Глава II. Проблема тирании в трагедии «Ричард III»

Многие поколения читателей и зрителей воспринимают хронику «Ричард III» (1593) как трагедию характера. Шекспирологи XVIII и XIX вв. дали подробный и глубокий анализ характера Ричарда, и тем не менее исследователи XX в. открывают в этом образе все новые оттенки и грани.¹ Однако следует иметь в виду, что «Ричард III» — это не только трагедия характера, но прежде всего политическая и философская драма, решающая проблему тиранической формы правления, очень актуальную в Европе в конце XVI в. Определение тирании было широко известно, например, из сочинения Пьера Ла Примодея «Французская академия», которое постоянно переиздавалось в 1580—1599 гг. и английский перевод которого вышел в Лондоне в 1586 и 1589 гг. «Правление может быть названо тиранией, — писал Ла Примодей, — когда государь считает свою волю законом и не заботится о благочестии, справедливости и вере, но действует ради личной выгоды, мести или удовольствия».² Публицисты и историки XVI в. исходили в своей оценке тирании из суждений античных авторов. Аристотель в сочинении «Политика» называл тиранию «деспотической монархией», «противоестественной», «наихудшей» формой государственного устройства, так как орудие тирана — насилие и демагогия.³ Тирания, по мнению Аристотеля, — кратковременная форма правления,⁴ ее падение изображено в «Афинской политии» как следствие всеобщей ненависти к тирану.⁵ Первый английский перевод «Политики», сделанный с французского, был опубликован в 1598 г.,⁶ но широкое распространение имели в Англии французские издания в переводе Луи Леруа. Во французском издании 1576 г. в главе 10-й, «Тирания и ее разновидности», кроме текста Аристотеля, приведены также рассуждения Платона о происхождении, формах и пороках тиранического правления.

Наиболее яркое представление о тиране давал написанный в 80-х гг. XVI в. трактат Жантийе «Рассуждение о лучших способах управления и поддержания мира в государстве...», известный под кратким названием «Анти-Макиавелли».⁷ По мнению большинства исследователей, именно этот политический памфлет более всего способствовал знакомству англичан с идеями сочинения Макиавелли «Государь».⁸

Проблема тирании ставилась в сочинении «Об истинной христианской религии», изданном в английском переводе в 1587 г. Автором его был Филипп де Морне (Дюнлесси-Морне), друг Монтеня и Сиднея, страстный обличитель тиранов. Морне писал: «Цезарь был убит, чтобы напоминать тиранам, что высшая ступень их величия — это ступень к виселице».⁹ Морне приписывали одно из самых популярных в 1590-х гг. политических сочинений «Иск к тиранам», изданное под псевдонимом «Юния Брута». В настоящее время большинство библиографов считают автором этого трактата французского публициста и дипломата Хуберта (Юбера) Ланге.¹⁰ Этот смелый защитник гугенотов отстаивал свободу совести и право на борьбу с тиранией: «В наши дни многие принцы называют себя христианскими правителями и нагло присваивают себе неограниченную власть... А если человек отказывается подчиниться тому, что считает позорным и незаконным, его называют мятежником и обвиняют в государственной измене... Народ не должен подвергаться грабежу и угнетению».¹¹

Свидетельством актуальности проблемы тирании является также популярность «Анналов» Корнелия Тацита, где описана тирания Тиберия и Нерона. Это произведение переиздавалось на латинском языке почти ежегодно с 1581 по 1599 год, а на английском было опубликовано впервые в 1598 г.

Обратившись к актуальной теме тирании, Шекспир воспользовался превосходным источником — сочинением Томаса Мора «История Ричарда III», которое Рафаэл Холиншед почти полностью включил в «Хроники».¹² Из этих «Хроник» Шекспир заимствовал почти весь материал, сохранив характеристики Ричарда, Эдуарда, Бэкингема, Хэстингса, лорд-мэра, епископа Илийского и других лиц, а также все основные эпизоды.¹³

Многие шекспирологи, отмечая антитираническую направленность пьесы, усматривают ее только в характеристике Ричарда. При этом они убеждены, что главная и даже единственная причина успеха Ричарда заключена в необыкновенных свойствах его личности. О притворстве, энергии, проницательности, воле, решительности, отваге Ричарда писали Т. Уэйтли, В. Ричардсон, Г. Ульрици, Г.Т. Рётшер и многие другие авторы. Особенно распространено положение о демонизме, величии и очаровании Ричарда. Английский шекспиролог В. Ричардсон еще в 1784 г. высказал идею, которая с тех пор повторяется в десятках работ: он утверждал, что «интеллектуальные» черты Ричарда, независимо от принципов, которым они служат, порождают чувство удовольствия, а потому он вызывает и чувство восхищения и отвращение. Правда, в начале XIX в. Кольридж возражал против подобного понимания Ричарда, говоря, что Шекспир, изображая в его характере гордость интеллектом, иронию по отношению к людям, хотел показать ужасные последствия, к которым приводит человека попытка подчинить моральные ценности интеллектуальным.¹⁴ К сожалению, эта мысль Кольриджа была забыта, и более распространенной является точка зрения Р. Моултона, который видел в Ричарде «неотразимое очарование», «тайную силу», «необычайную, сверхъестественную мощь».¹⁵

Нам кажется, что цель Шекспира заключалась скорее в том, чтобы уничтожить иллюзию этой «иррациональности». Конечно, успех Ричарда определяется прежде всего его талантами: сам Ричард в хронике «Генрих VI» говорит, что он может разыгрывать оратора, как Нестор, обманывать хитрее, чем Улисс, менять свой облик, как Протей, и может кое-чему поучить даже кровавого Макиавелли (3 H. VI; III, 2, 188—193). Однако в лицемерии, ораторском и актерском искусстве и жестокости ничего сверхъестественного нет.

В трагедии показаны вполне реальные причины победы тирана, изображая которые Шекспир следует источнику, но усиливает одни моменты и ослабляет или опускает другие. Внимательное сравнение шекспировской трагедии с источником может помочь проникнуть в авторский замысел драматурга.

Целям Ричарда противостоят король и законные наследники престола, враждующие группировки при дворе, королевский совет, архиепископ как глава церкви, лорд-мэр как глава городского самоуправления, и, наконец, горожане, которые могут представлять собой серьезную силу. Иначе говоря, в «Ричарде III» Шекспир показывает отношения героя со всеми силами в государстве, и только поэтому типичное для современных Шекспиру пьес обличение тирана дополняется в его трагедии анализом политических и психологических причин возникновения тирании.

По «Хроникам» Холиншеда, как и в трагедии, король Эдуард болен, слаб, суеверен и совершенно бессилен примирить враждующие группировки. Ричард искусно пользуется его подозрительностью и невежеством, чтобы устранить с пути своего старшего брата Кларенса. Поверив нелепому наговору, Эдуард приказывает заключить Кларенса в тюрьму. Холиншед главной причиной смерти Кларенса считает происки королевы и ее родственников, хотя упоминает и о том, что Кларенс был осужден парламентом (3, 346, 362). В драме Шекспира происходит нечто иное: королева просит Эдуарда освободить Кларенса, и нет оснований сомневаться в ее искренности.

Шекспир вводит важный момент, отсутствующий у Холиншеда: в драме несколько раз упоминается приказ короля о казни (warrant). Этот приказ Глостер отдает убийцам, чтобы они могли проникнуть в Тауэр (I, 3, 342—344).¹⁶ Страж Тауэра Брекенбери, увидев приказ, передает им ключи от темницы, где заключен Кларенс. Он не хочет даже прочесть королевское повеление, стремясь устраниться от всякой ответственности, и один из убийц одобряет его благоразумие (I, 4, 95—97). На этот же документ ссылаются убийцы Кларенса (I, 4, 198—199) в оправдание своих действий. Наконец, при известии о смерти Кларенса король искренне поражен: «Приказ был отменен», — говорит он. «Бедняга умер по первому приказу», — отвечает Ричард, намекая, что именно король повинен в смерти брата (II, 1, 86—87).

