцовский престол, началась обычная борьба за место и власть при новом правителе. Дядюшки Сеймуры не преминули занять самые высокие должности в государстве. Эдвард стал герцогом Сомерсетским и сумел назначить самого себя лордом-протектором королевства, обладающим безграничными возможностями оказывать влияние на мальчика-короля. Не отставая от брата, Томас стремился урвать не менее лакомый кусочек и для себя. Он был мужчиной как раз такого типа, который всегда нравился Елизавете, — красивый, мужественный, отважный и обладающий харизмой. «Безудержный в отваге, разбирающийся в моде, величественный собой, обладающий великолепным голосом, но внутренне несколько пустой», — такое описание дала ему биограф Элизабет Дженкинс⁶. Похоже, что эта «пустота» не имела значения для дам, за которыми он ухаживал, ибо он умел вести себя с ними так, что они, по-видимому, не могли устоять перед ним.

Лорд Томас тотчас же начал очаровывать юную принцессу Елизавету, но Тайный Совет ясно дал ему понять, что этого не следует делать, потому что долгом Тайного Совета было защищать интересы королевской семьи. Потерпев неудачу на этом поприще, Томас решил, что тогда ему лучше жениться на вдове Генриха, вдовствующей королеве Екатерине Парр. Екатерина быстро пала жертвой чар Сеймура, ибо он ухаживал за ней еще до того, как она вышла замуж за Генриха. Екатерина и Томас поженились спустя показавшееся многим неприлично коротким время после смерти короля Генриха. Сеймур немедленно поселился с Екатериной в ее доме в Челси и был бесконечно рад, что с ними жила падчерица Екатерины Елизавета. Теперь он начал очаровывать четырнадцатилетнюю принцессу, и вскоре по дому поползли скандальные сплетни.

Слуги говорили, что рано по утрам, до того как Елизавета одевалась, в ее спальню наведывался лорд-адмирал, чтобы, как он выражался, в шутку поразвлечься с ней. Возможно, он и развлекался, но дело было нешуточным. Однажды наивная, доверчивая Екатерина, всегда готовая угодить своему очаровательному супругу, застала его, когда он обнимал Елизавету. К тому времени Екатерина была беременна, и были такие, кто подозревал, что и Елизавета может носить под сердцем ребенка Сеймура.

Елизавета в день коронации. На этом портрете кисти неизвестного художника Елизавета изображена в коронационном облачении

Поскольку в обязанности Тайного Совета входила защита репутации принцессы, для расследования пикантной ситуации был направлен некий господин Тируитт. Бедняжка Тируитт оказался бессильным перед Елизаветой — она упорно отрицала истинность каких бы то ни было слухов и ставила его в тупик. «Никоим образом, — писал он, — ни она, ни миссис Эшли, ни казначей [Томас Парри] не признаются в том, что касается милорда-адмирала; и все же я вижу по ее лицу, что она виновна»⁷. Со временем Парри, оказавшийся менее стойким из них троих, сделал частичное признание относительно виновности Елизаветы, но факт ее беременности так и не был доказан. Елизавета старательно афишировала свою девическую добродетель и девственность. Она мастерски разыграла роль оскорбленной невинности, одеваясь в простые девические наряды, и самым деликатным и изящным образом потупляя глаза при беседах. Было сказано, что она «одевается так, как во всех отношениях подобает юной девушке». Елизавета выпуталась из этой истории, но Сеймуру повезло меньше. Он поплатился за недостойный флирт и был обезглавлен на Тауэрском холме.

Ни члены Тайного Совета, ни позднейшие историки не верили, что Елизавета была беременна, но зашифрованная история предлагает нам иную информацию. Леди Анна, которой не хотелось бы ворошить подробности того, о чем было бы лучше забыть, но которая была убеждена в том, что Фрэнсис имеет право знать правду, рассказала ему, что Елизавета и в самом деле была беременна. Она точно знала об этом, потому что имела непосредственное отношение к следующему трагическому событию.

