Глава III. Закон и насилие в жизни государства (Хроники «Жизнь и смерть короля Джона» и «Король Ричард II»)

Хроника Шекспира «Жизнь и смерть короля Джона» написана в 1596—1597 гг.¹ Эта драма редко ставилась на сцене и не вызывала особого интереса у шекспироведов. А между тем для понимания шекспировского историзма она очень важна. Шекспир изображает государственную политику на материале из времен Иоанна Безземельного, одного из самых бездарных и непривлекательных английских королей. В пьесе показана война между Англией и Францией, вмешательство римской католической церкви, мятеж английских лордов против Иоанна.

Английские комментаторы В. Уорбертон и Э. Мэлон уже давно отметили связь этой пьесы с современной Шекспиру политической обстановкой. Ф. Шаль назвал хронику Шекспира смелым разоблачением военной и придворной политики,² а шекспирологи XX в. находят в ней все новые аналогии с политическими событиями 90-х годов XVI в. — с борьбой королевы Елизаветы против римского папы, с отношениями между Англией и Францией, с судьбой Марии Стюарт и заговором доктора Лопеца.³

По мнению большинства исследователей, в этой драме Шекспир говорит об опасности внутренних раздоров, которые приводят государство к гибели. Однако именно потому, что патриотический призыв к миру присутствует во всех хрониках Шекспира, его нельзя считать главным при выяснении идейного замысла той или иной драмы. «Король Джон» — политическая, во многом сатирическая, но прежде всего историческая драма. Ее подлинный смысл все еще не раскрыт, хотя политическое содержание изучено подробно. Политическая борьба послужила драматургу материалом для размышлений, связанных с ролью закона, права, религии в государственной жизни, а также с отношениями между правом и силой, законом и насилием, выгодой и человечностью.

Все эти проблемы ставятся и в других хрониках, их освещение определяется особенностями исторической обстановки в каждой драме. Соотношение между законом и насилием в каждой хронике различно в зависимости от конкретной ситуации и политических проблем. Применение силы в истории получает у Шекспира сложную этическую оценку, которая связана с целями борьбы, с мотивами участников, с последствиями для государства. В трилогии о царствовании Генриха VI, в хрониках «Ричард III», «Ричард II», «Генрих IV» и «Генрих V» вопрос об отношении между законом и насилием — лишь один из многих других вопросов. В хронике «Король Джои» именно проблема отношений права и силы становится главной. По нашему мнению, в этой драме Шекспир ставит вопрос о движущих силах в исторических событиях.

В анонимной пьесе «Беспокойное царствование короля Джона», которая послужила Шекспиру источником,⁴ главная цель автора, как это давно отмечено, состоит в том, чтобы оправдать антикатолическую политику Тюдоров. Там нет ни полемики по вопросам права и силы, ни казуистики в речах Пандольфа и Констанции, ни размышлений Бастарда о Выгоде.⁵ Напротив, в драме Шекспира почти в каждой сцене показано противоречие между справедливостью и выгодой, показана сложность и запутанность представления о справедливом и законном действии, когда дело касается политики и религии.

Спор о праве и силе возникает с первых строк пьесы. Французский король Филипп объявляет Иоанна «узурпатором». С точки зрения Филиппа, законным английским королем является юный племянник Иоанна — принц Артур, который вместе со своей матерью Констанцией нашел прибежище во Франции. От имени Артура Филипп предъявляет права на Англию, Ирландию и английские владения во Франции. В дальнейшем выясняется, что главная цель французов — прогнать англичан из Франции. В речи французского посла обращает на себя внимание политическая аргументация, играющая в этой хронике особенно важную роль. В начале речи посол говорит о правах Артура, затем следует угроза добиться этих прав силой. «Узурпатор» Иоанн должен отказаться от «захваченного» величия, удовлетворить «законнейшие» притязания Артура, вернуть престол «законному» наследнику с «истинными» правами. В случае отказа Иоанну грозит война. Его «насильно» принудят вернуть права, когда-то отнятые у Артура силой (I, 1, 2—15). Иоанн принимает вызов: «На войну ответим войной, на кровь — кровью, на силу — силой».

Когда после ухода посла Иоанн обращается к матери: «За нас сила владения и право», королева поправляет его: «Сила владения гораздо более, чем право», и тут же предупреждает сына, что услышать этот шепот ее совести не должен никто, кроме неба и их самих (I, 1, 40—43).

За этим кратким политическим вступлением следует длинная сцена, на первый взгляд не связанная с политической темой. Два сына сэра Роберта Фальконбриджа, старший Филипп и младший Роберт, обращаются к королю с просьбой решить их спор из-за наследства. Роберт хочет лишить старшего брата наследства, объявляя Филиппа незаконнорожденным сыном короля Ричарда Львиное Сердце. Филипп родился, когда их отец был далеко в Германии, а в их доме жил король Ричард. «Отец завещал земли мне», — говорит Роберт, раскрывая истинную причину своего обращения к «закону».

Филипп не очень решительно утверждает, что его отцом был сэр Фальконбридж: «Знают достоверно о том лишь небеса да мать, а я, как всякий сын, могу в том сомневаться». Он радуется тому, что не похож на сэра Роберта, и признается, что если бы он был так же безобразен, как его брат, то отдал бы и законность рождения и наследство, лишь бы вернуть себе красивое лицо. Когда королева Элеонора возмущается тем, что он позорит честь матери, Филипп (в дальнейших сценах Бастард, что значит «незаконнорожденный») протестует: «Я, королева? Мне в том пользы нет, не я, а брат мой это утверждает». Король и королева сразу видят, что Филипп как две капли воды похож на Ричарда Львиное Сердце, но Иоанн все же решает спор в пользу Филиппа: ведь тот рожден уже после брака своей матери с сэром Робертом, а потому у Филиппа все права на имя и наследство Фальконбриджа.⁶

Решение короля заслуживает внимания, так как в последующих сценах выясняется, что сам Иоанн отнял престол у Артура тем же способом, каким Роберт хотел лишить Филиппа наследственных земель. Отец Артура Готфрид был старшим сыном Ричарда Львиное Сердце, а Иоанн — младшим. Иоанн объявил Артура «бастардом» и захватил престол. Но поскольку в этот момент спор не затрагивает интересов Иоанна и Элеоноры, они решают его в пользу «бастарда».

Филипп торжествует победу. Веселый и остроумный юноша понравился королеве, и она предлагает ему отказаться от имени и наследства Фальконбриджа и следовать за ней во Францию. Тогда он будет произведен в рыцари как сын Ричарда Львиное Сердце. Без колебаний Филипп отказывается от только что полученных прав. Шекспир изменяет мотивировку поступка Филиппа, данную в источнике: там Бастард сразу говорит правду о своем рождении, так как якобы выше ценит благородное происхождение, а за это королева награждает его рыцарским званием.⁷

В драме Шекспира Бастард отказывается от наследства только после того, как получает более выгодное, с его точки зрения, предложение: «Брат, пользуйся землей, а я Воспользуюсь случаем. Твое лицо дало тебе пятьсот фунтов в год, хотя оно не стоит и пяти пенсов».

Оставшись один, Бастард произносит монолог, поясняющий его цели. Он радуется только что полученному рыцарскому званию, хотя относится с явной иронией к чванливым выскочкам. Его дерзкий дух не может удовлетвориться ролью «побочного сына времени». Он хочет не только в одежде и в манерах, но и в своих внутренних побуждениях льстить времени, он изучит все уловки века не для того, чтобы обманывать других, а чтобы не быть обманутым. Жизненная позиция героя — приспособиться к веку, чтобы добиться собственного возвышения, изучить свой век, чтобы не быть незаметным зрителем событий, а управлять ими.

Появляется леди Фальконбридж, возмущенная поведением Роберта.

Где этот негодяй, твой брат? Где он,
Что смеет злостно честь мою грязнить?

Когда он называет брата «сыном сэра Роберта», мать возмущена и поведением Филиппа: «Мальчишка дерзкий!.. Зачем глумишься над сэром Робертом? Он твой отец». «Ради собственной выгоды ты должен был защищать мою честь», — упрекает она Филиппа, но тот радостно сообщает ей, что произведен в рыцари и отказался от своих прав. «Прощай законность, имя и наследство», — говорит он и просит мать сказать, кто его отец. Только убедившись, что сын ее действительно отказался от наследства, она говорит Правду. Бастард благодарит мать за свое рождение: «Ваш грех пользуется на земле привилегией... ведь тот, кто силой похищал сердца львов, легко мог покорить сердце женщины... было бы грехом отказать ему». И он обещает отправить в ад любого, кто посмеет ее оскорбить (I, 1, 261, 268—269, 275).

В чем смысл этого остроумного, очень длинного «пролога» к пьесе? Почему политическим событиям предшествует семейный конфликт? Эта сцена поясняет общий замысел драмы. Отношения права и выгоды предстают здесь в самом простом виде. Роберт говорит правду, но за его обращением к истине и закону скрыты жадность и подлость собственника. Его корыстные мотивы сразу же ясны для всех.

Бастард не скрывает, что его интересуют земли, а не законность рождения. Позднее он легко отказывается от только что полученных прав и земель ради «выгоды», но его выгода состоит в более возвышенных и честолюбивых целях, чем «выгода» Роберта. Наконец, даже леди Фальконбридж защищает свою честь прежде всего потому, что хочет сохранить наследство для любимого сына.

«Истина» и «закон» в споре из-за наследства воспринимаются персонажами в зависимости от их интересов — таков главный смысл этой сцены. В «прологе» затронута и другая тема, важная для понимания дальнейших событий — отношение обоих сыновей к матери. Роберт ради корысти порочит честь матери, а Филипп, независимо от «права» и «выгоды», готов покарать всякого, что посмеет оскорбить его мать. Развитие этой темы в «прологе» связано с темой патриотизма в дальнейших сценах, в частности с речью Бастарда, в которой он осуждает мятежных лордов: «Краснейте от стыда, неблагодарные выродки, кровавые Нероны, вспарывающие чрево вашей родной матери Англии», — так обращается Бастард к мятежникам (V, 2, 151—153).

В первом акте спор Филиппа и Роберта изображен в комическом свете. Во втором акте споры о правах ведут короли, и от разрешения этих споров зависит судьба подданных. Политические деятели клянутся друг другу в верности, ссылаются на волю неба, прославляют закон и веру, но за их высокими словами скрыты эгоистические интересы. Шекспир усиливает сатирический эффект, вводя в речь персонажей игру слов, обозначающих священные понятия — «закон», «право, «вера».

В самом начале 2-го акта французский дофин Людовик и его союзник эрцгерцог Австрийский (Лимож) клянутся в любви юному принцу Артуру.⁸ Появляется король Иоанн с войском и прежде всего начинает на разные лады повторять слово «мир», в то же время объявляя себя «гневным посланцем бога». Король Филипп тоже говорит о «мире», о своей «любви» к Англии и к «законному государю», напоминает Иоанну о его преступлении — ведь тот совершил «насилие над девственной добродетелью короны», нарушил законное право престолонаследования (II, 1).

