Глава I. Борьба за власть и гражданские раздоры в трилогии «Король Генрих VI»

Ранние исторические драмы Шекспира посвящены изображению гражданских раздоров в царствование короля Генриха VI. Они опубликованы в издании фолио 1623 г. под названием Первая, Вторая и Третья части хроники «Король Генрих VI», хотя, вероятно, Шекспир назвал их иначе. Эти драмы породили полемику об их авторе, связанную с очень сложными текстологическими проблемами.¹ В настоящее время большинство исследователей считают Шекспира автором всех трех частей трилогии, известной по изданию фолио. При этом Вторая часть написана в 1590 г., затем следовала Третья часть, а Первая была добавлена позднее, после похода Эссекса во Францию осенью 1591 г. Их первоначальные заглавия, возможно, сохранились в изданиях кварто.²

Трилогия «Король Генрих VI» — совершенно оригинальное произведение молодого Шекспира. Она оказала огромное влияние на развитие исторической драматургии того времени, и в ней уже можно обнаружить зарождение историзма, свойственного зрелым хроникам Шекспира.

Шекспир обратился к сюжетам из истории Англии в 1589—1590 гг., в момент национального подъема после победы над испанской Великой армадой в 1588 г. Современники Шекспира прежде всего восприняли его трилогию как патриотическое сочинение, напоминающее о событиях английской истории. Особенно популярной была Первая часть, упоминаемая в записях Филиппа Хенслоу под названием «Гарри VI». Именно об этой драме вспоминал Томас Нэш в сочинении «Пьер Безгрошовый и его обращение к дьяволу» (1592): «Как обрадовался бы храбрый Тольбот (гроза французов), если бы узнал, что после того как он двести лет пролежал в могиле, он снова одерживает победы на сцене и его останки снова орошаются слезами по меньшей мере десяти тысяч зрителей (в разное время), которые, смотря на трагического актера, воображают, будто видят, как кровоточат его свежие раны».³ И здесь же Томас Нэш, защищая театр от нападок пуританских проповедников., восхваляет исторические драмы: «В пьесах живо анатомированы все надувательства и хитрости, прикрытые позолотой внешней святости, все военные уловки, все зловредные черви, порожденные ржавчиной мирного времени. В них показано поражение изменников, падение честолюбцев, плачевный конец узурпаторов, несчастья гражданской распри, божественное возмездие за убийство».⁴

Большинство шекспирологов рассматривают трилогию «Король Генрих VI» как произведение, в котором Шекспир изображает ужасы феодальной анархии, распад всех связей в обществе, беззаконие и хаос, угрожающий гибелью государства,⁵ и утверждает необходимость твердой королевской власти и национального единства.⁶ Комментарии и статьи в изданиях этих хроник обычно содержат сведения о войнах Алой и Белой розы, о взаимном уничтожении дворянства.⁷ Подобное восприятие оправдано, так как Шекспир действительно оживляет феодальное прошлое Англии, однако вряд ли борьба с феодальной анархией была особенно актуальна в стране, где уже более столетия господствовала монархия.

Если сопоставить трилогию с ее источниками, а также с современной Шекспиру политической обстановкой, то можно прийти к выводу, что в ранних исторических драмах Шекспира отражены весьма актуальные проблемы, находившие живой отклик у английских зрителей 90-х гг. XVI в. Эти хроники объединены общим замыслом — дать картину внутренних болезней государства, раскрыть их причины и последствия для героев и для государства.

Как известно, главным источником Шекспира были «Хроники» Рафаэла Холиншеда — всеобъемлющий свод важнейших трудов по истории Англии, Шотландии и Ирландии. Холиншед умер в 1581 г., и второе издание было подготовлено Джоном Хукером. Издание 1587 г. было искажено цензурой. Однако некоторые экземпляры были распроданы, и читателям оказался доступен полный текст. Именно издание 1587 г. послужило источником Шекспиру для написания всех его исторических драм на сюжеты из английской истории, а также для создания трагедий «Макбет» и «Король Лир» и поздней драмы «Цимбелин».⁸

Рафаэл Холиншед был очень добросовестным компилятором. На полях он упоминает десятки имен историков, чьи сочинения использованы в том или ином разделе. Наиболее часто в разделе истории Англии упоминаются Полидор Вергил, Мэтью Парис, Ранульф Хигден, Роберт Фабиан, Кэкстон, Джон Стоу, Эдуард Холл, Фруассар, Томас Уолсингем и Сент-Ольбенская хроника. Холиншед включил без изменений такие талантливые и необыкновенно интересные сочинения, как «Описание Англии» Вильяма Харрисона, «История Ричарда III»

Томаса Мора, трактат Джона Чика «Вред мятежей и их печальные последствия для государства». Он приводит многие подлинные документы: петиции, так называемые «прокламации», или обращения правительства к народу, речи королей и военачальников, предсмертные речи осужденных, тексты отречений еретиков, например отречение епископа Реджинальда Пикока, тексты обвинений, предъявленных Ричарду II и протектору Сомерсету в царствование Эдуарда VI.

Холиншеду свойственна объективность в оценке событий и исторических лиц. Он говорит о тяжелом положении народа в царствование Вильяма Руфа, Генриха III, Эдуарда II, Ричарда II, Генриха VI и Эдуарда VI, осуждает Ричарда II за дурное управление страной, рассказывает об удивительной любви народа к «узурпатору» престола Генриху Болингброку герцогу Ланкастерскому. В освещении политической борьбы и мятежей симпатии Холиншеда ясны: он осуждает и мятежников — лордов и восставших коммонеров, ибо мятежи, по мнению Холиншеда, это болезни государства, разрушающие его силу и крепость. Однако во всех случаях преобладают не собственные оценки и рассуждения историка, а объективное повествование о ходе восстания, его причинах и последствиях.

Холиншед явно избегает высказывать собственные суждения о спорных религиозных вопросах. В предисловии он предупреждает читателя, что в спорных случаях сохранял различные объяснения, чтобы читатель мог сам судить об истине, а не навязывал собственных взглядов другим авторам и не допускал резкого осуждения. Правда, его протестантские симпатии часто проявляются, особенно при освещении борьбы английских королей с католической церковью. Например, в разделе о царствовании Генриха II он не может удержаться, чтобы не обвинить римского папу, который, прикрываясь святостью, грабит христианские королевства, «ибо он сует весло в каждую лодку, ложку в каждое блюдо и пальцы в каждый кошелек» (2, 173). Было бы странно ожидать от протестантского историка времен Елизаветы иного отношения к римскому папе. Удивительно другое: Холиншед не боится излагать мятежные суждения Джона Болла, Джона Виклифа и лоллардов и не опасается высказать восхищение редкими талантами и добродетелями Томаса Мора, хотя в глазах его современников Томас Мор был папистом, казненным по обвинению в государственной измене.

«Хроники» Холиншеда патриотичны. Историк описывает внутренние бедствия Англии с чувством скорби, пороки ее королей с чувством стыда и огорчения, а победы англичан с явной гордостью. Холиншед защищает англичан от упреков Полидора Вергила. «Некоторые пишут, что непостоянство английского народа и частые восстания вынудили короля (Вильгельма Завоевателя. — В. К.) быть грубым и суровым, хотя он (по своей природе и естественным склонностям) был скорее мягкий и учтивый, нежели резкий и жестокий. Однако, поскольку он продолжал прибегать к жестокости до самых последних дней, можно полагать, что даже если он в детстве и выказывал некоторое милосердие, щедрость и терпимость, однако позднее, ведя войны и управляя государством сурово, он был так испорчен, что эти миролюбивые добродетели подверглись изменениям и были полностью заглушены» (2, 24). Это возражение Полидору интересно тем, что попытке Полидора оправдать жестокость обстоятельствами Холиншед противопоставляет этический подход и более диалектическое понимание отношений характера и окружающей среды. Как известно, Шекспир сохраняет найденные у Холиншеда психологические характеристики исторических лиц (например, Ричарда II, Генриха IV, Генриха VI, кардинала Вулси, Генриха VIII).

«Хроникам» Холиншеда, как и сочинениям других историков XVI в., например, «Анналам» Вильяма Кэмдена, свойственно критическое отношение к действительности, уважение к фактам, даже если они противоречат политическим симпатиям историка. Отсутствие цельной исторической концепции было, вероятно, положительным качеством в глазах современных Холиншеду драматургов, так как позволяло авторам самых разных политических и религиозных воззрений обращаться к «Хроникам» Холиншеда в поисках сюжетов для своих произведений.

Шекспир уже при создании первой исторической драмы применил своеобразный метод обобщения: он соединяет факты и живописные детали, найденные в самых разных частях источника, добавляя моменты, связанные с английской жизнью тех лет и даже месяцев, когда он писал ту или иную драму.

Вторая часть хроники «Король Генрих VI» насыщена острейшими социально-политическими конфликтами: борьба партий за власть, заговор против лорд-протектора герцога Хэмфри Глостерского и его убийство, возмущение коммонеров в парламенте, изгнание любовника королевы Маргариты — герцога Сэффолька и его смерть от руки пиратов, народное восстание под предводительством Джека Кэда, наконец, мятеж герцога Йорка и начало распри между Йорками и Ланкастерами, — таковы главнейшие события в хронике, создающие картину внутренних болезней государства.

Основой конфликта является борьба за власть, и в этом можно видеть влияние политической обстановки конца XVI в. Все историки царствования Елизаветы сообщают о борьбе партий при дворе и о том, что королева намеренно усиливала борьбу, возвышая все новых фаворитов. В 80-х гг. главными противниками были граф Лейстер и Вильям Сесиль. Некоторые историки предполагают, что именно Сесиль предоставил автору памфлета «Государство Лейстера» (1584) обличительный материал против фаворита королевы. В 1586 г., когда Лейстер был в Нидерландах, Сесиль ввел в состав королевского совета его врагов. После смерти Лейстера (1588) и Уолсингема (1589) борьба велась между новым фаворитом Робертом Эссексом и Вильямом Сесилем. Сторонники Эссекса — Саутгемптон, Рутланд, Бедфорд были в меньшинстве и не играли особой роли в политике. Все члены Тайного совета — Сесиль, Ролей, Кобгем, Ховард и Грей — были врагами Эссекса и противниками затяжной войны во Франции и Нидерландах.

