«Король Лир»
Сюжет о короле Лире относится к древним британским легендам, а схожий мотив изгнания любимой дочери встречается в мировом фольклоре. Первая литературная обработка сюжета была сделана на латыни Джеффри Монмутским в его летописи «История Британии» (1125). Лайамот изложил ее на английском в своей поэме «Брут» (ок 1200). Последующие пересказы встречались в поэтических хрониках Роберта Глостерского (ок. 1300), Роберта Маннинга (1338), Джона Хардинга (1450) и в хрониках прозаических Роберта Фабиана (1516), Джона Растела (1530), Ричарда Графтона (1568). В 1577 году сюжет о Лире попал в хроники Холиншеда, но и на этом история не закончилась. Поэтическая обработка Джона Хиггинса вошла в коллективную поэму «Зерцало правителей» (1574), Уорнер написал о Лире в своей поэме «Англия Альбиона» (1586), а вскоре к сюжету обратился Эдмунд Спенсер: «Королева фей» (1590, книга II, песнь 10). Наконец, в 1605 году легенду прозаически пересказал историк Уильям Кемден, который, возможно, первым и вдохновил Шекспира. Пьеса неизвестного автора «Прославленная история Лира, короля Британии, и трех его дочерей» шла в апреле 1594 года в театре «Роза». Через месяц она была зарегистрирована в Палате книготорговцев, однако ни одного издания книги не сохранилось и неизвестно, вышла ли она вообще. В мае 1605 года была зарегистрирована «Трагическая история короля Лира и трех его дочерей» (видимо, та же пьеса), которая вышла в конце этого года под названием «Подлинная хроника об истории короля Лира и его трех дочерей, Гонерильи, Реганы и Корделлы, как она многократно исполнялась в недавнее время». Скорее всего, концовка названия носила рекламный характер и в виду имелась недавно вышедшая пьеса Шекспира. Слова Глостера «Эти недавние затмения, солнечное и лунное, не предвещают нам ничего доброго» явно намекают на затмения, произошедшие в сентябре и октябре 1605 года. Поскольку упоминания о них могли быть внесены в текст перед самой премьерой, пьесу следует датировать 1605 годом. Тема Глостера и его сыновей заимствована Шекспиром из романа Филипа Сидни «Аркадия», изданного в 1590 году. В «Аркадии» незаконнорожденный сын короля Пафлагония Плексиртус лишил своего отца власти и ослепил, а другой сын Леонатус, некогда обиженный Пафлагонием, стал его поводырем.
Для основной линии Шекспир пользовался хрониками Холиншеда, а также старой пьесой, которая явно была знакома ему еще до ее издания. Из книги Сэмюэла Харснета «Изобличение отъявленных папистских мошенников» (1603) заимствованы имена дьяволов, которых называет Эдгар, притворяясь безумным, а также некоторые моменты в сценах бури и суда. В «Короле Лире» также есть немало мыслей и слов, сходных с «Опытами» Монтеня. Первое кварто вышло в 1608 году и, безусловно, не было пиратским. Поскольку, став Слугами короля, шекспировская труппа явно приобрела безопасность от пиратских изданий и большинство пьес были напечатаны только в Первом фолио, можно предположить, что регистрация кварто в ноябре 1607 года свидетельствует о достаточно быстром сходе трагедии со сцены. Второе кварто также датировалось 1608 годом, однако на самом деле было издано в 1619-м. Это было незаконное издание, и пострадал в итоге издатель первого кварто. Его текст, конечно, оказался повторенным в точности. Как и в случае с другими «чистыми кварто» XVII века (второе кварто «Гамлета», «Троил и Крессида») существуют расхождения с текстом Первого фолио и текстом кварто. В кварто есть около 300 строк, которые отсутствуют в фолио, а в фолио около 100 строк, которые отсутствуют в кварто. Основой современных изданий является текст фолио, дополненный отдельными фрагментами из кварто. В. Клемен определяет «Короля Лира» как новый этап в развитии шекспировских образов. Трагедия Шекспира имеет определенное сходство с первой английской ренессансной трагедией Торбодук», где осуждалось разделение единого государства. Этот мотив, с которого начинается «Король Лир», оказался, однако, заслонен другими проблемами. А. Аникст справедливо заметил, что речь у Шекспира идет не о разделении государства, а о разделении общества. Согласно Холиншеду, король Лир жил в IX веке. Однако Шекспир не стал изображать патриархального общества. Не только отрицательные, но и положительные герои ведут себя так, как они считают правильным. Патриархальными по духу можно назвать только Лира и Глостера. За это им и приходится пережить тяжелые несчастья.
