Любовь и дружба в сонетах¹

Сонеты Шекспира были опубликованы в 1609 г. с загадочным посвящением издателя Томаса Торпа «Мистеру W.Н.», «единственному вдохновителю» сонетов. Кто был этот "Mr. W.Н.?" Он назван "begetter", т. е. «породивший сонеты», следовательно, Торп имеет в виду таинственного друга, для которого написана большая часть сонетов.

Большинство исследователей предполагает, что героем сонетов является Генри Райтсли (Henry Wriothesley) граф Саутгемптон, покровитель поэта, и что издатель намеренно переставил инициалы. Вызывает сомнение слово «мистер», недопустимое в обращении к столь знатному лицу, каким был граф Саутгемптон, однако и обращение Торп мог намеренно изменить. О привязанности Шекспира к Саутгемптону неопровержимо свидетельствуют посвящения в поэмах, и если обращение к покровителю в 1593 г. в поэме «Венера и Адонис» носит сдержанный характер, то уже в следующем году, издавая поэму «Обесчещенная Лукреция», Шекспир открыто говорит о своей любви: «Любовь моя к вашей светлости не имеет конца. Все, что я написал, принадлежит вам, все, что я когда-либо напишу, также принадлежит вам». Доказательство того, что сонеты посвящены именно Саутгемптону, биограф поэта Сидней Ли не без оснований видел в содержании сонета 107. Он воспринял этот сонет как отклик Шекспира на смерть королевы Елизаветы в 1603 г. и освобождение Саутгемптона из тюрьмы, куда он был пожизненно заключен в 1601 г. Некоторые образы в этом сонете могут быть истолкованы в политическом плане, например, «освобождение» любви из темницы, «коронование», превратившее неуверенность в реальность, провозгласившее мир, «капли бальзама», которым целительное время освежило любовь и спасло ее от смерти, — во всех этих метафорах можно найти иносказание, намекающее на освобождение друга и возрождение любви, которая казалась погибшей. В заключительных строках поэт предсказывает, что его стихи будут памятником другу, когда погибнут и слава тиранов и гробницы из меди. Если бы речь шла о простой разлуке, эти политические ассоциации были бы неоправданными. Однако противники подобного восприятия сонета выдвигают серьезный довод: если слова «смертная луна» отнести к королеве Елизавете, то получится, что она «перенесла» затмение, т. е. речь не может идти о ее смерти. Правда, эта метафора допускает иное толкование, если слово "endured" воспринять как утверждение того, что «луна» затмилась навеки, т. е. королева Елизавета умерла.

С темами любви и дружбы связан один из самых сложных и многозначных образов в сонетах — образ Времени², благодаря этому образу личные чувства поэта воспринимаются как проявление общих законов развития и изменения. В первых сонетах варьируется одна мысль: поэт заклинает друга жениться и тем сохранить свою красоту в потомстве — только так он сможет победить всесильное Время. С образом Времени связаны картины увядания в природе, которые должны напомнить другу о грозящей ему старости. Время выступает как живое существо, как могущественная разрушительная и созидательная сила. Оно не знает отдыха, оно служит воплощением разрушительной деятельности людей: я вижу, говорит поэт, как благородные башни сравниваются с землей, как вечная медь становится жертвой ярости смертных людей, как государства клонятся к упадку, голодный океан поглощает королевства. Эти метафорические картины завершаются горьким выводом: значит, и любимый друг обречен на смерть, Время иссушит его кровь, проведет глубокие борозды на его лице, уничтожит его красоту.

Время разрушает не только замки и памятники, но и духовные ценности — в сонете 60 содержится метафорическое описание движения Времени: подобно волнам, набегающим на покрытый галькой берег, минуты нашей жизни спешат к концу, сменяя друг друга, все рожденное «ползет» к зрелости, «коронование» успехом сменяется «сгорбленными затмениями», которые «сражаются» с его славой. В этом сонете Время выступает сначала как «даритель» красоты и успеха человеку, но затем «оно прорывает борозды на челе красоты», кормится редкостями природной истины ("Feeds on the rarities of nature's truth"), т. е. оно пожирает самое совершенное в природе, — оно скашивает все своей косой.