После этих пышных речей начинается перебранка между французским и английским королями, в которой участвуют также мать Артура Констанция и королева Элеонора. Комическое впечатление создается в момент, когда в четырех кратких репликах противники четыре раза повторяют ходячие обвинения «узурпируешь власть», «наказать узурпацию», «узурпатор», «узурпирующего» (II, 1, 118—121). Наконец, король Филипп приказывает дофину, чтобы тот объявил их решение. Людовик требует у Иоанна возвращения Англии, Ирландии и провинций Анжу, Турина и Мэн.⁹

Прежде чем перейти к военным действиям, оба короля пытаются привлечь на свою сторону город Анжер. Сцена у ворот Анжера наиболее важна для понимания политической тенденции пьесы, так как в этой сцене Шекспир сатирически изображает, каким образом во внешнеполитических отношениях все враждующие стороны скрывают свои истинные цели с помощью возвышенной фразеологии. Дипломатия и политика представлены как искусство придавать корыстным эгоистическим целям видимость борьбы за высшие интересы.

Сначала каждый из королей пытается убедить жителей Анжера в том, что у него есть законные права на этот город. Иоанн уверяет «добрых горожан» в том, что английские войска стремительно предприняли тяжкий поход с единственной целью спасти Анжер от разрушения — ведь французские пушки были готовы безжалостно «выплюнуть свой железный гнев», и только приближение англичан помешало французам «исцарапать щеки» города. Со своей стороны, Филипп заверяет анжерцев в своем стремлении к миру. Он привел войска, побуждаемый религиозными мотивами, так как поклялся богу, что восстановит «попранную справедливость», вернет права «обиженному ребенку». После этих обоснований своих прав следует угроза: или вы признаете нашу власть, или мы кровью добудем свои владения.

Горожане подстрекают противников к войне. Когда после сражения к ним снова обращаются герольды с призывом открыть ворота, представитель города хладнокровно отвечает, что исход войны еще не ясен, силы равны, кровью оплачена кровь и ударом отвечено на удар. «Силы одинаковы и мы одинаково вас любим» («Both are alike and both alike we like», II, 1, 331). Защищенные крепостными стенами, горожане встречают доводы обоих королей иронически: пока вы спорите, на чьей стороне право и кто из вас достойней, мы бережем наши права для достойнейшего. Пока не разберетесь, на чьей стороне закон и кто из вас истинный король, нашим королем будет страх перед вами обоими. Эта сцена перекликалась с недавним историческим прошлым: в ноябре 1591 г. во время осады Руана англичанами горожане стояли на башнях и смотрели на битву как на рыцарский турнир.¹⁰

Бастард разгадывает тактику анжерцев: они хотят как можно дольше сохранять независимость и ждут, пока противники потеряют часть военной силы в битве друг с другом. Бастард предлагает королям поступить так же, как иерусалимские мятежники. Этот совет, как поясняет Дж. Довер Уилсон, напоминал зрителям об одном эпизоде из истории Рима: когда Иерусалим, раздираемый гражданской войной, был осажден войсками императора Тита, все враждующие партии объединились на время для отпора римлянам.¹¹ Бастард советует королям временно помириться, объединить свои силы и направить пушки на дерзкий Анжер. И король Иоанн, только что убеждавший горожан в своей любви к ним, первый принимает совет Бастарда.¹² Анжерцы, напуганные таким неожиданным поворотом событий, оказываются еще хитрее, чем Бастард, и быстро находят выход из опасного положения, хотя ранее они молчали о возможном мирном решении спора между королями. Теперь, когда им угрожает смертельная опасность, горожане находят путь к миру. Прежняя насмешливая игра словами «законный», «достойный», «истинный» уступает в их речах место просьбам и лести: «великие короли», «могущественные короли», — так обращаются анжерцы к противникам и предлагают заключить выгодный для обеих сторон союз — брак дофина Людовика с племянницей Иоанна принцессой Бланкой.

Как только Иоанн пообещал отдать в приданое Бланке несколько английских владений во Франции, Филипп и Людовик соглашаются заключить мир, забыв и права Артура и обещание, данное Констанции, а именно защищать права Артура на английский престол. Людовик, который в начале сцены заверял Артура в своей любви, теперь клянется в любви и верности Бланке. Филипп восхваляет день, который принес мир двум державам и будет отныне и навеки праздником для французов, Констанция проклинает покинувших ее защитников, Бастард возмущен подлым компромиссом.

Бастард далеко не бесстрастно комментирует действия королей. Презрение его к Лиможу герцогу Австрийскому неверно объяснять только желанием Бастарда отомстить за смерть Ричарда Львиное Сердце. Первая же реплика Бастарда при виде трусливого герцога, облаченного в львиную шкуру, говорит о презрении Бастарда к трусости и подлости. «Ты и есть тот заяц, который, как говорит пословица, отважно дергает мертвых львов за бороду», — обращается он к Лиможу, и его презрение сильнее, чем политические соображения. Когда король Иоанн заключает союз с Францией, и Лимож становится уже не врагом, а союзником, Бастард не меняет своего отношения к этому трусу и отступнику. Он согласен с оценкой, которую разъяренная Констанция дает перебежчику: «ничтожный в доблести, ты в подлости силен», «всегда силен на стороне сильнейших», «вступаешь в бой, когда фортуна дарует безопасность», «льстишь величью». Согласие Бастарда с этими оценками выражено в том, что он подхватывает заключительные слова Констанции: «телячью шкуру, трус, набрось на плечи» и этим рефреном сопровождает все последующие реплики Лиможа.

В момент примирения недавних врагов появляется посол римского папы Пандольф. Король Иоанн вызвал недовольство папы тем, что посягнул на собственность церкви (Пандольф упоминает о том, что Бастард грабит церкви и монастыри по всей Англии (III, 4, 171—173), а в драме «Беспокойное царствование...» этот грабеж изображен весьма сочувственно. Папский посол приказывает Филиппу немедленно объявить войну Англии. Филипп, который только что нарушил клятву, данную Артуру и Констанции, теперь красноречиво говорит Пандольфу о святости клятв и обетов, пытаясь этими возвышенными словами скрыть свои истинные мотивы: он не хочет терять так легко полученные обширные владения. Видя колебания Филиппа, Людовик намекает отцу, что разрыв с римским папой более опасен, чем разрыв с королем Иоанном: на одной чаше весов — тяжкое проклятье Рима, на другой — легкая потеря дружбы Англии. Филипп не может принять решение, и в этот момент советы всех персонажей Филиппу продиктованы их интересами: Иоанн и Бланка призывают Филиппа к верности, Констанция поддерживает Пандольфа. Филипп обращается к римскому послу с мольбой сохранить мир между двумя странами, мир, положивший конец кровопролитным войнам. Речь Филиппа проникнута столь искренним пафосом, что истинные мотивы его «миролюбия» остаются в тени. Однако угроза Пандольфа вынуждает французского короля нарушить только что заключенный мир и возобновить войну с Англией.¹³

Шекспир вводит в споры противников словесные ухищрения, из-за которых аргументы почти утрачивают смысл. Религиозная софистика, ссылки на закон и право служат политическим деятелям для оправдания их образа действий, а подлинные причины их поступков — это выгода или необходимость примириться с меньшим злом. Персонажи пьесы играют словами «грех», «закон», «вера», «клятва», «религия» с таким искусством, что эти «священные» понятия превращаются в нечто зыбкое, неясное, запутанное, в хитроумные средства для того, чтобы скрыть от людей истинную сущность разногласий, их корыстный или честолюбивый характер.

Особенно часто обыгрывается в пьесе слово «закон». Кардинал Пандольф называет «законной» власть Рима, дающую право проклясть Иоанна и отлучить непокорного короля от церкви. «Пусть будет законным и мое проклятье, — подхватывает Констанция, покинутая своими союзниками. — Если закон не может защитить право, пусть считается законным, когда закон не мешает неправде. Закон не может вернуть королевство моему сыну, ибо тот, кто, владеет королевством, держит в своих руках и закон. А потому, если сам закон — совершенная неправда, — как может закон запретить мне проклинать врагов?» (III, 1, 185—190). Однако в этой казуистике скрыта весьма важная мысль: тот, в чьих руках сила, господствует и над законом. В рассуждениях Констанции «вера» подчинена «нужде», т. е. выгоде: «Удовлетвори нужду, которая живет лишь потому, что умерла вера, — тогда умрет нужда и оживет вера. Подави нужду, воспрянет вера, возвысь нужду, — и ты подавишь веру» (III, 1, 210—216).¹⁴ Практическое отношение к религии проявляет и Пандольф. Игра словами «клятва», «вера», «религия» превращается в его речи в виртуозное искусство, которое маскирует тезис иезуитов «цель оправдывает средства».

Бастард признает, что миром правит Выгода — в подлиннике стоит слово «Commodity», которое во времена Шекспира уже было связано с торговлей и товарным обращением.¹⁵ Материальный интерес, корысть, расчет — все эти значения входят в определение Выгоды. «Хитрый дьявол», «сводня», «посредник» — такие оценки дает Бастард этой злой силе, которая в древнейшие времена свернула мир с пути справедливости на путь подлости. Выгода заставляет и королей, и нищих, и старых, и молодых изменять вере и клятвам, торговать честью, предавать друзей. Много позднее, в монологе Тимона Афинского, мысль о власти золота прозвучит с трагической страстностью и горечью. Но здесь, в монологе Бастарда (II, 1), преобладает размышление историка о движущих силах в политике.

Монолог о Выгоде можно разделить на три части. Первая часть — это эмоциональная реакция Бастарда на заключение союза, который он считает «позорным» («Безумный мир, безумные короли, безумный союз»). Поэтому отношение Бастарда к Выгоде окрашено личным негодованием и презрением. Вторая, центральная часть монолога, — философское обобщение о Выгоде как основной силе, которая движет миром. В этой части загадочным является рассуждение о том, что мир сам по себе был устроен хорошо, «двигался ровно по ровному пути», пока Выгода, этот «уклон к подлости» (vile-drawing bias) не отклонила мир от «незаинтересованности» (indifference). Характерно, что Шекспир полностью освобождает рассуждения Бастарда от библейской идеи о «первородном грехе». В образах Бастарда почти нет религиозных ассоциаций, эти образы взяты из мира купли-продажи.

Комментаторы сопоставляют монолог Бастарда с одним из рассуждений в трагедии Дж. Чапмена «Бюси д'Амбуаз». Монсьер и Гиз, два макиавеллиста, в философской беседе оправдывают преступление законами природы: в бесконечности природы нет ни добра, ни зла, природа слепа, хотя порождает людей, способных видеть, природа лишена знания того, что совершается в мире, она соединяет различные части материи, только следуя закону необходимости. Таким образом, природа лишена этики, т. е. свободна от нравственного начала (V, I, 161—165).

Напротив, в монологе Бастарда идет речь о явлениях нравственного порядка, и если стремление к выгоде, господствующее в обществе, связано с какими-то космическими законами, то эта связь в монологе выражена весьма туманно, пожалуй, это мысль о существующей в мироздании гармонии, нарушенной в какой-то момент вторжением «хитрого дьявола» — Выгоды.