Король Лир решил разделить свое государство на три части и отдать своим дочерям. Гонерилья уже вышла замуж за герцога Альбанского, а Регана за герцога Корнуольского. На свадьбу с младшей дочерью, Корделией, претендуют французский король и герцог Бургундский.
Лир спрашивает у своих дочерей: «Которая из трех нас больше любит?» (здесь и далее перевод Т. Щепкиной-Куперник). Он обещает:
Тогда щедрее наградим мы ту,
Чьи качества природные заслугой
Возвысятся сильнее.
Говорящая первой Гонерилья произносит речь о своей какой-то невероятной любви к отцу. Корделия, прекрасно понимая всю неискренность сестры, говорит в сторону: «Что ж я скажу? Должна, любя, молчать».
Регана не уступает сестре, с которой, по ее собственному признанию, они «из одного металла» (в этом, как позже выяснится, она абсолютно права). Корделия опять высказывается в сторону:
О бедная Корделия!
Но нет, я не бедна: моя любовь
Сильнее слов моих.
Очень довольный Лир ждет ответа от младшей и любимейшей дочери. Он спрашивает: «Что ты скажешь?» Корделия отвечает: «Ничего».
«Из ничего не выйдет ничего», — замечает Лир и продолжает ждать ответа. Корделия говорит: «Я вас люблю, как долг велит, — не больше и не меньше».
Лир просит дочь исправить ответ и не портить своей судьбы. Корделия говорит о любви к отцу, но говорит просто, без фальшивого пафоса. Одновременно она упрекает сестер:
Зачем же сестры выходили замуж,
Коль любят только вас?
Ведь если выйду замуж я, — супругу
Отдам я часть любви, забот и долга...
Лир спрашивает, говорит ли она от сердца; Корделия подтверждает это. «Так молода — и так черства душой!» — восклицает Лир. «Так молода — и так правдива сердцем», — отвечает она.
Лир оставляет ей сердце в наследство. Он клянется светом солнца и ночью, тайнами Гекаты и влиянием небесных светил, что отрекается от своей отцовской любви. «Отныне ты любви моей и мне чужда, чужда навеки».
Кент вступается за Корделию (он понимает: «Дочь младшая тебя не меньше любит») и, не боясь, отвечает яростному Лиру, который по ходу разговора даже выхватывает меч. В старой пьесе соответствующий Кенту Перилл остается с королем; у Шекспира Лир дает Кенту пять дней, а на шестой велит покинуть страну. Если на десятый день Кента найдут в королевстве, он будет казнен.
На прощание Кент говорит Корделии:
Тебя ж хранят пусть боги от дурного!
Твоя правдива мысль и верно слово.
Другим же сестрам он советует:
Пусть пышность речи подтвердится вами,
Чтоб процвели слова любви — делами.
Появляются французский король и герцог Бургундский. Герцог, узнав, что наследство Корделии упало в цене (а точнее, она лишена наследства), что Корделия навлекла на себя отцовский гнев и ее приданым является проклятье, замечает: «Не труден выбор при таком условьи».
Королю же Лир и не предлагает брака с ненавистной ему теперь Корделией.
Однако король поражается тому, как изменилось отношение Лира к любимой дочери. Причиной такого может быть только ужасная вина, но заставить его рассудок поверить в эту вину может только чудо.
