Глава 7. Королевское величие

Пороки наиболее ярко раскрываются в благоденствии, а добродетели — в невзгодах.

Как-то пасмурным утром, очнувшись после беспокойного сна в своих парижских апартаментах, Фрэнсис вспомнил тревожный сон, который позднее он пересказал «разным английским джентльменам». В этом сне его любимый английский дом, загородная резиденция Бэконов Горэмбюри, привиделся ему «весь покрытый черной известкой». Интуитивно воспринимая это как предупреждение о дурных вестях, он вовсе не удивился, когда прибыл гонец с известием о смерти сэра Николаса.

Горячо любимый приемный отец Фрэнсиса, лорд-хранитель, умер от простуды, схваченной в результате того, что его цирюльник оставил его дремать перед открытым окном в сырой февральский день. Проснувшись, сэр Николас сам предсказал приближение своей смерти. Когда цирюльник объяснил, что не стал будить его, потому что не хотел тревожить его сон, сэр Николас ответил: «Тогда я умру из-за твоей предупредительности»¹. Через несколько дней хранителя Большой Печати королевы Елизаветы не стало.

Фрэнсис поспешно переправился через Ла-Манш и вернулся в Лондон, опоздав, к сожалению, на пышные государственные похороны дорогого друга королевы. Можно представить, как, должно быть, переживал Фрэнсис, когда ему рассказывали о траурной процессии, — как его приемная мать, которая любила его гораздо больше, чем родная, ехала в одиночестве на лошади, покрытой черной попоной, непосредственно за катафалком, на котором покоилось тело человека, который был всем в ее жизни. Для Фрэнсиса этот человек был и защитником, и советчиком, и другом с самого момента его появления на свет.

Колокола собора Св. Павла звонили в течение всего дня; весь день звонили и колокола собора Св. Мартина. Для всех это было важное событие. Для Фрэнсиса оно ознаменовало завершение жизненного этапа, практически — окончание юности. Теперь никто не будет обеспечивать ему безопасность, кроме него самого. Кто теперь будет давать ему советы? Кому он может довериться? Для Энтони дело обстояло иным образом. Для него смерть отца означала начало периода относительной свободы от родительской власти и ограничений.

Когда было зачитано завещание Николаса Бэкона, стало очевидно, что каждый член семьи получил солидное обеспечение, за исключением младшего сына. Старший из сыновей, Николас, после смерти отца стал богачом. Два других сына от первого брака, Натаниэль и Эдвард, получили средства, позволявшие им вести безбедный образ жизни, равно как и три дочери — Элизабет, Джейн и Анна. Поместье Горэмбюри перешло в пожизненное владение леди Анны, после смерти которой оно должно было достаться Энтони. Энтони также получил богатые поместья в Миддлсексе и Хертфордшире. Фрэнсису же не было оставлено ничего, кроме некоторых сомнительной ценности вещей и сдаваемых в аренду участков, которые приносили скромный ежегодный доход. Один лишь младший сын, кого Бэконы, без сомнения, очень любили, остался практически без гроша в кармане.

Статуя сэра Фрэнсиса Бэкона в Грэйз-Инн. По возвращении из Парижа Фрэнсис поселился в Грэйз-Инн (юридической корпорации в Лондоне. — Прим. пер.). В то время юридические корпорации были не только колледжами, где изучали право, но также и клубами общения и школами для сыновей аристократов. В период своей жизни в Грэйз-Инн Фрэнсис написал несколько масок (пьес, как правило, на мифологические сюжеты, сочетающих в себе черты драмы, оперы и балета. — Прим. пер.) и ранние шекспировские пьесы. Сады Грэйз-Инн, так называемые «Аллеи», были заложены Фрэнсисом в 1606 году, когда он был казначеем корпорации

«Завещание Николаса Бэкона — загадка», — пишет биограф Джин Овертон Фуллер². Если бы оно было написано до рождения Фрэнсиса, то тогда его можно было бы понять. Оно же было написано в 1577 году, когда Фрэнсис был подростком и находился во Франции, и, согласно зашифрованной истории, после того, как стало известно о его королевском происхождении. Завещание было пересмотрено в 1578 году, всего за два месяца до смерти лорда-хранителя.