С первых же сцен драмы становится ясно, что в государстве никто не чувствует себя в безопасности. Ричард намеренно усиливает подозрительность окружающих. Уверяя Кларенса в том, что всем им грозит опасность от происков королевы, он сам создает атмосферу страха и подозрительности. Успеху Ричарда помогает общее беззаконие в государстве.

В сцене убийства Кларенса (I, 4) содержится почти неправдоподобная в психологическом отношении полемика последнего с наемными убийцами, как будто целиком взятая из политических трактатов. Увидев в руках двух дрожащих от страха незнакомцев королевский приказ, Кларенс догадывается, что его пришли убить и пытается воздействовать на их чувство справедливости и жалости: «В чем мое преступление? Где доказательства вины? Где законное следствие и вердикт присяжных суровому судье? Кто вынес смертный приговор бедному Кларенсу? Пока я не осужден законом, угрожать мне смертью — высшее беззаконие!» Убийцы оправдываются тем, что они должны повиноваться приказу короля. «Но ведь великий царь царей начертал на скрижалях заповедь "Не убий"», — убеждает их Кларенс. Однако один из убийц, считающий жалость и совесть проявлением трусости, закалывает герцога.

В этой сцене раскрывается важная причина успеха Ричарда. Король не подчинен закону и может на основании вздорных подозрений заключить в тюрьму и приказать тайно убить любого человека. Абсолютная власть требует безусловного подчинения, злоупотребление этой властью легко приводит к беззаконию. Много позднее в трагедии «Юлий Цезарь» Шекспир высказал эту идею более ясно в словах Брута о том, что единоличная власть может даже хорошего правителя превратить в тирана.

В трагедии «Ричард III», как и в более ранней трилогии о короле Генрихе VI, Шекспир упоминает распространенное политическое обвинение, которое часто использовалось для оправдания беззаконных действий. Король Эдуард, а затем и Ричард, избранный лорд-протектором, прибегают для устранения «врагов» к обвинению в государственной измене. Это обвинение с давних времен было сильнейшим политическим оружием в руках государственной власти.¹⁷

Наконец, Ричард широко пользуется клеветой. Раньше всех получив известие о смерти Кларенса, Ричард разыгрывает сцену примирения, лицемерно прощая своих врагов. А когда королева Елизавета просит Эдуарда, чтобы тот освободил из тюрьмы герцога Кларенса, Ричард с притворным возмущением восклицает:

Вам предложил любовь я, королева,
Чтоб надо мной пред королем глумились?
Все знают — благородный герцог умер! (II, 1, 77—79).¹⁸

Этим известием, а также словами «все знают» Ричард наносит сильный удар своим противникам. «Я так же бледен, как и все, лорд Дорсет?» — спрашивает Бэкингем. Эта реплика и утвердительный ответ Дорсета полны глубокого смысла, так как поясняют последующую уловку Ричарда. После ухода короля и королевы Ричард обращается к лордам:

    Видали,
Как при известии о смерти брата
Преступные родные королевы
Вдруг побледнели? О, они виновны
В поступке короля! Бог отомстит им!
Пойдемте, лорды, короля утешим (II, 1, 134—139).

Такое «доказательство вины» производит впечатление на окружающих, которые как будто забыли, что и сами побледнели при ужасном известии.

Только ли Ричард повинен в смерти Кларенса? Холиншед кратко упоминает о том, как после смерти Кларенса Эдуард упрекал своих приближенных за то, что они не вступились за его брата. Шекспир создает полный искренней скорби и раскаяния монолог Эдуарда. Король вспоминает, как во время битвы брат спас его от смерти, как накрыл его, полузамерзшего, своей одеждой. «Кто напомнил мне об этом?» — обращается он к лордам:

Кто за него молил? Кто в гневный час,
Передо мною преклонив колена,
Просил меня одуматься?..
    Самый гордый
Из всех вас многим был обязан брату
И за него не вымолвил ни слова (II, 1, 106—107; 128—130).

Пер. А.В. Дружинина

Позиция невмешательства, покорность любому капризу короля — такова еще одна причина успеха Ричарда. Мысль о том, что никто не хочет рисковать головой или даже свободой, вступаясь за другого, повторяется в трагедии несколько раз.

Целям Ричарда способствует и борьба у кормила правления, которую он искусно разжигает, жалуясь на то, что его труды забыты, хотя он был «вьючной лошадью» для Эдуарда, когда «выпалывал, как сорную траву», всех его врагов. Правда, его жалобы скорее похожи на угрозы:

Кто смел пожаловаться королю,
Что я их враг, что груб и зол я с ними?
Клянусь я Павлом, только враг монарха
Такие сплетни может распускать! (I, 3, 42—46).

Пер. А.В. Дружинина

До появления Ричарда в этой сцене уже ясно, что на него никто не жаловался, что королева страдает от его оскорблений и хочет примирения, а потому перечень «обид» для Ричарда — всего лишь актерский прием, тактика, способствующая разжиганию вражды. Он преследует далеко идущие цели, пытаясь, подобно Сэффольку из хроники «Генрих VI», «выполоть всех врагов по одному». Ричард уверяет всех, что родовитым дворянам грозит гибель от «выскочек» — незнатных родственников королевы Елизаветы. Он берет на себя роль защитника дворянства, и, ослепленные взаимной враждой, а также лицемерием Ричарда, окружающие легко верят ему.

Для понимания трагедии особенно важно изображение судьбы лорд-камергера Хэстингса. Когда после смерти Эдуарда (Шекспир намекает, что Ричард ускорил эту смерть) Ричард становится протектором и приказывает казнить родственников королевы, Хэстингс радуется смерти своих врагов, не сознавая, что господство беззакония в государстве угрожает безопасности каждого. Шекспир раскрывает приемы, с помощью которых Ричард подчиняет своей воле королевский совет. Холиншед приводит разговор Стэнли и Хэстингса о «раздельных советах» («divided councils», 3, 879). Шекспир не только полностью сохраняет этот диалог, но упоминает о двух советах несколько раз. Из членов королевского совета Ричард отбирает себе верных сторонников, тайно сговаривается с ними о совместных действиях и только после этого собирает королевский совет в полном составе, включая и «непосвященных».

Перед тем как созвать «раздельные советы» (III, 1, 179) Ричард и Бэкингем подсылают к Хэстингсу своего, верного помощника Кэтсби, который должен выведать, согласен ли Хэстингс короновать Ричарда вместо законного наследника престола. Если нет, «отрубим голову ему», — так отвечал Ричард Бэкингему на вопрос о судьбе Хэстингса.

Незадолго до появления Кэтсби (III, 2) к Хэстингсу приходит с предостережением посланец от лорда Стэнли: Стэнли считает опасным существование двух советов в государстве, так как в одном из этих советов не участвуют ни Хэстингс, ни Стэнли. Там в их отсутствие может быть принято решение, которое их погубит. Доверчивый Хэстингс отвергает подозрения:

Скажи, что два собранья нам не страшны,
Что он и я, — в одном мы заседаем,
В другом же друг мои Кэтсби: все, что нас
Коснулось бы и нам бедой грозило,
Сейчас же будет точно мне известно (III, 2, 20—24).

Он не знает, что Кэтсби предал его Ричарду. Когда Кэтсби намекает, что для государства, расшатанного потрясениями, будет лучше, если Ричард станет королем, Хэстингс, уверенный, что перед ним верный его слуга, решительно объявляет, что скорее умрет, чем допустит это. Стэнли снова предостерегает Хэстингса: «Не нравятся мне эти раздельно созываемые советы» (III, 2, 79), — говорит он. Но Хэстингс и на этот раз не прислушивается к доводам друга.

Вполне возможно, что внимание Шекспира к этой детали — «раздельные советы», — было обусловлено современной ему политической практикой. Вильям Сесиль лорд Берлей, всевластный государственный секретарь и лорд-казначей королевы Елизаветы, использовал сходный политический прием: во время его правления при нем существовал особый немногочисленный совет из преданных ему людей.¹⁹

Обвинение Хэстингса (III, 4) — важная ступень Ричарда на пути к захвату власти. Ричард показывает членам королевского совета свою высохшую руку и объявляет: «Меня околдовали гнусная ведьма — жена Эдуарда и шлюха Шор». Томас Мор, описывая эту сцену, поясняет, что нелепость обвинения была ясна для всех: у Ричарда рука была такой от рождения. Кроме того, все знали, что королева Елизавета не могла быть заодно с любовницей короля, которую она ненавидела. Хэстингс был обязан миссис. Шор своим освобождением из тюрьмы. После смерти Эдуарда Шор стала любовницей Хэстингса, который, как сообщает Холиншед, давно любил ее (3, 380—381).