Охваченная страхом беременная принцесса обратилась за помощью к подруге детства, Анне Бэкон. Всегда верная и рассудительная Анна посоветовала ей лечь в постель, напудрить лицо так, чтобы казаться больной, а когда настанет время родов, она постарается сделать все, чтобы помочь ей. Наконец, настал неизбежный момент, и две перепуганные молодые женщины всю ночь пытались справиться с незнакомым им процессом деторождения. Из-за их неопытности ребенок погиб. Анна была вынуждена похоронить маленький трупик в саду, но ее увидел за этим занятием стражник, и о происшествии было доложено королю Эдуарду.

Зашифрованная история увлекательно рассказывает белым стихом о стычке между королем Эдуардом и его своенравной сестрой, подробности который мы здесь опустим, хотя они и очень любопытны. Анна рассказала, что лишь после смерти Эдуарда они с Елизаветой были освобождены из «тюрьмы его презренья».

Такие подробности, разумеется, были неприятны, а Фрэнсиса, юношу по натуре мягкого и воспитанного леди Анной в пуританской строгости, они попросту выбили из колеи. Подобные шокирующие подробности поведения женщины, которая была не только королевой его страны, но, как выяснилось, и матерью его идеалистически настроенной персоны, не могли не травмировать его.

Однако Фрэнсис был человеком своего времени — грубой, неотесанной елизаветинской эпохи, когда о морали больше говорили, чем следовали ей на деле. Естественная невинность, которую Фрэнсис получил при рождении, была вынуждена уступить место глубокой мудрости, рожденной пониманием и терпимостью по отношению к слабостям человеческой комедии, разыгрывающейся в окружающем его мире. Всю свою последующую жизнь он посвятил, стараясь помочь своим собратьям избавиться от двойственности поведения, разрешению противоречия между священным и нечестивым.

Хотя, возможно, нет необходимости вновь вытаскивать на свет неприглядные подробности частной жизни Елизаветы, они представляют собой важный фон для понимания судьбы ее сына. Он сам приложил невероятные усилия для того, чтобы оставить истинную хронику своего времени, и было бы нечестно по отношению к его великим трудам опустить столь существенную часть его биографии. В настоящее время кажется неважным, состояла Елизавета в связи с Сеймуром или нет. Однако в то время Фрэнсису было крайне важно сохранить для потомства истинную историю Тюдоров.

От истории о неблаговидном романе Елизаветы с адмиралом Сеймуром Анна перешла к повествованию о такой же сумбурной, но более длительной связи принцессы с Робертом Дадли. Разумеется, Фрэнсис должен был быть весьма наслышан о семействе Дадли — со зловещей историей, но игравшем важную роль при дворе. Отцом Роберта был Джон, герцог Нортумберлендский; его дедом был печально известный Эдмунд Дадли, принявший смерть на эшафоте во времена правления Генриха VIII. Джон Дадли строил безгранично честолюбивые планы относительно своего семейства, в котором было двенадцать детей, и постоянно интриговал, чтобы устроить всем им выгодные браки. Он устроил брак своего сына Гилдфорда с благородной леди Грей, внучкой сестры Генриха VIII, которую он намечал возвести на престол вместо Марии.

После смерти короля Эдуарда, возможно, отравленного по личному приказу Дадли, он попытался воспрепятствовать восшествию на престол Марии, провозгласив королевой собственную невестку. Его усилия оказались напрасными, и его семья поплатилась за них, лишившись всех почестей и владений. Все трое — он сам, Гилдфорд и несчастная, ни в чем не повинная леди Джейн — были обезглавлены в Тауэре. Роберта Дадли, младшего сына семейства, пощадили по причине его юности, сохранив ему жизнь и заточив в Тауэре.

Несмотря на предполагаемую государственную измену, совершенную Дадли, Елизавета, с присущей ей всегда страстью к сверхъестественному, сочла, что сама судьба свела их с Дадли, одновременно сделав их узниками Тауэра. Когда пригожий Роберт начал ухаживать за ней, она решила, что такие вещи не происходят в силу простого совпадения. Они встречались во времена учебы при дворе короля Эдуарда, и Роберт говорил ей, что он родился в тот же миг, что и она, — у них был общий день рождения и, следовательно, одинаковые судьбы. Часто высказываются сомнения в том, что дело обстояло именно так, но Елизавета верила в это, и Роберту этого было достаточно. Судьба привела их в этот мир в одно и то же время, и теперь, живя в нем, они одновременно были обречены на страдания в Тауэре. Нельзя отрицать, что в этом проявился перст судьбы.