О «тирании Времени» поэт говорит и в сонете 115: миллионами случайностей Время «вползает, нарушая обеты, меняет законы королей, заставляет померкнуть священную красоту, притупляет острейшие намерения, увлекает сильные умы на путь изменения вещей». В этом буквальном переводе сохраняется одна из важнейших метафор: Время не только разрушает, оно и порождает новое, и творцами нового, творцами изменений становятся «сильные умы» или «сильные духом».

Поэт объявляет войну Времени. Оружие поэта — его стихи, а силу в этой борьбе ему дает любовь к другу. Личная тема любви сплетается с темой бессмертия искусства: оно призвано сохранить в веках такие ценности, как любовь, мысль, красота, истина. Душа поэта живет в его стихах, «дети», порожденные его мозгом, будут жить в листках бумаги (сонет 77).

Поэт называет еще одну силу, которая не склоняется перед Временем — свою любовь. Если вдуматься в метафоры, связанные с этой глубоко личной темой, то легко увидеть, как любовь поэта к другу и возлюбленной — таинственной «смуглой леди» — впитывает весь мир, все отношения в природе и обществе, даже очень далекие от темы любви. Например, сонет 4 целиком состоит из слов, обозначающих деловые отношения: наследство, дар, торговля, душеприказчик, прибыль, скряга, растрата, — и все образы находятся в движении, общая картина лишена искусственности и помогает выражению главной мысли: друг должен жениться, чтобы породить детей и тем отдать долг природе.

Метафоры в сонетах многозначны. Например, сонет 34 может быть воспринят как описание досадного случая, когда поэт вместе с любимой отправился в путь без плаща и был застигнут бурей. Но благодаря метафорам все, что произошло, переводится в этический план. Любимая побудила тронуться в путь без плаща, позволила «низменным» (base) облакам захватить их в пути, «скрыла» в их «гнилостном (rotten) дыме» свою «дерзость». Напрасно она, как солнце, проглядывая сквозь облака, старалась осушить дождь на его «исхлестанном бурей» лице — ведь нельзя назвать бальзамом средство, если оно «лечит рану», но не исцеляет от «позора». Ее «стыд» не излечивает его «горя», раскаяние и печаль обидчика — слабое облегчение. Bсe эти образы полны тревожного драматизма. Они вызывают представление о каком-то нравственном падении, поэт намекает, что причиной падения была его спутница. Но финал сонета — оправдание любимой: ее слезы — «жемчуг» такой дорогой, что он может служить выкупом за все дурные дела.

В следующем сонете та же тема оправдания совершенного греха, но это оправдание выражено в целой последовательности сравнений и метафор: у роз есть шипы, в серебристых фонтанах скрыта грязь, облака и затмения «пятнают» солнце и луну, «отвратительный червь живет в сладчайших почках». Диалектика чувства в этом сонете заключена во второй строфе: поэт говорит о себе, что, оправдывая грех, он развращает собственный разум, который «чувственную вину» защищает разумными доводами, подобно адвокату: «такая гражданская война в моей любви и ненависти».

В другом сонете снова возникают метафоры, связанные с темой борьбы: сила, хитрость, ранение, защита, враги. «Не отводи взора, даже если любишь другого», — обращается поэт к любимой, и сразу же добавляет оправдание:

Сама ты знаешь силу глаз своих,
И, может статься, взоры отводя,
Ты убивать готовишься других,
Меня из милосердия щадя.
О, не щади! Пускай прямой твой взгляд
Убьет меня — я смерти буду рад.
  (Сонет 139, здесь и далее стихотворные цитаты даны в переводе С.Я. Маршака)³

Для воплощения мысли о соотношении чувственного и нравственного начала в любви поэт обращается к миру природы: розы, пораженные болезнью, могут казаться столь же прекрасными, но они лишены аромата, они живут, не пробуждая ничьей любви, увядают, не пользуясь уважением, умирают в одиночестве. «Сладостные розы» гибнут иначе — после смерти из них делают сладчайшие ароматы.