Возможно, что ближайшим источником для этой части монолога Бастарда послужила «Легенда об Артегалле, или Справедливости» в поэме Эдмунда Спенсера «Королева фей».¹⁶

В рассуждениях Спенсера, как и в монологе Бастарда, присутствует этическая оценка плохого состояния мира, мысль о том, что он уклонился от первоначального пути, а также идея об изменчивости нравственных понятий в разные времена. Однако в отличие от Спенсера Шекспир вводит в монолог Бастарда образ «Commodity», объясняя причину зла. Различие особенно заметно в третьей части монолога Бастарда, где говорится об изменчивости этических представлений и оценок. В конце монолога Бастард высказывает замечательное обобщение:

Но искушения рука не знала, —
Вот и браню я богача, как нищий.
Покуда нищий, я браниться стану
И говорить, что худший грех — богатство.
А став богатым, буду говорить,
Что нет порока, кроме нищеты.
Когда корысть пятнает королей,
Будь, Выгода, богинею моей (II, 1, 591—598).

Можно ли согласиться с авторами, которые видят в монологе Бастарда взгляд самого Шекспира на общество? В этом монологе проявилась важная особенность шекспировских драм: глубокие философские обобщения выражают персонажи, которые с большей или меньшей вероятностью могли их сделать в данный момент. Эти обобщения производят впечатление истин, высказанных самим Шекспиром, но в то же время герой преследует свои цели, а не становится рупором идей автора. Монолог героя скрывает двойное значение: одно определяется конкретной ситуацией драмы и целями героя, другое содержит обобщения, лишь отдаленно связанные с конкретным поводом.

Давно отмечено, что в произведениях Шекспира противоположные суждения звучат одинаково убедительно, а одно и то же положение имеет различный смысл в устах разных действующих лиц. Рассуждение об относительности добра и зла в устах Яго («Othello», II, 3, 268—271, 354—359) означает проповедь морального релятивизма, оправдание беспринципности и неразборчивости в средствах. В устах Гамлета утверждение «нет ни добра ни зла, наше размышление делает все таковым» («Hamlet», II, 2, 255—256) содержит философское наблюдение, которое перекликается с XIV главой 1-й книги «Опытов» Монтеня: «О том, что наше восприятие блага и зла в значительной мере зависит от представления, которое мы имеем о них». Для Монтеня и Гамлета добро и зло — понятия, созданные человеком, не существующие вне человеческого общества, исторически изменчивые.

Две сцены — перед монологом Бастарда о Выгоде и после него подтверждают истинность обобщения «миром правит выгода». Однако в этом положении нет никакого «примирения» с «макиавеллистским» тезисом «цель оправдывает средства». Нужно говорить не о примирении, а о критике этого положения в хрониках Шекспира. Иное дело — мысль о том, что в истории господствует борьба интересов личностей и сословий, кстати, высказанная задолго до Макиавелли. Это положение оказало революционизирующее влияние на развитие исторической науки. Такую идею: «Выгода правит миром» действительно высказывает Бастард. Вполне вероятно, что к выводу о важной роли материальных интересов в истории Шекспир мог прийти самостоятельно при изучении прошлого и современности.

Право, закон, клятвы и договоры неизбежно нарушаются, когда этого требует выгода, принимающая в политике облик государственного интереса. Подлинная сущность этих понятий скрыта от людей, а религиозная софистика маскирует причины разногласий. Законы созданы людьми и подвержены изменениям, им подчиняются, пока за ними стоит сила. Призывы соблюдать законность обычно исходят от тех, кто насилием не может добиться восстановления своих прав. Более того, само понимание права в политической борьбе меняется в зависимости от соотношения сил. Исторический Артур не имел законных прав на английский престол. Шекспир, отступая от исторической истины, возможно, хотел приблизить давний политический конфликт к современности и показать сложность этической опенки борьбы за право. Артур и Констанция в драме Шекспира представлены как жертвы политической борьбы. Скорбь Констанции, несомненно, вызывает сочувствие зрителей.

Констанция обижена судьбой, на ее стороне закон, однако Шекспир не утверждает, что воцарение «законного» Артура и восстановление прав Констанции было бы для Англии благом. В действиях Констанции отсутствуют какие-либо патриотические побуждения, преданность каким-либо общим целям, т. е. мотивы, помогающие человеку стойко переносить поражение в борьбе. При известии о заключении мира между Англией и Францией она скорбит не об утрате английских владений, она оплакивает себя: «Людовик женится на Бланке, а как же ты, мой мальчик? Франция в дружбе с Англией, а что же будет со мной?» (III, 1, 34—35). Ее «правота» оказывается эгоизмом.

Лорды, поднимающие мятеж против Иоанна, защищают справедливость, даже Бастард, верный слуга короля, возмущен убийством Артура. Однако притязания Констанции и обращение лордов за помощью к давним врагам Англии осуждены в пьесе. В период опасности, угрожающей государству, необходимо забыть о личных обидах и защищать страну от вторжения, даже если во главе стоит незаконный и недостойный в моральном отношении король. Такая позиция выражена в словах наиболее привлекательного персонажа — Бастарда.

Исследователи хроник уже давно отметили, что Бастард выражает патриотическую тенденцию драмы. Филипп Фальконбридж вышел из среды коммонеров, из тех людей, которые пашут и сеют, покупают и продают, платят налоги и воюют.¹⁷ Как защитник национальных интересов он призывает к внутреннему единству.¹⁸

Бастард — самый активный герой хроники.¹⁹ Он подает советы королям, пополняет казну отнятыми у монастырей богатствами, ободряет Джона в момент опасности, наконец, становится военачальником и сплачивает все силы государства для отпора напавшим на Англию врагам. Следуя законам политической борьбы, он тоже прибегает к хитрости и насилию, но тем не менее он осуждает жестокость, трусость и подлость.

Идея Бастарда, высказанная в монологе о «Выгоде», получает подтверждение в хронике: миром правят материальные интересы людей и сословий. Но в драме показано, что вывод Бастарда содержит только часть истины. Почему все персонажи говорят как борцы за справедливость, закон, право, религию, истину? Почему они скрывают свои интересы, а иногда и не сознают их? Не потому ли, что в человеке во все времена сохраняется отвращение к жестокости, насилию, стремление к человечности в отношениях между людьми?

Дух «Выгоды» не может подчинить себе весь мир, — к такому выводу приводит Шекспир зрителя, изображая судьбу Артура. Нравственные идеалы продолжают жить среди людей. Человечность, любовь, справедливость невозможно уничтожить даже в самые жестокие времена, и они оказываются иногда сильнее, чем выгода или требования долга. Об этом свидетельствует поведение Хуберта. По приказу короля Хуберт должен выколоть глаза Артуру и убить его. Для усиления драматизма Шекспир изображает Артура воспитанником Хуберта. Мальчик замечает, что Хуберт печален, спрашивает, не болен ли он. Узнав о страшном приказе короля, Артур молит Хуберта о жалости. Мольба мальчика растрогала Хуберта, и тот решает обмануть короля ложным известием о смерти Артура. Мальчик, которого Хуберт пощадил, все же погибает: пытаясь бежать, он прыгает с высокой стены замка и разбивается насмерть. Хуберт оправдывается перед лордами, но никто, даже Бастард, ему не верит.

Позиция Бастарда по отношению к Хуберту отличается, однако, от позиции лордов, которые, увидев мертвого Артура, обращаются с выражением негодования к «сэру Ричарду» (так они называют Бастарда, получившего имя Ричарда Плантагенета). Оценки, высказанные в речах Сольсбери и Пемброка, заслуживают внимания, особенно, если представить себе возможные ассоциации гибели Артура с казнью Марин Стюарт, возникавшие у зрителей, знакомых с тайнами государственной политики. Речь Сольсбери наполнена риторическими вопросами и восклицаниями, выражающими высшую степень возмущения: «самый кровавый позор», «дикое варварство», «подлейший удар, когда-либо нанесенный и представший глазам, проливающим слезы мягкого раскаяния» (IV, 3, 47—59).

К этим словам Пемброк добавляет оценки, содержащие религиозное осуждение: «Все прошлые убийства получают оправдание в этом, а это — столь уникальное и не имеющее себе равных, придаст святость и чистоту еще не рожденным грехам будущих времен». Проницательный и умный политик, Бастард отчасти соглашается с лордами: «это проклятое и кровавое дело», но тут же, не зная всех обстоятельств, высказывает версию, которую, возможно, должен будет поддерживать: «...если это вообще дело чьих-либо рук», намекая тем самым на несчастный случай. Сольсбери обвиняет Хуберта и на коленях перед телом Артура клянется отомстить за его смерть.

Когда появляется Хуберт, Сольсбери обнажает меч, но Бастард решительно удерживает разъяренных лордов, угрожая им смертью. «Что же ты будешь делать, славный Фальконбридж? Защищать негодяя и убийцу?» — спрашивает его Бигот. После ухода лордов Бастард обращается к Хуберту со словами осуждения, облеченного в сложные поэтические сравнения: «Если ты всего лишь дал согласие на этот жестокий акт, твой удел — отчаяние: тончайшей нити, сплетенной пауком, достаточно, чтобы задушить тебя, а тонкая ветка превратится в бревно, на котором ты сможешь повеситься, а если захочешь утопиться, то и ложка воды будет океаном, в котором захлебнется такой злодей» (IV, 3, 125—133). Мысль Бастарда ясна: сама природа восстает против такого противоестественного убийства.

Положение Хуберта особенно трагично потому, что даже Иоанн, у которого угрызения совести возникли только при известии о всеобщем недовольстве, пытается свалить на него всю ответственность за смерть Артура.

Король, напуганный восстанием, ханжески обвиняет во всем Хуберта: «Если бы ты не оказался рядом, ты, человек, самой природой отмеченный и предназначенный для совершения постыдного дела, это убийство и не пришло бы мне на ум». Хуберт с горечью возражает королю: «Вы оклеветали природу в моем облике» (IV, 2, 256). Нравственное начало в природе человека противостоит жестокому миру войны, измен, политических убийств — этот вывод вносит поправку в рассуждения Бастарда о господстве Выгоды.

Как упоминалось в начале главы, шекспирологи вполне справедливо сопоставляют судьбу Артура с судьбой Марии Стюарт. При этом Л.Б. Кэмпбелл и Ш. Пти Дютайль утверждают, что Шекспир якобы во всем защищает политику Елизаветы и оправдывает казнь шотландской королевы, а Э. Хонигманн считает аналогии с современностью в пьесе «опасными» для автора. Казнь Марии Стюарт породила обсуждение сложнейших вопросов, связанных с ролью правовых понятий в политике, а также с проблемой насилия в истории. Острота споров вокруг казни Марии свидетельствовала о необыкновенном интересе общества к нравственной стороне этого политического события. Возможно, что это событие побудило Шекспира выдвинуть судьбу Артура на первый план и усилить юридическую законность его притязаний. В глазах католиков Мария была законной претенденткой на английский престол, а после отлучения Елизаветы от церкви мятеж против королевы-«еретички» в защиту прав Марии считался подвигом в освещении сторонников Рима и католической Испании.

В хронике «Король Джон» подобный мятеж вызывает гневное осуждение. В драме Шекспира сталкиваются две оценки — этическая и историческая. В нравственном отношении король Иоанн не вызывает симпатий — он способен на подлость, на незаконный захват власти, на убийство маленького племянника. Узнав о том, что смерть Артура вызвала мятеж в стране, король вынужден признать: «Непрочно зданье власти на крови и не спасти нам жизни смертью ближних». В этих словах Иоанна шекспирологи видят важную тенденцию драмы. Это признание, может быть, действительно служит откликом Шекспира на важнейшее политическое событие его времени — на казнь Марии Стюарт.