Хэстингс пробует заступиться за нее: «Если они это сделали...», — начинает он, но Ричард уже услышал то, что ему нужно:

Как «если»! Покровитель гнусной шлюхи!
Ты «если» говоришь! Предатель ты!
Прочь голову ему! Клянусь святыми,
Обедать я не буду до тех пор,
Пока ее не принесут! (III, 4, 76—79).

И снова никто не вступается за «изменника». Половина совета в сговоре с Ричардом, остальные в ужасе молчат. Быстрота расправы и обвинение «изменник» («Thou art a traitor») парализуют и разобщают всех, каждый страшится за свою жизнь, и никто не желает рисковать ею ради других. Власть протектора уже позволяет Ричарду подчинить себе королевский совет и беззаконно распоряжаться жизнью и смертью других людей. Шекспир усиливает личную вину всех лордов — членов совета тем, что опускает очень важную для историка подробность. Томас Мор сообщает, что когда Ричард назвал Хэстингса «изменником», он сильно ударил кулаком по столу, и тотчас в соседней комнате раздался крик «измена». При этом крике в зал вбежали вооруженные слуги Ричарда. Они заполнили зал совета и развели по разным комнатам всех присутствующих. Лорд Стэнли был ранен, а Хэстингс тут же схвачен и казнен во дворе Тауэра (3, 381).

Почему Шекспир опустил этот столь важный в драматическом и историческом отношении момент? Ведь ради объективности драматург должен был сохранить свидетельство историка. Однако применение вооруженной силы в какой-то мере оправдывало страх перед Ричардом, который еще не был королем. Овладев советом, он сделал важный шаг на пути к тирании. В этом случае, как и в некоторых других, Шекспир усиливает вину членов совета, личную ответственность каждого. У Мора члены совета подчиняются открытому насилию, в драме же подчеркивается их подлость и трусость.

Сходное отступление от источника обнаруживается в сцене обсуждения права на убежище (III, 1). Став протектором, Ричард хочет отнять у королевы Елизаветы ее младшего сына, чтобы убить обоих маленьких принцев — наследников престола. Узнав, что королева с сыном укрылась в храме, прибегнув к праву убежища, Бэкингем приказывает кардиналу: если не удастся уговорить ее, отнять принца силой. У Холиншеда в этот момент действует архиепископ Йоркский, Шекспир же вводит кардинала Буржье, архиепископа Кентерберийского, бывшего главой церкви. Сначала кардинал пробует протестовать, однако, услышав слова Бэкингема: «Вы слишком бессмысленно упрямы, милорд, слишком привязаны к обрядам и традициям», — подчиняется приказу (III, 1, 44—45, 57).

В хронике Холиншеда приведены длинные речи Бэкингема и Ричарда о злоупотреблении правом убежища, которым пользуются даже воры и изменники. Эти доводы выглядят убедительно, и совет соглашается с протектором (3, 370—373). Напротив, в драме (III, 1, 44—55) Бэкингем прибегает к казуистическим уловкам, которые выглядят нелепо, и угрожает архиепископу. Уступчивость архиепископа объясняется в драме только как проявление трусости и слабодушия, а не как результат изменения во взглядах служителя церкви.

Важная роль отведена в трагедии позиции лорд-мэра. Немедленно после казни Хэстингса Ричард и его ближайшие помощники разыгрывают спектакль, который должен, по их мнению, обмануть лорд-мэра (III, 5). Лорд-протектор и Бэкингем выходят в ржавых доспехах и делают вид, будто окружены врагами. «Спустить подъемный мост!», «Осмотрите стены, Кэтсби!», «Осторожно, здесь враги!» — такими репликами обмениваются они, якобы не замечая приближающегося лорд-мэра. Ловелл и Рэтклифф приносят голову «подлого и опасного изменника», и Ричард плачет о любимом друге, которого пришлось казнить. Бэкингем сообщает мэру Лондона о страшном заговоре, угрожавшем жизни протектора, и о предательстве Хэстингса. Когда лорд-мэр высказывает сомнение в измене Хэстингса, Ричард приводит «доказательства»: «Разве мы турки или безбожники? Разве могли мы казнить его без суда столь поспешно, если бы не крайняя опасность для нас и государства?» (III, 5, 41—46). Мэр делает вид, что верит Ричарду и обещает поведать обо всем горожанам так, как если бы сам слышал признание Хэстингса в измене.

Холиншед сообщает читателям, что казнь Хэстингса никого не обманула. Приговор был составлен задолго до ареста Хэстингса. Шекспир сохраняет эту мысль в словах писца: одиннадцать часов я переписывал набело приговор, который завтра будет прочитан в соборе, да столько же времени потребовалось, чтобы его составить. А всего лишь пять часов назад Хэстингс был жив, не обвинен и на свободе (III, 6). Но никто не смеет признаться, что увидел этот злой умысел.

Наконец, в цепи обстоятельств, способствующих успеху тирана, важную роль в трагедии играет позиция народа.²⁰ В начале трагедии народ изображен как пассивная масса. Лондонцы верно судят о событиях, но не вмешиваются в них. Шекспир следует своему источнику в изображении позиции горожан, однако в этих сценах чувствуется ирония. На улицах Лондона жители обсуждают смерть Эдуарда, предвидят опасности, грозящие государству, но возлагают надежду на бога: «Да поможет нам бог», «божьей волей», «бог знает», «если бог не защитит» и, поговорив о положении дел, они решают: «Но оставим все это на волю божью» (II, 3). У Холиншеда ссылок на бога нет. Эти обращения передают охватившее горожан чувство страха, безнадежности и беззащитности.

Искусную речь Бэкингема, в которой он предлагает ради блага Англии провозгласить Ричарда королем, горожане встречают растерянным молчанием. Бэкингем сообщает протектору, что эти «немые статуи» и «безъязыкие чурбаны» упорно отказывались кричать «Король Ричард!». Бэкингем прибег к угрозам («Что значит это дерзкое молчанье?») и затем заставил лорд-мэра повторить свою речь. Но и эта уловка не помогла, горожане молчали, и только несколько слуг Бэкингема разыграли «народную поддержку»:

Как кончил он, тут молодцы мои
Вверх шапки кинули, поодаль стоя,
И жидко крикнули: «Король наш Ричард!»
Воспользовался этой горстью я,
Сказал: «Друзья и граждане, спасибо.
Рукоплескания и клики ваши —
Знак мудрости и к Ричарду любви» (III, 7, 34—40).

Рассказ Бэкингема соответствует изложению Томаса Мора (3, 393—394), как и последующая сцена, в которой лорд-мэр и Бэкингем уговаривают Ричарда принять венец. Шекспир оживил самые тонкие и важные моменты, создал обобщение, раскрывающее приемы ловких демагогов: самоуничижение, видимость отвращения к тяготам высокого сана, умение припугнуть колеблющихся и выдать крики кучки наемников за волю народа.

Когда появляются горожане, Кэтсби сообщает им, что лорд-протектор предается благочестивым размышлениям в обществе двух святых отцов.

Слова Кэтсби позволяют Бэкингему сравнить Эдуарда и Ричарда:

Да, не похож наш герцог на Эдварда!
Днем не валяется в срамной постели,
А молится он, стоя на коленях;
Он с парой куртизанок не шалит, —
С двумя монахами проводит время;
Не спит он, чтобы тело разжирело,
А молится, чтоб дух обогатить.
Счастливой Англия была б, когда
Принц этот добрый стал бы ею править!
Но я боюсь, его нам не склонить (III, 7, 71—80).

