«Древо государства» и образные оценки героев в драме «Король Генрих VIII»

Последнюю историческую драму «Король Генрих VIII» Шекспир не закончил, и ее эпилог, написанный другим автором, а также панегирик новорожденной принцессе Елизавете, произнесенный в финале Кранмером, резко отличаются от всей драмы. Шекспир внимательно изучил обширный раздел «Хроник» Холиншеда, посвященный правлению Генриха VIII, чтобы и король и главные исторические лица были изображены в соответствии с исторической истиной, какой она предстала драматургу при изучении источников. Кроме того, как было давно отмечено исследователями, Шекспир написал эту пьесу вскоре после того, как в пьесах других авторов был резко очернен кардинал Вулси. Пролог шекспировской драмы сообщил зрителям, что в ней будет показана «правда».

Метафорические образы в речах персонажей обогащают психологические характеристики Генриха VIII, кардинала Вулси, герцога Бэкингема, королевы Екатерины. В одной из начальных сцен пьесы возникает аллегория «древо государства», поясняющая социальный и политический фон изображенных в ней событий. Кроме того, в том, как эта аллегория используется, проявляются характеры главных действующих лиц — короля Генриха VIII и кардинала Вулси, определяющих направление внутренней и внешней политики Англии.

Во второй сцене первого акта королева Екатерина и герцог Норфольк сообщают королю о мятеже ремесленников, которые страдают от голода и отказываются платить новый налог: «их языки выплевывают долг», «в их сердцах замерзает верность». Король обращается к Вулси за разъяснениями, о каком налоге идет речь, как будто впервые об этом слышит. Не решаясь обвинить короля во лжи, Вулси осторожно напоминает ему, что налог был введен по решению королевского совета, намекая на осведомленность об этом Генриха. Нельзя отказываться от необходимых дел, добавляет Вулси, в страхе перед злонамеренными порицателями, которые, «как хищные рыбы, всегда следуют за новым кораблем»:

      Благое дело
Чернят и извращают кривотолки;
Дурное дело, будучи грубей,
И потому понятней, столь же часто
Считается благим. На месте стоя,
Из страха, что движенье наше будет
Осмеяно, осуждено, пришлось бы
Пустить нам корни там, где мы сидим,
Или сидеть, как статуи.
        (I, 2)¹

Введение метафор в речь Вулси помогает Шекспиру показать смелость и решительность Вулси как государственного деятеля — он защищает принятое советом решение, продиктованное нуждами государства, иронически отзывается о политике уступок с помощью метафоры «укорениться», т. е. застыть в неподвижности. Реакция Генриха в опасный для страны момент свидетельствует о его гибкости и решительности: король отвечает на образную речь Вулси еще более глубокой образной аллегорией, в которой использована древняя метафора «древо государства» для выражения мысли о том, как опасно обременять народ тяжелыми налогами:

Ведь если мы с деревьев обдерем
Кору да крону, часть ствола и ветви,
То даже если корни мы оставим,
То воздух выпьет соки из калек.
      (I, 2, перевод Б. Томашевского)

Происходит столкновение двух метафор, связанных друг с другом: Вулси упомянул о «корнях», имея в виду правителей, Генрих называет «корнями» народ, основу государства. Шекспир сопоставляет два направления в политике Тюдоров: в словах Вулси выражена политическая доктрина, вполне соответствующая внутренней политике самого Генриха, главы английской Реформации, когда он решился отнять у церкви ее богатства. Но в этот момент Генрих отменяет только что введенный налог из страха перед народным мятежом — политика Уступок среднему классу типична для Тюдоров.

Оценки, данные кардиналу Вулси в начальной сцене пьесы, облечены в метафорические сравнения, которые выражают недовольство старой знати политикой этого выскочки: он «сует свой честолюбивый палец в каждый пирог», «эта глыба сала перехватывает лучи благодетельного солнца у земли», он обложил знатных лордов поборами, и многие «сломали хребты», загадывая именья для оплаты расходов на заключение мира с Францией. В этих жалобах отражены экономические основы недовольства. Главный противник кардинала Бэкингем возмущен и тем, что в глазах короля ученость этого сына мясника ценнее происхождения: «книга нищего весит больше, чем кровь дворянина». Он признает свое бессилие: «этот пес мясника полон яда, и у меня нет власти надеть на него намордник поэтому лучше его не будить, когда он дремлет».

