«Басня о желудке» и метафоры в трагедии «Кориолан»

В исторической трагедии «Кориолан» поэтические образы характеризуют борьбу между патрициями и плебеями, сущность и функции государственной власти, отношения исторического героя и времени, в которое он живет. Речи многих персонажей насыщены метафорами и аллегориями, весьма разнообразными по ассоциациям и оттенкам. В качестве пролога к социальным конфликтам трагедии служит басня о бунте членов тела против желудка, рассказанная патрицием Менением Агриппой, чтобы успокоить толпу недовольных плебеев. Это одна из наиболее известных аллегорий античности, которая широко использовалась в позднейшие времена¹.

Используя детали из нескольких вариантов басни (Плутарх, Кэмден, Тит Ливии, Филипп Сидней), Шекспир изменил реакцию толпы на этот рассказ и добавил существенные моменты чтобы усилить социальную основу конфликта между сенатом и народом, который аллегорически изображен в древней притче. Появлению Менения предпослана сцена, в которой плебеи жалуются на голод и притеснения властей; народ был бы рад получить «излишки, пока они не испортились». Менения народ считает своим другом и согласен выслушать его притчу. Однако сразу же добавлена скептическая реплика предводителя мятежных горожан, который предупреждает, что их не удастся обмануть басней ("to fob off our disgrace with a tale").

Свой рассказ Менений предваряет угрозой, выраженной в иносказательной форме: «...вы с таким же успехом можете бить дубинами небо, как поднимать их против римского государства, которое пойдет своим путем, разрывая десять тысяч более крепких удил, чем те, какими вы когда-либо захотите его обуздать» (I, 1).

Эта метафора выразительно передана в переводе Ю. Корнеева:

  ...столь же глупо,
Как замахнуться палкою на небо.
Вам восставать на Рим, в ком хватит силы
Порвать железо тысячи удил
Покрепче пут, которыми вы мните
Его стреножить.

Конфликт, о котором идет речь в басне, соответствует реальной ситуации в драме: члены тела взбунтовались против желудка, обвиняя его в том, что он не выполняет равной со всеми работы, а лишь поглощает пищу, «праздный и бездеятельный». Горожанин, возглавляющий толпу, искусно поясняет аллегорию, и существенно, что в числе деятельных членов тела он называет «увенчанную короной голову». В этом Шекспир отступает от источников, поскольку в тот древний период, когда происходит действие трагедии, в Риме не было короля. «Бдительный глаз» в речи горожанина означает, по-видимому, судей: «сердце» — главный советник, канцлер, управляющий государством, «нога» — боевой конь, «рука» — солдат, «язык» — глашатай. «Желудок» назван в его пояснении «гусеницей», как и в памфлетах XVI в., обличавших злоупотребления.

Менений сообщает ответ «желудка»: тот получает от всех результаты их труда, накапливает добро, как «амбар», но лишь для того, чтобы обратно разослать его «по рекам крови» к мозгу, сердцу, нервам и венам. Именно они получают «муку», а желудку остается «мякина». Упоминание о «мякине» добавлено Шекспиром, чтобы подчеркнуть очевидную ложь Менения. Переварите как следует все сказанное применительно к государству — продолжает Менений, — и увидите, что вы получаете все добро от сената, а не от вас самих.

Как и во всех вариантах античной басни, в шекспировском тексте сохранена мысль о том, что желудок сам ничего не производит, он только распределяет общественное достояние между членами тела. Таким образом, в басне идет речь о разделении труда в государстве, в результате которого желудок-сенат собирает и распределяет плоды чужого труда. Вывод о том, что себе правители оставляют лишь «мякину» — явная нелепость. В данном случае Менений завершает басню ложью, тем самым устраняя вопрос о несправедливом распределении общественных благ. Видимость правды создается убедительной картиной необходимого для жизни обмена продуктами труда, но за этой видимостью искусно скрыта ложь, аллегория — способ обмануть народ.