В первых трех актах хроники изображена трагическая судьба лорд-протектора герцога Хэмфри Глостера. В критике встречается замечание о том, что Глостер такой же феодал, как и другие участники борьбы за власть. Нам кажется, что Шекспир не придавал значения «феодальному» происхождению Глостера. В драме поставлена более общая историческая проблема: почему погибает единственный правитель, который искренне заботится о благе государства и о народе. В «Хрониках» Холиншеда Шекспир нашел аналогичные примеры: гибель канцлера Томаса Мора, казненного Генрихом VIII, и заговор лордов против протектора Сомерсета, который в царствование Эдуарда VI защищал коммонеров и пытался остановить огораживания.

Герцог Хэмфри Глостер — единственный персонаж драмы, который в политике действует открыто и честно, не прибегая к интригам и тайным сговорам. Он убежден, что честность и преданность королю служат ему защитой. Он стоит над враждующими группами, следуя принципам законности и справедливости. Такая позиция приводит к тому, что он становится жертвой неразборчивых в средствах честолюбцев.

Холиншед сообщает о судьбе герцога Хэмфри очень кратко. Это был «справедливый и умный правитель, который все усилия направлял к выгоде государства и любил бедные общины, за что его любил народ; правитель ученый, мудрый, приветливый и свободный от гордости и честолюбия — добродетель, редко встречающаяся у людей, занимающих высокое положение» (3, 211—212). Холиншед упоминает о том, что королева отстранила протектора от управления государством, покровительствовала его врагам, которые в конце концов обвинили его в жестокости и нарушении законов. Боясь, что публичная казнь вызовет недовольство, враги Глостера тайно убили его в тюрьме.

В драме Шекспира враги предъявляют герцогу Хэмфри множество обвинений. Некоторые из них были выдвинуты против исторического Глостера, гораздо большее их число, по-видимому, взято из описания судьбы протектора Сомерсета. Именно Сомерсета лорды обвинили в поддержке мятежа коммонеров (1549 г.), в потере английских владений во Франции, в задержке жалования солдатам, в постройке пышных и дорогостоящих зданий (3, 1015—1017). Однако ни в том, ни в другом случае Холиншед не подчеркивает, что любовь народа к Глостеру или Сомерсету была причиной ненависти к этим правителям со стороны знатных лордов и служителей церкви. Это обобщение делает Шекспир.

В драме Шекспира с самого начала становится ясно, что важной причиной вражды лордов является любовь народа к «доброму герцогу Хэмфри». Кардинал Бофорт намекает, что Глостер таит опасные планы: он ближайший наследник трона, и его любит простой народ. «Боюсь, что он окажется опасным протектором», — заканчивает кардинал свою речь (I, 1, 150—164).⁹ Королева Маргарита советует Генриху остерегаться герцога Хэмфри: он покорил коммонеров лестью, и если он захочет поднять мятеж, коммонеры последуют за ним (III, 1, 28—30). Обвинение в популярности было особенно опасным во времена Елизаветы. Кзмден сообщает, что удивительной любовью народа пользовался герцог Норфольк, казненный в 1572 г., одним из самых популярных проповедников был Эдмунд Кэмпион, казненный в 1581 г., а позднее Бэкон предупреждал Роберта Эссекса о том, что слава популярного военачальника делает его опасным в глазах королевы.¹⁰

Для того чтобы добиться падения герцога, враги подсылают «колдунов» к жене протектора Элеоноре, которую королева оскорбила пощечиной. Сцена колдовства (I, 4) дается для сопоставления с донесением об этом колдовстве (II, 1), в котором герцогиня представлена главой и вдохновительницей целой банды злоумышленников. Бэкингем сообщает королю о заговоре, угрожающем его, жизни (II, 1, 166—172).

Почти в таком же стиле жители Лондона в 1586 г. были оповещены о «дьявольском» заговоре Бабингтона. Нелепость судебного заключения была для многих ясна: тринадцать молодых людей обвинялись в намерении убить королеву, ограбить всех богатых граждан, убить членов королевского совета, сжечь все королевские суда, поднять мятеж в Англии, изменить форму правления и вероисповедания.¹¹ Маргарита начинает давно подготовленную атаку: она убеждает короля, что в поведении протектора чувствуется злоба, наглость, измена, хотя из ее описания поведения Глостера становится ясно, что Глостер всего лишь держится гордо, как человек, попавший в немилость, особенно после осуждения и изгнания его жены. Как только появляется Глостер, Сэффольк арестует его по обвинению в государственной измене.

Враги не снимают маски даже в своем собственном кругу, когда уходят король, Сольсбери и Уорик. Все называют устранение Глостера «мудрой политикой», «похвальным поступком», необходимым для защиты короля и государства, но расходятся во мнениях, каким путем убрать «опасного изменника». Кардинал, самый давний и ярый враг Глостера, предлагает судить его законным путем, но это предложение сразу же отвергается: ведь улик нет, одно лишь недоверие служит основанием для того, чтобы предать Глостера смерти. И Сэффольк приводит иезуитские доводы: не важно, что Глостер еще не совершил измены, ведь лиса по своей природе враг цыплятам, не нужно дожидаться, пока она их растерзает. Известно, что Глостер — враг монарху, а потому не следует ждать, когда он осуществит свои преступные замыслы (III, I, 252—265). Сэффольк предлагает убить Глостера любым способом:

Что долго думать, как его прикончить,
Капканом ли, тенетами, лукавством,
Во сне иль в бодрствованье? Все равно, —
Лишь умер бы. Прекрасен тот обман,
Что отвращает пагубный обман (III, 1, 261—265).

В сценах ареста Глостера и сговора его убийц Шекспир вводит многословную политическую аргументацию, раскрывая методы и приемы подобных беззаконных действий. Для этих сцен имеется очень слабая основа в источниках. Шекспир создает несколько сцен, напоминающих по своему характеру судебные процессы и обвинения в измене, столь распространенные в 80—90-е гг. XVI в.

С современностью связано освещение в драме роли Сольсбери и Уорика. Эти могущественные пэры из рода Невилей в начале драмы решают поддержать герцога Хэмфри, который, по их собственному признанию, заботится о государстве (I, 1, 203—204). Но вот Йорк, связанный с Невилями родством, вовлекает их в заговор против Генриха и советует «в эти опасные дни» «закрыть глаза» на дерзость Сэффолька, гордость Бофорта, честолюбие Сомерсета, на Бэкингема и «всю шайку», пока не попадет в их ловушку «пастух всего стада», этот «достойный принц», «добрый герцог Хэмфри» (II, 2, 70—74). Поведение Сольсбери и Уорика выглядит как подлость, а между тем их мотивы раскрыты столь незаметно, что, вероятно, многие воспринимали их как положительных персонажей, а некоторые комментаторы и исследователи убеждены, что Сольсбери и Уорик заботятся о сохранении законности и об интересах государства (А. Хеннеке, Ю.М. Тильярд, А.С. Кэрнкросс и др.).

Йорк, Сольсбери и Уорик — друзья Глостера, на чью помощь он надеется, но когда он оказывается в опале, Йорк присоединяется к его врагам и открыто обвиняет его. Сольсбери и Уорик, хотя и присутствуют при аресте Глостера, но молчат, а между тем достаточно было их слова в защиту Глостера, и колеблющийся король мог не допустить его ареста. Молчание в такой момент — это молчание соучастников убийства, предательство по отношению к человеку, в чьей невиновности они не сомневаются. Но герцог Хэмфри опасен для их собственных планов: они знают, что его не удастся склонить на измену Генриху, и потому его лучше убрать, но убрать чужими руками. И только когда убийство совершилось, они выступают как мстители за Глостера и от лица коммонеров требуют изгнания ненавистного народу Сэффолька. Шекспир уже в этой ранней хронике раскрывает тайную подлость «мудрых политиков», направляющих события, но умеющих скрывать свое участие в кровавых делах. Поведение Сольсбери и Уорика в некоторые моменты напоминает о хитрой тактике Вильяма Сесиля: его орудием был Уолсингем, а сам Сесиль часто делал вид, что защищает обвиняемых.

В драме особенное значение придано речи Сольсбери, в которой он от имени коммонеров требует изгнания Сэффолька (III, 2, 242—269). Сольсбери постоянно повторяет «они говорят», как бы передавая слова коммонеров, и почти незаметно вводит в свою речь угрозы: если немедленно не казнят или не изгонят Сэффолька, то его «вырвут силой». Они говорят, продолжает Сольсбери, что один лишь инстинкт любви и верности побуждает их быть дерзкими — ведь они должны защищать жизнь короля даже против его воли. Ведь если они видят змею, которая подползает к спящему королю, то, несмотря на закон, под страхом смерти запрещающий тревожить его сон, они должны разбудить его, иначе его сон станет вечным.

Эта речь Сольсбери поразительно напоминает по стилю парламентские петиции, в которых и лорды и общины умоляли королеву как можно скорее казнить Марию Стюарт. Конечно, прямых намеков в драме нет, и было бы совершенно ошибочно искать точное соответствие характеров персонажей и политических деятелей 90-х гг. Однако некоторые моменты порождают интересные сопоставления.

Холиншед почти с восхищением пишет о том, что королева Маргарита «превосходила всех окружающих умом, отвагой, мудростью в политике» (3, 207, 210). Шекспир усиливает ее честолюбие, ненависть к Глостеру и вводит мотив зависти к сопернице. Прекрасная француженка — честолюбивая, хитрая, коварная, опасная для блага Англии — она вполне могла напоминать зрителям о Марии Стюарт. Однако это чисто внешнее-сходство скрывает более сложные аналогии с современностью. В речах Маргариты весьма трудно уловить конкретные политические аргументы, а именно в них скрыты, как нам кажется, туманные и осторожные напоминания о современной Шекспиру политической обстановке.

Главный, аргумент королевы Маргариты — мысль о том, что герцог Хэмфри опасен для государства. Именно Маргарита первая высказывает намерение убить герцога и требует отбросить «глупую жалость»: «нужно быстро избавиться от этого Глостера, чтобы избавить нас от страха перед ним», — объявляет она лордам (III, 1, 233—234). При известии о смерти Глостера король падает в обморок, а, очнувшись, обвиняет Сэффолька в убийстве. Тогда Маргарита напоминает королю о ее собственных страданиях, о перенесенных ею опасностях, упрекает Генриха в неблагодарности, заверяет его, что Сэффольк по-христиански оплакивает смерть Глостера. Наконец, в ее речи появляются совсем неожиданные и странные самооправдания: если бы ее скорбь могла оживить герцога, она ослепла бы от слез. Что могут подумать о ней, ведь известно, что она и герцог Глостер были врагами. Могут сказать, что она убила герцога, клевета запятнает ее имя, ее будут обвинять, при дворах государей. «О я, несчастная! Королева — и увенчана позором» (III, 2, 65—71).