Корделия просит отца:
Раз это все случилось оттого,
Что не дано мне льстивое искусство
Речей неискренних, что я привыкла
Высказывать лишь то, что я могла бы
Делами подтвердить, — скажите всем,
Что не порок, убийство или низость,
Нечистый грех или нечестный шаг
Меня лишили милости отцовской,
Но недостаток (в нем мое богатство)
Просящих взглядов, льстивых слов. Я рада
Их не иметь, хотя за то лишаюсь
Любви отца.
Это еще больше убеждает французского короля и он спрашивает у герцога Бургундского: «Хотите в жены взять ее? Она сама богатство».
Герцог согласен жениться, если Лир отдаст «обещанную часть», но это, конечно, невозможно, и герцог отказывается.
Корделию это не огорчает:
Мне муж такой не нужен!
Раз вся его любовь — один расчет,
Я не жена ему.
Французский же король говорит:
Прекрасная, ты в нищете богата,
Покинутая — вдвое дорога,
В немилости — еще милее стала.
Он готов взять ее со всем, что у нее есть, а Лир от него слышит:
Ты нищей бросил дочь на милость мне;
Во Франции, в прекрасной стороне,
Она моею станет королевой;
Не разлучусь с бесценнейшею девой...
Прощаясь по совету короля с сестрами, Корделия говорит ИМ:
Сокровища отца, вас покидает
Корделия в слезах. Я знаю, кто вы...
Но, как сестра, все ваши недостатки
Не стану называть. Отца любите.
«Прошу нас не учить!» — восклицает Регана и еще более грубо отвечает сестре Гонерилья. Корделия произносит пророческие слова:
Но злые козни время обнаружит,
И тайный умысел позор заслужит.
Последующий разговор Гонерильи с Реганой подтверждает предсказание их младшей сестры. Не одобряя поведение отца, его самодурство, они в первую очередь боятся, что это заденет их. «...если при таком состоянии, он еще сохранит власть, то его отречение доставит нам только неприятности», — заявляет Гонерилья. «Надо что-нибудь предпринять, пока еще не поздно». Регана предлагает хорошенько обдумать это.
Природа, ты мой бог. Твоим законам
Подвластен я, —
начинает свой первый монолог Эдмунд, незаконный сын Глостера. Он отстаивает права незаконного сына. Как можно не согласиться с этими достойными ренессансного гуманиста словами? Но Возрождение уже прошло свой лучший этап, и двойственность восхавлявшегося им индивидуализма стала очевидна. Эдмунд намерен отнять земли у своего законного брата. А в руках у него какое-то письмо.
Приходит его отец, Глостер, и Эдмунд поспешно прячет письмо, чем вызывает только больший интерес отца. Эдмунд якобы не хочет показывать письмо, но говорит: «Его содержание, насколько я понимаю, заслуживает порицания». Отдавая наконец письмо, он произносит: «Я надеюсь, — в оправданье брата, — что он написал это только с целью испытать мою добродетель».
Стиль поведения Эдмунда напоминает поведение Яго, и вообще эти два «макиавеллистских» персонажа очень похожи друг на друга.
Тем временем Глостер читает подделанное письмо, в котором его законный сын Эдгар якобы предлагает Эдмунду присвоить и разделить пополам доходы отца. Почерк так хорошо подделан (кто еще в пьесах Шекспира занимался подделками писем?), что Глостер не сомневается: «Это его рука». «Да, это его рука, милорд, — подтверждает Эдмунд, — но я хочу надеяться, что сердце его было не в согласии с его рукой».
Глостер спрашивает у Эдмунда, разговаривал ли брат с ним об этом. «Никогда, милорд — отвечает тот и тут же продолжает: — но я часто слышал от него такое мнение, что, когда сын достиг зрелого возраста, а отец состарился, то отец должен перейти под опеку своего сына, а сын — распоряжаться всеми доходами». Глостер уже убежден, он называет Эдгара негодяем и зверем, однако Эдмунд продолжает играть тонко. Он советует сдержать свое «негодование против брата» и разузнать «в точности об его намерениях». Эдмунд опять повторяет: «Я готов поручиться своей жизнью, что он написал это, желая только проверить мою преданность вашей светлости, без всякого дурного умысла». Сегодня же вечером Эдмунд собирается сделать так, чтобы отец подслушал его беседу с братом. Тут Глостер и произносит цитированную выше фразу про затмения, а затем говорит: «На моем негодном сыне исполняется предсказание: сын восстает против отца; король нарушает законы природы; отец восстает на своего ребенка». Глостер не подозревает, что они с Лиром находятся в абсолютно одинаковом положении.
