«Змеиный зародыш» честолюбия: политика и этика в трагедии «Юлий Цезарь»

Метафоричность речей героев в трагедии «Юлий Цезарь» (1599) часто служит ключом к пониманию авторского замысла. Вместе с тем смысл метафор, особенно в речах Брута и Кассия, иногда трудно определить, и позиция Шекспира вызывает споры исследователей. Это особенно касается тех мест трагедии, где герои-республиканцы высказывают необычные, даже опасные мысли, которые Шекспир не мог выразить открыто в монархическом государстве.

Большинство метафор относится к теме политического заговора с целью спасения республики. Исторически верное изображение заговора в соответствии с повествованием Плутарха соединяется в этой трагедии с завуалированными откликами на современную Шекспиру политическую обстановку последних лет правления королевы Елизаветы.

Одно из самых спорных мест трагедии — суждение Кассия о характере и поведении Брута, высказанное вскоре после первой попытки вовлечь Брута в заговор. Кассий говорит о том, что Цезарь опасен для республики (I, 2). Он сравнивает Цезаря с Колоссом, который оседлал тесный для его духа мир и стремится к единоличной власти. Но все его речи вызвали только обещание Брута подумать над его словами — и Кассий не без оснований сожалеет, что смог высечь лишь слабую искру в душе Брута. Он определяет поведение друга с помощью метафоры: «Да, Брут, ты благороден, однако я вижу, что твой благородный металл может быть обработан так, что он изменит свои свойства» "Thy honourable metal may be wrought / From that it is disposed"). Эти слова иногда понимают ошибочно — как торжество Кассия по поводу того, что ему удалось «соблазнить» Брута принять участие в заговоре против Цезаря. Такое восприятие подсказано последующей фразой: «Если бы я был Брутом теперь, а он был Кассием, он на меня не повлиял бы». Поскольку в предшествующей строке упомянуто о любви Цезаря к Бруту и о враждебном отношении его к Кассию, то второе местоимение «он» некоторые комментаторы относят к Кассию. Тогда получается, что, по словам Кассия, он, Кассий, сейчас повлиял на Брута тем, что вовлек его в заговор и побудил нарушить верность любящему его Цезарю.

При таком ошибочном восприятии смысла метафоры полу, чается, что для Кассия этическая оценка поведения Брута определяется человеческими отношениями — как будто для Брута было бы честнее сохранять верность Цезарю. Между тем и для Шекспира и для всех, кто читал Плутарха, Кассий прежде всего стойкий республиканец, который ненавидел всех, кто стремился к единоличной власти. Высшая доблесть в его. глазах — верность республиканскому идеалу, ради которого необходимо жертвовать и личными привязанностями и жизнью.

Что означает метафора "honourable metal" в словах Кассия о Бруте? Нет сомнения, что Кассий имеет в виду республиканские принципы, гражданский долг и честность Брута. После этой метафоры следует пожелание, чтобы благородные люди общались только друг с другом. «Кто так тверд, чтобы не поддаться соблазну?» — этот риторический вопрос выражает сомнение в твердости Брута, а дальнейшие рассуждения говорят о том, что в собственной твердости Кассий уверен, даже если бы Цезарь любил его, как Брута. Монолог Кассия порожден тем, что Брут не дал согласия на участие в заговоре, обещая все обдумать и дать ответ позже. Размышляя о причинах такого поведения друга, Кассий вспоминает о любви Цезаря к Бруту, опасаясь, что именно эта любовь и общение Брута с Цезарем поколебали республиканские воззрения Брута, исказили его гражданскую доблесть. Несмотря на все предшествующие усилия ему удалось высечь лишь «слабую искру», поэтому Кассий не без основания считает, что «благородный металл» Брута подвергся порче под влиянием любви Цезаря. И он собирается подбросить Бруту письма, призывающие к протесту против Цезаря.

Решение принять участие в заговоре и убить Цезаря Брут принимает позже, после глубоких и мучительных размышлений. Впоследствии он признается, что не мог спать с момента разговора с Кассием о заговоре. В начале второго акта Брут появляется в саду после бессонной ночи, будит слугу и просит зажечь свет в его комнате. Он начинает монолог с самой главной для него мысли, причем первые слова являются завершением предшествующих раздумий о заговоре: «Это должно быть (достигнуто) его смертью», — так впервые выражена мысль о необходимости убийства Цезаря ради спасения республики.