Упоминание о том, что Ричарда сопровождают два епископа, встречается в источнике при описании коронации Ричарда. Однако Холиншед не усматривает в этом желания Ричарда подчеркнуть свое благочестие, как это сделано в драме. Шекспир при помощи этой детали раскрывает еще один прием обмана народа. «Смотрите, вот он с двумя прелатами», — говорит лорд-мэр, и Бэкингем тотчас подхватывает: «Два столпа добродетели, удерживающие христианского государя от пучины тщеславия».

В отличие от источника Шекспир так часто, вводит определение «христианский», что оно становится навязчивым. Ричард и Бэкингем часто ссылаются на бога и уснащают речь выражениями «христианский принц», «христианское рвение», «христианская страна». Возможно, в этом сказалось влияние трактатов XVI в. о «христианском государе». Шекспир почти незаметно вводит эту актуальную для своего времени тему.

Он развивает и другой мотив, лишь кратко отмеченный в источниках — рассуждения сторонников Ричарда о благе Англии: Бэкингем умоляет протектора подумать о благе государства, спасти страну от упадка. И хотя говорил один Бэкингем, лорд-мэр восклицает: «Вас молят граждане, милорд, решайтесь!», а Кэтсби подхватывает: «Обрадуй их, склонись на их законные просьбы!» (III, 7, 201—203). Слово «законные» должно замаскировать вопиющее, нарушение закона, о котором просят «ходатаи» от горожан.

Ричард понимает, что, лишая престола законного наследника, необходимо не только сослаться на «волю народа», нужна и выражение «народной любви», а в речи Бэкингема об этом ничего не говорилось. Тогда сам Ричард благодарит народ за «всеобщую любовь к нему»: вы «любовно» хотите возложить на меня золотое иго, «ваша просьба говорит о вашей верной любви», «ваша любовь заслуживает благодарности» — так обращается он к гражданам и тут же упоминает о своих многочисленных «несовершенствах» (III, 7, 240—241).

Холиншед приводит народную оценку этой церемонии: «Многие удивлялись, почему Бэкингем и Ричард держались так странно... ведь они сами знали, что среди слушателей не было ни одного, даже самого тупого, кто бы не понимал, что все дело было заранее улажено между ними». Другие из находящихся в толпе объясняли, что так надо для приличия, ведь при посвящении в епископы все знают, что тот, кого посвящают, хочет быть епископом, так как он заплатил за папскую буллу, и все же он два раза говорит «нет». И Холиншед заканчивает свое рассуждение некоторым оправданием подобной позиции народа: «Но мудрым людям лучше не вмешиваться в эти королевские игры. Они играются на эшафоте, и бедняки должны быть только зрителями» (3, 396). Этот вывод историка Шекспир опускает, так как он противоречит тенденции драмы.

Народное безмолвие в трагедии «Ричард III» — не единственная форма протеста. Матери проклинают тирана за убийство своих детей, а собственная мать Ричарда преграждает ему путь, страшным проклятием. Ричарду служат из страха, даже ближайшим помощникам он не доверяет и везде видит измену. Если Марло в пьесе «Мальтийский еврей» показал, что в мире господствует право сильного, то Шекспир опровергает этот вывод во многих своих драмах и трагедиях.

Позиция Шекспира в изображении Ричарда соответствует позиции Томаса Мора и Холиншеда: «Ибо разве могут люди хорошо говорить или думать о тиране, который рвет их на части своими когтями, подобно волку, выпущенному в стадо овец?» — писал Холиншед (3, 431). Чувство ненависти к Ричарду нашло сильнейшее выражение в проклятиях Маргариты, Елизаветы и герцогини Йоркской. Нравственный протест возникает в драме задолго до протеста политического, и Ричмонд, пользуясь всеобщей ненавистью к тирану, объединяет всех на борьбу. Ошибочно видеть в этом образе отражение веры Шекспира в полезность монархии Тюдоров (такое объяснение все еще встречается).²¹ Ричмонд появляется в ореоле освободителя страны от тирании.

Он призывает солдат сражаться с кровавым тираном, который кровавым путем захватил власть и кровью укрепил ее, призывает сражаться против божьего врага и врага своей земли, чтобы спасти жен и детей, чтобы в старости увидеть благодарность внуков. Он готов умереть, если их ждет поражение, но если они победят, плоды победы разделит с ним каждый воин. Именно в этих призывах смысл всего образа Ричмонда. Тираноборческий пафос — особенность всей драмы. Шекспир, как справедливо отмечает Ю.Ф. Шведов, не ограничился полемикой с Макиавелли, которую увидели в драме шекспирологи еще в XIX в., — «основу шекспировской оценки Ричарда III составляет творческое развитие и углубление концепции Томаса Мора».²²

С самого начала трагедии, как это давно отмечено, возникает тема совести.²³ Для персонажей хроник Шекспира совесть, естественно, — чувство религиозное, но для самого Шекспира совесть не обязательно связана со страхом перед возмездием, совесть — это скрытое в человеке чувство справедливости, человеколюбия, вечно живой протест против жестокости и преступления.

Сопоставление Ричарда с окружающими проведено не только для того, чтобы подчеркнуть умственное превосходство Ричарда, его энергию и силу воли, как утверждают некоторые исследователи.²⁴ Оно необходимо, чтобы опровергнуть жизненную позицию Ричарда. Ричард наделен философией «макиавеллистов» XVI в.: он убежден, хотя и не до конца, в том, что бог, суд, совесть, право, закон — все это слова, изобретенные слабыми для защиты от сильных, это всего лишь «призраки», «тени», «пустые сны», с которыми сильный и смелый человек может справиться.

В отличие от Ричарда окружающие сохраняют веру в эти понятия, и в этой вере, в сохранении остатков человеческих чувств заключено, по замыслу Шекспира, их превосходство над Ричардом, несмотря на их слабости, недостатки и пороки. В Маргарите и Елизавете живет любовь к детям, Эдуард раскаивается в казни брата и искренне пытается всех примирить. Кларенс испытывает сильнейшие мучения совести, и даже наемным убийцам знакомо чувство жалости. Хэстингс поплатился за верность законному наследнику престола и за попытку спасти свою любовницу, Бэкингем вызывает немилость Ричарда тем, что не сразу дает согласие на убийство маленьких принцев. Стэнли переходит на сторону Ричмонда, хотя его сын оставлен заложником у тирана. Даже и в самом Ричарде живут «призраки»; существование которых он отрицает: об этом свидетельствуют беспокойные сны и его знаменитый монолог о совести, оказавший влияние на Пушкина («Борис Годунов») и много раньше на Сумарокова («Дмитрий Самозванец»).²⁵

Несмотря на то, что тиран испытывает мучения совести, вряд ли можно говорить о глубоком внутреннем «надломе»²⁶ Ричарда. Мучения Ричарда вызваны не сохранившейся в его душе человечностью, как мучения Макбета, а единственно страхом перед возмездием. Считая этот страх проявлением трусости, Ричард быстро овладевает собой и до конца действует решительно и смело. Никакого «саморазрушения зла» (Г. Ульрици) в трагедии не происходит. Тиран гибнет под натиском политических сил.

В трагедии «Ричард III» отражено историческое прошлое, каким оно предстало Шекспиру при чтении хроник. Вместе с тем в ней можно видеть отклик Шекспира на актуальные политические вопросы его времени. К 1591 г. («Ричард III» написан в 1593 г.) Вильям Сесиль объединил в своих руках все высшие должности в государстве.²⁷ Он разослал по всей стране агентов для поисков тайных врагов и изменников. В 1592—1593 гг. аресты следовали один за другим: арестованы Томас Кид и Вальтер Ролей, сэр Джон Перрот, известный своей доблестью, мужеством и благородством (по свидетельству историка Кэмдена). В эти же годы был обвинен в атеизме и убит Марло, обвинены в измене Вильям Харрингтон и Джон Пенри, был раскрыт заговор шотландских папистов. Уже протягивал руку к власти Роберт Сесиль, «горбун», как его называли в кругу его врагов. Умный, энергичный и хитрый политик, он в скором времени сумел «выполоть одного за другим» всех своих соперников — Эссекса, Ролея, Кобгема и стал главным советником короля Якова I.