Порицание слабостей друга высказано косвенно в образной форме: его поклонники ищут в нем кроме внешней красоты красоту духовную — их «глаза» восхищаются прекрасным цветком, но их «мысли» чувствуют «гнилостный запах сорняков». Метафора завершается объяснением причин этой двойственности: цветок пахнет гнилью, потому что он растет для всех — стал общим достоянием (сонет 69). В следующем сонете поэт пытается найти для друга оправдание: «Червь порока любит сладчайшие почки». Поэт допускает, что недостатки друга преувеличены в чужих оценках — ведь клевета преследует красоту подобно ворону. В представлении Шекспира добро и красота неотделимы, однако в столкновении правды и красоты много оттенков. Красота друга превращает его недостатки, такие, как непостоянство, легкомыслие, увлечения молодости, в нечто привлекательное, ибо красота обладает властью преображать истинную сущность вещей.

Противопоставление «сорняков» и «цветов» служит для этической оценки в трудном для истолкования 94-м сонете о людях, не умеющих любить, но управляющих чувствами других людей. Вот его буквальный перевод:

Те, кто обладает властью наносить раны, но не делает этого,
Кто не совершает вещей, о которых они больше всего говорят,
Кто, двигая других, сам подобен камням,
Недвижим, холоден, редко поддается искушению,
Они по праву наследуют милости небес
И возделывают богатства земли, спасая ее от истощения;
Они — господа и властители выражения своих лиц,
Другие — всего лишь слуги их совершенства.
Летний цветок сладостен лету,
Хотя он живет и умирает лишь для себя,
Но если этот цветок поражен низменной заразой,
То самый низменный сорняк одержит верх над его достоинством:
Ибо сладчайшие вещи становятся горькими по действиям;
Гниющие лилии пахнут намного хуже, чем сорняки.

Главная мысль этих метафор: люди, умеющие притворяться, владеющие собой, не поддающиеся обычным человеческим страстям, по милости неба управляют другими и даже выступают спасителями и умелыми хранителями земных богатств. Нет сомнений, что речь идет не только о правителях и честолюбцах, но и вообще о сильных духом людях, добивающихся успеха. Хотя они побуждаемы честолюбием и эгоизмом — «живут и умирают для себя», но они полезны в том обществе, в котором живут. Однако порок в таких людях более неприятен, вызывает большее осуждение, чем недостатки обычных «низких» по своему положению людей — слуг и подданных этих избранных властителей.

Какое отношение к таким людям хочет внушить поэт, какие чувства они вызывают? Именно в этом скрыта загадка, ибо несомненно, что этическая оценка отличается двойственностью, она завуалирована метафорами. Осуждение относится не столько к честолюбию и эгоизму таких «властителей» над другими, и даже не к их способности к притворству — древние говорили, что тот, кто не умеет притворяться, не может управлять, — осуждение вызывают «лилии», пораженные пороком, т. е. причиняющие зло другим, использующие свои способности во вред людям, над которыми обладают властью, — и не только политической, но любой властью. В этом сонете благодаря метафорам создается глубокое психологическое и философское обобщение.

Метафоры любовных сонетов часто связаны с будничными, обыденными явлениями, что придает описанию жизненную достоверность. Вот, например, жанровая сценка: хозяйка старается поймать убегающую курицу, забыв о ребенке, который с плачем пытается за ней бежать — и сразу же метафора пояснена: так и ты преследуешь того, кто от тебя бежит, а я, твое дитя, пытаюсь тебя догнать. «Поймав свою надежду, вернись ко мне, поцелуй меня, как добрая мать», — молит поэт покинувшую его возлюбленную (сонет 143). В нескольких сонетах, убеждая друга жениться, поэт советует ему «возделать девственные сады», «наполнить вином сосуд», «сохранить сокровище своей красоты» — «ведь нет красавицы, чье невозделанное чрево отвергнет с презрением твою вспашку». Многие метафоры построены на ассоциациях из сельской жизни, в нескольких сонетах развивается метафора «любовь — аппетит»:

Проснись, любовь! Твое ли острие
Тупей, чем жало голода и жажды?
        (Сонет 56)

и далее образная картина завершается советом: «не убивай любви постоянной скукой» (или «тупостью», второе значение слова "dullness" более соответствует предшествующим образам).

«Ты для моих мыслей то же, что пища для жизни», — так начинается сонет 75. Любовь — это источник жизни, чувство столь же мощное и естественное, как потребность в пище, поэтому с ней связаны образы пресыщения и голода. В этом же 75-м сонете дается развернутая метафора, где любящий сравнивается с обладателем сокровища — то он боится, что сокровище похитят, и жаждет наслаждаться им в одиночестве, то, как гордый владелец, хотел бы похвастаться им перед другими. То он пресытился зрелищем, то умирает от голода, не видя своего богатства— так день за днем пресыщение и голод сменяют друг друга.