После ухода Глостера Эдмунд говорит: «Вот изумительная человеческая глупость! Как только счастье от нас отворачивается, нередко по нашей же вине, мы обвиняем в своих бедах солнце, луну и звезды...» Что интересно, здесь он повторяет слова Монтеня, да и Шекспир в своем сонете 14 не выражал (пусть более мягко) интереса к астрологии. Точнее, там речь шла об астрономии, однако эти науки в то время были очень близки друг к другу. Когда вошедший Эдгар тоже начнет говорить о предсказаниях, которые связаны с затмениями, Эдмунд спросит его: «С каких это пор ты записался в астрономы?» Эдмунд переводит разговор на другую тему и советует брату не показываться отцу «на глаза, пока горячность его гнева не остынет немного». «Какой-нибудь негодяй наговорил ему на меня!» — восклицает Эдгар. «Боюсь, что так», — с поразительной честностью отвечает Эдмунд. Он также советует брату взять с собой оружие.
Оставшись один, Эдмунд произносит:
Пусть не рожденье — ум мне даст наследство:
Для этой цели хороши все средства.
Во дворце герцога Альбанского Гонерилья жалуется своему управителю Освальду на поведение отца и его свиты, советует быть с ним небрежными. «Сам отдал власть и хочет всем владеть по-прежнему», — возмущается она. Она ждет случая для объясненья с Лиром и хочет написать письмо сестре, чтобы та была с нею заодно.
Прибыв во дворец, Лир встречает там переодевшегося Кента, который хочет поступить к нему на службу. Не узнавший Кента Лир соглашается.
Тут же Лир наталкивается на хамское поведение Освальда, который уже прекрасно понял настроение своей госпожи. Один из рыцарей Лира замечает, «что не только прислуга, но и сам герцог и дочь ваша далеко не так вежливы, как раньше». «Ты только подтверждаешь то, что мне самому казалось», — соглашается Лир. «Где же мой шут? — спрашивает он. — Я не видел его уже два дня». — «С тех пор, как молодая принцесса уехала во Францию, шут очень загрустил», — отвечает рыцарь. Лир тоже заметил это, но он приказывает: «Ни слова об этом» — и велит одному из слуг привести Шута.
Снова появляется Освальд, и Лир спрашивает у него: «Кто я такой, сэр?» «Отец миледи», — отвечает Освальд. Лир бьет его.
«Я не позволю бить себя, милорд!» — восклицает Освальд. «А с ног сбить позволишь, негодяй?» — спрашивает Кент и сбивает Освальда с ног. «Спасибо, приятель; твоя служба мне по душе», — замечает Лир. Кент со словами «Я научу вас различать людей» выталкивает Освальда. Лир благодарит Кента и дает ему деньги.
Приходит Шут. Он сразу же предлагает Кенту свой дурацкий колпак, а потом говорит: «Подумай, этот малый прогнал двух своих дочерей, а третью благословил помимо своей воли. Если ты хочешь ему служить, тебе нельзя без дурацкого колпака». Потом он желает, чтобы у него было два колпака и две дочери.
«Зачем тебе, дружок?» — спрашивает Лир. «Если б я им отдал все свое добро, я бы себе оставил дурацкие колпаки, — отвечает Шут. — Возьми мой, а другой попроси у своих дочек». «Берегись, голубчик, хлыста!» — восклицает Лир. Шут отвечает: «Правда — это дворовая собака, которую выгоняют хлыстом; а госпожа борзая может оставаться у камина, даже когда воняет». «Это жестокий укол мне!» — признает Лир.
«А ты можешь из ничего что-нибудь сделать?» — спрашивает Шут. «Нет, дружок, из ничего не выйдет ничего», — Лир уже второй раз повторяет эту фразу. Шут обращается к Кенту: «Прошу тебя, объясни ему, что подобные же доходы он получает со своей земли. Мне, шуту, он не хочет верить». «Злой дурак!» — реагирует на это Лир.