Если вспомнить поведение королевы Елизаветы до и после казни Марии Стюарт, то возникают вполне возможные аналогии. Она писала Генриху III и Якову VI о многочисленных опасностях, которые ей угрожают, о «змее», которая ее отравляет своим ядом. Она заявила членам парламента, что они должны выбрать, чья жизнь им дороже — ее или Марии Стюарт, и надеялась, что охранители Марии тайно убьют ее в тюрьме. Однако после того как шотландскую королеву казнили, Елизавета заверяла всех, что казнь совершена против ее воли, что скорбь переполняет ее сердце.¹²

Драма Шекспира — один из ранних откликов на это событие, которое вызвало необычайное возбуждение во всех слоях общества и породило обсуждение весьма сложных юридических и нравственных проблем.

В хронике «Король Генрих VI, часть вторая» драматический конфликт с самого начала развивается в трех направлениях: заговор лордов против герцога Хэмфри Глостера, заговор Йорка против короля с целью вернуть престол Йоркской династии, наконец, столкновение правителей и народа — петиции против огораживаний, протесты коммонеров в парламенте, мятеж Джека Кэда.

Сцены восстания Кэда занимают весь четвертый акт драмы. Они стали привлекать внимание шекспирологов в XIX в., когда участие народных масс в буржуазных революциях 1789, 1830 и 1848 гг. обострило интерес к подобным темам в литературе. Сцены восстания Кэда до настоящего времени вызывают весьма противоречивые толкования.¹³

Создание сцен восстания продиктовано, прежде всего, замыслом автора: в исторической драме о внутренних бедствиях государства картина гражданских раздоров была бы неполной без народного мятежа. Из истории Шекспир знал, что мятежи часто достигали грандиозных размеров, охватывая всю страну. Сильное впечатление производили на его современников революция в Нидерландах (1566—1609) и гражданские войны во Франции в 1570—1590 гг. В 1588 г. начался разрушительный мятеж в Париже и «великое восстание» в Ирландии. Правительство Елизаветы было охвачено страхом и в 1570—1590-х тг. издавало законы против иезуитов, пуритан и всякого рода недовольных.

В переписке Вильяма Сесиля встречаются упоминания о волнениях в разных частях Англии. Архиепископ Уитгифт доходил в преследованиях «неблагонадежных лиц» до курьезов: в 1588 г. он разослал вопросники священникам. Один из пунктов предписывал священникам спрашивать у прихожан, «не знают ли они каких-либо пьяниц, богохульников, ростовщиков, ведьм, заклинателей, людей, уличенных в продаже должностей или прелюбодеянии или подозреваемых в подобных преступлениях».¹⁴

Ответом на преследования были антиклерикальные памфлеты, подписанные псевдонимом «Мар-прелат» («Бич священников»), В феврале 1589 г. проповедник Ричард Банкрофт обратился к народу с проповедью, предостерегая об опасности пуританского движения. Ложные пророки учат народ обсуждать действия властей и прерогативы королевы. Они учат, что наши проповедники должны следовать примеру Христа, ибо Христос не имел где главу преклонить, а апостолы не владели ни серебром, ни золотом. Но ведь на том же основании, продолжал проповедник, все бедные люди могут сказать своим богатым собратьям: земля принадлежит господу, а потому в царстве божием все должны иметь равную долю. Зачем же вам допускать это неравное распределение благ?¹⁵

В обращении королевы, прочитанном народу 13 февраля 1589 г., также шла речь об ужасной деятельности таинственного Мар-прелата: «Мятежные и злонамеренные лица издают и распространяют еретические и мятежные книги, клеветнические памфлеты... содержащие ошибочные учения, которые могут привести к опасным новшествам и ниспровержению привилегий ее величества».¹⁶ Фрэнсис Уолсингем указывал на социальные причины распространения еретических учений. Толпы бродяг и бедняков, как бельмо на глазу у каждого, а проповедники внушают народу, что их учение приведет к уничтожению нищих и бродяг, обещают и другие невозможные чудеса, указывают народу путь к властвованию. В последние годы, когда они прибегли к подлым и низким средствам, насмехаясь над церковными властями, когда они стали хвастаться числом своих сторонников и угрожать, что их дело восторжествует путем бунта и насилия... государство было вынуждено обуздывать их несколько строже, чем прежде.¹⁷

Приведенные факты объясняют нам, почему тема народных мятежей была актуальна для зрителей 90-х гг. XVI в. Почти одновременно с пьесой Шекспира (возможно несколько позже) появляются драмы «Сэр Томас Мор», «Джон Грин — векфильдский полевой сторож», «Эдуард I», «Жизнь и смерть Джека Строу» — пьесы, в которых изображается мятеж народа.

Шекспироведы XIX в. установили, что Шекспир, создавая сцены мятежа Кэда, использовал сведения не только о восстании 1450 г., но и о некоторых других мятежах. Холиншед совершенно определенно указал на причины восстания 1450 г.: «господство таких неспособных правителей, как королева, ее советники и фавориты; смертельная злоба, гордость и жадность в государствах светском и духовном, и, наконец, всеобщее недовольство народа, который везде страдал от гнета, слишком тяжелого, чтобы его можно было терпеть дольше» (3, 218). Из этой части источника Шекспир взял основные факты о ходе восстания, о словах и поступках Кэда, о его судьбе. Но гораздо больше деталей он почерпнул из описания более раннего восстания Уота Тайлера в 1381 г. в царствование Ричарда II. Это объясняется, вероятно, прежде всего высокими достоинствами источника именно в этой части. Описание восстания Уота Тайлера — одно из лучших мест «Хроник» Холиншеда. Автор включил сюда многие места из сочинений Фруассара, из хроники Томаса Уолсингема, из анонимной хроники очевидца — монаха Сент-Ольбенского монастыря. Поэтому описание отличается живостью, драматичностью, богатством деталей и фактов, какого мы не находим у Холиншеда при описании других восстаний.

Холиншед приводит содержание проповеди главного идеолога восстания Джона Болла, которого он называет «сумасшедшим священником из Кента». Болл советовал брать пример с хорошего земледельца, который очищает землю, чтобы сорняки не заглушили добрых злаков. А потому нужно уничтожить всех лордов, судей, законников, расследователей — всех, кто против общин, чтобы всюду было равенство и свобода и не было различия в степенях знатности. Холиншед рассказывает, что мятежники превозносили Болла до небес и кричали, что сделают его архиепископом и лорд-канцлером. Это противоречие в сознании повстанцев отражено Шекспиром.

Особенное негодование исследователей вызывает приведенный в драме факт надругательства толпы над головами мертвых врагов — лорда Сэя и его зятя Кромера. Однако этот факт основан на источниках: о нем сообщают и Холиншед и автор поэмы о Кэде в сборнике «Зерцало правителей».¹⁸ Кэд приказал прикрепить головы к шестам и пронести шесты по улицам Лондона. Мятежники приближали головы одну к другой, как бы заставляя мертвых врагов целоваться (3, 225). В этом эпизоде можно видеть обобщение, так как подобный случай Холиншед приводит и в описании восстания Уота Тайлера. Мятежники таким же образом издевались над прежней дружбой верховного судьи Джона Кэвендиша и приора Сент-Эдмунсберийского аббатства (2, 744). Джон Роу и другие «злые люди» забавлялись тем, что приближали головы одна к другой, как будто их враги целуются или шепчут друг другу на ухо. Шекспир добавляет объяснение подобной жестокости: «А теперь разъедините их, а то они сговорятся отдать еще несколько городов французам» (IV, 7, 141—142).

Характеристика вождей восстания, данная Холиншедом, оказала влияние на создание образа Кэда. Холиншед отмечает в характере Кэда ум, дерзость, упрямство. Уота Тайлера он называет хитрым малым, отличавшимся большим умом (2, 740). Один из предводителей коммонеров — Джон Роу — «дурной непристойный поп» подстрекал мятежников к убийствам и грабежам и возглавлял разгром Сент-Эдмунсберийского аббатства. Джон Литстер, главарь норфолькских коммонеров, силой принуждал джентльменов присоединяться к его войску. Он называл себя королем коммонеров и заставлял лордов прислуживать ему за столом и стоять перед ним на коленях (2, 745). Шекспировский Кэд соединяет в себе черты вождей мятежа, о которых Шекспир нашел сведения в источниках.

Важная особенность сцен восстания заключается в их двуплановости, когда серьезные, даже трагические события представлены в комическом свете. Многие исследователи объясняют комический характер сцен желанием Шекспира показать нелепость и бессмысленность требований и действий мятежников и видят в этом признак отрицательного отношения к мятежам «как таковым». Это мнение нельзя признать справедливым.

Наиболее глубокое объяснение дает, пожалуй, современный чешский исследователь З. Стржибрны в монографии об исторических хрониках Шекспира. Картины мятежа Кэда дополняют и иллюстрируют общее неблагополучие в государстве, пишет автор. Но Шекспир переводит тему восстания в комический план и, благодаря этому художественному приему, заменяет рвение англиканских проповедей, обличавших ужасы мятежей, комедией, которая вызывает у зрителей не страх, а смех. К этому можно добавить, что основание для комического освещения Шекспир нашел у Холиншеда и Стоу. Они приводят факты, которые могут быть восприняты комически. Но главное отличие Шекспира от авторов хроник и от современных ему драматургов состоит в том, что Шекспир находит общие закономерности, порождающие те или иные факты. Холиншед упоминает об удивительной для него ненависти мятежников ко всем грамотным. Шекспир, как это давно отмечено в критике, объясняет причины подобной ненависти: грамотность была связана с угнетением.

Кроме того, во многих сценах Шекспир показывает трагическое непонимание, существующее в отношениях между мятежниками и их врагами. Например, у Холиншеда говорится: «Опасно было ходить с пером и чернильницей — такому почти никогда не удавалось избегнуть смерти» (2, 746). Шекспир создает трагикомическую сцену: «О чудовище!» — восклицает Кэд, когда ему докладывают, что клерк «умеет писать, читать и считать». Возмущение Кэда вполне искренне, так как грамотный человек в его глазах «негодяй» и «колдун». Кэд хочет быть справедливым судьей и дает клерку возможность спасти свою жизнь: «Подписываешь ли ты свое имя, или у тебя есть знак, как у всякого честного, прямого человека?» Но клерк не понимает грозящей ему опасности и отвечает: «Благодарение богу, сэр, я достаточно образован, чтобы написать свое имя». «Он сознался! Смерть ему! Он негодяй и изменник!» — раздается общий крик, и приговор Кэда: «Повесьте его с пером и чернильницей на шее» является справедливым возмездием в глазах толпы (IV, 2, 116—117).