Самый проницательный историк времени Елизаветы Вильям Кэмден описывает казнь Марии как политическое убийство и считает шотландскую королеву жертвой политической борьбы. Он приводит как доводы ее защитников, так и аргументы ее врагов. Первые говорили, что она была приговорена к казни в нарушение всех законов: божественного, римского гражданского права и английского законодательства. Ее противники ссылались на интересы государства: ради государства можно нарушить любое обещание. Нет закона более священного, чем безопасность отечества, и все, что выгодно для государства, должно считаться в глазах верных подданных и справедливым и законным (р. 370—372).

Какова позиция Шекспира в хронике «Король Джон»? Подлинная роль королевы Елизаветы в подготовке казни Марии Стюарт могла быть известна Шекспиру из первых рук, так как секретарь королевского совета Вильям Дэвисон, на которого королева свалила вину за исполнение приказа о казни, был близким другом графа Эссекса. Дэвисон со слезами на глазах оправдывался перед судом, опасаясь обвинить королеву. Елизавета не хотела отдать ясный приказ о казни, надеясь, что стражи Марии поймут ее намеки на возможность тайного убийства. В хронике Шекспира король напоминает Хуберту о добровольной клятве верности и никак не решается отдать приказ о тайном убийстве (III, 3, 48—50). Когда Хуберт притворяется, что не понимает намеков короля, Иоанн произносит слово «смерть».

В хронике несколько раз упоминается приказ о казни, вернее убийстве Артура (IV, 2, 6—7; IV, 2, 70). Когда король, узнав о мятеже, обвиняет Хуберта, тот оправдывается: «Вот ваша подпись и печать». «Если бы ты приказал прямо назвать мои цели...», — продолжает король, забыв, что Хуберт именно так и поступил, т. е. вынудил короля отдать ясный приказ об убийстве. Никакого оправдания этого убийства нет в драме Шекспира, напротив, раскрыты подлость, трусость и ханжество Иоанна.

Как известно, судьба Марии Стюарт нашла отражение и в драме «Беспокойное царствование короля Джона». В этой анонимной хронике диалог Хуберта и Артура отражает довольно сложную проблему: должен ли подданный выполнять жестокий и противозаконный приказ короля. И. Рибнер, приводя этот диалог, утверждает, что Хуберт побеждает в споре и щадит Артура лишь потому, что чувство жалости заставляет его отступить от своих принципов.²⁰ Но Рибнер не цитирует заключило тельных слов Хуберта, которые позволяют усомниться в этом выводе. В конце диалога Хуберт говорит, что его совесть протестует против жестокости, а бог властвует даже над королем.

Автор хроники «Беспокойное царствование...» не был первым, кто откликнулся на связанные с казнью шотландской королевы нравственные и юридические проблемы.²¹ Более ранний отклик на это событие можно обнаружить в анонимной хронике «Несчастья Артура», опубликованной в 1588 г.²² Вопрос о связях этой драмы с политической обстановкой в Англии в 1586—1587 гг. вызывает споры до настоящего времени.²³ Позицию юристов — авторов этой весьма сложной драмы определить трудно потому, что наряду с влиянием Сенеки в драме сказывается влияние ее источников — Джеффри Монмутского и Томаса Мэлори, а также воздействие политической обстановки 90-х гг. XVI в. Главная тема диалогов — политика и ее отношение к закону, противоречие между справедливостью и государственной необходимостью.

Беспристрастие авторов проявляется в том, что в диалогах о законе и насилии противоположные точки зрения высказаны одинаково убежденно, и ни один из спорящих не поддается доводам противника. Правосудие должно служить укреплению власти — таков главный смысл рассуждений Мордреда, защитника «макиавеллистской» политики. Он убежден, что власть и правосудие редко живут в согласии друг с другом, а если правитель не захочет прибегнуть к нарушению закона, он утратит скипетр.

Далее спор идет уже не о справедливости, а о том, что опаснее для короля и для государства — нарушение закона или подчинение ему.

Исследователи, объявляющие Марию Стюарт прообразом Мордреда, забывают о том, что Мария многие годы находилась в тюрьме и была ревностной католичкой, в то время как Мордред рассуждает как абсолютный монарх, наделенный полнотой власти и свободный от всяких религиозных побуждений в своей политике.

В драме «Несчастья Артура» в рассуждениях Мордреда и Кадора содержится теоретическое обоснование необходимости насилия в государственной политике и оправдание суровых мер против всевозможных нарушителей порядка в государстве. «Пусть умирает тот, кто заслужил», — такова позиция Кадора, на первый взгляд разделяемая авторами. Призывы Конана и Артура к законности, справедливости и милосердию заставляют усомниться, действительно ли авторы полностью одобряли политику суровых преследований, которую проводило правительство Елизаветы и Вильяма Сесиля. Однако выраженные в речах Артура и Конана призывы к человечности выглядят не более чем добрыми пожеланиями, неосуществимыми в реальной государственной политике.

Можно предполагать, что Шекспир, полемизируя со своими/ предшественниками, намеренно усилил сочувствие к Артуру и ослабил оправдание насилия как политической необходимости. В то же время вполне естественно, что Шекспира волнует судьба его родины, и он освещает политические конфликты с патриотических позиций. Мятеж против незаконного и недостойного в нравственном отношении монарха осужден в драме, потому что мятежники прибегают к помощи заклятых врагов Англии, а король, несмотря на его слабости, защищает национальную политику и способен ее менять, когда обстоятельства и интересы Англии этого требуют.

Исследователи мало обращали внимания на то, что хроника «Король Джон» освещает сложную проблему соотношения закона и насилия в исторических событиях. Главной движущей силой истории является Выгода, т. е. личный, сословный или общегосударственный интерес участников борьбы. Для того чтобы скрыть истинную сущность разногласий, исторические деятели используют религиозную софистику и аргументы, связанные с понятием о благе государства, в конечном итоге прибегая к насилию для разрешения конфликтов.

Применение силы в истории получает у Шекспира сложную оценку, в зависимости от целей борьбы и мотивов ее участников. Шекспир не утверждает подобно Марло, что в истории всегда побеждают насилие, корыстные, эгоистические интересы. Нравственные идеалы и стремление к человечности в отношениях между людьми продолжают жить в мире и часто оказывают влияние на ход истории. Нарушение требований человечности изображено в хрониках зрелого периода творчества Шекспира как неизбежное следствие каких-то общих исторических законов, порождающих болезни общества, от которых еще нет лекарства.

* * *

До настоящего времени спорят о политической направленности хроники Шекспира «Король Ричард II»: одни утверждают, что в этой драме Шекспир осуждает свержение законного монарха, другие говорят о бунтарском характере драмы, которая могла быть использована в современной Шекспиру политической борьбе против правительства королевы Елизаветы. Особенно распространено положение о «прецеденте» — так исследователи определяют «узурпацию» престола Генрихом Болингброком герцогом Ланкастерским. Генрих поднимает мятеж против законного короля Ричарда II, свергает его, захватывает престол и тем самым совершает «прецедент», якобы впервые нарушая законное право престолонаследия и способствуя тем самым дальнейшим нарушениям законности. Это положение восходит к А. Шлегелю, который рассматривал шекспировские хроники не в том порядке, в каком они были написаны, а в соответствии с хронологией изображенных в них событий, т. е. от хроники «Король Джон» до хроники «Ричард III». По его мнению, Шекспир изображает войны Алой и Белой розы, а также тиранию Ричарда III как последствия «узурпации» престола Генрихом Болингброком. Только с воцарением Генриха VII «проклятие перестает действовать, наступает новая эра».²⁴

Положение о вреде узурпации встречается в сочинениях Г. Ульрици, Г. Гервинуса, Ф. Крейссига, об отрицательных последствиях незаконного захвата власти писали Э. Дауден, Ст. Брук, Ю.М. Тильярд, Л.Б. Кэмпбелл, А. Хеннеке, М. Риз, П. Рейер и многие другие исследователи. Положение о вреде и опасности «прецедента» сохранено и в работах советских исследователей А.А. Смирнова, М.М. Морозова, А.А. Аникста, Ю.Ф. Шведова, хотя в то же время они утверждают, что Шекспир оправдывает свержение плохого правителя.²⁵

Для понимания исторических концепций Шекспира следует отказаться от введенного Шлегелем положения о «прецеденте» применительно к хронике «Ричард II». Выводы многих критиков основаны на речах шекспировских персонажей о вреде «узурпации». В этой связи полезно вспомнить глубокую мысль Лессинга о реалистической драме: «В драме известный образ мыслей должен соответствовать характеру того липа, которое его высказывает. Следовательно, они не могут иметь характера абсолютных истин. Достаточно, если они будут истинны в поэтическом смысле, если мы должны будем признать, что данная личность в данном положении, проникнутая данной страстью, не может рассуждать иначе».²⁶

Проблема отношения Шекспира к свержению законного правителя рассматривается в статье Й. Колера. По мнению автора, Шекспир, подобно Жану Бодэну, выступает против демократии и революции, но в то же время в хронике «Ричард II» показано, как история оправдывает нарушение закона, потому что каждый период истории имеет свои законы.²⁷ Этот тезис автора не подтвержден в статье каким-либо анализом драмы.

Р. Спейт высказывает важную мысль о том, что в шекспировских драмах «философские понятия превращаются в мертвые догмы, когда встает вопрос о власти», т. е. борьба за власть неизбежно разрушает принципы и законы. Однако в конце концов и он утверждает, что Шекспир всегда призывает зрителей к добровольному подчинению существующей иерархии.²⁸ В книге Дж. Мэрри попутно выражено несогласие «с общим местом в критике» — с положением, будто свержение законного короля наказывается в третьем и четвертом поколении. «Ричард II был низложен, — и это главное. Шекспира интересуют причины вещей».²⁹ К сожалению, автор не развивает этого тезиса, и в дальнейшем также говорит о верности Шекспира «принципу порядка».

В хрониках содержится призыв к сохранению законного порядка — с этой мыслью, положенной в основу трудов Ю.М. Тильярда, полемизирует И. Клайнштюк. Порядок совершенно отсутствует в хрониках, пишет он.³⁰ Шекспир только ставит проблемы, не давая их решения, не проповедуя и не обличая.³¹ В драме «Троил и Крессида» Шекспир показывает, что идея стабилизации общества, основанного на иерархии, всего лишь мечта, в которую не верят даже те, кто эту идею проповедует.³² Вряд ли можно согласиться с тем, что Шекспир не дает решения поставленных проблем, а его герои не верят в то, что они проповедуют, и все же полемика автора с концепциями Тильярда весьма убедительна.

Для того чтобы определить авторский замысел в любой хронике Шекспира, необходимо, прежде всего, сопоставить текст драмы с источниками. В хронике «Король Ричард II» Шекспир следует Холиншеду, сохраняя все основные факты и оценки исторических лиц, но при этом усиливает трагизм судьбы Ричарда и усложняет мотивировку поведения персонажей, например, Йорка и Болингброка. Шекспир, по-видимому, сознательно опускает упоминание об угрызениях совести, которые в источнике Ричард испытывает еще до падения, вскоре после убийства Вудстока. Шекспир не использует и другой факт — сведения о том, что солдаты Ричарда были готовы сражаться за него.³³

Известны и другие источники хроники «Ричард II»,³⁴ в частности, сборник поэм «Зерцало для правителей».³⁵ В поэме «Как за свое плохое управление король Ричард Второй был свергнут с престола и жалким образом убит в тюрьме» рассказ ведется от первого лица: Ричард описывает свое падение и сам осуждает свое правление. Шекспир развивает идеи нескольких поэм «Зерцала...».