Далее Шут учит Лира разнице между злой и доброй глупостью:
Тот, кто решился по кускам
Страну свою раздать,
Пусть приобщится к дуракам —
Он будет мне под стать,Мы станем с ним, рука к руке,
Два круглых дурака:
Один — в дурацком колпаке,
Другой — без колпака!(Перевод С. Маршака)
«Ты называешь меня дураком, дружок?» — спрашивает Лир. «Ведь ты же сам отдал все другие звания, — отвечает Шут, — а с этим ты родился на свет». «Дурак-то не совсем дурак, милорд!» — замечает Кент. «Нет, ей-богу; лорды и вельможи не дают мне быть одному дураком...» — отвечает Шут. Он просит Лира нанять учителя, который помог бы ему научиться лгать. «Если ты будешь лгать, бездельник, мы прикажем тебя высечь», — говорит Лир. На это Шут откликается: «Не могу понять, в каком ты родстве со своими дочерьми? Они обещают меня высечь за то, что я говорю правду, а ты за то, что я лгу». Приходит Гонерилья. «Ты что-то слишком часто хмуришься последнее время», — говорит ей Лир. «Молодец ты был, — замечает Шут, — когда тебе нечего было обращать внимание на то, что она на тебя хмурится. А теперь ты — нуль без цифры. Я лучше тебя теперь: я — шут, а ты — ничто». Впрочем, обратив внимание на лицо Гонерильи, которая пока молчит, Шут предпочитает придержать язык.
Гонерилья начинает говорить:
Не только ваш разнузданный дурак,
Немногие из вашей наглой свиты
Весь день заводят ссоры, предаваясь
Неслыханному буйству, государь.
Она надеялась найти защиту у отца, однако из его слов и поступков сделала вывод, что тот сам поощряет это. Она заводит разговор об упреке, о каре, которая стремится к благу, но способна доставить огорченье.
Шут все-таки не выдерживает и читает очень уместный стишок
Вскормил кукушку воробей,
Бездомного птенца,
А та возьми, да и убей
Приемного отца!(Перевод С. Маршака).
Гонерилья спокойно продолжает. Она требует от Лира вспомнить здравый смысл и отбросить причуды, делающие его таким, каким он не должен быть.
Лир хочет понять, «почему он ложно воображал, что у него есть дочери». Гонерилья же продолжает свое: свиту надо сократить.
Входит герцог Альбанский, которого Лир, естественно, тоже винит в происходящем. Но больше он устремлен на Гонерилью, которой доказывает, что с ним только избранные люди, в совершенстве знающие свой долг. Впервые он начинает говорить о младшей дочери:
О, малая, ничтожная вина —
Как ты страшна в Корделии казалась,
Когда во мне природу возмутила
И вырвала из сердца всю любовь
И превратила в желчь. О, Лир, Лир, Лир!
Характерно, что, фактически проклиная Корделию, Лир не употребил ни одного бранного слова, вспомнил Гекату. Гонерилья же для него «выродок» (буквально «подлый ублюдок»), «презренный коршун».
Герцог Альбанский уверяет Лира:
Я не виновен, государь; не знаю,
Что вас волнует.
«Может быть, и так», — допускает Лир. Но его мысли уже направлены совсем на другое. Он вспомнил, что у него есть еще одна дочь, и намерен вместе со всей свитой ехать к Регане. Гонерилье же он говорит:
Услышь меня, природа! О богиня,
Услышь! Останови свое решенье:
Коль этой твари дать хотела плод,
Бесплодьем порази ее ты лоно!
Если же ребенок все-таки родится, пусть он растет «невиданным злодеем ей на муку». Пусть этот ребенок
За материнскую любовь и ласку
Заплатит ей презреньем и насмешкой,
Чтоб знала, что острей зубов змеиных
Неблагодарность детища!
Личный характер здесь очевиден и, произнеся эти страшные слова, Лир уходит.