Плутарх сообщает, что Менению с помощью басни удалось успокоить толпу. У Шекспира ее мечом разгоняет Кай Марций. В драме Шекспира никто из сенаторов не проявляет к народу той «любви» и «заботы», о которой говорит Менений Агриппа, и сам он презирает плебеев, но искусно это скрывает. Кай Марций, друг и воспитанник Менения, осыпает их оскорблениями: «В чем дело, недовольные мерзавцы, зачем вы, растирая жалкую царапину своего мнения, начесали себе коросту». Дальнейшие сравнения передают крайнее презрение Марция к толпе, к ее непостоянству и трусости: «щенки», «гуси», «зайцы», ее любовь — аппетит больного, требующего пищу, вредную для него; Марций возмущен изменчивостью настроений толпы: «тот, кто рассчитывает на се любовь, пытается плыть со свинцовыми Ослами и рубить дубы сучьями». Он сам готов четвертовать тысячи мятежников. Гиперболические образы передают его ненависть к народу, которую этот военачальник, спаситель Рима от врагов, не желает скрывать.

В словах Марция Шекспир дополняет оценку роли сената в жизни государства, высказанную в басне Менения, который считал обязанностью сената распределение общественных благ. Марций говорит о другом: «благородный сенат» держит в страхе плебеев, иначе они «пожрут друг друга», т. е. задача власти — подавлять недовольство и беспорядки в государстве.

Узнав о нашествии вольсков на Рим, Марций бросает презрительную реплику: «этих крыс возьмем грызть зерно в амбарах», предлагая плебеям отправиться на войну, чтобы грабить врагов. Одержав победу и получив от сената прозвище «Кориолан» за взятие города вольсков Кориолы, Марций становится главным претендентом на должность консула, но отказывается предстать перед плебеями в «волчьей» тоге (тоге из грубой шерсти) и просить их голоса, рассказывая о своих ранах. Когда друзья убеждают его покориться обычаю, он отвечает метафорой, содержащей глубокое обобщение, в котором скрыто суждение автора. Кориолан говорит, что если во всем поступать, как требует обычай, то «на древнем времени будет лежать пыль, никем не сметаемая, а заблуждение вырастет в столь высокую гору, что истина не сможет из-за нее выглянуть» (II, 3). «Древнее время» покрывается пылью, если всегда незыблемо блюсти обычаи, — в этом суждении выражена мысль о необходимости изменений, ломки господствующих представлений.

Вместе с тем конкретная ситуация, породившая это обобщение, не дает оснований предполагать, что Шекспир разделяет позицию героя. Кориолан предвидит усиление власти народа в государстве и считает отжившим обычай, требующий, чтобы консул избирался народом. В этом отражена особенность политической обстановки в Англии в первые годы правления Джеймса Стюарта.

Столкновение в сенате, показанное в начале третьего акта, воспринимается как столкновение в английском парламенте. Первая сцена третьего акта, самая динамичная и трагическая, насыщена метафорическими образами огромной эмоциональной силы и политической значимости, в идейном и художественном отношениях это одна из лучших сцен мировой исторической драматургии. Кориолан был только что избран консулом, но трибуны, опасаясь за собственные должности, восстановили против него горожан, напомнив им о его ненависти к народу. На пути в сенат трибуны преграждают ему дорогу. «Разве он не прошел через общины и лордов?» — спрашивает их военачальник Коминий. В этом вопросе содержится намек на английские обычаи: избрание в палате общин и в палате лордов.

Метафоры в монологах Кориолана передают его ненависть к народу и трибунам. Кориолан называет плебеев «стадом», а к трибунам обращается с презрением: если их сделали «ртами» этого стада, то почему они не «управляют их зубами». Своей мягкой политикой сенаторы вскормили чертополох мятежа, наглости, восстания, они вспахали почву, посеяли и разбросали плевелы, позволив плебеям смешаться в одном собрании с патрициями.

Когда сенаторы просят его молчать, чтобы не вызывать ярость народа, он с негодованием отвечает, что не страшился внешней опасности, проливая кровь при защите Рима, так и теперь его легкие будут «чеканить слова, пока они не сотрутся», обличая толпу. Чтобы пояснить, насколько велико презрение Кориолана к народу, Шекспир вводит метафору: Кориолан готов бороться «с этой корью», которую сенаторы презирают, как детскую болезнь, но, как нарочно, ищут пути к заболеванию ("Coin words till their decay against those measles / which we disdain should tetter us, yet sought / The very way to catch them" (II, I, 5, 1, 78—80).