Роберт был заточен в башне Бьючемп, Елизавета — в Колокольной башне. Башни соединялись аллеей, и Елизавете разрешалось совершать прогулки, в то время как прочим узникам строго приказывалось «даже не смотреть в ту сторону, пока там находится Ее Милость»⁸. Можно заподозрить, что Роберт не слишком обращал внимание на подобные приказы. Милтон Уолдмэн говорит, что трудно понять, как между двумя заключенными мог начаться роман, когда они были заточены в мрачной старой крепости под бдительное наблюдение стражников Тауэра. И все же он допускает, что:

...нельзя, однако, полностью исключить это как совершенно невероятное. Любовь иногда оказывалась сильнее запоров Тауэра, как и прочих преград; а порой даже случалось, что юная чета, заточенная в разных частях крепости за то, что они осмелились полюбить друг друга вопреки общественному мнению, умудрялась продолжать обманывать это общественное мнение и впредь, превращая свою тюрьму в родильный дом⁹.

Стоит прочитать повествование биографа Мэри М. Люк о том, как Елизавета общалась с детьми, жившими на территории Тауэра. Во время ежедневных прогулок по небольшому саду Елизавета познакомилась с маленьким мальчиком, сыном хранителя гардероба королевы, и его маленькой приятельницей, которую звали Сюзанна. Елизавете доставляло удовольствие беседовать с ними, их детская болтовня приятно отвлекала от томительности заключения. У юной принцессы не было сколько-нибудь серьезного опыта обращения с детьми, но она находила истинную радость в их невинном внимании. Часто они преподносили ей букеты цветов, крепко сжимая их в руках, краснея и заливаясь смехом. Однажды Сюзанна передала Елизавете кольцо, на которое были навешаны какие-то ключи, беспечно оброненные стражником, заявив, что «теперь, когда она принесла ей ключи, ей не придется все время оставаться здесь, потому что она может отпереть ворота и уйти». Елизавета не стала просвещать ребенка дальше. Напротив, она совершенно серьезно приняла этот подарок, в потом вернулась к себе в камеру. Содержание разговоров детей с принцессой, а также рассказы о передаче цветов и ключей пунктуально передавались Тайному Совету, который рассматривал детей как потенциальное средство передачи сообщений.

Мальчика немедленно доставили к членам комиссии и подвергли строгому допросу, но даже суровые лица и голоса допрашивавших его людей не смогли заставить говорить его. Он ничего не приносил, заявил он, ничего, кроме цветов для леди. Его отец, после нагоняя, получил приказ держать этого «шустрого негодника» дома взаперти, подальше от принцессы Елизаветы. В течение нескольких дней мальчик вел себя послушно. Но затем, увидев, что принцесса прогуливается в огороженном садике, явно ища своих маленьких друзей, он забыл о том, что ему было приказано. Когда она подошла ближе, он быстро понесся к садовой калитке и стал ждать. С заговорщицким видом Елизавета склонилась, чтобы поговорить со своим маленьким приятелем. Боясь отцовского гнева, ребенок был краток. «Госпожа, — торопливо сказал он, — госпожа, я больше не смогу приносить вам цветы». А затем мужество покинуло его, и он стрелой понесся прочь. На лице Елизаветы отразилось разочарование; она догадалась о том, что произошло¹⁰.

Леди Анна в своем скорбном повествовании продолжает рассказ с того места, где смолкает правоверный историк:

Отец твой... [Роберт Дадли] обнаружил
Ребенка, что служил ему исправно
И тайно письма доставлял принцессе,
Исполненные страсти и любви,
Которые тайком она читала;
А для того, чтоб сбить охрану с толку,
Записки эти клались внутрь букетов.
Писал он откровенно, с вдохновеньем,
И слал ей мелодичные стихи¹¹.