Эта фраза говорит о том, что Брут решал вопрос, можно ли спасти республику, не прибегая к убийству Цезаря. Позднее перед заговорщиками он упомянет о том, что хотел бы убить дух Цезаря, не повреждая тела, но это невозможно. В данном фонологе Брут признается себе, что это убийство необходимо для общего блага, потому что Цезарь хочет короны — «Как это изменит его природу, — вот в чем вопрос!» (Стоит обратить внимание на словесную близость с первой фразой Гамлета в монологе «Быть или не быть — вот в чем вопрос!». Стиль монолога Брута и некоторые приемы в его аргументации напоминают особенности монолога Гамлета.)

В нескольких метафорах Брут в завуалированной форме выражает мысль о том, что неограниченная единоличная власть опасна для всех: «Яркий день выманивает на свет змею». «Яркий день» в данной метафоре означает неограниченную власть, сверкающую корону. «Мы вручаем ему жало, которое по его воле может стать опасным». Что это за опасность, поясняют дальнейшие метафоры. Брут говорит о том, что величие становится злоупотреблением, когда оно расчленяет власть и совесть ("remorse" означает буквально «угрызения совести», но здесь речь идет о человечности). Вероятно, эта мысль подсказана рассуждениями Платона о том, что в идеальном государстве должны быть устранены от управления люди, лишенные представления о справедливости¹. Сейчас у Цезаря его страсти, в том числе и его честолюбие, подчинены разуму, но, достигнув власти, он может стать иным. Шекспир вводит еще одну метафору, показывая, каким образом происходит превращение скромного честолюбца в деспота:

Но знают все, что лестницею служит
Для молодого честолюбья скромность.
К той лестнице оно обращено,
Пока по ней взбирается, ступив же
На верхнюю ступеньку, к облакам
Подъемлет взор, с презреньем забывая
О лестнице.
    (II, 1, перевод М.П. Столярова)

Честолюбец склонен презирать «низкие» ("base") ступени. Этот эпитет передает неблагодарность, даже подлость того честолюбца, который на вершине славы презирает всех, кто ниже его, хотя они помогли ему подняться.

Вывод Брута: «Так может сделать Цезарь», — продиктован, таким образом, не субъективным умозрительным предположением, как утверждают многие критики, а анализом сходных ситуаций, закономерностей влияния неограниченной власти на человека. Метафорическим обобщением Шекспир выводит конкретный случай за пределы данной ситуации и ставит вопрос о влиянии славы, возвышения, любой власти на человека, поведение которого продиктовано честолюбием. Главную опасность Брут усматривает в неограниченной власти. С помощью метафор Шекспир ставит опасный для его времени вопрос: не таит ли всякая неограниченная власть опасность тирании, т. е. не является ли монархическая форма правления опасной по своей природе, независимо от личных качеств правителя? Вопрос этот мог возникнуть у Шекспира при изучении сочинений античных авторов, в частности Платона и Аристотеля.

Однако, по мнению Брута, народу нельзя говорить о том что опасен не сам Цезарь, а монархическая форма правления! Этот аргумент не будет воспринят как оправдание его убийства, и заговор не будет «нести знамя» ("the quarrel will bear no colour for the thing he is"). Метафора в тексте имеет двойственный смысл — слово "colour" означало и «знамя» и «предлог для вражды». Поэтому нужно «подать» дело так, будто опасность заключена в характере Цезаря, в его честолюбии. Нужно убеждать народ, что Цезарь неизбежно придет «к крайностям» при единоличной власти. Шекспир вводит наиболее значительную метафору: «Поэтому будем считать его змеиным зародышем, который, вылупившись, станет вредоносным, как его порода». На слова "as his kind" — «как его род» или «порода» необходимо обратить внимание, поскольку они придают суждению Брута объективную основу. «Как его порода» в данной ситуации означает историческое обобщение самого Шекспира, который внимательно изучал не только античную историю, но и историю Англии: честолюбцы, которые разными путями захватывали единоличную власть, часто становились тиранами. Итак, монархия — «змеиный зародыш» тирании, честолюбие — «змеиный зародыш» злоупотреблений. Отсюда следует метафорическое заключение монолога: «...убьем его в скорлупе».