Один из трибунов — Брут — возражает Кориолану: «Ты говоришь о народе, как будто карающий бог, а не человек, с такими же слабостями». В этом ответе слово "infirmity" означает не просто «немощь» или «слабость», но также и «болезнь». Таким образом, метафора, оскорбительная для трибунов и народа, обыграна против Кориолана.

И далее метафоры в речи героя передают его презрение к народу: трибуна он называет «тритоном среди пескарей», толпу плебеев — гидрой. Сенаторы «вскормили» неповиновение, допустив раздачу хлеба по требованию народа. Характерно, что некоторые метафоры продолжают образы из басни Менения Агриппы. В тексте фолио Кориолан развивает тему «желудка»: «Как понял эту доброту сената желудок черни?» — так переводят фразу, но точнее будет: «Как этот желудок-толпа переварит любезность сената?». Поправка к тексту, принятая в некоторых изданиях: вместо «желудок-толпа» — «слепая толпа» — не выдерживает критики, поскольку разрушается взаимосвязь элементов метафоры.

Однако если в басне «желудок» — иносказательное обозначение сената, то в речах Кориолана этот образ используется для того, чтобы возбудить у сенаторов презрение и ненависть к толпе.

В метафорической форме Кориолан высказывает предостережение сенату:

  Унизили мы сами
Свою же власть и побудили чернь
Почесть за трусость наше снисхожденье.
Она взломает скоро дверь сената,
И вороны туда ворвутся стаей
И заклюют орлов.
    (III, 1, перевод Ю. Корнеева)

Кориолан предлагает ради спасения больного государства от неминуемой смерти применить опасное средство — «вырвать язык толпы», т. е. уничтожить должности трибунов, не позволять плебеям «лизать сладость, которая для них — яд». Услышав такие речи, трибуны обвиняют его в измене и предлагают предать немедленной казни, чтобы «яд» его мыслей не распространялся далее. Так обыгрывают они метафору Кориолана, используя ее против него. Трибуны призывают народ к оружию, и словесные баталии сменяются политическим столкновением.

Менений, который прежде обращался с трибунами презрительно, издеваясь над их происхождением, внешностью, речами, пустяковыми делами, теперь обращается к ним с притворным почтением, готовый «поправить беду заплатой любого цвета». Он надеется, что обстановка изменится ("One time will owe another") и уговаривает Кориолана сдержать «достойный гнев» до другого времени. Коминий убеждает Кориолана, что сила на стороне народа, и будет «не мужеством, а глупостью стоять перед падающим зданьем». Все сенаторы боятся начала гражданской войны, один из них предостерегает трибунов: нужно соблюдать закон, насилием они начнут кровавый путь, «конец которого неведом для начала», и тогда трибуны приказывают эдилам и горожанам сложить оружие.

Обращение к толпе в прощальной речи Кориолана и его метафорические гиперболы выражают слепую сословную ненависть, приводящую героя к забвению общегосударственных интересов, к измене отечеству:

О свора подлая ничтожных псов!
Дыханье ваше ненавижу я,
Как вонь болот гнилых; мне ваша дружба —
Как трупы незарытых мертвецов,
Которые лишь воздух отравляют.
Я изгоняю вас...
      (III, 3, 120—123)

В стане вольсков он жалуется их вождю Ауфидию на свою «неблагодарную», «пораженную язвой» страну и предлагает вести вольсков на Рим, чтобы отомстить за свое изгнание.

Восприятие нашествия врагов во главе с Кориоланом римлянами передано в метафорах, показывающих, насколько патриции лишены общенациональных побуждений. Война с собственным народом заставила их забыть об отечестве. Первая реакция сенаторов — не возмущение изменой Кориолана, а злорадство по адресу трибунов и плебеев. «Он встряхнет ваш Рим за уши», — так обращается к трибунам военачальник Коминий. Вторая реакция — опасение, что вместе с плебеями, этой «зловонной кучей затхлой мякины», Кориолан сожжет и «несколько благородных зерен». Таким образом, не безопасность государства, а боязнь гибели вынуждает сенаторов искать примирения с плебеями. И только мать Кориолана Волумния поднимается до осуждения измены: «раньше, чем ты растопчешь свою страну, ты раздавишь чрево матери, породившее тебя». Волумния побеждает, и Кориолан заключает мир — не потому, что в Кориолане пробудилась любовь к Риму, но потому, что с детства в нем воспитаны благоговение перед матерью и подчинение ее воле.