Фрэнсис, будучи тонким психологом, прекрасно понимал силу запретной любви. Он сам пережил несчастную любовь незадолго до того, как стал пользоваться Словесным Шифром. Его стихи и пьесы полны темой «могущества любви» («the puissance» of love), особенно любви романтической, которую он, при всей ее сладости и горечи, ставит ниже одной лишь Божественной любви. «Нет в душе человека страсти более сильной, чем несчастная любовь». Фрэнсис говорил так, исходя из собственного опыта, как расскажет в дальнейшем шифрованная запись. Однако сначала следует остальная часть истории об удивительном романе в стенах лондонского Тауэра:

Любовные читая письма страстно,
Она по-женски все достоинства его
Превозносила, свои принизив.
Его лицо являлось ей в виденьях.
В душе мужчины не бывает страсти
Сильнее, чем несчастная любовь;
Она до края заполняет душу,
Все прочие печали затопляя,
Сама же остается неизбывной.
Она страх смерти за собой влечет;
А девушка, смиренная тихоня,
Влюбившись, на все готова, только бы
С любимым жизнь свою связать навечно¹².

То обстоятельство, что Роберт уже был женат на прелестной малышке Эми Робсарт, по-видимому, не слишком заботило обоих влюбленных, заключенных в Тауэре. Возможно, подобное пренебрежение условностями можно понять, если учесть, что для обоих смертная казнь была более вероятной перспективой, чем возвращение к обычной жизни. Роберт был достаточно проницателен, чтобы понять, что в том случае, если он желает добиться успеха у Елизаветы, ему необходимо убедить ее в том, что заключенный ими союз будет законным. Очень любопытно прочитать о том, как он достиг этой цели. Мы вновь приведем слова непосредственно из шифровки:

И вот однажды к узникам пришел
Монах ученый и его помощник,
Чтоб совершить неправедное дело
И именем возлюбленного Папы
Открыть пути коварству и бесчестью
От райских врат поддельными ключами.
Отец твой голову монаху сумел
Историей любовной заморочить,
Сказав, что он, любовью ранив даму,
Прослыть хотел бы человеком чести
И повести любимую, как должно,
К алтарю, святым обрядом вину
Свою пред ней и Богом искупив.
«Отец святой, поговори со мною», —
Он молвил. — «Во славу Господа, вы,
Честные монахи, свой труд вершите,
Вся ваша жизнь идет в служенье Богу;
Вы, пастыри, подобны человекам;
Здесь, в крепости, есть девушка одна.
Она достойна стать счастливой в браке,
Как всякая порядочная леди,
И я клянусь, что я люблю ее
И в жены взять хотел бы...
На все готов я, чтоб на ней жениться,
Чтоб, наконец, назвать ее своей;
И я прошу тебя, святой отец,
Поговорить об этом деле с нею
И, состраданья преисполнившись
К влюбленным, соединить нас браком»¹³.

Священник в монашеском облачении идет в камеру Елизаветы, чтобы совершить обряд, не зная, кем является эта юная невеста. Роберт сопровождает его, переодевшись в монашескую рясу. Когда они приходят к ней, священник тотчас же узнает в ней представительницу правящей династии, принцессу Елизавету. Испуганный возможными последствиями своего вмешательства в дела царственных особ, он пытается отступить, но уже поздно. Роберт угрожает рассказать его начальству о том, что он согласился освятить брачный союз вопреки церковным правилам. Боясь за собственную шкуру, он все же совершает обряд, который, разумеется, приводит к двоеженству. Однако Елизавета привыкла добиваться своего и предпочитает не обращать внимания на то, что невозможно изменить. Теперь она считает себя законной женой Роберта Дадли, узника, обвиняемого в государственной измене, сына человека, который был казнен за измену Британской Короне.

Фрэнсису от этого известия не легче; поскольку Роберт был в то время женат, этот брак невозможно считать законным. Он в отчаянии:

И честь, и репутация, и имя —
Всего, чем так гордился, я лишен¹⁴.