Взаимное непонимание между мятежниками и их врагами показано в сцене суда над лордом-казначеем государства. Лорд Сэй вызвал ненависть к себе тем, что назначил мировых судей и ввел налоги. Мятежники перечисляют и другие его «преступления»: он открыл школу, построил бумажную фабрику, он говорит по-латыни и по-французски, следовательно он — изменник. В глазах лорда Сэя все это похвально и полезно. Он настолько лишен способности понять психологию восставших, что начинает свою речь латинской цитатой, ссылается на «Комментарии» Цезаря, восхваляет грамотность и тем увеличивает свою «вину» в глазах коммонеров. Слова Сэя о своих трудах и болезнях, его мольбы о пощаде вызывают у Кэда жалость, но он быстро подавляет это чувство: Сэй умрет хотя бы потому, что слишком хорошо умеет защищать свою жизнь (IV, 7, 112—113).

Различие в психологии мятежников и их врагов обнаруживается также в эпизоде, когда сэр Хемфри Стаффорд безуспешно пытается убедить повстанцев сложить оружие. Для Стаффорда Кэд всего лишь подлый враг, негодяй и изменник, а мятежники — это грязь, накипь, подонки Кента, отмеченные печатью виселицы (IV, 2 130—132). Когда Стаффорд упрекает Кэда в его низком происхождении, Кэд возражает: «А ведь Адам был садовником» (IV, 2, 142). В этом возражении есть скрытый смысл, понятный повстанцам (слова Кэда напоминают о знаменитом двустишии Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда джентльменом?»). Но Кэд не доводит мысль до конца, и когда Стаффорд спрашивает: «Ну и что же из этого?» Кэд излагает выдумку о близнецах, не имеющую отношения к реплике об Адаме. Здесь, как и в других местах, Шекспир только намекает на важную идею крестьянских восстаний, которую Кэд не может обосновать: вместо логического вывода о равенстве Кэд, объявляя себя лордом Мортимером, снова вводит неравенство. Комический характер многих сцен восстания объясняется не только желанием смягчить впечатление от жестоких поступков мятежников, но также стремлением Шекспира показать внутренние противоречия народного мятежа. В начале IV акта зритель узнает о причинах и целях мятежников и о их социальном составе.

Ремесленники Бэвис и Холленд винят во всех бедах государства дурное правление. «Королевские советники — плохие работники», — говорит Бэвис, а Холленд обращается к Библии для обоснования стремления мятежников самим управлять государством: «А ведь сказано: трудись в своем призвании» (IV, 2, 17—18). Это изречение «labour is thy vocation» было очень типично для XVI в.

Горьким сознанием бесплодности этого призыва проникнуто сочинение Роберта Краули «Трубный глас... зовущий все сословия следовать их истинному призванию». В другом сочинении, поучая правителей, Краули напоминает им слова апостола Павла: есть должен только тот, кто трудится в своем призвании: «по men were suffered to eat but those that labour in their vocation and callying».¹⁹ В этом правиле Краули видит главное средство восстановить порядок в государстве, где «все вывихнуто».

В противоположность Роберту Краули, Джон Чик использует это изречение, чтобы призвать мятежников к покорности. В пьесе Шекспира в рассуждениях Бэвиса и Холленда библейская идея покорности «довольствуйся своим положением, а не стремись к лучшему» заменена совершенно иной мыслью: трудись, а не бездельничай, а потому все, в том числе и правители, должны трудиться. Слова «let the magistrates be labouring men» (IV, 2, 18—19) могут быть восприняты по-разному, в зависимости от того, что считать подлежащим, а что сказуемым. Холленд улавливает тот смысл, какой ему нужен: «пусть правителями будут люди трудящиеся» и делает вывод: «следовательно, мы должны быть правителями», т. е. ремесленники и крестьяне должны заменить королевских плохих работников. Вряд ли можно объяснить эти реплики желанием Шекспира показать их бессмысленность. В них передано восприятие Библии, свойственное мятежникам: наивная логика приводит их к такому толкованию священного писания, которое оправдывает их главное требование: пусть все трудятся и пусть правят те, кто трудится.

Представления мятежников о справедливом общественном устройстве примитивны и потому кажутся смешными, но их суть передана верно: уничтожение денег, дешевый хлеб и пиво, общность имущества и братство всех людей.

Заключительные сцены мятежа вызывали у исследователей совершенно противоположные друг другу толкования. Противоречия народного мятежа сильнее всего сказываются в сцене, где народ колеблется, не зная, за кем идти — за Кэдом или военачальником короля Клиффордом.

Конец восстания, как он освещен в драме, подсказан источниками. После убийства Уота Тайлера последовало удивительное превращение: бедняки побросали дубинки, топоры и луки и стали молить о прощении (2, 741—742). А вот как описан конец мятежа Кэда: «Бедные люди были так рады получить прощение, что разошлись по домам, не попрощавшись со своим предводителем» (3, 226). Драматический момент — колебание толпы при известии о прощении — есть и в описании Норфолькского восстания 1549 г. Узнав о прощении, толпа кричит: «Боже, храни короля!» Но речь Роберта Кета удержала мятежников. Однако позднее, когда Уорик снова объявил о милосердии короля, толпа покинула Кета с криками: «Боже, храни короля Эдуарда!» (3, 969, 983).

Эти факты, обнаруженные в источниках, позволили Шекспиру создать глубокое художественное обобщение. Холиншед, не приводит объяснения непонятной изменчивости в поведении восставших, в пьесе Шекспира объяснение есть.

Почему мятежники забыли о целях восстания, покинули своего предводителя и пошли за врагами, над которыми только что одержали победу? Что увидел в этих фактах Шекспир? Изменчивость толпы, неразумие, доверчивость? Чтобы понять истинные причины, следует вдуматься в доводы Кэда и Клиффорда. Два враждующих лагеря неожиданно находят общий язык. В противоположность сэру Стаффорду, Клиффорд обращается к восставшим с уважением: «Что скажете, сограждане?» — и в этом обращении впервые названа сила, объединяющая врагов: они — сограждане, дети одной страны. Клиффорд использует и другое чувство — память о короле Генрихе V, который пользовался народной любовью. И толпа кричит: «Боже, храни короля!» Ответная речь Кэда проникнута пафосом борьбы за свободу, пафосом социального протеста: «И вы, подлое мужичье, ему верите? Хотите, чтобы вас повесили с-прощениями на шее? Для того ли мой меч прорвался через Лондонские ворота, чтобы вы бросили меня у Белого Оленя в Саутверке? Я думал, что вы никогда не сложите оружия, пока не вернете себе древнюю свободу! Но вы все отступники и трусы, вам нравится жить в рабстве у знати. Пусть они ломают вам хребты грузом, отнимают у вас дома, насилуют ваших жен и дочерей у вас на глазах! Что до меня, я сам постою за себя, и пусть проклятие божие падет на всех вас!» (IV, 8, 21—34). «Мы пойдем за Кэдом!» — кричит толпа.

Последующая речь Клиффорда проникнута, не меньшей страстностью и убежденностью, чем речь Кэда. Социальному пафосу своего противника Клиффорд противопоставляет пафос национального единства. Он пробуждает ненависть к их общим врагам, напоминает о славных победах Генриха V во Франции, обещает почести и военную добычу, но, главное, взывает к национальному чувству и угрожает иноземным вторжением. Гражданские распри приведут к порабощению Англии — вот главный аргумент Клиффорда, который находил отклик у английских зрителей: «Пусть погибнет десять тысяч Кэдов скорее, чем вы покоритесь на милость французов. Во Францию!... Пожалейте Англию, это ваша родная земля!» И тогда мятежники кричат: «Мы пойдем за королем и Клиффордом!» (IV, 8, 55—56).

Можно ли сказать, что толпа поддалась обману? Конечно, в этот момент непосредственной угрозы нет, и Клиффорд пользуется верным приемом, подавляя социальный протест с помощью национальных призывов. К подобным аргументам часто прибегали противники мятежей. Например, правительственные обращения все время напоминали английскому народу об опасности испанского вторжения — ведь только в 1588 г. была разбита Великая армада. Призывы к национальному единству находили отклик у самых разных современных зрителей, вряд ли они воспринимали слова Клиффорда как приемы хитрого демагога.

В сочинении Джона Чика «Вред мятежей и печальные последствия их для государства» аргументы об опасности иноземного вторжения звучат искренне и страстно. Холиншед включил это произведение в свои «Хроники», и доводы Чика встречаются в речах шекспировских персонажей. У Шекспира в «Кориолане» социальная борьба разрывает национальное единство и приводит к вторжению врагов.

На чьей стороне истина? Кто прав — Кэд или Клиффорд, и можно ли считать их «демагогами»? Ведь их речи не дают оснований сомневаться в искренности обоих противников. В применении к Кэду одинаково непригодны как определение «демагог», так и характеристика «народный вождь». Оба эти понятия возникли во время позднейших революций. Созданный Шекспиром характер несомненно содержит обобщение, но в то же время он очень своеобразен и отличен от «родственных» типов, порожденных позднейшими эпохами. Несмотря на беспомощные попытки управлять государством, Кэда нельзя назвать демагогом, и речь Кэда, обращенная к толпе, отличается искренностью. Столь же неосновательны попытки критиков представить Кэда «народным вождем». Кэд действует как «хороший король», который хочет дать народу «веселое житье», дешевый хлеб и пиво, и вовсе не сознает, что вводит новое неравенство и угнетение. В столкновении с Клиффордом он оказывается беспомощным, потому что ничего не может противопоставить патриотическому призыву Клиффорда, и объясняет свое поражение непостоянством толпы.

Смысл этой сцены не в том, чтобы осудить или оправдать действия толпы. Шекспир показывает типичное для многих времен противоречие социальных и национальных чувств мятежников. Их «бунтарские», в существе своем сословные, интересы заставляют их уничтожать лордов и идти за Кэдом, а любовь к Англии побуждает их покинуть Кэда и покорно сдаться на милость короля.

Ясная авторская тенденция отсутствует и в сцене гибели Кэда (IV, 10), которая не получила убедительного истолкования. Всеми преследуемый, истощенный голодом, Кэд забирается в сад Идена (в драме Iden, у Холиншеда — Eden). Кэд надеется утолить голод хотя бы травой или салатом. Выходит хозяин сада и говорит о том, что он всем доволен, так как небольшое наследство, полученное от отца, стоит в его глазах целого королевства. Он не завидует богатству других и помогает беднякам.