До сих пор не решен вопрос о том, какое произведение написано раньше: хроника Шекспира «Ричард II» или поэма Сэмюэла Дэниела «Первые четыре книги о гражданских войнах».³⁶ Исследователи обнаружили около тридцати сходных мест. Правда, у Шекспира и у Дэниела был общий источник — хроники Холиншеда, поэтому, например, Ф.В. Моорман³⁷ приходит к выводу, что между этими произведениями непосредственной связи нет.

Поскольку в стилистическом отношении между ними нет ничего общего, то вряд ли правы те, кто предполагает, что Дэниел написал поэму под влиянием драмы³⁸ — в этом случае он невольно запомнил бы отдельные шекспировские образы и идеи. Напротив, Шекспир, по-видимому, был знаком с поэмой, но не только не сохранил каких-либо особенностей стиля (язык Дэниела очень беден), но во многом изменил общее настроение. Например, в поэме Изабелла обращается к мужу со словами: «Соединим наши жалобы и пусть наше горе будет полным» («Join then our plaints and make our grief full grief»).

У Шекспира королева замечает, что Ричард изменился от горя и напоминает ему о прежнем величии. Ричард отвечает: «Не объединяйся с горем, прекрасная жена, чтобы внезапно довершить мое падение» («Join not with grief, fair woman, do not so, To make my end too sudden...» — V, 1, 16—17) и говорит, что он до самой смерти побратался с суровой необходимостью. Королева обращается к нему с горячей ободряющей речью (V, 1, 26—34). Возможно, что именно поэма Дэниела повлияла на шекспировский образ Изабеллы, но Шекспир создал более глубокий психологический характер и изменил общее настроение ее речей.

Кроме шекспировской хроники и анонимной пьесы «Жизнь И смерть Джека Строу» существует еще одна драма о Ричарде II, известная под заглавиями «Вудсток» или «Ричард II, часть первая». В ней изображены события, непосредственно предшествующие началу действия в хронике Шекспира, т. е. убийство протектора Томаса Вудстока, дяди короля Ричарда, совершенное по приказу короля, и мятеж лондонцев, недовольных налогами и убийством любимого народом протектора. Драма известна в рукописи и, по-видимому, написана не раньше 1592 и не позднее 1596 г.³⁹ Автор ее был хорошо знаком с трилогией Шекспира о Генрихе VI и с драмой Марло «Эдуард II», о чем говорят многочисленные параллели. Шекспир, несомненно, знал хронику «Вудсток».

В анонимной хронике более подробно, чем в драме Шекспира, показана политика Ричарда, вызывающая всеобщее недовольство. Шекспир лишь кратко упоминает о влиянии льстецов при дворе и о тяжелых налогах возможно именно потому, что в драме «Вудсток» об этом говорится во многих сценах. В анонимной драме наиболее драматические сцены связаны с судьбой протектора Вудстока. Лорд-протектор осмеливается открыто обличать фаворитов в парламенте, сокрушаясь о том, что политика государства находится в руках неопытных и дерзких мальчишек, что.если раньше Англией правили убеленные сединой опытные старцы, То теперь управление государством, эта ноша, посильная только для Атланта, возложена на плечи «пигмея».

Король приказывает тайно убить Вудстока, но не предвидит, какие последствия вызовет это убийство. Лорды и коммонеры поднимают мятеж, изгоняют верховного судью Трессилиана, а король вынужден пойти на уступки и примириться с лордами.

В хронике Шекспира возобновляется конфликт между королем и лордами. Однако с самого начала главные персонажи в драме Шекспира наделены иными чертами, чем персонажи анонимной хроники: там Джон Гонт герцог Ланкастерский выведен противником короля, возглавляющим мятеж после убийства Вудстока, в то время как у Шекспира Гонт проповедует покорность законному монарху и признает за подданными право действовать только убеждением, но не насилием.

В хронике «Вудсток» мятеж против плохого правителя изображен как нечто естественное, а в хронике Шекспира насильственное низвержение короля получает разные оценки в зависимости от позиции персонажей, участников политической борьбы.

Шекспир несравненно строже, чем автор анонимной хроники, следует своему главному источнику — Холиншеду. Холиншед описывает весь период правления Ричарда II как смутное время, когда власть короля была непрочной.

Многие важные политические события предшествовали ссоре Моубрея и Болингброка, с которой начинается действие в драме Шекспира. Вскоре после подавления восстания Уота Тайлера начались разногласия короля с парламентом. Ричард объявил, что если коммонеры восстанут против него, он призовет на помощь французского короля, но не покорится собственным подданным (2, 775). Вскоре лорды подняли мятеж, во главе которого стал Нортемберлеид. Горожане Лондона объявили, что не будут сражаться против «друзей короля и защитников королевства» (2, 785—786), и когда мятежники подошли к Лондону, мэр открыл ворота, несмотря на протесты богатых горожан, которые боялись, что начнутся грабежи и беспорядки. Парламент пригрозил Ричарду, что изберет другого короля, и король дал клятву во всем подчиняться лордам (2, 793, 796). Через некоторое время король усилил борьбу с «нездоровым учением Джона Виклифа», так как «множество книг, пасквилей и памфлетов открыто и нагло распространяли явную ересь и заблуждения, подрывающие католическую веру». Королевское постановление предписывало всех авторов и лиц, распространяющих ересь, заключать в тюрьму (2, 827).

Король, расправившись с недовольными, «начал править, следуя прихоти, а не разуму, угрожая смертью каждому, кто не хотел подчиняться его необузданным желаниям» (2, 844). Один из его фаворитов Буши «изобрел непривычные слова и такие странные имена в обращении с королем, которые более подходили к божественному величию самого Бога, а не к его наместнику на земле» (2, 840). На эти слова Холиншеда следует обратить внимание, ибо это единственное место в источнике, которое давало Шекспиру основание (хотя и слабое) наделить Ричарда и его сторонников идеологией абсолютизма. В этом состоит главное отличие драмы от источника: тюдоровская доктрина божественного происхождения и неприкосновенности короля воспринимается в драме как вполне естественная, в то время как в эпоху Ричарда II попытки обожествления личности короля казались «странными».

Холиншед подробно описывает начало мятежа, который привел к власти Генриха Болингброка. Народ по всей стране оплакивал изгнание герцога, в котором видел единственного защитника (2, 848). Зачинщиков мятежа Холиншед не называет, упоминая лишь о том, что «... некоторые знатные лица, в том числе и прелаты церкви, а также многие правители крупных и мелких городов и общин в Англии, видя, что государство клонится к упадку и не может вернуть себе прежнее богатство, пока король Ричард будет жить и править (так они думали), решили после великого размышления и обдуманных советов послать письма к герцогу Генриху, которого они теперь называли герцогом Ланкастерским и Херфордским, и просить его со всей возможной скоростью вернуться в Англию, обещая ему помощь и поддержку, если он, прогнав короля Ричарда, как человека непригодного к его должности, возьмет на себя правление, скипетр и диадему свой родной страны» (2, 852).

Итак, герцогу Ланкастерскому предложили вернуться с условием, что он захватит власть. Он поклялся Нортемберленду, Перси и Уэстморленду в том, что собирается всего лишь вернуть свои земли. Но Холиншед сообщает, что вскоре Генрих приказал уменьшить налоги и платежи, и тогда в течение трех дней он завладел Англией (2, 853).

В хронике Шекспира усилена инициатива Болингброка: Шекспир не упоминает о том, что лорды предложили Генриху вернуться, хотя можно предполагать существование предварительного сговора между ним и Нортемберлендом. Шекспир использует найденные в источнике описания всеобщей поддержки, оказанной новому королю Генриху IV, а также некоторые обвинения, предъявленные Ричарду. (Холиншед приводит 33 пункта — 2, 368). Ни Холиншед, ни Шекспир не изображают Ричарда тираном, а всего лишь слабым правителем, которому были свойственны «обманчивое представление о состоянии дел, неспособность взглянуть на вещи с должным вниманием, надежда, что всем его делам будет сопутствовать успех, что все завершится приятным и восхитительным образом» (2, 855). В этом суждении Холиншеда можно увидеть психологическую основу характера Ричарда в драме, ибо Шекспир всегда стремится сохранить верность источникам в оценке исторических лиц. Такие моменты в поведении короля, как сознание своей вины, скорбь при известии о всеобщем мятеже, нерешительность и склонность оплакивать свою судьбу — найдены Шекспиром в источниках. Но если Холиншед ограничивается психологическим объяснением, то Шекспир, желая приблизить прошлое к политической обстановке своего времени, изображает более глубокую причину ошибок Ричарда: его абсолютистские воззрения на сущность и природу власти. Изменения, внесенные Шекспиром, связаны с политической концепцией драмы. Шекспир превращает Ричарда в защитника крайних воззрений абсолютизма, чтобы тем самым показать опасность этой доктрины для государства и для самого правителя.

Уже во 2-й сцене I акта возникает вопрос о борьбе с произволом короля. Герцогиня Глостерская, вдова убитого Вудстока, призывает Джона Гонта отомстить Ричарду за смерть Вудстока. Гонт отказывается мстить наместнику бога на земле, но пытается повлиять на короля убеждением. В его монологе чувствуется вдохновение пророка, его речь наполнена пословицами, выражающими накопленную за долгие годы жизни мудрость, он предсказывает Ричарду падение. Ричард с возмущением встречает поучение Гонта, называя его глупцом. Очень важно, что этот смелый, но вполне законный протест предшествует незаконному протесту Болингброка, самовольно прибывшего в Англию. Вообще для понимания авторского замысла очень важна последовательность сцен.

Поведение другого дяди короля герцога Йорка показывает зрителю, на чьей стороне мог быть Гонт, если бы остался жив. Йорк, так же как и его брат, убежден, что подданный должен повиноваться даже плохому королю. Перед ним все та же дилемма: как быть, если все попытки уговорить дурного короля безуспешны. В нем все более растет чувство протеста: «До каких пор нежное чувство долга будет заставлять меня терпеть зло?» (II, 1, 163—164). Он терпеливо сносит многие обиды, но не может покорно принять вопиющее нарушение закона — лишение Болингброка прав на титул и наследство отца. «Не нарушай тех прав, которые сделали тебя королем», — говорит он Ричарду. Он предупреждает, что этим поступком король вызовет сильнейшее недовольство, потеряет тысячи верных сердец и навлечет на себя тысячи опасностей. И снова страстное, проникнутое убежденностью предостережение опытного политика оказывается бесполезным.