Однако у леди Анны еще есть о чем ему рассказать. После того как Елизавета взошла на престол, ее роман с Лестером продолжился. Когда она поняла, что беременна, она начала умолять и угрожать Роберту и не успокоилась до тех пор, пока он не согласился на убийство своей жены, которое устранило бы препятствие для их брака и тем самым спасло бы ее от бесчестья, неизбежного в случае рождения внебрачного ребенка. Его слуги сделали так, чтобы смерть Эми выглядела как несчастный случай. Леди Анна рассказывает, что после этого:

«Королева венчалась с ним...
Не в церкви, но секретно, тайным браком.
Мой славный муж [Николас Бэкон]
свершил обряд венчанья».
«Вы были на венчанье королевы?»
«Да, из свитских дам была лишь я одна,
Лорд Пакеринг, он тоже был при этом
Свидетелем...»¹⁵.

Альфред Додд подтверждает, что брак был заключен в Брук-Хаусе в Хэкни, принадлежавшем графу Пембруку, через четыре дня после смерти Эми Робсарт¹⁶. Фрэнсис родился четыре месяца спустя.

Если Фрэнсис не знал, что подумать о сверкающей «богине», которая только что объявила, что это она родила его, то этому не приходится удивляться. Казалось, ее природа двойственна, что она подобна двуликому Янусу^**. Именно янусоподобному характеру матери-королевы суждено было стать главным источником страданий ее сына. Сидя у ног своей приемной матери и храня молчание в темноте старого Йорк-Хауса, он вспоминал свои детские впечатления о его королеве-богине. Для него она по-прежнему была «прелестной Глорианой», образом, который впоследствии он постарается изобразить для ее британских подданных к вящей славе королевства.

В другом месте закодированной истории он нам сообщает:

«Прекрасна, словно львица молодая,
Белее белой розы лепестков,
Вокруг чела, как ей и подобало,
Она носила лавровый венок,
Над ним блистала золотом корона.
На мраморной груди звезда сияла.
И в пурпур царственный облачена,
Вуалью белой девственной покрыта,
Она приковывает взгляды всех,
Румянее малиновой зари
И белоснежных ангелов белее...»¹⁷.

Таковы были поэтичные детские воспоминания о ней у ее сына. Но тогда, когда Анна закончила свое трудное повествование о несовершенствах королевы, его пронзила глубокая боль: «Какой обман скрывается в столь прекрасном дворце!»¹⁸.

Примечания

*. Мы видим, что в своем изложении белым стихом Фрэнсис позволил себе поэтическую вольность, благодаря чему описанные события выглядят как случившиеся в течение двух суток. В менее поэтичном рассказе, записанном посредством Двухбуквенного Шифра (Гэллап), описывается всего одна длинная бессонная ночь, которую леди Анна провела с Фрэнсисом. Мы приводим здесь текст, написанный белым стихом, но сокращаем время действия так, чтобы оно занимало одну ночь, а не две.

**. Римский бог Янус изображается с двумя лицами, смотрящими в разные стороны. Янус — бог дверей и ворот, начала и конца.

1. Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II, pp. 103, 105.

2. Ibid., pp. 106, 108.

3. Bacon, «Of Beauty» в Essays, p. 189.

4. Milton Waidman, Elizabeth and Leicester (Boston: Houghton Mifflin Company, 1945), p. 1.

5. Frances A. Yates, Astraea: The Imperial Theme in the Sixteenth Century (1975; reprint, London: Pimlico, 1993), p. xi.

6. Jenkins, Elizabeth the Great, p. 25.

7. Strickland, Life of Queen Elizabeth, p. 18.

8. Ibid., p. 50.

9. Waidman, Elizabeth and Leicester, pp. 46—47.

10. Mary M. Luke, A Crown for Elizabeth (New York: Coward-McCann 1970), pp. 434—435.

11. Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II, p. 200.

12. Ibid., p. 201.

13. Ibid., pp. 201—202.

14. Ibid., p. 224.

15. Ibid., p. 250.

16. Dodd, Francis Bacon's Personal Life-Story, pp. 41—42.

17. Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II, p. 59.

18. Ibid.