Метафора «любовь — болезнь» не содержит в сонетах Шекспира элемента этического осуждения, «болезнь» воспринимается, скорее, как «лихорадка», слабость плоти, «осаждающая кровь», «глубокая рана в сердце», в столкновении с любовью разум оказывается бессилен:

Любовь — недуг. Моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой.
Того же яда требует она,
Который отравил ее однажды.
Мой разум-врач любовь мою лечил,
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Отныне мой недуг неизлечим,
Душа ни в чем покоя не находит,
Покинутые разумом моим,
И чувства и слова по воле бродят.
И долго мне, лишенному ума,
Казался раем — ад и светом — тьма.
        (Сонет 147)

В подлиннике сильнее выражена идея безумия, доводящего до отчаяния, состояния тревоги и беспокойства, когда и мысли и речи, как у безумца, далеки от истины.

Еще сильнее изображено порабощение разума чувственностью в сонете 129, где уже присутствует этическое начало:

Издержки духа и стыда растрата, —
Вот сладострастье в действии...

Нагромождение эпитетов создает представление о чувственной страсти, лишенной разума; это «похоть», ведущая к кровавым преступлениям, к нарушению обетов, грубая, жестокая, дикая; этой страсти нельзя доверять, она безумна в преследовании, а утоленная, вызывает презрение. В ней — сочетание наслаждения и горечи, радости и горя, но никто не может отвергнуть это «небо», ведущее в «ад». Двойственная природа чувственного наслаждения передана в образных противопоставлениях.

Чувство поэта связано не только с нравственными представлениями в обществе, но и с отношениями в мире политики — многие метафоры возникают именно из мира государственной жизни. Например, сонет 124 посвящен сопоставлению случайно возникшего чувства и прочной, глубокой любви поэта. Легкое, случайное увлечение — жертва капризного Времени, оно изменяется соответственно обстоятельствам: если кругом сорняки, оно будет сорняком, если — цветы, станет похоже на цветок. Но любовь поэта — не «подданный Времени», ее не подавляет «улыбающееся величье», она не гибнет под ударами мятежей, ей не страшна «политика — этот еретик, живущий краткие часы», его любовь высится над всеми превратностями судьбы как «могучая политика». Странные метафоры наполняют этот сонет: величие, недовольство, политика, еретик. Почему возникает политический подтекст, вводится мысль о том, что любовь, настоящая, глубокая, истинная, а не случайная, сильнее всех сил, даже политики? Известно, что в драмах Шекспира «политика» — неотъемлемая часть жизни государства, связана с жестокостью, подлостью, изменой. Не скрыта ли в этих образах мысль о верности другу, ставшему жертвой «ненависти Времени»? Тогда вполне возможно, что сонет написан позднее 1601 г.

В следующем сонете снова возникает политический образ: «Прочь, надменный доносчик! Верная душа, даже обвиненная, не подвластна твоему контролю». В тексте использован глагол "impeach", означающий также «обвинять в государственной измене». Можно высказать предположение, что в некоторых сонетах Шекспир использует метафоры, связанные с миром политики, чтобы откликнуться на какие-то известные его близким Друзьям события. Но благодаря поэтической образности создается обобщение, верное и для других ситуаций в другие времена,

В некоторых сонетах поэт говорит о своей личной судьбе, мы ощущаем горечь его суровой жизни, полной труда и борьбы. В 66-м сонете характер образов напоминает о монологе Гамлета «Быть или не быть». Поэт страдает не только от личных бед и горестных утрат, но и от господства зла в мире: чистейшая вера предана, совершенство поругано, язык искусства связан властями, глупость властвует над мудростью, простая истина слывет наивностью. Оценка века завершается трагическим выводом: «пленник — добро влачится за господином — злом». Это глубоко социальное стихотворение завершается личной темой: от самоубийства его удерживает любовь к другу, он не хочет оставить друга в одиночестве.