Может быть только одно объяснение тому, почему Фрэнсис был обойден в завещании, — тайное признание сына королевой. У старшего Бэкона, должно быть, были все основания считать, что Елизавета позаботится о собственном отпрыске. Возможно, завещание было пересмотрено Николасом именно по указанию Елизаветы. Она явно была исполнена намерения образумить свое чадо, контролируя содержимое его кошелька, и она придерживалась этого принципа до конца своей жизни. Только понимание того, что Фрэнсис не был его плотью и кровью, может объяснить завещание сэра Николаса.

До тех пор пока королеве не вздумается принять иное решение, Фрэнсису приходилось вести себя так, как она приказывала. Конечно же, это было «весьма грустно», но Фрэнсис знал, что у него нет выбора, кроме как приступить к изучению права в Грейз-Инн. Он постоянно отмечал, что ему не хотелось заниматься правом. Он был поэтом и философом и чувствовал, что теряет время в суде. «Я предпочел бы жить, чтобы учиться, а не учиться, чтобы жить», — скажет он много лет спустя.

Единственным доходом этого молодого английского принца была маленькая стипендия, выплачиваемая государством (королевой). Энтони и леди Анна делали все возможное, чтобы оказывать ему финансовую поддержку, позволяя разрабатывать дорогостоящий и обширный план для «преуспевания наук», главной цели его жизни, но вскоре их средств стало недостаточно для того, чтобы поддерживать его.

Роль Фрэнсиса была трудна. Насколько она была трудна, можно было бы почувствовать, лишь оказавшись на его месте. Он, принц «королевской крови», потомок самых могущественных правящих домов Европы, очень страдал от своего положения отверженного.

Интерьер зала в Грэйз-Инн, с рисунка Г. Кричмора. Пьеса «Комедия ошибок» была впервые поставлена здесь 28 декабря 1594 года во время святочных развлечений. Сюжет пьесы основан на двух комедиях Плавта (великого римского комедиографа, жившего в III веке до н. э.), которые в то время не были переведены на английский. «Комедия ошибок» была впервые напечатана в 1623 году, войдя в Первое Фолио

В его жилах текла королевская кровь Валуа, Плантагенетов и Тюдоров с их высокомерием, аристократизмом и гордыней. Ему постепенно приходилось бороться с собой, чтобы сдерживать эти качества. Ему приходилось стоять в стороне, когда его ближайшим друзьям, с которыми он дружил с детства, доставалось богатство, привилегии и титулы. Он видел, как другим достаются все новые и новые почести, в то время как он, собственный сын королевы, не имел даже рыцарского звания. Такая невозможность возвыситься побудила некоторых историков, не знавших правды, прийти к выводу о том, что у молодого Бэкона был некий скрытый недостаток, который препятствовал его карьере.

Внутренний голос подсказывал ему, что он рожден с божественным предназначением и что каким-то образом он должен выполнить свою миссию. Позже, в своем опыте «О высоком положении», он напишет о трудностях положения наследника: «Положение скользкое, а в случае отступления ожидает либо падение, либо, по меньшей мере, затмение другими, что весьма печально»³.

В июне 1579 года Фрэнсис «приступил к учебе» в Грэйз-Инн (эта юридическая корпорация функционирует и по сей день). Он «был водворен» в комнаты, которыми прежде пользовался сэр Николас. Корпорации юристов были больше, чем школы права. Они также служили школами для молодых аристократов, которых учили искусству занимать высшее положение в королевстве, тому умению, на которое никак не мог претендовать какой-то простолюдин из маленькой захолустной деревушки типа Стратфорда-на-Эйвоне. Подобная аристократическая культура явно дает о себе знать во всех сочинениях Шекспира.