Норфольк, его собеседник, более осторожен и напоминаем о дарованиях Вулси: тот всего добился, не имея древней родословной, не имея покровителей, — подобно пауку, он из себя сплел паутину, и его достоинства прокладывали ему путь. И лишь сравнение с пауком говорит о его недоброжелательном отношении к Вулси. Метафорическая форма его советов Бэкингему раскрывает его собственную позицию:

    Подниматься
На горы надо медленно. Досада —
Конь без узды, который изнурен
Своим же пылом...
Печь для врага натопите вы жарко
И сами обожжетесь. Мимо цели
Промчаться можно, слишком быстро мчась.
Вскипев и через край струясь, напиток,
Лишь с виду, как вы знаете, растет
В объеме, а на деле убывает.
        (I, 1)

Бэкингем соглашается с советами друга, но слишком поздно — как раз в этот момент появляется стража, и его заключают в Тауэр по обвинению в измене. «Сеть уже упала на меня», — так воспринимает Бэкингем свой арест, а узнав об аресте своих друзей, добавляет: «...нить моей жизни кончена» и вводит сложную метафору: «...я всего лишь тень бедного Бэкингема, чей облик в этот же миг принимает облако, затмевая мое ясное солнце». «Облако» в комментариях (I, 1, 223—226, Новое Арденнское изд. с. 23)² истолковано как внутренние мучения Бэкингема, а «солнце» отнесено к королю Генриху. Однако Бэкингем говорит о себе, не вспоминая короля, он говорит не о внутренних своих мучениях, а о гибели прежнего Бэкингема, утратившего «солнечную ясность», оклеветанного враждебным «облаком», поглотившим его сущность, мгновенно уничтожающим даже его тень. В данном контексте слово «тень» ассоциируется с быстротечностью оставшихся дней жизни герцога, лишенного свободы, прежней славы и ожидающего близкой смерти.

Перед казнью Бэкингем произносит два монолога. В одном он просит передать Генриху свое благословение и пожелание «прожить дольше, чем у него хватит времени сосчитать его годы». В этих словах скрыта двусмысленность, ведь герцога ведут на казнь. В другом, обращенном к охранителю, которому он доверяет, Бэкингем высказывает свои искренние мысли: вспоминая о судьбе своего отца, казненного узурпатором Ричардом III, он советует осмотрительнее выбирать друзей:

    Те, кому вы сердце
Раскроете, откатятся как волны,
Малейшую неровность в вашем счастье
Заметив, а вернутся для того лишь,
Чтоб утопить вас.
      (II, 1, 126—130)

Падение кардинала Вулси изображено сочувственно. Об этом свидетельствует монолог Вулси, проникнутый скорбным сознанием непрочности славы и пагубности честолюбия. Монологу предшествует сцена, в которой лорды Норфольк, Сэффольк и Серрей глумятся над ним, торжествуя свою победу. Вулси достойно переносит ненависть и насмешки, а, оставшись один, прощается со своим былым величьем. Его монолог содержит метафору «дерево — человек», достаточно распространенную в английской поэзии: в юности «нежные листья надежды», затем «цветы» — «краснеющие почести», а в момент, когда человек уверен, что его «величье зреет», мороз-убийца ущипнет корень, «и оно падает, как я» (III, 2).

Следующий образ в этом же монологе передает и ощущение былой радости от длительного плавания «по морю славы» и признание непрочности славы: подобно беспечным мальчуганам, он заплыл «на пузырях» «за предел своей глубины». Вулси постигает гибельность честолюбия: «раздувшаяся гордость лопнула», и он, «усталый, постаревший на службе», брошен в грубый поток, который его навеки скроет. Вулси теперь ненавидит пышность и славу, и свое падение сравнивает с падением Люцифера. Поток метафор завершается политическим выводом: «Как жалок и несчастен тот бедняк, / Кто от монарших милостей зависит» (перевод Б. Томашевского). Когда появляется Томас Кромвель, Вулси искренне и убежденно признается, что обрел, наконец, мир в душе и спокойную совесть, что король «излечил» его, снял с его плеч «разрушенные столпы», груз почестей, тяжкий груз, способный потопить целый флот. Он советует Кромвелю покинуть его, бедного, упавшего человека, и предложить свои услуги королю. Вскоре выясняется, что Кромвель так и сделал и быстро стал слугой врага Вулси архиепископа Кранмера — человека другой веры.