Образы становятся трагически противоречивыми в сонетах, где поэт говорит об охлаждении и измене возлюбленной, которая покидает его ради друга. Шекспир ловит каждое изменение в своем чувстве, нравственные доводы борются со страстью, нежность и вера сменяются подозрением, ревностью, отчаянием. Гордый протест и горькие обвинения чередуются с оправданиями ее, когда поэт убеждает себя, что в любви нет виноватых, и даже в строках, где слышен крик боли, не возникает эгоистического требования: «Я буду сражаться на твоей стороне», — обращается он к любимой. Он готов раскрыть свои слабости, чтобы защитить честь покинувшей его возлюбленной, — и строгая логика сонета раскрывает благородство его любви (сонет 88).

В знаменитом 90-м сонете выражена боль отчаяния, поэт уже уверен в измене, но еще надеется хотя бы на сострадание: «Если когда-либо ты возненавидишь меня, то лучше теперь». Образы, взятые из мира военных столкновений, объясняют причину: в тот момент, когда поэта преследуют удары судьбы, любимый человек может стать союзником врагов. Сейчас, в разгаре битвы, когда поэт еще не повержен врагами, он сможет легче перенести другие удары, потому что испытает самое страшное горе. Но если эта потеря будет последней каплей после множества мелких горестей, это будет самым предательским ударом, ударом в спину поверженного врагами друга. Динамика и драматизм метафор говорят об одном из трагических моментов в жизни поэта.

Другой трагический сонет — 112-й — ответ поэта на «низкую клевету»: отныне только суд его друга он признает над своими поступками, для других он обрел «слух гадюки», т. е. утратил слух, он не воспринимает ни лести, ни порицаний. Более резкую отповедь своим обвинителям он дает в сонете 121: он отвергает суд «шпионов», которые судят о его слабостях по своим собственным грехам: «Может быть я прям, а сами они искривлены».

Образные картины, связанные с воздействием музыки, передают целомудрие и нежность начинающейся любви. «Музыка моя», — обращается он к любимой и завидует проворным клавишам, ведь они могут целовать пальцы любимой, а его бедные губы краснеют, увидев дерзость дерева (сонет 128). Поэту кажется, что счастье любви прочнее всех земных благ: всесильный фаворит гибнет от одного взгляда монарха, военачальник, славный тысячью побед, после одного проигранного сражения вычеркнут из книги славы, и все его труды забыты (сонет 25). Только любовь дает прочное счастье в изменчивом мире, только она противостоит невзгодам и сохраняет молодость:

Лгут зеркала: какой же я старик!
Я молодость твою делю с тобою,
Но если дни избороздят твой лик,
Я буду знать, что побежден судьбою.
        (Сонет 22)

Даже охлаждение любимой, даже ее измена не в силах уничтожить его любовь:

Когда захочешь, охладев ко мне,
Предать меня насмешке и презренью,
Я на твоей останусь стороне
И честь твою не опорочу тенью.
        (Сонет 88)

Поэт способен на высшее самоотречение, он согласен приписать себе хромоту и любой недостаток, какой найдет в нем возлюбленная, потому что любовь лишает его права на защиту. Можно видеть, что уже в сонетах звучит тема всепоглощающей любви, которую ничто не может поколебать. Эта тема много позднее с трагической силой будет выражена в словах Дездемоны.

Метафоры помогают поэту выразить его мысли и чувства. Они передают реальные свойства вещей — краски, запахи, цвет, верно отражают связи между явлениями природы и отношения в человеческом обществе. Поэт не искажает видимый мир ради воплощения своих эмоций, поэтическая исповедь приобретает благодаря богатству ассоциаций обобщенный характер.

Примечания

1. См. также: Комарова В.П. Художественные образы в сонетах Шекспира // Нева, 1964, № 4 — Английский текст сонетов дается по: Shakespeare W. Sonnets / Engr. by V. Favorsky. M., 1965.

2. Философские аспекты образа Времени глубоко освещены в статье: Гениушас А. Проблема времени в сонетах Шекспира // Literatura. XXIII (3). Vilnius, 1981.

3. Цитаты в переводе С.Я. Маршака даны по: Шекспир У. Полн. собр. соч. В 8-ми т. / Под общей ред. А. Смирнова и А. Аникста. Т. 8. М., 1960. — В этом же томе помещены поэмы в переводе Б. Томашевского и послесловие: Аникст А. Поэмы, сонеты и стихотворения Шекспира. С. 559—591.