Ричард II не тиран, но он разоряет своих подданных непосильными налогами. Участников мятежа против короля возмущает его политика: налоги, штрафы, беневоленции, конфискация владений, роскошь двора, «подлые компромиссы» короля, разорительная война в Ирландии, отдача королевства в аренду фаворитам. Исследователи справедливо увидели в этих обвинениях намеки на политическую обстановку 90-х гг.⁴⁰

Опасения лордов вызваны тем, что король, лишив наследства Болингброка, в дальнейшем может лишить наследства и их детей. «Многие люди благородной крови терпят такую же несправедливость», — говорит Нортемберленд (II, 1, 239—240). Главная причина всеобщего недовольства — тяжкие налоги и новые вымогательства (II, 1, 246, 249, 260). Эти жалобы дополняются признанием одного из фаворитов: таков изменчивый народ, его любовь в кошельках: кто их опустошает, наполняет сердца смертельной ненавистью (II, 2, 129—131).⁴¹

Изображая истинные причины недовольства, Шекспир тут же показывает, как эти причины подменены в речах лордов другими, более возвышенными. Задумывая мятеж, они сравнивают государство с кораблем, который может погибнуть во время шторма. Нужно сбросить рабское ярмо, вправить сломанное крыло слабеющей страны, выручить из заклада запятнанную корону, стереть пыль, покрывающую золотой скипетр (II, 1, 291—294).

Лорды замышляют заговор еще до возвращения Болингброка (II, 2). Это обстоятельство приводит к важному выводу: причина восстания не в Болингброке; не будь его, кто-либо другой мог возглавить уже назревающий мятеж. Конфликт между королем и его подданными разрешен насилием, и для выяснения политической направленности хроники отношение к вопросу о насилии в данном случае особенно важно.

Йорк вначале пробует вести войско против мятежников. Один из фаворитов Ричарда — Грин жалеет старого Йорка, так как, по мнению Грина, Йорк пытается «сосчитать песчинки и осушить океан». Однако скоро Йорк видит, что всякий протест бесполезен: «Я не могу поправить дело и потому останусь в стороне», — так говорит он Болингброку, и тот благодарен Йорку за нейтралитет.

В критических работах по-разному освещен отказ Йорка от сопротивления мятежникам и его дальнейшее поведение. К.О. Браун пишет о том, что у Холиншеда переход Йорка на сторону Болингброка имеет одну мотивировку: слабость войска, у Шекспира дается тройная мотивировка: родственные связи, признание справедливости притязаний Генриха и также слабость военной силы. Однако в данном случае Браун не совсем прав. У Холиншеда вполне можно найти основания для углубления мотивов поведения Йорка. Холиншед сообщает о том, что герцог Йорк переносил терпеливо и смерть своего брата Вудстока и изгнание племянника — Генриха Болингброка. «Но теперь, видя, что закон, правосудие и справедливость невозможно сохранить там, где своевольное желание короля устремлено к дурным целям, он рассудил, что государство неизбежно придет к упадку... и решил, что мудрому человеку лучше вовремя уйти на отдых и покинуть такого, не слушающего советов правителя, который мечом может перерезать собственное горло» (2, 849).

Шекспир добавляет иную, очень важную деталь: в драме Йорк пытается сначала уговорить Болингброка сложить оружие и покориться законному государю, а Генрих в свою очередь оправдывает свое поведение как единственно возможный выход для восстановления своих прав. Йорк вынужден подчиниться превосходящим по силе мятежникам, однако в дальнейшем, когда Генрих провозглашен королем, Йорк воспринимает его власть как законную.

Значит ли это, что целью Шекспира было показать вынужденную измену Йорка своим принципам? Йорк видит, что силу Болингброку дает поддержка парода и усматривает в этом волю бога. Он рассказывает жене, как в низвергнутого Ричарда народ бросал грязью, и делает вывод: если бы ради великой цели бог не ожесточил все сердца, они прониклись бы жалостью к Ричарду (V, 2, 37—40). Многие исследователи приводят эту цитату как выражение идеи: опора трона заключена в народе. Однако поведение Йорка рассматривается обычно только в психологическом плане. С. Кольридж видит в поступках Йорка слабость характера, подчинение обывателя обстоятельствам.⁴² Подобную оценку поведения Йорка дает К. Арсеньев.⁴³ А между тем речь идет не о слабости принципов обывателя, а об изменении в его сознании. Йорк совершенно искренне убежден в том, что сам бог за нового короля, он столь же искренне возмущен «чудовищной изменой» своего сына Омерля и, несмотря на любовь к сыну, сам выдает заговор, повинуясь долгу. Так изменяется представление о законном и незаконном: Омерль остался верен законному Ричарду II, но теперь уже его попытка мятежа воспринимается всеми как измена, хотя он изменяет тому, кто сам недавно считался изменником.

Изображение борьбы в сознании Йорка и исхода этой борьбы имеет важное значение для понимания соотношения закона и насилия в драме. В сознании верных и честных подданных долг повиновения дурному королю вступает в противоречие с такими моментами, как понятия о чести и справедливости, родственные привязанности, представления о благе страны, защита своей собственности и свободы. Открытый протест эти люди отвергают как измену до тех пор, пока законный король находится у власти. Но как только он низвергнут с помощью насильственных мер, победитель становится в их глазах столь же законным, а протест против него — мятежом и изменой. Изменчивость представлений о законном и незаконном правителе показана в этой пьесе яснее, чем в какой-либо другой хронике Шекспира.

Многие исследователи говорят о близости этой хроники и хроники Марло «Эдуард II». В драме Марло основа конфликта состоит в борьбе старого дворянства с «выскочками». Феодалы негодуют, видя, что люди незнатного происхождения смеют обращаться с ними как равные. В драме Шекспира этот конфликт ослаблен. Марло почти не заметил экономических причин, и основа трагедии Эдуарда заключается в случайных пороках его натуры, в дурных свойствах характера, которым неограниченная власть дает возможность развиваться. Подобную идею обычно видят в хронике «Ричард П».⁴⁴ Шекспир дает более глубокое, чем Марло, объяснение конфликта. Недостатки Ричарда главным образом проистекают из его убеждения в божественном происхождении своей власти. Его заблуждение типично для эпохи абсолютизма.

В этом отношении Ричарда можно сравнить с Кориоланом. И тот и другой разделяют господствующие в обществе представления и вместе с изменением условий времени тяжело расплачиваются за взгляды, которые становятся заблуждением. Поэтому часть вины как бы снимается с героев, и этическая оценка поведения героя становится особенно сложной.

Сложное отношение вызывает у зрителя и победитель Ричарда — Генрих Болингброк герцог Ланкастерский. У зрителей шекспировской пьесы не возникает сомнений в истинности рассказов действующих лиц о любви народа к Болингброку. Однако герцог Ланкастерский вовсе не выведен искренним защитником коммонеров, он всего лишь умеет привлечь народ умной политикой. Генрих обещает лордам награду за помощь, но предусмотрительно облекает обещания в весьма туманные формулировки, нигде не высказывая прямо своего намерения захватить власть: он сумеет вознаградить Нортемберленда и других за их «верную любовь», когда «его судьба созреет и принесет плоды». Герцог Ланкастерский не испытывает сомнений в своей правоте и не смущается необходимостью прибегнуть к силе. В отличие от Йорка, Генрих легко и просто разрешает главное противоречие между законом и насилием, которое доставляет Йорку страдания.

Йорк называет его изменником, который осмелился нарушить мир в родной стране и поднять оружие против короля. Генрих взывает к родственным чувствам Йорка и напоминает о том, что король лишил его наследственных прав, захватил и распродал его земли: «Я подданный и взываю к закону, но мне отказано в адвокатах», — говорит он Йорку.

Каким же путем подданный может добиться прав, если тот, в чьих руках закон, сам его нарушает? — спрашивает Болингброк и отвечает: нет иного пути, кроме насилия. Йорк возражает племяннику, но в словах Йорка заключено неразрешимое противоречие: «Неправдой добиваться прав нельзя» (II, 3, 143—145).

Замысел хроники «Ричард II» состоит не в том, чтобы показать, как незаконный захват власти развязывает «центробежные» силы. Историзм Шекспира гораздо глубже: король, безразлично — законный или нет, утрачивает власть, если вызывает своим правлением всеобщую ненависть. Независимо от его прав, он неизбежно будет свергнут — таков ход событий.

Шекспир даже не ставит вопроса: нужно ли было свергать Ричарда. Он раскрывает причины, которые неизбежно привели к свержению, — таким образом оценка исторического события состоит в объяснении причин, его породивших, и последствий, к которым оно приводит. В этом проявилась важная особенность историзма Шекспира — то или иное событие он не оценивает как абсолютное зло или абсолютное добро. Разрешение противоречий никогда не изображается в хрониках как установление гармонии. Одни противоречия сменяются другими. Поэтому почти в каждой хронике в заключительных сценах вводятся тревожные моменты, которые предвещают борьбу в будущем.

Выяснение политической направленности хроники «Ричард II» осложняется тем, что эта драма особенно богата поэтическими образами и символами.⁴⁵ Большинство пословиц, философских сентенций и всякого рода афоризмов в этой хронике касаются основных вопросов бытия: отношение к жизни и смерти, восприятие ударов судьбы, поведение человека в несчастье и на смертном ложе, изменчивость судьбы и противоречие между внешним положением и сущностью человека.

Почему драма «Ричард II» более других хроник насыщена образностью и философскими обобщениями? Вероятно потому, что политические проблемы здесь в любой момент действия связаны с нравственными. Почти все персонажи хроники говорят как философы, размышляющие о сложных, «вечных» для человечества вопросах. Психологическая основа подобной особенности шекспировских характеров заключена в обстоятельствах, определяющих развитие конфликта: в переходные эпохи, в моменты общественных катастроф у людей возникает потребность осмыслить события и определить свое место в мире и свое отношение ко всему, что происходит вокруг.

Если в начале своего творчества при освещении восстания Кэда Шекспир постарался проникнуть в психологию мятежных крестьян и ремесленников, то в хронике «Ричард II» мятеж — только фон для изображения политических и психологических конфликтов в отношениях людей, стоящих у кормила правления, для освещения нравственного аспекта острой политической ситуации. Суть политического конфликта в другие эпохи может измениться, но общечеловеческие ситуации сохраняются, будет ли человек в подобных ситуациях покорным или бунтарем, слабым или стойким, колеблющимся или решительным, поэтом и мечтателем или практическим государственным деятелем.⁴⁶

Одна из самых сложных аллегорий — сцена в саду (III, 4). Изучены многочисленные источники, исторические, классические и современные, которые могли породить те или иные идеи и выражения в советах садовника.⁴⁷ В статье X. Дж. Леона и комментариях П. Ура в новом Арденнском издании перечислены многие английские, латинские и французские источники, содержащие самые отдаленные параллели. Однако в них не упоминается ближайший, как нам кажется, источник: речь Джона Болла, приведенная в «Анналах» Стоу и в «Хрониках» Холиншеда в разделе о царствовании Ричарда II.

Сравнение государства с садом — одна из самых распространенных аллегорий во времена Шекспира. Рассмотрим подробнее все элементы этой важнейшей политической аллегории в пьесе. Подвяжи ветки, согнувшиеся под тяжестью абрикосов, — таков первый приказ садовника. Слова «праздные» («dangling»), «угнетение» («oppression»), «непослушные» («unruly»), «расточительный, чрезмерный» («prodigal») разъясняют смысл этой аллегории: нужно поддержать полезные, «плодоносящие» элементы в государстве, угнетенные расточительными бездельниками.