В этот момент, когда он вспоминает о своем добром отношении к беднякам, Идеи видит голодного бродягу, который вместо смиренной просьбы о помощи обращается к нему с нелепой угрозой: «А, негодяй, ты хочешь выдать меня и получить от короля тысячу крон за мою голову, но я заставлю тебя съесть железо подобно страусу и проглотить мой меч как большую булавку» (IV, 10, 28—32). «Я не знаю тебя, зачем мне выдавать тебя?» — отвечает Идеи и уговаривает Кэда не драться, так как тот явно его слабее: «Твоя могила уже вырыта, едва я подниму руку». Совершенно очевидно, что сила на стороне Идена, и насмешки Кэда — хвастовство отчаяния. Кэд вынимает меч и падает в коротком поединке. Ссора начинается потому, что каждый видит в другом врага. Владелец земли, возможно по натуре добрый человек, убивает голодного бедняка за покушение на свою жизнь. И только узнав от умирающего Кэда, что он убил не простого бродягу, а знаменитого мятежника, Иден принимается восхвалять свой подвиг.

Чем вызвано столь явное отступление Шекспира от источников? Холиншед пишет, что кентский джентльмен Иден захватил Кэда в саду в Сассексе и убил его (3, 227). Неизвестный автор поэмы о Кэде в сборнике «Зерцало для правителей» (р. 176) рассказывает, что Иден убил Кэда ради награды, обещанной за его голову, что Иден смело и отважно напал на мятежника, и горячий бой продолжался два часа. Нигде не упоминается, что Иден встретил Кэда в собственном саду и что Кэд был истощён голодом.

В драме, хотя король Генрих называет поступок Идена героическим подвигом, поединок Кэда и Идена изображен так, что никакого подвига нет. На одной стороне голод и отчаяние, на другой — довольство и покой. Кэд вынужден насилием добыть средства к жизни, а Иден вынужден защищать свою собственность и жизнь. Мотивы, названные в источниках, не заключают обобщения — там Иденом руководит или долг подданного или желание получить награду. Шекспир показывает более глубокие причины исторических конфликтов. Иден — один из противников мятежа, с которыми Шекспир в каждой сцене сталкивает мятежников. Аргументы и отношение к восставшим в каждом случае определяются характером и положением персонажа. Сэр Стаффорд не скрывает презрения к ним, возмущается невежеством и угрожает мятежникам казнью; лорд Сэй говорит о пользе грамотности, взывает к закону и жалости; в глазах короля Генриха мятежники не ведают, что творят, и потому заслуживают пощады; наконец Клиффорд обращается к их патриотизму и побеждает.

В одном ряду с королем, законником, дворянином и воином занимает место и сельский сквайр. Причины его ненависти к мятежникам определены его положением: он доволен судьбой, у него есть наследство — клочок земли, дающий ему средства к жизни. Шекспир заменяет побуждение Иден а, указанное в источниках, более глубоким конфликтом бедняка и собственника, дополняя этим последним столкновением общую картину восстания.

В изображении судьбы мятежников Шекспир выбрал из источников тот вариант, который соответствовал характеру Генриха. Холиншед говорит о жестоком подавлении восстания Уота Тайлера королем Ричардом II, но в разделе о восстании Кэда сообщает о милосердии Генриха. Король винит себя и говорит мятежникам, что своей покорностью они заслужили прощение. Мягкость Генриха Шекспир показывает во многих сценах. Набожный король говорит: «Пойдем, жена, и поучимся править лучше, иначе Англия проклянет мое несчастное царствование» (IV, 9, 49—50). О мятежниках он судит как истинный христианин: «Они не ведают, что творят» (IV, 4, 38), как бы напоминая слова Христа: «Прости им, ибо они не ведают, что творят».²⁰ Сдавшиеся на милость короля коммонеры, ожидающие своей судьбы с петлями на шее, вызывают сочувствие. Сравнивая восстание Кэда с мятежом герцога Йорка, Генрих, пожалуй, снисходительнее к первому: «Мое государство похоже на корабль, который едва уцелел в бурю, как был тут же осажден пиратами» (IV, 9, 32—33). Народный мятеж — это стихийное бедствие, мятеж честолюбивого Йорка ради захвата власти — это разбойничий налет.

Возможно, что одной из причин, побудивших Шекспира показать милосердие Генриха, было, кроме желания сохранить психологическую убедительность характера короля, также и стремление Шекспира к этическому воздействию на зрителей. В театрах Лондона собиралось все английское общество от королевы и ее министров до ремесленников и подмастерьев. Зрители воспринимали драму не только как рассказ о прошлом или занимательный вымысел, но и как урок для современников. Решение короля в такой ситуации могло быть воспринято как совет: так следует поступать. Поэтому выбранная Шекспиром развязка свидетельствует о его гуманизме.

В драме нет ни осуждения, ни оправдания мятежа. Этическая оценка относится к людям, участникам событий, и определяется их побуждениями, а оценка исторического события заключена в раскрытии причин, его породивших, его внутренних противоречий и последствий.

Народное восстание — болезнь государства. Ее причины — дурное правление, которое приводит к разорению народа, а также имущественное и правовое неравенство. Протест против угнетения становится закономерным и оправданным, но попытки уничтожить неравенство изображены как совершенно неосуществимые и беспомощные, а потому они вызывают смех. Требование справедливого распределения жизненных благ всего лишь смутное, стихийное стремление, которого невежественные крестьяне и ремесленники не могут обосновать логически и не знают, как осуществить. А их враги с помощью логики, религии, политических аргументов доказывают мятежникам нелепость их притязаний и, ссылаясь на законы природы, оправдывают неравенство. Подобное освещение основного противоречия момента во многом соответствовало характеру социальных отношений той эпохи. Требование равенства — это «стремление выйти за пределы не только настоящего, но и будущего могло быть лишь фантастическим, лишь насилием над действительностью», — писал Энгельс в работе «Крестьянская война в Германии».²¹ Это справедливо и для характеристики английских народных восстаний средневековья.

Во Второй части хроники «Король Генрих VI» показано только начало гражданской распри между Ланкастерами и Йорками. Разгар войны Алой и Белой розы составляет содержание Третьей части хроники. Шекспирологи потратили немало усилий, чтобы выяснить, на чьей стороне Шекспир — на стороне Йорков или Ланкастеров. Во времена Шекспира такой вопрос не был только «историческим», поскольку в глазах католического мира законной королевой Англии должна была быть Мария Стюарт. Проблема престолонаследия была одной из самых острых в конце правления Елизаветы Тюдор, которая запрещала обсуждать эту проблему в парламенте.

По нашему мнению, Шекспир — историк и драматург не ставил своей целью выяснить, какая династия имела больше прав на престол, хотя для его зрителей аргументы Йорка в обоснование своих прав могли казаться слишком запутанными и малоубедительными, как и аргументы сторонников Марии Стюарт. Герцог Ричард Йоркский искренне убежден в своем праве на английскую корону, однако, убеждая Сольсбери и Уорика в законности своих притязаний, он не забывает упомянуть о том, что если ему удастся захватить престол, Уорик станет первым человеком в Англии после короля.

Низвергнув Генриха, Йорк уже не вспоминает о своих правах, а обвиняет Генриха в непригодности к власти: «Разве можно назвать королем того, кто не умеет управлять толпой, не смеет обуздать мятежника? Твоя голова недостойна короны, твоя рука годится лишь для того, чтобы держать посох паломника, а не королевский скипетр!» — поучает Йорк короля (V, 1, 93—98). Генрих вынужден уступить, ибо за Йорка и Уорика стоят Лондон и графства Эссекс, Норфольк, Сэффольк и Кент (Шекспир не забывает сохранить это свидетельство историков). Генрих согласен передать право наследования Йоркской династии с условием, что ему позволят остаться королем до его смерти. Йорк соглашается на это и дает Генриху новую клятву верности. И тогда выясняется, что сторонники Ланкастеров не очень считаются с волей «законного» Генриха. Маргарита сама становится во главе войска, а лорды обращаются теперь с Генрихом самым непочтительным образом: «подлый, трусливый, слабодушный выродок», — с такими словами покидает короля Уэстморленд. «Оставайся добычей Йорков», — заявляет Нортемберленд. «Живи, презираемый и покинутый», — говорит Клиффорд. Только что обвинявший Йорка в измене, он теперь сам изменяет Генриху. Йорк и Уорик обещают Генриху поддержку.

Сыновья убеждают Йорка воспользоваться моментом, пока сила на его стороне, и Йорк нарушает только что данную клятву ради короны. Но как только войска Йорка терпят поражение, он напоминает Генриху о его обещании передать престол Йоркской династии, а Генрих теперь отказывается от своих слов. Итак, важны не права короля на власть, а его политика и реальные средства для удержания этой власти. Побежденные напоминают победителям о долге, верности, обещаниях и клятвах, а те, в чьих руках сила, легко эти клятвы нарушают.

В то же время участники распри верят в свою правоту. В отличие от многих драматургов Шекспир уже в ранних хрониках представил междоусобную распрю не как результат всеобщего беззакония (как интерпретируют трилогию многие исследователи), а как трагическое столкновение разных «прав», которые обе враждующие стороны отстаивают с помощью силы.

В Третьей части выясняется истинное отношение Уорика к «правам» Йоркской династии. Уорик во Второй части якобы уверовал в права Йорка, и в начале Третьей части он клянется в верности Эдуарду Йоркскому, которого сам возвел на престол (I, 1, 24). Он отправляется послом во Францию, где Маргарита уговаривает Людовика оказать помощь законному королю Англии, Генриху. С большим трудом удается Уорику отвратить опасность — от имени короля Эдуарда IV Уорик сватает «добродетельную» леди Бону, сестру Людовика.

В этот момент появляется гонец из Англии и приносит неожиданную весть: король Эдуард женился на вдове незнатного происхождения, какой-то леди Грей. Возмущенный непослушанием и неблагодарностью Эдуарда, предвидя грозящие ему опасности, Уорик тут же признает «права» Генриха, вспоминает обиды, которые причинили его семье сторонники Йорка, обещает восстановить Генриха на престоле и просит у Людовика поддержки. Но Людовик не доверяет ему: «Какой залог верности может дать Уорик?» — спрашивает он. Тогда Уорик предлагает свою старшую дочь в жены наследному принцу Ланкастерскому.