Можно утверждать, что обращение Шекспира к проблеме тирании было вызвано его размышлениями о причинах тиранических тенденций в современной ему действительности. Поэтому Шекспир не только наделил Ричарда философией макиавеллистов XVI в., но и осветил причины его успеха. В этом политический смысл трагедии.

Как упоминалось в начале главы, исследователей более интересовала другая проблема: почему Ричард злодей и откуда в нем честолюбие? Наиболее распространены два объяснения — психологическое и социологическое.²⁸ Сам Ричард и другие персонажи убеждены, что всему виной — его уродство. Нет оснований сомневаться в искренности Генриха VI, королевы Маргариты, герцогини Йоркской, убежденных, что Ричард от рождения проклят богом и природой. Но можно ли принять эти объяснения за авторскую позицию?

Ричард винит небо и природу в своем уродстве, и вряд ли можно утверждать, что Ричард «не ищет себе никаких оправданий».²⁹ «Раз небо мне дало такое тело, пусть ад и дух мой так же искривит» (3 H. VI; V, 6, 78—79). «Я в чреве матери любовью проклят, чтоб мне не знать ее законов нежных» (3 Н. VI; III, 2, 153—154). «Раз я не могу стать любовником... я решил стать злодеем» (R. III; I, 1, 28—30) — так объясняет Ричард свой характер самому себе. Шекспир показывает, что в этих словах заключена только часть истины, так как уродство, вероятно, усилило честолюбивые стремления Ричарда. И все же тенденция драмы иная — раскрыть, что в приведенных словах Ричарда выражены его самообман и самооправдание. Сильнейшее опровержение такого самооправдания скрыто, на наш взгляд, в знаменитой сцене обольщения леди Анны, о которой считают своим долгом упомянуть все исследователи хроники «Ричард III».

Вспомним, что об уродстве Ричарда говорят те, кому он причинил зло, так как они ищут причины, породившие такого жестокого злодея. Но тот же Ричард может вызвать к себе теплые чувства: Кларенс уверен в его братской любви и искренно благодарен за «помощь», Хэстингс считает его своим другом, человеком искренним и добрым, наконец, Ричард добивается женской любви гораздо раньше, чем он достиг власти, и в труднейшей ситуации. Ради чисто политических целей он должен жениться на вдове Эдуарда Ланкастерского, которая его ненавидит. В начале диалога Анна встречает страшными проклятиями убийцу своего мужа, а в конце диалога почти соглашается стать женой Ричарда. Что это — слабость, тщеславие, та моральная податливость, о которой много позднее говорит Гамлет: «слабость, имя тебе — женщина»? Все это есть в поведении Анны, однако есть и другое: Анна поверила в то, что этот суровый воин, которого все боятся, страдает от любви к ней, что только ради ее любви он совершил свои преступления. «Страстность» для Ричарда всего лишь актерский прием, но ведь Анна убеждена в его искренности. Почему же нельзя видеть в Анне способность оценить сильную страсть? Именно сила чувства Ричарда придает ему в ее глазах очарование, которого лишила его природа. Позднее она вспоминает: «Мое женское сердце глупо пленилось его медовыми речами» (IV, 1, 79—80). Ричард упоен своей победой:

Против меня был бог, и суд, и совесть,
И не было друзей, чтоб мне помочь,
Один лишь дьявол, да притворный вид;
Мир — и ничто, и все ж она моя! (I, 2, 235—238).

Ричард радуется победе, как воин, сразивший противника, а к обманутой им жертве относится с иронией и презрением. Радости любви действительно недоступны Ричарду, но не потому, что он отталкивает своим безобразием, а потому, что сам он не может любить. Честолюбие, борьба за корону, требующая напряжения всех сил, уже давно уничтожили в его душе другие чувства. Даже ненависти к людям он не испытывает, а просто убирает с пути всех, кто мешает ему достичь власти.

Нельзя принять и другое объяснение причин зла в характере Ричарда: в пороках виновато время, эпоха междоусобных распрей. Тирания часто следует за гражданскими войнами — такое объяснение Шекспир мог найти как в сочинениях античных авторов, так и в истории Англии, однако от этого объяснения очень далеко до оправдания злодейства Ричарда. Когда Рётшер называл Ричарда «продуктом войны Роз», а Ульрици писал о том, что Ричард III «концентрирует в себе всю безнравственность времени», то в этих суждениях еще не было даже намека на оправдание тирана с помощью ссылок на время. Эти моменты появляются в вульгарно-социологической критике XX в., в том числе и в некоторых работах советских исследователей 30-х гг.³⁰ Но даже в недавно опубликованном исследовании А.Л. Мортона рядом с верной критикой ошибочного тезиса о «восхищении» Ричардом встречается не менее ошибочное положение: «винить надо время, эпоху распада и загнивания феодализма».³¹ Убедительная критика подобного восприятия хроники дана в книге З. Стржибрны. По его мнению, Шекспир не изображает Ричарда как порождение «времени». Если время стало плохим, то именно Ричард в этом повинен.³² Шекспир ведет упорную борьбу с макиавеллизмом, как его понимали в XVI в. Эту сторону творчества Шекспира почувствовал еще в начале XIX в. Гизо, который высказал интересные суждения о «Ричарде III»: Ричард один из немногих шекспировских королей, который сам творил историю, и все же события оказались сильнее его. Ричард погибает «в момент, указанный неумолимой судьбой, чтобы посреди его удач воздать кару за его преступления».³³ Возмездие воспринимается всеми персонажами драмы как вмешательство высшей силы — этому служат многочисленные пророчества, предзнаменования, проклятия, страшные видения. Все это дает основание Ю.М. Тильярду считать «Ричарда III» глубоко религиозной драмой. Но, как убедительно доказал В. Клемен, эти сверхъестественные явления поддаются реалистическому истолкованию. Можно согласиться с положением Р.М. Самарина о «безрелигиозности» Шекспира, о влиянии на Шекспира материалистических идей Бэкона, Бруно, Монтеня.³⁴

Шекспировская трагедия о Ричарде III повлияла на создание нескольких современных ему драматических сочинений, посвященных изображению тиранической формы правления. В анонимной драме «Трагическое царствование Селима» возникновение тирании объяснено философскими причинами: честолюбие — естественное свойство человеческой природы, мощная разрушительная сила, перед которой бессильны религиозные заповеди и законы человеческого общества. В монологах Селима и Акомата, напоминающих политические трактаты конца XVI в., автор собрал многочисленные «дьявольские» суждения, распространенные в его время, не заботясь ни о драматическом эффекте, ни о психологической достоверности характера. Некоторые рассуждения Селима почти дословно совпадают с идеями, высказанными в монологах Ричарда III, вернее неизвестный автор подробно и нудно разъясняет то, о чем в драме Шекспира сказано сжато и выразительно.

В драме Томаса Лоджа «Раны гражданской войны» тирания является результатом военной победы, а римский тиран Сулла, вызывающий отвращение у всех, кто прочел Плутарха, в драме Лоджа говорит как английский монарх. Сулла оправдывает свои преступления соображениями государственной необходимости, поскольку тирания все же лучше гражданской войны.

Под непосредственным влиянием шекспировских трагедий о Ричарде III и о Юлии Цезаре Бен Джонсон пишет трагедию «Падение Сеяна» (1603). Известный исследователь творчества Бена Джонсона Джон Палмер отрицал какую-либо связь этой трагедии с современностью.³⁵ Ни Палмер, ни другие исследователи творчества Бена Джонсона (Г. Сегелкен, Э. Бреннеке, М. Кастелен, Ф. Аронштейн, Г. Смит, Л. Найтс и др.) не сопоставляют трагедию «Падение Сеяна» с политическими событиями 1601—1603 гг., а между тем анализ отступлений драматурга от источника (Бен Джонсон пользовался не только латинским оригиналом. «Анналов» Тацита, как принято считать, но и английским переводом Ричарда Гринвея) позволил сделать вывод о многочисленных аналогиях с английской действительностью в первые годы правления Якова Стюарта. В особенности существенные аналогии возникают в связи с судом над историком Хейвордом и с процессом Ролея, Кобгема, Грея в 1603 г.