Поступки Лира могут показаться слишком резкими и неадекватными. Все дело в том, что этот человек, проживший долгую жизнь королем, был уверен, что и после отказа от власти отношение к нему ничуть не изменится. Убедившись в том, что оно изменилось, он воспринимает это как чудовищное оскорбление.
Пока это семейная драма, но скоро она преобразится в трагедию.
Герцог Альбанский спрашивает у жены: «О всеблагие боги! Что случилось?»
Гонерилья отвечает:
Не стоит беспокоиться об этом;
Не обращай вниманья на него:
Старик впадает в детство.
Возвращается Лир. Ему стыдно, что дочь пошатнула его мужество, что из его глаз течет поток слез. Он верит в Регану:
Осталась у меня другая дочь:
Ош добра, она меня утешит;
Она, узнавши про тебя, волчица,
Ногтями раздерет твое лицо.
Увидишь — я верну ту власть, с которой,
Ты думаешь, расстался я навек.
Увидишь, я клянусь!
После этого Лир и вся его свита уходят; последним уходит Шут.
Говоря о власти, Лир, конечно, понимал не возвращение ему королевского трона, а отношение к нему как к королю.
«Ты слышал, муж мой?» — спрашивает Гонерилья. Герцог Альбанский отвечает:
Я не могу настолько быть пристрастным
При всей моей любви к тебе...
Гонерилья просто отмахивается от него и зовет Освальда. Она размышляет о том, что свита в сто человек дает отцу какую-то власть, и ее это совершенно не устраивает.
«Твой страх преувеличен», — замечает герцог Альбанский. Гонерилья замечает:
Это лучше,
Чем слишком быть доверчивой...
Что он сказал — сестре я написала.
Так и возьмет ош его со свитой,
Прочтя в моем письме...
Появляется Освальд, уже имеющий при себе письмо. Гонерилья приказывает взять с собой кого-нибудь и скакать к Регане, сообщить сестре ее опасения, добавив и собственные мысли.
Мужу Гонерилья говорит, что не бранит его за «кротость поведения», но его скорее «станут упрекать за недостаток благоразумья, чем хвалить за мягкость». Герцог Альбанский отвечает:
Не знаю; ты, быть может, дальновидней;
Но к лучшему стремлением своим
Хорошему мы тогда вредим!
Лир же отправляет Кента в замок Глостера, куда должны приехать Регана с мужем. Он поручает отвезти ей письмо.
Во дворе замка Глостера Эдмунд встречается с придворным Кураном, который сообщает о приезде герцога Корнуольского вместе с герцогиней Реганой. Он также говорит, «что, вероятно, будет война между герцогами Корнуольским и Альбанским». Линия разъединения государства, того, чего Шекспир никогда не мог одобрить, продолжает оставаться в трагедии, хотя и на заднем плане.
Эдмунда волнуют его собственные проблемы. Он рад приезду герцога, потому что это кстати.
Отец велел под стражу брата взять;
Мне ж предстоит труднейшую задачу
Исполнить.
Эдмунд просит Эдгара сойти вниз и советует ему бежать, что тот и делает. Пришедший Глостер узнает, что Эдгар бежал. Эдмунд сообщает, будто Эдгар уговаривал его убить отца, а, встретив непреклонность, говорил: заявлениям незаконного сына никто не поверит. Глостер уверен, что Эдгару здесь не скрыться, «когда ж поймают — ему конец». Граф рассчитывает на помощь своего покровителя, герцога Корнуольского. Словно подражая Лиру, Глостер отрекается от Эдгара: «Нет, он мне не сын!» Глостер намерен разослать по всему королевству портреты Эдгара (во времена Шекспира такой способ поимки преступников уже использовался). Свои земли он намерен передать в наследство честному и верному сыну Эдмунду.
Пришедшие вместе со свитой герцог Корнуольский и Регана узнают о случившемся. Регана тут же спрашивает: «Не знался ль он с распутной этой шайкой, что служит моему отцу?» Глостер этого не знает, но Эдмунд тут же поясняет: так оно якобы и было. «Чего ж дивиться злым его поступкам? — спрашивает Регана. — Они его убить отца склонили, чтоб вместе промотать его доходы». Упоминает она и о полученном уже письме сестры. Она решила: «Коль вздумают они ко мне приехать, покину я свой дом».