Самое поразительное в поведении Уорика — этого умного и опытного политика — его полная убежденность в своей правоте. Он ни разу не упрекает себя в нарушении клятвы, в измене, ни разу не задумывается о правах на власть, а в Первой части даже признается, что в сложных хитросплетениях закона он «не умнее галки» (II, 4, 17—18). Политика, расстановка сил, его собственное положение при том или другом короле — вот мотивы его поведения. Он с искренним возмущением обвиняет короля Эдуарда в неблагодарности, в неумении управлять государством:

Увы! Где управлять вам королевством,
Не зная, как держать себя с послами,
Как быть довольным лишь одной супругой,
Как с братьями вести себя по-братски,
И как заботиться о благе края,
И как обороняться от врагов? (IV, 3, 35—40).

Уорик, снова разжигающий междоусобную войну, с жаром обвиняет короля Эдуарда в том, что он «не умеет заботиться о благосостоянии народа» и снимает с Эдуарда корону. Генрих, освобожденный из тюрьмы и посаженный на трон, теперь понимает, от кого зависит его власть, и, восхваляя бога, все управление страной передает Уорику, назначая его протектором.

Однако на этот раз счастье изменяет Уорику: Эдуарду удается бежать и с помощью Ричарда и Хэстингса собрать войско для решающего сражения. В сражении при Барнете Эдуард одерживает победу. Смертельно раненный Уорик произносит свой последний монолог. Обычно герои шекспировских драм в предсмертных речах раскаиваются в своих преступлениях, если их совершали, но Уорик ни в чем себя не упрекает, он вспоминает о своем могуществе, о своей славе; сокрушается, что былая слава запятнана кровью и грязью.

В Третьей части проявилось влияние исторической трагедии «Горбодук, или Феррекс и Поррекс» (1561). Ее авторы Томас Саквиль и Томас Нортон видят причины войны между братьями в том, что Горбодук разделил царство и этим пробудил в сыновьях честолюбие. Честолюбие изображено как грозная, ничем не сдерживаемая страсть, против которой бессильны законы, право, разум, любовь, вера, страх перед небесным возмездием (об этом говорит Хор в начале III акта).²²

Хермон в 1-й сцене II акта, уговаривая Феррекса поднять мятеж против брата, доказывает ему, что жажда власти не знает законов, что боги позволяют королям из-за пустяков вести войны, совершать жестокие насилия, убийства, грабить города, разрушать царства: разве короли подчиняются законам или боятся гнева богов?

В хронике Шекспира никто из участников борьбы не прибегает к подобным циничным оправданиям жестокости и убийства. В кровавых сценах ранних исторических драм Шекспира можно увидеть двойную цель драматурга: во-первых, он стремится вызвать у зрителя сострадание, а не отвращение и поэтому очень редко использует натуралистические моменты; во-вторых, драматург показывает, как воспринимают убийство окружающие (например, горе старого Йорка при виде убитого Ретленда трогает даже его врага Нортемберленда; горе и проклятья Маргариты вызывают у короля Эдуарда, только что убившего ее сына, что-то похожее на страх и угрызения совести, и он не позволяет Ричарду заколоть Маргариту).

Важная особенность так называемых кровавых сцен в хронике — их связь с общим этическим замыслом драматурга, с идеей возмездия — исторического и человеческого, хотя сами персонажи воспринимают свои несчастья как суд божий. Старый Йорк, начавший мятеж, сам страдает от последствий распри: он теряет любимого сына, и его враги жестоко глумятся над его горем. Наконец, Маргарита, отважная и энергичная вдохновительница борьбы Ланкастеров за власть, сама терпит удары судьбы: ее любовник изгнан и убит, ее сын заколот у нее на глазах, ее муж низвергнут с престола и заколот в тюрьме, — и ей оставлена одна возможность мести — проклинать своих врагов.

Во Второй и Третьей частях хроники есть персонаж, чей характер повлиял на возникновение и развитие междоусобной распри — это король Генрих VI, первый сложный характер в хрониках Шекспира. В источниках Генрих изображен слабовольным и даже слабоумным. Шекспир объединяет психологическую характеристику, найденную в источниках, с важным историческим обобщением. Холиншед, хотя и считает Генриха неспособным правителем, тем не менее восхваляет его за «святость жизни и милосердие», упоминая, что его любил простой народ (3, 243). Король «ненавидел все пороки, как телесные, так и душевные», не мстил за обиды и сокрушался, когда видел оскорбления, наносимые господу богу. С этим свидетельством историка вполне согласуется изображение Генриха в драме Шекспира.

Шекспир не допускает искажения характера исторического персонажа, но вводит важные моменты, отсутствующие в источниках: он усиливает набожность Генриха до такой степени, что образ этого самого доброго и милосердного короля в драмах Шекспира вполне мог бы служить иллюстрацией к известному в конце XVI в. тезису Макиавелли, утверждающего, что обладание христианскими добродетелями вредно для правителя. В хронике Шекспира Генриху отведена роль христианского проповедника, который безуспешно пытается примирить врагов.

Генрих вовсе не глуп, в его речах много правды, но его попытки призвать противников к добру и справедливости совершенно безрезультатны. Окружающие относятся к его сентенциям презрительно или безразлично. Королева Маргарита издевается над его набожностью (2 H. VI; I, 3, 58—67). Йорк говорит о том, что «книжное правление» привело Англию к упадку (2 Н. VI; I, 1, 259); на его увещевания врагов во время охоты (2 Н. VI; II, 1, 33—35, 55—58) ни королева, ни лорды не обращают внимания. Его библейские изречения и скорбные излияния вызывают раздражение у всех партий, так как произносятся в моменты, требующие решительных мер.

В разгар битвы Генрих мечтает о доле простого пастуха и сокрушается, что вокруг льется кровь — Маргарита прогнала короля с поля боя, чтобы он не мешал воинам сражаться, «благостный», почти святой король ни в ком из окружающих не вызывает уважения. Сам Генрих, осуждая «мирские» страсти, в то же время никак не может отказаться даже от призрачной власти и часто идет на позорные компромиссы, всегда подчиняясь силе. В конце Третьей части хроники Генрих как бы подводит итог своему правлению, перечисляя свои добродетели:

Я жалостью их раны исцелял
И добротою облегчал их скорби,
Я милосердьем осушал их слезы;
Не домогался я ничьих богатств,
Налогами их не обременял;
Не мстил им, хоть грешили предо мной, —
За что ж любить, им Эдуарда больше?
Нет, Экзетер, добром за милость платят.
И если будет ласков лев с ягненком,
Ягненок, верь, последует за ним (IV, 8, 41—50).

Трагическая ирония судьбы проявилась в этот момент, как и раньше, когда Генрих обращался к библии. Едва он заканчивает речь, как Эдуард появляется с войском и приказывает увести Генриха в Тауэр. Генрих VI несомненно вызывал сочувствие зрителей, но в то же время в хронике был поставлен вопрос: полезны ли его доброта и милосердие, если их последствия столь трагичны и для него и для государства.

Шекспир объяснил падение Генриха не только слабостью и нерешительностью характера, но и более глубокими причинами: Генрих VI в государственной политике пытается обойтись без применения насилия, проповедуя христианскую мораль и надеясь, что за добро ему отплатят добром. Он оказывается плохим политиком и погибает, подобно «доброму герцогу Хэмфри».

В Первой части хроники жертвой междоусобной распри становится славный военачальник Тольбот. Внутренние раздоры неизбежно приводят государство к поражению в борьбе с внешним врагом. Изображение судьбы Тольбота в пьесе, связано не только с феодальным прошлым, но и с современностью. Осенью 1591 г. Эссекс был отправлен во Францию с войском. Английский шекспиролог Дж. Довер Уилсон отметил совпадение некоторых деталей в описании похода Тольбота с фактами, которые приводит в своем дневнике Томас Конигсби, участник неудачного похода Эссекса.²³ Однако в дневнике Конигсби нет сведений о бедственном положении солдат, которые угрожали поднять мятеж, ничего не говорится ни о разногласиях между Эссексом и королевским советом, ни о том, что Эссекс не получил подкрепления из Англии. Обо всем этом Шекспир мог знать из рассказов самого Эссекса или его близкого друга Саутгемптона.

В драме Сомерсет называет «экспедицию» Тольбота слишком поспешной: «чрезмерно отважный Тольбот запятнал обманчивый блеск прежней славы этим безрассудным, диким предприятием» (IV, 1, 2—7). Для таких обвинений нет никакой основы у Холиншеда, но есть прямые параллели с судьбой Эссекса. В одном из писем Роберту Сесилю Эссекс жалуется, что королева бранит его за поспешность, неосторожность и небрежность. В письме Берлею из Дьеппа в октябре 1591 г. Эссекс описывает бедственное положение армии: солдаты грабят страну, потому что им не платят жалования. Эссекс несколько раз просил подкрепления, но не получал его. Королева бранила его за потери в войсках, за то, что он не жалеет солдат и отправляет их на смерть по прихоти Генриха Наваррского.²⁴

В конце пьесы Генрих, плененный красотой Маргариты, заключает позорный для Англии мир и отдает французам те самые земли, за которые воевал и погиб отважный Тольбот. Героический подвиг Тольбота и английских солдат принесен в жертву прихотям короля.

Одним из самых спорных в шекспироведении является вопрос об изображении в Первой части французской героини Жанны д'Арк. Вряд ли можно согласиться с теми критиками, которые утверждают, что Шекспир допускает сознательное искажение ее образа, чтобы удовлетворить патриотические чувства англичан и предрассудки зрителей, считавших Жанну колдуньей. По мнению других исследователей, в образе Жанны чувствуется двойственность: Шекспир должен был подчиниться предубеждению зрителей, но в то же время он увидел в Жанне черты национальной героини.

Шекспир-историк всегда заботился только об истине — исторической и психологической. Отметим, что изображение Жанны в хрониках Холиншеда вовсе не было таким враждебным, каким оно кажется некоторым исследователям, оно было весьма сложным и противоречивым.

Обратимся к тексту пьесы и сопоставим все, что говорится о Жанне, а также ее слова и поступки. При первом появлении на сцене Жанна рассказывает о себе, что она дочь пастуха. Святая богоматерь приказала ей освободить Францию от бедствий и обещала свою помощь. Жанна отказывается от награды: когда Карл предлагает ей свою любовь и обещает разделить с ней корону, Жанна отвечает: я не должна поддаваться любви, ведь мое дело освящено свыше, только изгнав всех врагов, я смогу думать о награде (I, 2, 113—116). В драме нет ни одного объективного свидетельства, что Жанна изменила своему обету, а ее поведение перед казнью — всего лишь военная хитрость. Она идет на любую ложь, чтобы отсрочить казнь: сначала объявляет себя знатной дамой и отвергает отца, который выдает ее низкое происхождение, называет себя святой, но, видя, что эти уловки не помогают, объявляет себя беременной, надеясь на защиту закона.