В трагедии Бена Джонсона содержатся многочисленные отклики на шекспировские трагедии «Ричард III» и «Юлий Цезарь». В некоторых случаях Бен Джонсон соглашается с Шекспиром (например, в оценке подвига Брута и Кассия, в страстном осуждении тирании), однако историческая позиция Бена Джонсона во многом отличается от позиции Шекспира.

«Падение Сеяна»³⁶ — трагедия о нравственных последствиях тирании для общества. Бен Джонсон изображает тиранию Тиберия как власть прочную и незыблемую, поработившую все общество, за исключением нескольких смелых и честных людей, обреченных на гибель. В Риме господствуют лесть, доносы, полное беззаконие. Выхода нет, и падение одного тирана означает всего лишь возвышение еще худшего.

В начале третьего акта показан суд над Кордом. Доносчики — Сатрий и Натта выступают свидетелями. Аррунций тут же дает им оценку: «ищейки Сеяна, которых он кормит человеческим мясом, натравливая их на сограждан». Сатрий называет Корда «сеятелем мятежа», человеком беспокойным, опасным, проникнутым духом недовольства. «Ты, как ядовитая змея, кусаешь наше время», — обращается он к Корду.

Другой свидетель Натта поясняет, что в «Анналах» Корд оскорбил всех благородных римлян. Брут, этот отцеубийца и враг государства, поставлен в пример нашему времени. Осуждено не только наше время, но и сам Цезарь как первый человек эпохи. После этих добавлений идет оправдательная речь Корда, которую драматург полностью взял из Тацита. Сравнивая перевод Бена Джонсона с латинским оригиналом и с переводом Ричарда Гринвея, можно видеть, как в одних местах Бен Джонсон дает свой перевод, иногда исправляя Гринвея, в других местах он сознательно или невольно сохраняет текст английского перевода.³⁷

Главная задача драматурга — показать методы, с помощью которых Тиберий и Сеян уничтожают своих политических противников, а также изобразить нравственные последствия тиранического правления для государства.

Аргументы Сеяна в защиту тирании напоминают типичные для XVI в. рассуждения «макиавеллистов». Тиберий хочет избавиться от своих политических противников — Агриппины и ее друзей, но он опасается применить насилие, признаваясь Сеяну, что родство и законы природы запрещают ему поступить жестоко с Агриппиной. «Но разве политика это запрещает?» — возражает Сеян и убеждает Тиберия, что его поступки, даже самые жестокие, необходимы для блага государства: тирания необходима для правителя; если государь следует религиозным наставлениям и боится, что его назовут тираном, он утратит власть. Империю охраняет меч, а не законы.

Кто опасен для тирана? Кто должен быть уничтожен? В какой последовательности следует наносить удары? Уроки, которые Сеян дает Тиберию, содержат обобщения, взятые Беном Джонсоном не только из источников, но и из практики современной ему политической жизни. Тот, кто пользуется влиянием и властью, должен пасть раньше других — поэтому нужно обвинить военачальника Силия, его падение вселит ужас в других. Подобно тому как Сэффольк советует королеве Маргарите уничтожать своих противников поодиночке («Генрих VI, часть вторая»), так и Сеян предупреждает Тиберия: «не следует нападать на всех сразу». Для тирана опасны люди смелые, влиятельные, пользующиеся популярностью. Опасны ученые, особенно историки, ведь они осмеливаются сравнивать времена и наполняют свои сочинения мятежным духом. Опасны люди, которые открыто высказывают недовольство, но одного — двух из таких смельчаков полезно оставить на свободе: если кто-нибудь заговорит о тирании, можно опровергнуть обвинение, указав на таких недовольных, оставленных на свободе.

Если Ричард III убирает всех, кто стоит на его пути к власти, то Сеян и Тиберий уничтожают всех, кто может быть опасен не только делом, но и словом. Лицемерие их сродни лицемерию Ричарда, но Бен Джонсон сделал речи Тиберия столь бесконечно длинными, что они могли скорее оказывать на зрителей снотворное действие, чем возбуждать негодование лицемерием тирана. Подобно Ричарду III, Тиберий играет роль заботливого и любящего родственника по отношению к сыновьям Германика, которых решил убить (III, 1, 63). Так же как Ричард, Тиберий жалуется на тяготы власти и просит переложить ее на кого-либо другого, более способного и достойного (III, 1, 65).

Если у Тацита мы находим сведения о деятельности оппозиции в сенате, то в драме открытого протеста нет, он выражен в разговорах противников Сеяна друг с другом. В сенате Сеян выполняет роль помощника Тиберия, похожую на роль Бэкингема в трагедии «Ричард III». Для Бена Джонсона было важно показать всеобщее раболепие сената. Потоки восхвалений Тиберия льются из уст Сеяна и других приближенных тирана. Диссонансом вторгаются только иронические реплики Аррунция и речи Силия.

Самоубийство Силия — одна из лучших сцен трагедии. У Тацита сказано, что Силий молчал, так как понимал, что возражать бесполезно. Бен Джонсон вводит более активную оппозицию тирании: предсмертные речи Силия звучат как страстный протест против всеобщего рабства и против преступлений тирана. Столь же мужественно и стойко принимает обвинения историк Кремуций Корд. Несмотря на опасность, продолжает поддерживать Агриппину Аррунций.

Можно ли уцелеть в период тирании, не запятнав себя подлостью? — такой вопрос поставлен драматургом в диалоге Аррунция и Лепида (IV, 5). Аррунций страдает от необходимости терпеть открытое насилие и скрывать свои мысли. «Какое искусство помогло тебе дожить до седин в наше время?» — спрашивает он Марка Лепида и слышит ответ: «Пассивная стойкость — умение терпеть и молчать, никогда не пытаясь плыть против течения, умение хранить при себе свои мысли и не дразнить волков, — вот и все мое искусство» (IV, 5, 100—101).

Некоторые исследователи увидели в словах Лепида выражение жизненной позиции самого Бена Джонсона. Несомненно, Аррунций относится к Лепиду с уважением, называя его «честным» и «почитаемым», «добрым патриотом». Поведение Лепида нигде не вызывает осуждения. Однако стоит обратить внимание на момент действия, в который вторгается этот диалог. Лепид рассказывает о гибели Сабиния; когда труп его тащили, чтобы бросить в Тибр, его верный пес, как бы порицая всех римлян, не покинул тело своего хозяина, а прыгнул за ним в поток и погиб. И вот после этого рассказа следует рассуждение Лепида о «пассивной храбрости».

В нескольких сценах Лепид изображен как человек сдержанный, умный, терпимый по отношению к Тиберию. Лепид многое видел, но он не испытывает той страстной ненависти к порокам Сеяна и Тиберия, какая свойственна Аррунцию. Можно ли сказать, что Бен Джонсон разделяет позицию Лепида и показывает, насколько бесплодны и бессмысленны протесты против деспотизма? Можно ли считать Силия, Сабиния, Агриппину борцами? Ведь все эти люди погибают только за свои неосторожные, мятежные речи, никто из них, даже Сабиний и Силий, стоящие во главе войска, не пытается организовать заговор, чтобы свергнуть или убить тирана. Может быть автор на стороне Лепида? Осуждения по адресу Лепида в трагедии пет, но нет и оправдания этой позиции «молчания и терпения».

Вскоре после появления трагедии Бена Джонсона была написана другая трагедия на тот же сюжет, известная под сокращенным названием «Тиберий» (опубликована в 1607 г., автор не установлен).³⁸ В ней ощутимо сильное влияние шекспировских хроник. Оригинальность ее состоит в ее политических концепциях, во многом отличных от позиции Бена Джонсона. Сопоставление этих произведений позволяет прийти к выводу, что автор сознательно полемизировал с таким известным к тому времени драматургом, как Бен Джонсон. В этой трагедии нет •столь пессимистического, мрачного колорита, как в трагедии «Падение Сеяна». Тиберий совершает многие преступления из трусости, а Германик пользуется такой любовью солдат, что вполне мог захватить власть в тот момент, когда решался вопрос, кто будет наследником императора Августа. Но этот военачальник оказывается слишком лояльным по отношению к Тиберию, он слишком полагается на благодарность тирана и в решающий момент уступает Тиберию власть. Тиранию можно было предотвратить, — как бы возражает автор Бену Джонсону.