Отношение Шекспира к королю Генриху VIII можно назвать Двойственным. Из источников драматург мог почерпнуть самые противоречивые оценки характера и политики короля. Генрих привел парламент, духовенство и суд в состояние рабской покорности, однако он умел уступать требованиям коммонеров, обогатил казну награбленными у церкви богатствами, придал своему правлению пышность, блеск, могущество. Все эти стороны его царствования в той или иной степени нашли отражение в пьесе.

Некоторые метафоры, связанные с темой «совести» усиливают впечатление, что Генрих VIII был одним из искусных лицемеров. К нему как нельзя более подходит выражение «замшевая совесть», которое относится в речи старой фрейлины к новой фаворитке короля Анне Болейн. В ответ на заверения Анны, что она не хотела бы стать королевой, фрейлина иронически говорит ей:

Вы женской прелестью одарены,
Но женское и сердце вам дано.
Его прельщают власть, богатство, сан,
Все эти блага, данные судьбою,
И как вы там притворно ни жеманьтесь,
Вы в замшевую совесть их впихнете,
Чуть растянув ее.
    (II, 3, перевод Б. Томашевского)

Образ был известен во времена Шекспира. Например, в комментариях приводится выражение из драмы Джона Марстона «замшевая совесть продажного закона», использованное в качестве примера в словаре пословиц Тиллея³. В речах короля Генриха развод с королевой Екатериной изображен как желание облегчить свою совесть, поскольку он стал сомневаться в законности брака с женой его брата. В репликах придворных это самооправдание иронически обыграно: когда лорд-камергер упоминает, что «брак с женой брата слишком близко подполз к совести» Генриха, лорд Сэффольк бросает реплику в сторону: «Нет, его совесть слишком близко подползла к другой леди».

Рассуждения Генриха на суде по поводу мучений собственной совести воспринимаются как искусное лицемерие. Королева напоминает судьям о длительной совместной жизни ее и Генриха, о своей верности и покорности. В ответ Генрих разглагольствует о том, как сомнение в законности брака «рассекло грудь его совести». Небо его наказало тем, что чрево жены не породило наследника мужского пола, и он, «плавая по широкому морю своей совести», направил путь к единственному лекарству для излечения и очищения больной совести. В этом потоке образов поглощена истинная причина развода — увлечение Генриха юной фрейлиной. Позднее королева Екатерина говорит о том, что она уже давно «отлучена от ложа», выясняется также, что король, не дожидаясь разрешения римского папы на развод, сочетался браком с Анной Болейн.

В финальных сценах драмы вводится тема реформации в нескольких выразительных метафорах. Епископ Гардинер, глава католической веры, один из первых увидел опасность влияния на короля нового архиепископа — Кранмера. Гардинер в метафорической форме говорит о необходимости применить к еретику самые суровые меры: «диких коней укрощают уздой и шпорами», этот сорняк нужно вырвать с корнем; если запустить заразную болезнь, она распространится по стране, и тогда не поможет никакое лекарство. И Гардинер напоминает членам королевского совета о «недавних» событиях в Верхней Германии, т. е. о Крестьянской войне. Однако в момент, когда Кранмера собираются увести в Тауэр, появляется король, который, выбранив совет, просит Кранмера быть крестным отцом Новорожденной дочери.

Действие останавливается в канун Реформации, наиболее трагические события впереди, но зритель, знакомый с историей Англии, легко мог вспомнить, что в скором будущем все участники этого суда над Кранмером кончили жизнь на эшафоте.

Метафоры в хронике позволяют представить особенности характера и цели героя, который к этим метафорам прибегает, усиливают эмоциональное воздействие событий на зрителей, проясняют сущность драматических конфликтов и исторических явлений, а также позицию автора в тех или иных политических и этических вопросах, поставленных в драме.

Примечания

1. Перевод под ред. А.А. Смирнова: Шекспир В. Полн. собр. соч. Т. 4. М., 1941. С. 561. — Цитаты в русском переводе даются по этому изданию, но отдельные места даны в переводе Б. Томашевского по: Шекспир У. Полн. собр. соч. Т. 8. М., 1960.

2. Shakespeare W. King Henry VIII / Ed. by P.A. Foakes. London 1968. P. 23.

3. Ibid. P. 71, note, line 32.