До середины пятого акта нет сверхъестественных сил, помогающих Жанне. Жанна заставляет Карла поверить ей и следовать ее советам, она пробуждает в войсках отвагу, уверенность в победе: «Сражайтесь до последнего вздоха, я послана в наказание англичанам!» Красноречие, дипломатическое искусство, природный ум, изобретательность, вера в успех, отвага в бою — вот в чем секрет ее успехов. Отношение Карла и его приближенных к Жанне определяется изменчивостью в военных действиях. Девственница спасает Орлеан, и Карл восхваляет ее как святую. «Я прикажу воздвигнуть пирамиду в ее честь», — говорит он (I, 6, 19—21). Но вот в следующей сцене французская стража проспала приближение неприятеля, французы позорно бегут, и тогда Карл называет Жанну обманщицей, хотя только что превозносил ее как избранницу божью. Новая хитрость Жанны помогает французам проникнуть в Руан, и Карл снова прославляет Девственницу, а потерявшие Руан англичане осыпают проклятиями колдунью.

Противоположные оценки, даваемые Жанне д'Арк, определяются интересами борющихся сторон — к такому выводу приходит Шекспир-историк. Даже обращение Жанны в конце пьесы к демонам ада изображено таким образом, что зритель мог по-разному воспринять эту сцену. Жанна просит демонов открыть ей будущее. Она предлагает им свою кровь, потом тело, и наконец решается на самую страшную жертву: она готова отдать свою душу, только бы Франция могла победить (V, 3, 12—23). Для большинства зрителей в этой сцене было заключено осуждение колдуньи, которой даже ад не может помочь. Но у некоторых героическая решимость Орлеанской девы в этой сцене, ее бесстрашие, готовность всем пожертвовать ради спасения Франции могли вызвать сочувствие.

В трилогии «Король Генрих VI» мы находим зарождение важной особенности шекспировского метода — сложность мотивировки поступков героев и многогранность их этической оценки. Что побуждает герцога Бургундского покинуть англичан? Может быть чувство любви к Франции, которое Жанна пробудила в его душе? «Взгляни на Францию, как мать на умирающего младенца, взгляни на ее раны, — говорит она. — Пусть капля крови из груди отчизны печалит тебя больше, чем потоки вражьей крови» (III, 3, 45—59). Герцогу кажется, что она околдовала его, и он просит отчизну простить его. Но, может быть, решающим мотивом было недоверие к англичанам, которое искусно пробудила Жанна: англичане, воспользовавшись его помощью, захватят его владения и прогонят его, — ведь они «господствующая нация», недаром англичане освободили его врага — герцога Орлеанского. Не лучше ли вернуться к друзьям, покинуть своих будущих убийц?

Герцог Бургундский в письме к Генриху расценивает свой переход на сторону Карла как патриотический поступок, вызванный скорбью о бедствиях отчизны. Жанна иронизирует над чисто французским непостоянством герцога, Глостер возмущен его изменой:

Чудовищный обман! Возможно ль это?
При дружбе, клятвах верности, родстве —
Столь низкая коварная измена! (IV, 1, 62—63).

Английский зритель разделял негодование Глостера, но, благодаря многостороннему изображению поступка герцога Бургундского, трудно сказать, что более позорно для герцога: изменить англичанам или помогать им разорять свою страну.

Тольбот изображен как герой, вызывающий восхищение, но и ненависть к нему французов нашла выражение в пьесе. Одна из причин поражения англичан во Франции — всеобщий патриотический подъем в стране. «Вся Франция восстала против англичан», — сообщает посланный. Не только подвиг Жанны, но также речь командующего войсками, хитрость оружейника и графини Овернской говорят об этом подъеме, хотя Карл и его приближенные вызывают презрение своей трусостью и глупостью. В такой оценке положения во Франции можно видеть влияние современности: как раз в 90-е гг. Англия теряла остатки влияния во Франции.

Так, уже в ранних пьесах можно ощутить историческую объективность Шекспира, умение глубоко проникать в причины событий и способность изображать интересы враждующих сторон. В трилогии «Генрих VI» Шекспир показывает, как в борьбе за власть доводы государственной пользы, религии и права служат прикрытием убийства и насилия.

В трилогии весьма ощутима полемика Шекспира с. историческими концепциями Марло, выраженными в его популярной в то время трагедии «Тамерлан Великий». В этой трагедии преобладает не политическая проблематика, а тема борьбы человека с судьбой и богами. В философском плане, как это отмечено многочисленными исследователями, трагедия Марло является прославлением могущества человека, его воли, разума, творческого дерзания, вечного стремления к новым открытиям. Честолюбие героя для Марло — положительное качество, дарованное человеку природой. Однако в трагедии есть и политический замысел: Марло одобряет цель героя — завоевание мира и считает насилие естественным и неизбежным в истории.

Эта позиция Марло порождала обвинение его в «макиавеллизме». Возможно, что восхваление Тамерлана встретило осуждение не только у Роберта Грина, чей отзыв о Марло, как о стороннике «дьявольской макиавеллистской политики», комментируется в десятках научных исследований. Это прославление завоевателя мира вызывало, вероятно, протест и у Шекспира: поэтически-хвалебному освещению побед Тамерлана Шекспир противопоставил трагическое изображение внутренних и внешних столкновений, чтобы показать их бесчеловечный, противоестественный характер. Шекспир как будто возражает Марло, показывая в трех эпизодах естественную человеческую реакцию на убийство детей — горе старого Йорка, проклятия Маргариты и скорбь отца, нечаянно убившего своего сына в сражении. Шекспир говорит зрителям: жизнь человеческая — величайшая ценность, и даже убийство на войне должно вызывать горе и сострадание. Можно предполагать, что в драмах «Эдуард II» и «Парижская резня» именно под влиянием шекспировской трилогии Марло подчеркнул разрушительный и жестокий характер борьбы — ничего героического уже нет в поведении участников борьбы за власть.

Как можно видеть при изучении политических трактатов XVI в., осуждение внутренних раздоров, и в особенности народных мятежей, высказывали авторы самых разных политических и религиозных направлений, и различие между ними заключалось главным образом в освещении причин, порождающих эти внутренние болезни государства. В исторических драмах рассматриваемого периода невозможно встретить оправдание народных мятежей, но довольно часто авторы дают глубокие объяснения причин мятежей, а иногда выражают сочувствие страданиям народных масс. Подобное отношение характерно для Шекспира в сценах восстания Кэда и в более слабой степени для авторов драм «Жизнь и смерть Джека Строу» и «Сэр Томас Мор», написанных (во всяком случае первая из них) под влиянием сцен восстания Кэда в хронике «Король Генрих VI, часть вторая».

Хроника «Жизнь и смерть Джека Строу» не только свидетельствует о влиянии Шекспира, но и содержит некоторую полемику с шекспировским изображением народного восстания. В. Крайценах утверждает, что в этой анонимной драме влияние Шекспира сказывается в стиле речей персонажей и в «шутовском изображении восставших».²⁵ По его мнению, сцены с участием клоуна Тома Миллера и «злого мальчика» Ноббса имеют очевидное сходство с комическими сценами в хронике Шекспира, потому что Ноббс иронизирует над мятежниками подобно тому, как Дик иронизирует над своим приятелем Кэдом, когда тот объявляет себя потомком Мортимера. С этим утверждением трудно согласиться. В хронике Шекспира комическое освещение некоторых эпизодов восстания Кэда никогда не переходит в фарс, в то время как в хронике «Жизнь и смерть Джека Строу» комизм почти всегда грубоват и примитивен. Ирония Ноббса — злая ирония мелкого воришки. Он поддразнивает мятежников, постоянно напоминая им о виселице, которая их всех ожидает. Напротив, друзья Кэда, хотя и подшучивают над его рассуждениями о благородном происхождении, но в споре Кэда с сэром Стаффордом они поддерживают своего предводителя и нигде не выказывают пренебрежения к своим соратникам, как это делает Ноббс.

В драме «Жизнь и смерть Джека Строу» причины мятежа раскрыты во многих репликах действующих лиц: архиепископ и лорд-казначей жалуются на то, что коммонеры не хотят платить новый налог, а последнюю беневоленцию (добровольное пожертвование, частое во времена Елизаветы) народ считает придуманной для наживы частных лиц. Архиепископ называет толпу «многоголовым зверем», а лорд-секретарь доказывает, что все — и лорды и рабы — живут только для государства, другими словами, для государства, находящегося во власти короля.²⁶ Оправдание тяжелых налогов, высказанное в этой речи государственного секретаря, вряд ли можно воспринимать как авторскую позицию, потому что государственная необходимость в этой аргументации превращается в абстракцию, ради которой якобы должны существовать все члены государства. В начале драмы священник Джон Болл обращается к коммонерам с проповедью, в которой обличает богатых, вспоминает о золотом веке, когда не было ростовщиков и различий в положении людей. Он напоминает мятежникам двустишие «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда джентльменом?» и обещает, что поровну распределит все блага между людьми. Джек Строу объявляет, что Болла сделают архиепископом Кентерберийским (в хронике Холиншеда эти крики раздаются в толпе). Каково бы ни было осуждение мятежа, выраженное в конце драмы, речь Джона Болла в основном передана верно, хотя и без того накала страстей, каким отличается эта речь в источниках.

Во многих сценах высказаны жалобы на притеснения и голод, но наряду с этими жалобами в драме довольно настойчиво повторяются два мотива в поведении мятежников: стремление мятежников к господству и стремление к богатству и свободе от всякой власти. В драме с несомненным сочувствием изображен король Ричард II. Он искренне изумлен тем, что его народ поднимает мятежи против столь мягкого короля.