Вопрос о свержении тирана ставится и в более поздней драме «Нерон».³⁹ Нерон оправдывает свои преступления, ссылаясь на «прерогативы» абсолютного властителя, который может пренебрегать правосудием и справедливостью. Автор приводит аргументы сторонников и противников заговора против Нерона. Значительное место в них занимает вопрос о внутреннем и внешнем положении государства. Только в том случае, когда мятежи и внешние нашествия угрожают существованию государства, допустимо низложение тирана. В обеих трагедиях падение одного тирана означает воцарение нового.

Проблема тирании ставится и в трагедиях видного государственного деятеля эпохи Елизаветы Фулка Гревиля, впоследствии получившего титул лорда Брука. В своих «Поэмах о монархии»⁴⁰ Гревиль, как бы возражая королю Якову, подчеркивал опасность превращения абсолютной монархии в тиранию. Трагедии Гревиля «Мустафа» и «Алахам» можно назвать философско-политическими трактатами в драматической форме. В Хорах трагедий содержатся наставления правителям и народам, напоминание о грозной силе времени, которое наказывает тиранов.⁴¹

В трагедии «Мустафа» сын турецкого султана становится жертвой клеветы и беззакония, а в конце трагедии обличения тиранов дополняются рассказом о народном мятеже. В трагедии «Алахам» обсуждается вопрос, в каких случаях допустим насильственный захват власти. Алахам намеревается отнять власть у отца, оправдывая свои действия соображениями государственной пользы. Однако это не более как маскировка эгоистических страстей. Священник пытается отговорить его: «Пожалей государство!» — обращается он к Алахаму. Но тот отвечает: «Государство там, где нам хорошо».⁴² Алахам захватывает власть с помощью провокаций, сталкивая друг с другом всех, кто стоит у кормила правления. Он убивает отца, старшего брата и сестру, но в конце трагедии внезапно раскаивается в содеянных преступлениях.

Сопоставляя все эти драмы о тирании, можно прийти к выводу, что трагедия «Ричард III» превосходит все другие произведения не только художественным совершенством, но и своей исторической концепцией, поразительно смелой и глубокой для того времени. Шекспир раньше других обратился к актуальной теме и единственный из своих современников (насколько позволяют судить сохранившиеся драмы) показал возникновение тирании и ее причины на материале истории Англии.

Шекспир показывает, что основа тирании — внутреннее состояние общества и государства. Ее возникновению способствуют борьба партий за власть, беззаконие, подчинение королевского совета, парламента, церкви, городского самоуправления и народа воле короля, который правит, опираясь на обман и насилие. Шекспир усиливает по сравнению с источником нравственную ответственность всех исторических лиц, которые могли помешать успеху Ричарда и которые призваны ограничивать власть абсолютного монарха.

Шекспир выбирает гораздо более сложный пример из истории, чем другие драматурги, потому что тирания Ричарда не была столь явной, как тирания Тиберия или Нерона. При освещении темы тирании Шекспир избегает натурализма (он, например, опустил натуралистические подробности смерти Ричарда). При этом он создает многогранный, психологически убедительный характер, постепенно опровергая в ходе драматического действия все самооправдания тирана. Шекспир изображает тиранию как уродливую, неестественную форму правления, которая вызывает нравственный и политический протест и потому неизбежно оказывается непрочной. В отличие от своих современников Шекспир нигде не оправдывает тирана ссылками на условия времени, нигде не изображает полного нравственного падения людей при тирании, а, напротив, показывает, что тиран гибнет под натиском политических сил и на смену тирании приходят лучшие в политическом и нравственном отношении времена.

Примечания

1. Richardson W. Essays on Shakespeare's dramatic characters. L., 1784; Drake N. Shakespeare and his times. In 2 vols. L., 1817, vol. 1; Whateley Th. Remarks on some of the characters of Shakespeare. 2nd ed. Oxford, 1808, p. 18—28; Schlegel A.W. A course of lectures on dramatic art and literature. L., 1846, p. 345—436; Coleridge S.T. Notes and lectures upon Shakespeare. — In: Complete works of S.T. Coleridge. In 7 vols. N.Y., 1856, vol. 4, p. 66; Haz litt W. Characters of Shakespeare's plays. L., 1851» p. 280—282; Ulrici H. Shakespeare's dramatische Kunst... 3. neu bearb. Aufl. Lpz., 1874, S. 510—511; Rötscher H. Th. Shakespeare in seinen höchsten Charactergebilden enthüllt und entwickelt... Dresden, 1864, S. 33—37, 40—46; Fischer К. Shakespeares Charakterentwicklung Richards III. 2. Ausg. Heidelberg, 1889; Oechelhauser W. Einführungen in Shakespeares Bühnen-Dramen und Charakteristik sämtlicher Rollen, 3. umgearb. Aufl. Minden im Westf. [1895]; Henneke A. Shakespeares englische Könige im Lichte staatsrechtlicher Strömungen seiner Zeit. — Shakespeares Jb., 1930, Bd 66; Meissner P. Shakespeare. Berlin, 1940, S. 22; Clemen W. Kommentar zu Shakespeares Richard III. Interpretation eines Drames. Göttingen, 1957; Spivack B. Shakespeare and the allegory of evil. 2nd print. N.Y., 1964, p. 387—406. Советские исследователи видят в «Ричарде III» протест против тирании и макиавеллизма, однако и они наибольшее внимание уделяют рассмотрению характера короля-злодея, следуя в этом отношении традициям русского и зарубежного шекспироведения.

2. Armstrong W.A. The Elizabethan conception of the tyrant. — Review of English Studies, 1946, vol. 22, p. 168.

3. Аристотель. Политика. Спб., 1911, с. 113, 147, 153, 177, 221.

4. См. Доватур А.И. Политика и политии Аристотеля. М.—Л., 1965, с. 112.

5. Там же, с. 128.

6. Aristotle's Politiques, or discourses of government. Transl. out of Greek into French, with expositions taken out of the best authors specially out of Aristotle himself, and out of Plato... By Loys le Roy, called Regius. Transi, out of French into English (The translator's preface signed I.D.). L., Adam Islip, 1598.

7. Discours sur les moyens de bien gouverner, et maintener en bonne paix un Royaume ou autre principauté... Contre Nicolas Machiavel... [Innocent Gentillet]. — На французском языке он был впервые опубликован в Женеве в 1576 г. Жантийе написал трактат под влиянием ужасов Варфоломеевской ночи. Он призывал французов защищать свою свободу от «макиавеллистской» политики Екатерины Медичи и от тирании итальянцев (см.:. Rathery E.J.B. Influence de l' Italie sur les lettres françaises, depuis le XIIIe. siècle jusqu'au règne de Louis XIV. P., 1853, p. 136—138). — В английском переводе это сочинение издано в 1602 г.: A discourse upon the meanes of wel governing and maintaining in good peace, a kingdome, or other principalitie... Against Nicolas Machiavell... transl. by Simon Patericke [By Innocent Gentillet], L., Adam Islip, 1602.

Жантийе предпослал собственному сочинению своеобразный индекс — список, содержащий пятьдесят максим из произведений Макиавелли, среди них немало самых одиозных высказываний Макиавелли, например: государь во всех делах должен казаться благочестивым, даже если он не является таковым; религия язычников воспитывала в них смелый и возвышенный дух для великих дел, в то время как религия христиан учит их покорности, ослабляет их волю, превращая их в жертвы; война справедлива, если необходима; государь не должен бояться прослыть жестоким, если хочет, чтобы ему подчинялись; жестокость ради благой цели не заслуживает осуждения;, тиран, чтобы удержать тираническую власть, должен разжигать вражду среди подданных и убивать всех ревнителей общего блага; принц не должен бояться нарушать клятвы, обманывать и притворяться: поскольку всегда находятся те, кто позволяет себя обмануть и т. д. (Gasquet E. Le courant machiavélien dans la pensée et la littérature anglaises du XVIe. siècle. Montreal [e. a., 1974], p. 169—183, 435—438).