Причины гибели Кориолана раскрыты во многих сценах, особенно в монологе Ауфидия (IV, 7): неспособность притворяться, хотя это необходимо в политике, отсутствие чувства долга перед отечеством, неспособность подвергнуть сомнению свои взгляды, уже не соответствующие изменившемуся времени. В числе причин гибели Кориолана названы гордость, пятнающая человека, которому покровительствует фортуна, и «дефект суждения», Ауфидий толкует свои слова упрощенно: Кориолан не использовал благоприятный случай для окончательной победы. Но далее Шекспир прибавляет еще одну причину: «природа» Кориолана оставалась неизменной, хотя время изменилось.

Монолог Ауфидия заканчивается метафорами, сентенциями и пословицами. Первая сентенция имеет двойной смысл: «Так наши доблести (добродетели) зависят от оценки ("interpretation" — «восприятие», «понимание», «объяснение») времени». Вторая метафора: «Сила (власть), сама по себе достойная похвалы, не получает более очевидной гробницы, чем трибуна, с которой превозносились ее дела», поясняет зависимость судьбы героя от времени. К ней Ауфидий добавляет несколько иносказании: «огнем изгоняют огонь, гвоздем выбивают гвоздь, правами колеблют права и силой побеждают силу». В них содержится главный вывод о причинах гибели Кориолана: человек, не способный изменить свои взгляды в соответствии с изменившимся временем, обречен, и те же люди, которые его прославляли, в другое время его погубят.

В хрониках понятие времени чаще всего имеет политический оттенок. В трагедии «Кориолан» концепция времени как исторической категории значительно обогащена: время — это не только особенности правления или ход политической борьбы, но и соотношение социальных сил в обществе, столкновение сословий, борьба материальных интересов и порожденные этой борьбой политические, нравственные и психологические коллизии. Именно поэтому судьба Кориолана воспринимается как результат столкновения выдающейся личности и нового времени, а гибель героя предстает как трагедия.

Сентенции Ауфидия имеют и субъективный смысл — так он оправдывает собственное предательство по отношению к Кориолану. Ауфидий и его сообщники обсуждают возможную реакцию народа на задуманное ими убийство Кориолана. Один из них говорит: «Народ будет колебаться, пока вы спорите, но падение любого сделает победителя ("пережившего") — наследником всего». Когда Кориолан появляется во главе вольсков, увенчанный лаврами победителя, восторженно приветствуемый народом, Ауфидий встречает его оскорблениями и обвинением о измене. Забыв, что он в стане недавних врагов, Кориолан осыпает Ауфидия ругательствами: «безмерный лжец», «лживая собака», напоминает ему, как совсем недавно он разгромил вольсков в Кориолах подобно орлу в голубятне. Горожане, вспомнив, что Кориолан был их врагом, требуют его смерти, Ауфидий и его сторонники закалывают Кориолана. Такой финал заключает в себе глубокий нравственный урок: герой, изменивший отечеству, погибает, преданный своими новыми союзниками.

В поздних исторических драмах преобладают метафоры и аллегории, связанные с государственной жизнью, с судьбой исторических лиц, с событиями, определяющими характер конфликтов в разные периоды истории. В отличие от ранних хроник, где образы простые, в исторических драмах зрелого и позднего периода преобладают сложные и многозначные метафорические картины, поэтому исследователи говорят об их «двусмысленности». Иногда эта особенность поэтики связана с желанием Шекспира передать противоречивость исторических и нравственных оценок, иногда порождена стремлением завуалировать собственную позицию, высказать наиболее опасные мысли в наиболее сложной форме. Если в тексте ранних пьес почти каждая метафора сразу же пояснена, то, например, словесные образы в трагедии «Кориолан» и в драме «Король Генрих VIII» редко сопровождаются пояснениями — преобладают образы как бы свободные от авторской эмоциональной оценки, которая проявляется косвенно и воспринимается зрителями и критиками через призму их собственных политических и этических воззрений.

Примечания

1. См.: Gombel H. Die Fabel "von Magen und den Gliedern" in der Weltliteratur. Halle (Saale), 1934.