Наибольшей близостью к шекспировскому изображению восстания отличается картина мятежа лондонских ремесленников в анонимной хронике «Сэр Томас Мор».²⁷ Предводитель мятежников Линкольн обещает им улучшение их жизни в таком же духе, как это делает Кэд, причем все эти сцены выдержаны в серьезном стиле, в отличие от сцен восстания Кэда. Однако и масштабы мятежа и его цели более ограниченные, чем в хронике Шекспира. Там — разрушительное восстание, охватившее всю страну, а здесь бунт горстки бедняков против иноземных пришельцев, захвативших ремесло и торговлю в свои руки. Поведение Линкольна и Долль перед казнью свидетельствует об их стойкости и мужестве. Долль просит передать привет «доброму шерифу» Томасу Мору и не без горькой иронии упрекает его в том, что он не сдержал слова (Мор обещал всем помилование). Несмотря на это, она не проклинает Мора, а готовится спокойно встретить смерть, сокрушаясь лишь о своих маленьких детях. Но как раз в этот момент гонец сообщает, что Томас Мор на коленях вымолил у короля прощение для мятежников. Мор понимает, что к мятежу вынуждает людей их невыносимая бедность, но он осуждает повстанцев за их жестокость, стремится вызвать в них жалость к несчастным чужеземцам, описывая, как те в отчаянии спасаются от расправы и покидают дома вместе с маленькими детьми. Главный аргумент в речи Мора — призыв к человечности. Ведь если наглость, страсть и сила будут господствовать в мире, никто из вас не доживет до старости, обращается Мор к толпе, потому что другие негодяи с таким же правом нападут на вас, и люди, подобно хищным рыбам, будут пожирать друг друга.

Некоторые исследователи не без оснований считают автором этого монолога Шекспира, и, действительно, в драмах Шекспира содержится столь же сильный призыв к человечности, когда Шекспир показывает жестокие поступки восставшей толпы. Вряд ли, однако, в этой речи Томаса Мора можно видеть только проповедь покорности — ведь в конце драмы он сам предпочитает смерть отказу от своих убеждений и покорности государственной власти. Драма «Сэр Томас Мор» проникнута от начала до конца духом протеста и непокорности, который хорошо почувствовал цензор. Именно поэтому, вероятно, не помогали никакие переделки и добавления: драма так и не была напечатана и по всей вероятности не была даже поставлена на сцене.

Никто из современников Шекспира не достигает такого единства истории и современности, какое характерно уже для самых ранних исторических драм Шекспира. При использовании исторических источников Шекспир обращает внимание на социальные и политические явления, которые были типичны и для его времени. При этом Шекспир избегает намеков на конкретных лиц, и отдельные политические приемы или черты характеров политических деятелей времен королевы Елизаветы Шекспир использует для создания образов, во многом совершенно чуждых этим своим современникам, а потому невозможно применительно к шекспировским героям говорить о прототипах.

В то же время употребление типичной политической или юридической фразеологии его времени, развитие тех эпизодов в прошлом, которые могли напомнить зрителям о современности, помогало Шекспиру создать атмосферу, чем-то напоминающую зрителям о событиях 90-х гг. XVI в.

В отличие от современных ему драматургов Шекспир связывает народное восстание с общим положением государства и освещает противоречие, типичное для многих народных восстаний — противоречие между богатыми и бедными, которые не могут друг друга понять. Шекспир не определяет конечную причину болезней государства, но показывает, как объяснение причин событий сознательно или бессознательно определено эгоистическими интересами борющихся сторон. Этическая оценка того или иного нарушения политической законности в хрониках Шекспира связана, с одной стороны, с потребностями государства, а с другой — с требованиями человечности в отношениях между людьми. Шекспир не оправдывает насилие ссылками на государственную необходимость, как это делали многие современные ему драматурги.

Примечания

1. В 1787 г. Э. Мэлон выдвинул теорию, согласно которой Вторая и Третья части не являются оригинальными произведениями Шекспира. Начищающий драматург якобы «переделал» чужие пьесы, известные в изданиях кварто 1594 и 1595. В новом Арденнском издании 1962—1964 гг. А.С. Кэрнкросс признает, что этот запутанный вопрос все еще не решен. Датский шекспиролог П.В. Рубов в ироническом стиле излагает суждения тех, кто до сих пор сомневается в авторстве Шекспира (см.: Rubow P.V. Kong Henrik den Siette. Kobenhavn, 1959, p. 13 (Hist, filosofiske meddelelser. Bd 37, N 6).

2. Сопоставление текстов в изданиях кварто и фолио привело нас к выводу, что тексты в изданиях кварто возникли не с помощью воспроизведения пьес Шекспира по памяти и не с помощью стенографической записи спектаклей, а в результате сознательной переработки шекспировских драм актерами другой театральной труппы в соответствии с их вкусами и возможностями (иное устройство сцены, иной состав актеров, изменившаяся за три года политическая обстановка). Этот вывод обоснован мною в кандидатской диссертации «Хроника Шекспира "Король Генрих VI, часть вторая"» (Л., 1964).

3. The works of Thomas Nashe. Ed. R.B. McKerrow. Repr. Vol. 1. Oxford, 1958, p. 212.

4. Ibid., p. 213. P. Б. Мак-Керроу высказывает предположение, что эта характеристика относится к хронике Шекспира «Ричард III», однако все перечисленные особенности вполне подходят к трилогии о Генрихе VI.

5. Это восприятие трилогии, высказанное еще в трудах А.В. Шлегеля, Г. Ульрици, Г. Гервинуса, характерно для большинства исследователей XIX и XX вв.

6. Эта точка зрения преобладает в работах А.А. Смирнова, М.М. Морозова, А.А. Аникста, Б.И. Баратова, Ю.Ф. Шведова и других советских исследователей.

7. Например: Шекспир В. Полн. собр. соч. в переводах русских писателей. 2-е изд. Спб., 1876—1877, т. 2, с. 247—268; 5-е изд. под ред. Д.Л. Михайловского, т. 2. Спб., 1899, с. 1—25; Шекспир В. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 4. Под ред. А.А. Смирнова М., 1941, с 678—679.

8. Мне оказалось доступным издание 1807—1808 гг. в 6-ти томах. В нем перепечатан полный текст и сохранены титульные листы издания 1587 г.: Holinshed R. Chronicles, comprising 1. The description and history of England. 2. The description and history of Ireland. 3. The description and history of Scotland... L., [1807—1808]. В библиогр. описаниях дается сокращенное заглавие: Chronicles of England, Scotland and Ireland. В дальнейшем ссылки приводятся в тексте: прямые цифры обозначают тома, курсивные — страницы. Исследователи Шекспира часто ссылаются на издание Босвел-Стоуна, содержащее извлечения из тех разделов, которые использованы в драмах Шекспира. При этом строки, совпадающие или близкие по значению, выделены курсивом в источнике и в шекспировском тексте. Значение труда Босвел-Стоуна очень велико, и тем не менее, для того чтобы понять шекспировский метод изучения источников, необходимо прочесть «Хроники» Холиншеда от корки до корки. Во-первых, бывает важно увидеть, что Шекспир мог взять из источника, но не взял, а во-вторых, он иногда использует материал, хронологически далекий от тех периодов, когда происходит действие в той или иной драме.

9. Ссылки на текст драм Шекспира даются по изданию: The works of William Shakespeare. Ed. by W.G. Clark and W.A. Wright. L., 1961 (The Globe edition), сохраняющему текст более раннего Кембриджского издания. Римские цифры указывают акты, прямые арабские — сцены, курсивные — строки. Русские переводы будут указаны отдельно в каждой главе. Цитаты из хроники «Король Генрих VI» даются в переводе E. Н. Бируковой по изданию: Шекспир В. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 4. М., 1941. — В перевод E. Н. Бируковой в новом издании: Шекспир У. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 1. М., 1957 внесены изменения, делающие его менее точным. В тексте есть пропущенные строки, а кроме того ссылки на новое издание затрудняются отсутствием" в нем нумерации строк. Во многих случаях в этой и в других главах цитаты даются в моем прозаическом переводе, потому что поэтические переводы не всегда точно передают смысл подлинника.

10. Подробнее о связях хроники с политической обстановкой в Англии в 90-х гг. XVI в. см. в моей статье «Современность в хронике Шекспира "Король Генрих VI, часть вторая"» (Вестн. Ленингр. ун-та, 1964, № 8, с. 83—96).

11. Stow J. The annals of England... continued from the first inhabitation until this present year 1601 by John Stow citizen of London. L., [160—], p. 1217—1219; State trials and proceedings for high treason and other, crimes and misdemeanors from the earliest period to the present time. Ed. T.B. Howell. Vol. 1. L., 1809, col. 1139—1140.

12. The letters of queen Elizabeth. Ed. by G.B. Harrison. L., 1935, p. 183—185, 188. — Вильям Кэмден упоминал о том, что Елизавета боялась позора и бесчестия в глазах потомства и потому при известии о казни оделась в траур и проливала обильные слезы (Camden W. The history of the most renowned and victorious princess Elizabeth, late queen of England... 3rd ed. L., 1675, p. 387, 390—394). Далее страницы этого издания указываются в тексте.

13. История восприятия этих сцен в зарубежной и советской критике изложена в статье: Комарова В.П. Восстание Кэда («Король Генрих VI, часть вторая») в оценке критики. — В кн.: Шекспир в мировой литературе. Сборник статей. Под ред. Б. Реизова. М.—Л., 1964, с. 305—360.

14. Сardwell E. Documentary annais of the reformed church of England... Oxford, 1839, vol. 2, p. 14—15.

15. Потехин A. Очерки из истории борьбы англиканства с пуританством при Тюдорах. 1550—1603. Казань, 1894, с. 554—555.

16. Там же, с. 548.

17. Там же, с. 557.

18. The mirror for magistrates. Ed. by L. В. Campbell. Cambr., 1938, p. 174—175.

19. Сrow ley R. The select works. L., 1872, p. 156—157.

20. Carter Th. Shakespeare and the Holy Scripture, with the version he used. L., 1905, p. 102.

21. Маркс K., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 363.

22. Sackville Th. and Norton Th. Gorboduc, or Ferrex and Porrex. — In: Specimens of the Pre-Shakespearean drama. With an introd., notes and a glossary by J.M. Manly. Vol. 2. Boston—London, 1900.

23. Shakespeare W. Henry VI. Ed. by J. Dover Wilson. Cambr. Univ. Press, 1952. Introd. to Part 1, p. XVIII—XX; Conigsby Th. Journal of the siege of Rouen 1591. Ed. by J.G. Nichols [Camden miscellany. Vol. 1, 1847].

24. Devereux W.B. Lives and letters of the Devereux, earls of Essex in the reigns of queen Elizabeth, James I and Charles I, 1540—1646. L., 1853, vol. 1, p. 234, 251, 253, 268.

25. Creizenach W. Geschichte des neueren Dramas. Bd 4. Halle (Saale), 1909, S. 604.

26. The life and death of Jack Straw. — In: R. Dodsley's Old English plays... 4th ed., L., 1874—1876, vol. 5, p. 384—385.

27. The book of Sir Thomas More. Ed. W.W. Greg. — In: Malone society reprints. [L.], 1911.