Тиранию следует задушить в зародыше, потом будет поздно — об этом говорит в дальнейшем метафора в обращении Брута к заговорщикам: если они трусливо откажутся от выполнения долга, то «тирания будет парить высоко, высматривая жертвы», и любой человек будет гибнуть по ее капризу (II, 1, 118—119).

Итак, можно говорить о двойном смысле метафоры «змеиный зародыш» в монологе Брута: первый, ясный для всех, состоит в идее опасности честолюбия, которое стремится к власти. Об этой опасности позднее идет речь в сцене на форуме. Там, выступая перед народом, Брут оправдывает убийство Цезаря тем, что Цезарь был честолюбив, и, напротив, Антоний с помощью искусной речи убеждает слушателей, что Цезарь не был честолюбив, а любил народ и заботился о бедняках. Шаткость аргументов Брута о личных недостатках Цезаря легко опровергнута, и народ, только что превозносивший Брута как спасителя республики, теперь, возмущенный несправедливым убийством достойного правителя, начинает мятеж и бросается поджигать дома заговорщиков.

Второй смысл метафоры «змеиный зародыш» намеренно скрыт в образах, предшествующих заключительному выводу Брутa: там змея, которая может ужалить неосторожного пешехода, ассоциируется с королевской властью. Мысль об опасности неограниченной власти возникает и в других произведениях Шекспира. Например, Ричард II правит по своей прихоти и приводит государство к упадку; Анджело в «Мере за меру», получив власть, злоупотребил ею под влиянием страсти; Антонио в «Буре», наделенный властью на время, насильственно захватывает ее, изгоняя законного правителя Просперо; Леонт в «Зимней сказке», охваченный ревностью, становится преступником, и никто из окружающих не может остановить тирана.

В трагедии «Юлий Цезарь» в образной форме поставлен вопрос о соотношении государственной политики и человечности: нельзя допускать бесчеловечной власти, говорит Брут в своем монологе, и позднее во всех своих действиях он старается быть человечным. Спасти республику он надеется ценой гибели только одного человека. Когда Кассий, более опытный политик, чем Брут, предлагает убить Марка Антония, Брут отвечает метафорами: Антоний — всего лишь член тела Цезаря, если отсечь голову, все остальные члены умрут. Поведение заговорщиков будет слишком кровавым, если они станут кромсать уже мертвое тело: «жрецами будем мы, Кассий, а не мясниками», «подадим его (убитого Цезаря) как блюдо для богов, а не как изрубленное месиво для собак».

Метафоричность речей Брута и Кассия связана с желанием Шекспира усилить политические и нравственные оправдания этих героев, чьи цели преподнесены как значительно более возвышенные, чем в изложении Плутарха, где совершенно ясно показан аристократический характер заговора и подчеркнута прочная любовь народа к Цезарю. Шекспир в этом отношении сознательно отступает от Плутарха.

Отступления от источника объясняются намерением Шекспира косвенно отразить актуальные для своего времени политические проблемы. Как свидетельствуют протоколы суда над Эссексом, состоявшегося в 1601 г., идея политического заговора возникла в кругу молодых дворян уже в 1599 г. Вполне возможно, что Шекспир знал об этом и, читая в это время Плутарха, обратился к теме заговора. Однако он не сохраняет важной мысли Плутарха о необходимости единоличной власти в период, когда государство охвачено междоусобными войнами. В изложении Плутарха Цезарь — носитель новой формы правления, которая отвечает требованиям времени. Для эпохи Шекспира отрицательные последствия монархической формы правления становились ясными многим образованным англичанам Поэтому в трагедии Шекспира Цезарь выведен как диктатор, уже обладающий полнотой власти и требующий короны, чтобы эту власть укрепить, заговорщики прибегают к опасному для них и для государства средству, пытаясь предотвратить возможность тирании убийством диктатора.

Сцену грозы (I, 3) многие исследователи воспринимают как аллегорию. Например, Морис Чарней в монографии, посвященной римским трагедиям, приходит к выводу, что она символизирует «чудовищность» заговора против великого человека². Однако Чарней приводит суждения персонажей о смысле явлений природы, позволяющие предложить иное толкование сцены, чем это сделано в его книге.