8. См.: Meyer E. Machiavelli and the Elizabethan drama. Weimar, 1897; Praz M. Machiavelli and the Elizabethans. — Proceedings of the British Academy, 1928, vol. 14, p. 78; Beck H. Machiavellismus in der englischen Renaissance. Inaug. Diss. Duisburg, 1935, S. 24; Armstrong W.A. The influence of Seneca and Machiavelli on the Elizabethan tyrant. — Review of. English Studies, 1948, vol. 24, p. 28—31.

9. Armstrong W.A. The Elizabethan conception..., p. 175.

10. Сочинение «Иск к тиранам» было издано на латинском языке в 1579 г.: Vindiciae contra tyrannos: sive, de principis in populum, populiq(ue) in principem légitima potestate, Stephano Iunio Bruto, Celta, auctore. Edimburgi [Basle], 1579. В 1581 г. оно было опубликовано в Женеве без указания места издания во французском переводе: De la puissance legitime du prince sur le peuple et du peuple sur le prince... [s. 1.], 1581.

11. Languet H. Vindiciae contra tyrannos: a defence of liberty against tyrants... L., 1689, p. 1—3.

12. Holinshed R. Chronicles of England, Ireland and Scotland... In 6 vols. [L., 1807—1808], vol. 3, p. 360—405.

13. Сопоставления «Ричарда III» с «Хрониками» Холиншеда содержатся в книгах Т. Куртене, Б.Е. Уорнера, Д.А.Е. Марриота, К.О. Брауна, В. Мутца и др.

14. Coleridge S.T. Lectures and notes on Shakespeare and other English poets. L., 1885, p. 273.

15. Moulton R.G. Shakespeare as a dramatic artist. 3rd ed. rev. and enl. Oxford, 1893, p. 99.

16. Ссылки на английский текст даются по изд.: The works of William Shakespeare. Ed. by W.G. Clark and W.A. Wright. L., 1961 (The Globe edition).

17. Всеобщая история государства и права, ч. 2, 1485—1603. М., 1947, см. напр., с. 237; Александренко В. Английский тайный совет и его история. Спб., 1888, т. 1, ч. 2, с. 41, 91—93; Фейербах П.И. А. Философски-юридическое исследование государственной измены и преступления против величества с кратким начертанием истории законодательства о сем преступлении. Пер. с нем. Спб., 1812.

18. Цитаты даются в переводе Анны Радловой по изд.: Шекспир В. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 4. М.—Л., 1941; в отдельных случаях в переводе А.В. Дружинина по изд.: Шекспир В. Избр. произв. М.—Л., 1950; и в нашем прозаическом переводе.

19. Smith A.G. William Cecil, the power behind Elizabeth. L., 1934, p. 54,

20. См.: Шайкевич Б.А. Личность и народ в исторических хрониках Шекспира («Король Ричард III», «Король Ричард II»), — В кн.: Іноземна філологія, вип. І: Вільям Шекспір. Львів, 1964, с. ЗО—32.

21. См.: Смирнов А.А. Ричард III. Послесловие. — В кн.: Шекспиру. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 1. М., 1957, с. 609.

22. Шведов Ю.Ф. Исторические хроники Шекспира. М., 1964, с. 55.

23. См. напр.: Brooke St. On ten plays of Shakespeare. 3rd impr. L., 1906, p. 75, 100—121. Наиболее интересен и глубок анализ темы совести в кн.: Clemen W. Op. cit., S. 110—124.

24. В указанной статье А.А. Смирнова (см.: Шекспир У. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 1. М., 1957, с. 609) окружающие Ричарда персонажи получают упрощенную характеристику: «жалкие пигмеи», «незадачливый интриган Кларенс», «глупый и тусклый Хэстингс» и т. п. Ошибочным представляется нам утверждение А.А. Смирнова, будто Шекспир «восхищается Ричардом, как мощной человеческой личностью, примером яркого раскрытия неисчерпаемых сил и возможностей человека». Против такого восприятия возражал еще в 1934 г. украинский исследователь В. Безушко. «Нельзя видеть в этой хронике проблему высокоталантливой индивидуальности и оправдание сильной личности», — писал он (Безушко В. Віл'эм Шекспир — республиканець? — Зап. Наукового товариства им. Шевченка, 1934, т. 153, вип. 3, с. 126). Еще дальше А.А. Смирнова идет в своей интерпретации М. Минков, утверждая, что Ричард «имеет право на успех», а его жертвы — «существа слабые и неинтересные» — не лучше Ричарда и заслуживают своей участи (Проблема трагического в творчестве Шекспира и его современников. — В кн.: Вильям Шекспир. М., 1964, с. 137—138).

25. См. об этом в кн.: Шекспир и русская культура. М.—Л., 1965, с. 34—35.

26. Трудно согласиться с утверждением Рётшера, Охельхаузера и Гервинуса о «двух фазах» в развитии характера Ричарда, хотя наблюдение Гервинуса о том, что в конце пьесы «надламывается внутренняя крепость» Ричарда, оказало влияние на советских исследователей (см. уже упоминавшуюся статью А.А. Смирнова, а также развитие этого положения в кн.: Дубашинский И.А. Вильям Шекспир. Очерк творчества. М., 1965, с. 63).

27. Авторы политических памфлетов сравнивали с Катилиной и Макиавелли Вильяма Сесиля и Николаса Бэкона: гражданскую политику они предпочитают религии, прибегая к клевете, заключению в тюрьму и убийствам, не веря ни в ад, ни в рай, ни в бога, ни в дьявола (Campbell L. В. Shakespeares Histories — mirrors of Elizabethan policy. San Marino (Calif.), 1947, p. 323).

28. Нет необходимости приводить здесь многочисленные критические суждения о Ричарде, так как анализ характера не входит в нашу задачу. Здесь будет высказано несколько соображений только по двум очень спорным вопросам, связанным с объяснением причин зла в характере Ричарда.

29. Аникст А.А. Творчество Шекспира. М., 1963, с. 136.

30. Серьезное искажение идейной направленности «Ричарда III», как мне представляется, содержится в некоторых статьях сборника: Вильям Шекспир. Жизнь и смерть короля Ричарда Третьего. Статьи и материалы к постановке трагедии в ГБДТ им. Горького. Л., 1935.

31. Мортон A.Л. Шекспир и история. — В кн.: Шекспир в меняющемся мире. Пер. с англ. М., 1966, с. 59.

32. Stříbrny Zd. Shakespearovy historické hry. Praha, 1959, s. 144.

33. Реизов Б.Г. Шекспир и эстетика французского романтизма. — В кн.: Шекспир в мировой литературе. М.—Л., 1964, с. 170—173.

34. Самарин Р.М. Реализм Шекспира. М., 1964, с. 64, 70.

35. Palmer J. Ben Jonson. N.Y., 1934, p. 72.

36. Ссылки даются в тексте по изданию, которое оказалось для меня более доступным: The works of Ben Jonson... by W. Gifford. L., 1875, vol. 3. Указаны акт, сцена, страницы.

37. Сопоставление текста с переводом Гринвея сделано по изданию: Tacitus. The annals of Cornelius Tacitus. The description of Germany [Transi, by Richard Grenevey], The end of Nero and the beginning of Galba. Fower books of Histories of Cornelius Tacitus [Transi, by Henry Saville]. L., Arn. Hatfield, for Bonham and Norton, 1598.

38. The tragedy of Tiberius, 1607. — In: The Malone Soc. reprints. [L.], 1914.

39. The tragedy of Nero. — In: A collection of old English plays. Ed. by A.H. Bullen, vol. 1, L., 1882.

40. Кupffer Molly. Fulke Grevilles «Poems of monarchy» als Spiegel seiner politischen Ansichten. Inaug. Diss. Riga, 1929.

41. Selected poems of Fulke Greville. Chicago, 1968, p. 148.

42. Certain learned and elegant works of... Fulke lord Brooke... L., 1633, p. 11.