А ты пойди и подобно палачу отруби головы («cut off the heads») побегам, которые слишком возвысились («too lofty») в нашем государстве. Все должны быть равны в нашем правлении («all must be even in our government»). Для этой идеи X. Дж. Леон обнаружил несколько классических источников. В «Истории» Тита Ливия, с которой Шекспир был знаком, есть рассказ о совете, который Тарквиний Гордый дал сыну. Король позвал посланного в сад и молча отрезал головки самым высоким макам («cut off the heads of the highest poppies»). У Аристотеля рассказан подобный же эпизод. Периандр, проходя по полю, сбивал самые высокие колосья, выравнивая пшеничное поле.⁴⁸ У Бэкона этот рассказ несколько изменен. Периандр повел посланного в сад и срезал самые высокие цветы, как бы говоря, что нужно отрубить головы знати и грандам.⁴⁹

Далее садовник поясняет свою мысль: излишние побеги мы отсекаем («lop away»), чтобы дать жизнь плодоносящим ветвям. Мы подрезаем кору, чтобы дерево не погибло от излишнего сока и крови, от чрезмерного богатства («lest being over-proud of sap and blood with too much riches it confound itself» — III, 4, 58—60).

Если бы Ричард поступил так с могущественными людьми, которые стремятся возвыситься («to great and growing men»), он сохранил бы власть. В источниках речь идет только о честолюбцах, опасных для тирана, а в драме Шекспира о подавлении гордых своей кровью и богатством великих мира, губящих государство, и о поддержке плодоносящих ветвей.

Важнейший образ — очищение сада от сорняков. «Я пойду и вырву с корнем («root away») вредные сорняки («noisome weeds»), которые отнимают пищу у полезных цветов («wholesome»), — говорит садовник, и слуга развивает аллегорию дальше: наша страна — сад, полный сорняков, ее лучшие цветы задушены («choked up») и полезные («wholesome») растения изъедены гусеницами («swarming with caterpillars»). «"Сорняки" использовались для политической аллегории так часто, что этот образ вошел в пословицу, а потому не следует искать каких-либо особенных источников», — пишет П. Ур.⁵⁰ По его мнению, Шекспир сравнивает «элементы беспорядка» с сорняками, которые нужно выпалывать. Но автор указывает источник 1546 г.⁵¹ и не видит близких параллелей из сочинений Стоу и Холиншеда. Стоу приводит речь Джона Болла во время восстания Уота Тайлера. Болл советовал следовать примеру хорошего земледельца, вырезающего все вредные сорняки («did cut away all noysome weeds»), которые обычно разрастаются и угнетают плоды («to grow and oppress the froot»).⁵²

В хронике Холиншеда Джон Болл советовал избавиться от вредных сорняков, которые душат и губят добрые злаки («as choke and destroie the good corne») и далее призывал уничтожать великих лордов («great lords»), чтобы все овладели равной свободой и равной властью (2, 749). Нетрудно заметить, что Шекспир сохраняет не только отдельные выражения: «great and growing men», «noisome weeds», «grow and oppress, choke, cut away», но и общую идею, которой нет в классических источниках: сорняки угнетают, душат и губят добрые злаки. Не призывы к законности, а разумное применение силы предлагает садовник и называет сорняками не «элементы беспорядка», а праздных вельмож, гордых своим происхождением и богатством. Конечно, нельзя видеть в этих словах поддержку уравнительных идей Джона Болла, но вполне возможно, что речь Болла послужила одним из источников этой сцены.

Аллегория в драме Шекспира пояснена рассказом садовника о положении в стране. Садовник явно одобряет свержение Ричарда, его фаворитов он называет «сорняками, которых защищали широко разросшиеся листья» королевской власти и которых «вырвал с корнем» Генрих Болингброк, захвативший «расточительного короля» (эпитет wasteful поясняет личное отношение садовника к политическим событиям). Шекспир, как это почти всегда происходит в его исторических драмах, тут же дает иное восприятие происходящего: королева, услышав этот диалог, с упреком напоминает слугам о грехопадении первых людей (III, 4, 73—76). Садовник, хотя и заверяет королеву, что он «не рад этой новости», тем не менее снова проявляет свое личное отношение к событиям в рассказе о положении в стране: на стороне вашего мужа он сам и «несколько ничтожеств», а на стороне «великого Болингброка» «все английские пэры». Когда, пожелав садовнику гибели всех посаженных им растений, королева уходит, тот искренне жалеет ее, и на том месте, где она уронила слезу, сажает руту в память о плачущей королеве. Драматизм сцены усилен тем, что зритель, вместе с садовником понимая необходимость падения Ричарда, все-таки сочувствует горю королевы, как и Ричарду в сценах его падения.

Особенно много философских обобщений высказывает Ричард после утраты власти. Личное страдание помогло Ричарду увидеть истины, все еще скрытые от окружающих. Потеря власти и владений приводит его к выводу: «Своим назвать мы можем только смерть» (III, 2, 15). Он познает изменчивость таких понятий, как собственность и право. Когда Болингброк уверяет, что пришел затем только, чтобы вернуть «свое» и «верной службой заслужить его любовь», Ричард отвечает: «Что ваше — ваше, сам я ваш, как всё». «Вы заслужили, все тот заслужил, кто путь нашел вернейший к обладанью».

Ричард просит принести зеркало, чтобы увидеть, каким стало его лицо, лишенное величия, и увидев, что лицо не изменилось, что удары скорби еще не нанесли глубоких ран, он с удивлением спрашивает: неужели это лицо, как солнце, ослепляло всех? Он разбивает зеркало и говорит, обращаясь к Генриху: «Заметь, как скоро печаль разрушила мое лицо», но Генрих возражает: «Тень вашего лица от тени горя разрушилась». И Ричард поражен этой мыслью:

Да, горе настоящее внутри,
А внешние печали проявленья
Лишь тени бледные незримой скорби,
Растущей молча. Вся сущность — там (IV, 1, 295—299).

Рассматривая многозначимость этой символической сцены», П. Ур видит смысл переворота в душе Ричарда в его стремлении к самопознанию. Ричард отрицает лесть и тщеславие и переходит от самодовольства к покорности и смирению.⁵³ Однако в этой сцене речь идет не о покорности и смирении Ричарда, а о более глубоком прозрении: сущность человека в его душе, в его мыслях и чувствах, а слава, титул, имя — только внешность. Утратив их, человек еще не утрачивает своей ценности в мире. Истинная книга, где вписаны все грехи, — его душа. Эту книгу хочет прочесть Ричард, а не обвинения, предъявленные ему врагами.

Философский замысел драмы яснее всего раскрывается в монологе Ричарда, произнесенном в тюрьме, в замке Помфрет (V, 5, 1—41).⁵⁴ В этом монологе привлекают внимание три сложные аллегории. В начале, монолога дается образная картина человеческих стремлений. Человек один может заключать в себе весь мир — ведь мозг в союзе с душой порождает «потомство размножающихся мыслей». Мысли противоречат одна другой и, подобно людям, они все недовольны («по thought is contented», «none contented»). Мысль — источник недовольства человека жизнью, она умирает только вместе с человеком, когда человек превращается в «ничто» (V, 5, 38—41). Этот вывод дополняется двумя другими образными сравнениями: Ричард слышит музыку и, сопоставляя гармонию в музыке и гармонию в государстве, признает, что не расслышал нарушения ритма в жизни государства, не сохранил согласия с временем: time в значении «ритм» переходит в значение «время».

Шекспир утверждает, что противоречие, недовольство — свойство человеческой мысли и человеческой природы, естественный закон жизни. Этот философский вывод позволяет глубже понять политическую направленность драмы, соединяющей политические, нравственные и философские проблемы.

Итак, следует полностью отвергнуть распространенное положение о решающей роли «прецедента», т. е. незаконного захвата власти для дальнейшего развития исторических событий. Проникновение в глубь веков приводит драматурга к выводу о невозможности установить, кто по-настоящему законный, а кто незаконный правитель. Судьбу монарха определяет не столько «законность» его прав на престол, сколько его политика. Незаконный король Иоанн удерживает власть, потому что умеет в нужный момент изменить политику, как этого требуют обстоятельства, а законный Ричард II утрачивает власть, так как слишком поздно понимает свои ошибки.

Нарушение закона рассматривается в хрониках Шекспира с конкретно-исторических позиций, в каждой драме по-разному, в зависимости от обстоятельств. В хронике «Ричард II» одни персонажи оправдывают свержение короля, другие осуждают насилие, но позиция тех и других определяется их интересами и не выражает авторской оценки. Этическая оценка в хрониках зависит не только от того, нарушает ли данный герой существующий закон, но и от других факторов. Юридически и Ричард III и Генрих IV узурпаторы престола, Но этическая оценка этих королей совершенно различна.

В хронике «Ричард II» Шекспир показывает, что представление о законном и незаконном правителе меняется вместе со сменой правления. Падение слабого правителя изображено как закономерный результат его конфликта со всеми его подданными. Таков ход событий. Его нельзя изменить призывами к сохранению порядка и моральной проповедью: эгоистические интересы отдельных лиц и сословий соединяются с потребностями государства и более сложными общегосударственными побуждениями, что в конце концов приводит к нарушению закона и свержению неспособного правителя.

Наконец, хроника «Ричард II» — историческая и философская драма о сущности человека. Сущность человека определяется его личными качествами, а не его положением в обществе, и, утратив власть, человек не утрачивает своей ценности в мире. Борьба, противоречие, недовольство — закон человеческой жизни, а потому невозможно установление гармонии в мире и в обществе.

В драмах современников Шекспира — Марло, Грина, Томаса Хейвуда, в анонимных драмах «Беспокойное царствование короля Джона», «Несчастье Артура», «Эдуард III» судьба слабого монарха, за исключением Эдуарда II, не столь трагична, как судьба Ричарда II. Большинство драматургов отрицательно освещают мятежи, даже если король совершает недостойные и несправедливые поступки. Шекспир, в отличие от многих современников, подходит к проблеме свержения короля с конкретно-исторических позиций и почти одновременно пишет две хроники, в которых дает противоположные друг другу решения одной и той же проблемы. В хронике «Король Джон» недостойный по своим нравственным качествам король сохраняет власть в сложнейших условиях потому, что проводит национальную политику и умеет вовремя пойти на компромиссы.

Напротив, Ричард II, несмотря на то, что после утраты власти он понимает свою вину, нигде не выказывает способностей к управлению государством. Скорбь о себе, о своей судьбе и о своей близкой гибели переполняет его сердце, но он ни разу не вспоминает о том, как отразится на судьбе Англии воцарение Генриха IV. Личное страдание научило Ричарда философской мудрости, но не могло превратить его в мудрого политика и государственного деятеля. Этическая оценка дополняется исторической оценкой личности правителя.

Примечания

1. Сохраняются название хроники и формы имен персонажей, принятые в издании: Шекспир В. Полн. собр. соч. в 8-ми т. Под ред. С.С. Динамова и А.А. Смирнова, т. 3. М.—Л., 1937. По этому же изданию даны цитаты: из хроники «Жизнь и смерть короля Джона» — в переводе E. Н. Бируковой, из хроники «Король Ричард II» — в переводе А.И. Курошевой. В отдельных случаях ради большей точности цитаты даются в моем прозаическом переводе.

2. Сhasles Ph. Etudes sur Shakespeare, Marie Stuart et Aretin. P., 1852, p. 244—245.

3. Petit-Dutailles Ch. Le roi Jean et Shakespeare. 4e. éd. P., 1944; Campbell L.B. Shakespeare's Histories — mirrors of Elizabethan policy. San Marino (Calif.), 1947; Honigmann E.A. J. Introduction. — In: Shakespeare. W. King John. Ed. by E.A. J. Honigmann. Cambr. (Mass.), 1954 (The New Arden Shakespeare).