О предзнаменованиях, которые предшествовали убийству Цезаря, сообщает Плутарх. Шекспир сохраняет упоминаемые там факты, но сразу же в тексте трагедии предлагаются три разных восприятия этих явлений природы. Каска, охваченный ужасом, описывает странные знамения и страшную грозу: он и раньше видел, как «честолюбивый» океан в ярости ревел и бурлил, пытаясь достичь облаков, а ветер вырывал с корнем дубы, но сейчас небеса извергают огонь — значит, или в небесах идет «гражданская война», или люди настолько разгневали небеса своими дерзкими делами, что боги посылают им наказание.

Цицерон, слушая это описание, бросает реплику, которая отражает свойственное ему философское восприятие явлений: люди часто судят о вещах по-своему, искажая смысл. Если Каска испуган грозой, то Кассий реагирует иначе: он бродил по улицам, подставляя обнаженную грудь громам и молниям. Он говорит Каске, что причина «искажений» в природе заключена в состоянии государства. Нельзя забывать, что Кассий хочет вовлечь Каску в заговор, поэтому его объяснения смысла явлений природы могут быть восприняты как искусный политический прием. Например, Кассий иносказательно говорит о Цезаре: «Я мог бы назвать человека, подобного этой страшной ночи, — он мечет громы и молнии, открывает могилы, рычит подобно льву у Капитолия, по природе он обыкновенный человек, но вырос чрезмерно и стал страшен».

Через индивидуальное восприятие грозы разными героями Шекспир создает у зрителя ощущение близких потрясений: тема грозы — «гражданской войны в небесах» — ассоциируется с потрясениями в жизни человеческого общества, и в этом можно усмотреть ее «символический» смысл, но не в осуждении заговора.

Аллегорическая сцена подготавливает зрителей к дальнейшим событиям. Убийство Цезаря приводит к иным результатам, чем предполагали заговорщики, — начинается гражданская война, в которой сторонники республики терпят поражение, а победители жестоко расправляются со своими противниками. Антоний и Октавий, будущий император Октавиан Август, вводят проскрипции и предают смерти сто сенаторов — в том числе погибает и Цицерон.

Гибель героев в финале трагедии сопровождается краткими эпитафиями. Кассий пронзает себя мечом, когда ему кажется, что битва проиграна. Его друг Тициний, увидев тело Кассия, произносит эпитафию: «О, заходящее солнце, ты падаешь сегодня в кровавых лучах, а день Кассия закончен в его красной крови. Солнце Рима закатилось. Наш день погиб; придите облака, влажные капли, наши дела окончены», — и он закалывает себя мечом Кассия. «Прощай, последний римлянин! — обращается Брут к мертвому Кассию, — Рим не сможет породить тебе равного». Эпитафию Бруту произносит Антоний, называя его «благороднейшим из римлян»:

Прекрасна жизнь его, и все стихии
Так в нем соединились, что природа
Могла б сказать: «Он человеком был».
    (V, 5, перевод М. Зенкевича)

Слова Антония "His life was gentle" переводят и несколько иначе:

Был сердцем кроток он, и в нем стихии
Так сочетались, что природа может
Встать и сказать пред целым миром: «Это
Был человек».
    (перевод М.П. Столярова)

Смысл сентенции Антония заключен в признании, что вся жизнь Брута была проявлением его человечности, эпитет "gentle" имеет у Шекспира множество оттенков: «нежный», «добрый», «мягкий», «человечный», «благородный». Самого Шекспира его друг Бен Джонсон назвал "gentle" в стихах, помещенных в издании 1623 г., — в первом фолио. Оценки героев, высказанные в финале драм, у Шекспира всегда полны особого значения.

В трагедии «Юлий Цезарь» поэтические метафоры придают конкретным событиям двойственную оценку — исторически объективная картина прошлого, восстановленная драматургом, Дополняется скрытыми обобщениями, относящимися к другим временам и позволяющими судить о кризисе в политических воззрениях Шекспира, который впервые проявился именно в трагедии «Юлий Цезарь».

Примечания

1. Платон. Соч. в 3-х т. Т. 3, ч. I. М., 1971. С. 275.

2. Charneу M. Shakespeare's Roman plays. The function of imagery in the drama. Cambridge, 1961. P. 45—47.