Многие пытались определить, что такое совершенный английский джентльмен, хотя это с трудом поддается определению. В 1497 году посланник Венеции к английскому королевскому двору явно обескураженно отмечал:

Англичане очень любят себя и все, что им принадлежит. Они полагают, что нет других народов, которые были бы равны им, и что весь мир — это Англия... Если они встречают красивого иностранца, то они говорят, что он похож на англичанина и что очень жалко, что он не англичанин; а если они показывают иностранцу какую-нибудь изысканную вещь, то спрашивают, делают ли нечто подобное в его стране⁴.

Эти слова были процитированы в 1926 году Уильямом Ральфом Инджем, настоятелем собора Св. Павла, который также привел собственные наблюдения относительно английских идеалов:

Если мы когда-нибудь последуем примеру [иных] стран и ради демократического однообразия упраздним «школы для джентльменов», может статься, что всей нации придется горько оплакивать утрату тех традиций, которые вызывали столь искреннее восхищение непредвзято настроенных иностранцев⁵.

Эти идеалы, писал он, сложились во времена королевы Елизаветы благодаря таким сочинениям, как «Королева фей» Спенсера, в которой поэт попытался представить образ идеального джентльмена. (Кстати, мы еще раз шокируем академические круги, указав на то, что в шифрованной записи говорится, что сочинения Спенсера были написаны самим Бэконом⁶.) Далее настоятель Индж продолжает:

Характер елизаветинской эпохи был совершенно новым характером, незнакомым ранее миру. Такого не было во дни феодализма и рыцарства... При Елизавете он начинал занимать важное место в жизни Англии. Он формировался на фоне постоянного роста цивилизованности нации, вовлечения людей в политическую жизнь, пробуждения ответственности за выполнение своего долга и увеличения потребности в самодисциплине. По-прежнему воздавая почести аристократической крови и славе рода, в людях начинало цениться то, что не имеет отношения к аристократизму и выходит за его пределы... Высокого происхождения, даже большого богатства становилось недостаточно; к этому добавилось... новое уважение к тому, что прекрасно и достойно почестей, новая мера силы и доблести самоконтроля, преданности и бескорыстия. Такое представление о мужественности основывалось не только на силе и смелости, но и на истинном положении вещей⁷.

Мы можем выразить признательность настоятелю Инджу за его глубокую оценку происходивших перемен, поняв, что речь идет именно о тех идеях, воплощением которых являлся Фрэнсис и которые на протяжении большей части своей жизни он пытался привить представителям британского народа.

Замечание кардинала Ньюмена, приводимое настоятелем Инджем в его «Англии», отражает то влияние, которое Фрэнсис Бэкон оказал на свою эпоху:

Можно практически дать определение сути джентльмена, сказав, что это тот, кто никогда не причиняет страданий... Истинный джентльмен избегает всего, что может оказаться неприятным или оскорбительным для тех, с кем его сводит судьба, — любых столкновений мнений, подозрений, а также
скучающего или презрительного вида; он очень старается, чтобы все чувствовали себя легко и непринужденно... Он никогда не говорит о себе, если только его не принуждают к этому, никогда не пытается защититься ответным выпадом, не слушает молвы и сплетней ...и старается во всем видеть хорошее. В диспутах он никогда не проявляет низости и мелочности, никогда не использует несправедливое преимущество... У него слишком много здравомыслия, чтобы обидеться на оскорбление, и он слишком занят для того, чтобы помнить причиненные ему неприятности, и не питает желания мстить⁸.