4. Убедительная критика утверждения, будто «Беспокойное царствование...» является переработкой шекспировской пьесы, содержится в исследовании Ф.П. Уилсона (Wilson F.P. Shakespearean and other studies. Oxford, 1969, p. 30).

5. Текст «Беспокойного царствования...» сопоставлен с текстом хроники Шекспира по изданию: The troublesome reigne of King John. — In: Shakespeare's library. L., 1875, vol. 1, pt. 2.

6. Комментаторы отметили, что это решение спора соответствует юридическим нормам шекспировского времени, даже пример с коровой и теленком (I, 1, 124), возможно, взят из «Краткого трактата о завещаниях» (1590) Х. Суинберна (The New Arden edition, p. 10).

7. The troublesome reigne..., p. 232.

8. В новом Арденнском издании (1954) Э. Хонигманн приписывает начальную речь королю Филиппу. Мы считаем верным текст Кембриджского издания, соответствующий тексту фолио, где первое обращение к Артуру принадлежит Людовику. В этом есть внутренняя логика, так как в дальнейшем именно Людовик с легкостью изменяет Артуру.

9. Эти слова (II, 1, 150—154) некоторые издатели (А. Дайс, Дж. Пейн Кольер, Дж. Довер Уилсон, Э. Хонигманн) приписывает королю Филиппу. Однако аргументы редакторов Кембриджского издания В.Д. Кларка и В.А. Райта представляются нам вполне убедительными. В издании под ред. С. Динамова и А. Смирнова (т. 3, с. 22) они также приписаны Филиппу. В новом издании под ред. А. Смирнова и А. Аникста (т. 3, с. 328) эти слова произносит Людовик, однако, предшествующая реплика Филиппа (строка 149) почему-то приписана эрцгерцогу Австрийскому, который отдает приказ королю.

10. Harrisоn G. В. The Elizabethan journals... 1591—1603. L., 1928, p. 78.

11. Dover Wilson J. Notes. — In: Shakespeare W. King John. Ed. by J. Dover Wilson. Cambr., 1936, p. 123—124.

12. Холиншед сообщает, что Иоанн, заключив перемирие с Францией, отдал Анжер на разграбление солдатам, которые разрушили город до основания, а всех жителей взяли в плен и убили.

13. В этой сцене комментаторы видят намек на измену Генриха Наваррского, который в 1593 г. перешел в католичество, оправдывая свой поступок насмешливо-циничной репликой: «Париж стоит мессы».

14. В переводах E. Н. Бируковой и Н.Я. Рыковой слово «вера» (faith) заменено словом «правда». Это соответствует комментариям Дж. Довера Уилсона, однако существенно меняет смысл подлинника.

15. Сохранилась анонимная поэма XIV в., в которой описывается товарообмен между разными странами. Слово commodity означает здесь «товар». Автор с восхищением пишет, что весь мир нуждается в английских товарах, так как люди любого положения и любого ранга для того, чтобы жить, прежде всего должны есть, пить и одеваться (Historical poems of the XIVth and XVth centuries. Ed. with an introd. and notes by R.H. Robbins. N.Y., 1959, N 70, p. 168),

16. Spenser E. The Fairy Queen. Book V: The legende of Artegall or of Justice. — In: The works of Edmund Spenser. Ed. by R. Morris. L., 1893, p. 295.

17. Warner E. English history in Shakespeare. N.Y.—L., 1894, p. 32.

18. Creizenach W. Geschichte des neueren Dramas. Bd. 4. T. 1. Halle (Saale), 1909, S. 598.

19. Sen Gupta S. С. Shakespeare's historical plays. L., 1966, p. 108—109.

20. Ribner I. The English history play in the age of Shakespeare. Princeton (New Jersey), 1957, p. 83—84. Автор, как и большинство исследователей, считает, что поведение Иоанна верно отражает раскаяние Елизаветы при известии о казни Марии Стюарт.

21. Д. Филлипс в монографии о Марии Стюарт в литературе XVI в. не касается отражения судьбы Марии в английской драме (Phillips I.E. Images of a queen. Mary Stuart in 16th century literature. Berkeley, 1964).

22. The misfortunes of Arthur. — In: A select collection of old English plays... by R. Dodsley. 4th ed. by W. Carew Hazlitt. L., 1874, vol. 4.

23. И. Рибнер сопоставляет различные критические суждения по этому вопросу и соглашается с Гертрудой Риз, которая доказывала, что эта драма является «простым и очевидным оправданием казни Марии Стюарт» (Rіbner I. Op. cit., p. 232—235). Однако политическая направленность драмы вовсе не так «проста» и «очевидна», как думают Г. Риз и И. Рибнер. По мнению И. Рибнера, в образе Мордреда авторы осуждают не только Марию Стюарт, но и всех католиков Англии, которые могут поднять мятеж против королевы Елизаветы (р. 234). С этим трудно согласиться хотя бы потому, что Мордред лишен каких бы то ни было религиозных убеждений.

24. Schlegel А. IV. Ueber dramatische Kunst und Literatur. T. 3. Heidelberg, 1811, S. 181, 183. — X. Дженкинс отметил в библиографическом обзоре, что Шлегель таким толкованием всего цикла «удивительным образом предвосхитил новейших критиков» (Jenkins H. Shakespeare's history plays 1900—1951. — Shakespeare Survey, 1953, vol. 6, p. 1).

25. Смирнов А.А. 1) Творчество Шекспира. Л., 1934, с. 90; 2) Вст. ст. — В кн.: Шекспир У. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 1. М., 1957, с. 42—43; Морозов М.М. Шекспир. — В кн.: История английской литературы. М., 1945, т. 1, вып. 2, с. 30; Аникст А.А. 1) Ричард II. — В кн.: Шекспир У. Полн. собр. соч. в 8-ми т., т. 3. М., 1958, с 559, 561; 2) Творчество Шекспира М, 1963, с. 217, 220; Шведов Ю.Ф. 1) Проблема реализма Шекспира в исторических хрониках. Автореф. канд. дис. М, 1959, с. 9; 2) Творчество Шекспира. Лекции для студентов-заочников... вып. 1, М., 1959, с. 48; 3) Исторические хроники Шекспира. М., 1964, с. 124. Сохраняя положение о вреде узурпации, Ю.Ф. Шведов в то же время верно анализирует многочисленные причины падения Ричарда в драме. Наиболее подробно свое понимание проблемы «узурпации» автор излагает в главе о хрониках «Генрих IV».

26. Лессинг Г.Э. Гамбургская драматургия. М.—Л., 1936, с. 14.

27. Kohler J. Die Staatsidee Shakespeares in «Richard II». — Shakespeare Jb., 1917, Bd 53, S. 11.

28. Speaight R. Shakespeare and politics. Wedmore memorial lecture. [L.], 1946, p. 9.

29. Murry J.M. Shakespeare. L., 1936, p. 144.

30. Kleinstück J. The problem of order in Shakespeare's histories. — «Neophilologus», 1954, Jg. 38, Afl. 4, p. 269.

31. Ibid., p. 272.

32. Kleinstück J. Ulysses speech on degree as related to the play of Troilus and Kressida. — «Neophilologus», 1959, Jg. 43, Afl. 1, p. 63.

33. Вraun K.O. Die Szenenführung in den Shakespeareschen Historien. Würzburg, 1935, S. 82—84, 86, 95, 98.

34. См.: Shakespeare W. King Richard II. Ed. by P. Ure. Cambr. (Mass.), 1956, Introd., p. XXX—XLIII.

35. The mirror for magistrates. Ed. by L.B. Campbell. Cambr., 1938.

36. Daniel S. The first fowre bookes of the civille warres (1595) (см.: Bullough G. Narrative and dramatic sources of Shakespeare. N.Y.—L., 1960. vol. 3, p. 434—460).

37. Moorman F.W. Shakespeare's history plays and Daniel's Civil wars. — Shakespeare Jb., [1904], Bd 40.

38. Такое предположение высказал, например, Б. Стерлинг (Sterlіng B. Unitv in Shakespearean tragedy. The interplay of theme and character. 2nd print. N.Y., 1957, p. 39, note.

39. Драму «Вудсток» впервые опубликовал в 1870 г. Д.О. Халливел, но всего в 11 экземплярах. Мы пользовались текстом драмы во втором ее издании В. Келлера: Richard II. Erster Teil. Ein Drama aus Shakespeares Zeit. Hrsg. W. Keller. — Shakespeare Jb., 1899, Bd 35. Драма «Вудсток» свидетельствует о знакомстве ее автора с анонимной хроникой «Эдуард III» (1595 г.) и с трагедией Шекспира «Ричард III» (1593 г.), поэтому вероятная дата ее написания — конец 1595 г.

40. Albright E.M. Shakespeare's Richard II and the Essex conspiraсу. — PMLA, 1927, vol. 42, N 3, p. 703; Heffner R. Shakespeare, Hayward and Essex. — PMLA, 1930, vol. 45, N 3, p. 766; Campbell L.B. Op. cit., p. 201—203; Alexander P. Shakespeare. L., 1964, p. 186.

41. Подробнее о причинах мятежа см.: Шведов Ю.Ф. Исторические хроники Шекспира, с. 116—117; Шайкевич Б.А. Личность и народ в исторических хрониках Шекспира «Король Ричард III», «Король Ричард II». — В кн.: Іноземна філологія, вип. І. Львів, 1964, с. 34.

42. Coleridge S. Т. The complete works..., vol. 4. N.Y., 1856, p. 125.

43. Арсеньев К. Ричард II. — В кн.: Шекспир В. Полн. собр. соч. Под ред. С. Венгерова. Спб., 1902—1904, т. 2, с. 63.

44. Craig H. An interpretation of Shakespeare. L., 1948, p. 125; Stauffer D.A. Shakespeare's world of images. N.Y., 1949, p. 88.

45. Spurgeon Caroline F.E. Shakespeare's imagery and what it tells us. N.Y., 1936; Armstrong E.A. Shakespeare's imagination. L., 1946; Evans I. The language of Shakespeare's plays. L., 1952; Al tick R.D. Symphonic imagery in «Richard II», — PMLA, 1947, vol. 62, N 2.

46. См. об этой особенности драм Шекспира: Кеменов В.С. О трагическом у Шекспира. — Шекспировский сборник. 1947. М., [1948]. Перепечатано в кн.: Кеменов В. Статьи об искусстве. М, 1956.

47. Leon H.J. Classical sources for the garden scene in «Richard II». — Philol. Quart., 1950, vol. 29, N 1, p. 65—74; Ure P. Introduction in the new Arden ed. of «Richard II», p. LII—LVI.

48. Leоn H.J. Op. cit., p. 67.

49. Grute H. Shakespeare with Bacon. An examination of the English history plays commonly attributed to Shakespeare. Newtown, 1954, p. 30—31.

50. Ure P. Introduction..., p. LII.

51. Ibid.

52. Stow. J. The annals of England... continued from the first inhabitation until this present year 1601... L. [160—], p. 469.

53. Ure P. The looking glass of «Richard II». — Philol. Quart., 1955, vol.34, N 2, p. 221—222.

54. См. интересный анализ этого монолога в кн.: Урнов М.В. и Урнов Д.М. Шекспир, его герой и время. М., 1964, с. 174—175.