Есть и другие качества, и, как отмечает Индж, эти качества не следует приписывать исключительно англичанам. Однако из многочисленных наблюдений, сделанных многими друзьями Бэкона на протяжении его жизни, он в высшей степени соответствует идеалам джентльменского поведения, которого ожидали от питомцев Грэйз-Инн. Между тем, эти молодые люди были сыновьями аристократов и обладали энергией, высокими помыслами, а у большинства кошельки были туго набиты золотом. Они вовсе не были не в меру щепетильными, и то в одной, то в другой корпорации происходило множество забавных историй. Любимым развлечением была постановка масок и пьес. Отсюда ведут свою историю некоторые ранние пьесы Шекспира, в том числе «Комедия ошибок» (Грэйз-Инн) и «Двенадцатая ночь» (Средний Темпл).

Несмотря на атмосферу избранности и бурную жизнь, которую вели окружавшие его молодые аристократы, Бэкон вовсе не был счастлив в Грэйз-Инн. Он не мог избавиться от ощущения, что он рожден для более великой цели. «Право отнимает у меня слишком много времени, — жаловался он в начале учебы. — Жаль, что я не способен учиться с большим удовольствием»⁹. Вернувшись домой, в страну, которой по праву рождения ему предстояло править, он еще более казался посторонним, чем в период пребывания во Франции. Он больше не был по-настоящему членом семейства Бэконов, но и как Тюдора его не признали.

Для Фрэнсиса Тюдора это было очень горькое время. Если мы рассмотрим сходство между его чувствами и горестными словами, произносимыми вымышленным, но знаменитым молодым Принцем Датским, Гамлетом, то мы можем прийти к выводу, что это было преднамеренным действием автора. Подобно Фрэнсису, Гамлет чувствовал себя одиноким и отвергнутым:

Последнее время, — а почему, я и сам не знаю, — я утратил всю свою веселость, забросил все привычные занятия; и действительно, на душе у меня так тяжело, что эта прекрасная храмина, земля, кажется мне пустынным мысом...

(акт II, сц. 2, пер. М. Лозинского)

Еще более говорящим является желание Гамлета к уходу из этого мира:

О, если б этот плотный сгусток мяса
Растаял, сгинул, изошел росой!
Иль если бы предвечный не уставил
Запрет самоубийству! Боже! Боже!
Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все что ни на есть на свете!

(акт I, сц. 2, пер. М. Лозинского)

Быть или не быть — таков вопрос...

(акт III, сц. 1, пер. М. Лозинского)

Вопль души, крик сердца молодого Гамлета веками вызывает сочувствие зрителей, но кто дал себе труд выслушать страдающего Фрэнсиса? Такой страстный крик мог вырваться только из души того, кто сам выстрадал боль конфликта между необходимостью жить и желанием умереть. В жизни Фрэнсиса еще будут другие огорчения, однако этот период, вероятно, был для него наиболее трудным. Именно в этот период отчаяния, когда в душе его царила непроглядная ночь, он испытал глубокое мистическое потрясение, которое помогло ему выбраться из состояния мрачной меланхолии и вновь обрести смысл жизни.

Даже в легкомысленные годы, проведенные в Париже, во Фрэнсисе всегда сохранялась та сторона, которая всегда находилась в контакте с его глубинным и «лучшим» Я. Он называл эту часть своего Я Музой. Часто Фрэнсис обращался к своему глубинному Я в поисках утешения. Как-то вечером, пребывая в одиночестве в своих покоях в Грэйз-Инн, он, как это часто бывало, искал утешения в Библии. Внимательно читая «Священное Писание нашего великого Господа», он дошел до своего любимого отрывка в Книге Притчей Соломоновых. Зашифрованный текст рассказывает, что он начал читать фрагмент, в котором говорилось:

Царь Соломон мудрейший нам сказал:
«Величье Бога — в том, чтобы сокрыть,
Монарха же — чтобы найти, что скрыто»¹⁰.

Внезапно комната преобразилась. Он не понимал, что происходит, но знал, что творится нечто сверхъестественное и что оно может изменить его жизнь.

Внимательно читали мы слова
Возвышенные книги о любви,
И наш покой наполнился сияньем
Небесным, и из света раздался
Голос дивный, который нашу душу
Увлек в полет над миром, чтоб музыкой
Она упилась горних сфер. А голос
Чудный такие говорил слова:
«Не бойся, чадо, ты всего добьешься.
Самим собой ты должен быть всегда,
Величию чужому ты свое
Яви. Обманчив вид твой скромный.
Когда родился ты, все небеса
Играли отсветом зарниц далеких,
Стада сбегали с горных круч в долины,
Но страх и там не покидал животных.
Сии знамения пророчили
Тебе судьбу особую, и в жизни
Своей стезей особой ты пойдешь...
Поэтому не должен ты страшиться
Великих. Величье часто — плод
Тщеславья, монаршей благосклонности;
Иные возвеличены народом,
Другим же мудрость эту честь приносит.
Для этого достаточно лишь нить
Схватить своей удачи. Не сумеешь —
Готовься к плаванью по мелководью.
Поэтому, плывя по морю жизни,
Лови попутный ветер, сколь возможно...
Смотри, ты только что с вниманием прочел
О том, что Богу нравится скрывать
Свои труды, с людьми играя в прятки,
Чтоб они искали их; так следуй же
Тому примеру, что Всевышнему
Угоден. Похвал всеобщих не ищи,
Но, следуя примеру Соломона,
Создай историю своей эпохи
И в театральных пьесах текст сокрой.
Наступит время, и тогда его
Потомки с удивленьем обнаружат.
Пройдут не годы, но века; родится
Тот, чей пытливый ум секрет раскроет,
А мы, посредством высших сил,
Ему поможем, чтобы он сумел
Твое посланье миру передать.
И этот человек, по доброй воле
Небесной нашей воле подчиняясь,
Узлы загадки сможет развязать,
Себе при этом нанеся ущерб
И став посмешищем всеобщим:
Невежды назовут его безумцем,
Объектом станет он насмешек едких,
И будут тыкать пальцами в него;
И лишь со временем секрет раскрытый
Признают истиной и стойкие неверы». —
Умолк тут голос и прошло свеченье¹¹.

Теперь Фрэнсис знал, что он больше не один. Душевный покой и надежда заполнили все его существо наподобие целительного бальзама, и его энергичный, творческий ум немедленно взялся за дело. Разве он не изучал новейшие методы секретного письма и не изобретал собственные шифры в период пребывания во Франции¹²? Его главный биограф, Джеймс Спеддинг, позднее напишет: «Он обладал способностью одновременно воображать, как поэт, и воплощать, как мастеровой. За убеждением, что это может быть сделано, немедленно возникал вопрос о том, как это может быть сделано. После того как находился ответ на этот вопрос, принималось решение попробовать и сделать задуманное»¹³. Эта природная способность раскрылась по-настоящему после ободряющего визита мистического советника. Понадобилось лишь, чтобы некий д-р Оуэн и некая миссис Гэллап «убрали с могилы этот огромный камень».

Примечания

1. Bowen, Francis Bacon, pp. 39—40.

2. Fuller, Sir Francis Bacon, p. 44.

3. Bacon, Essays, p. 90.

4. See William Ralph Inge, England (New York: C. Scribner's Sons, 1926), p. 43.

5. Ibid., p. 57.

6. Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II, p. 22.

7. Inge, England, pp. 57, 58.

8. Ibid., pp. 59—60.

9. Dodd, Francis Bacon's Personal Life-Story, p. 112.

10. Притчи. 25:2; Owen, Sir Francis Bacon's Cipher Story, vols. I—II, p. 31.

11. Ibid., pp. 33—35.

12. См.: Barsi-Greene, I, Prince Tudor, p. 90.

13. Джеймс Спеддинг, цитируется в: Harold Bayley, The Tragedy of Sir Francis Bacon: An Appeal for Further Investigation and Research (1902; reprint, New York: Haskell House Publishers, 1970), p. 31.