Герцог Корнуольский поддерживает жену и хвалит Эдмунда, который помог своему отцу. Он хочет принять Эдмунда к себе на службу.
Кент и Освальд встречаются перед замком Глостера; Кент затевает драку. Явившийся вместе с остальными Корнуол в ответ на слова Кента: «Я, государь, привык правдивым быть» произносит речи, более уместные для Яго (и отчасти для Эдмунда): «...он, мол, не может льстить, он честен, прям и говорит лишь правду; поверят — хорошо, а нет — он прям...»
Корнуол приказывает надеть на Кента колодки, хотя и знает, что тот посол Лира.
Глостер просит герцога воздержаться. Пусть Кент виновен, его должен наказать «добрый наш король», которому не понравится такое обращение со своим послом. Но Корнуол отвечает, что за все ответит сам.
Глостер остается наедине с Кентом и высказывает свою жалость, обещает вступиться за него. «Не надо, сэр», — отвечает тот.
Кент намерен выспаться после трудного пути, а потом посвистеть.
Оставшись один, Кент просит приблизиться «маяк всей поднебесной», чтобы прочитать попавшее к нему письмо. Он уверен:
...это пишет
Корделия; ей сообщить успели,
Где я скрываюсь; и она, наверно,
Сумеет помощь в тяжкам положенье
Нам оказать.
Эдгар скрылся от погони и прячется в лесу. Он хочет изобразить Тома из Бедлама. Здесь, конечно, Шекспир допускает явный анахронизм, которых вообще немало в этой пьесе. После закрытия в XVI веке монастырей в бывшем Вифлеемском монастыре Лондона был открыт сумасшедший дом, получивший знаменитое название Бедлам. Хронических больных переставали лечить и отпускали на волю; эти несчастные и назывались в народе Томами из Бедлама.
Застав Кента в колодках, Лир долго не может поверить, что это сделали его зять и дочь. «...Ты еще столько гостинцев получишь от своих дочек, что и в год не сочтешь», — замечает Шут.
Лир хочет увидеться с Реганой, но возвращается вместе с Глостером.
Регана и ее муж не хотят видеться с ним, ссылаясь на свою усталость. Лир справедливо усматривает в этом «уловки». Он еще раз посылает Глостера за ними, и те наконец приходят в сопровождении слуг. Кента освобождают.
Лир жалуется Регане на сестру, но та защищает ее, просит отца вернуться к Гонерилье и признать свою вину перед ней. Лир жалуется, что Гонерилья вдвое сократила его свиту, и проклинает ее. Регана спрашивает:
О боги! И меня в минуту злую
Вы клясть начнете?
Лир отвечает:
О нет, тебя, Регана, никогда!
Твой нежный нрав на злобу не способен.
Он по-прежнему верит в Регану, спрашивает, кто сковал его слугу, уверенный, что Регана этого не делала (на самом деле, когда Корнуол сказал, что Кент просидит в колодках до полудня, Регана воскликнула: «Нет, до ночи и всю ночь!»).
Приехала Гонерилья, и Лир спрашивает ее:
И на меня тебе глядеть не стыдно?
Ужели ты, Регана, дашь ей руку?
Гонерилья отвечает:
А почему не дать? В чем я виновна?
Не все же то вина, что слабоумье
Зовет виной.
Корнуол признается, что Кент был скован им, однако стоил «худшего взысканья». Регана советует отцу прожить месяц у сестры, уволив часть свиты, а после приехать к ним. Лир никак не допускает возвращения к Гонерилье. Он восклицает:
Я б мог скорей у пылкого Француза,
Что нищей взял меньшую нашу дочь,
Как раб молить подачки на коленях
Для жалкой жизни!
Гонерилья спокойно говорит: «Как угодно». Лир продолжает утверждать, что они больше не увидятся, что Гонерилья — «язва, чумной нарыв, гнойник распухший» в его больной крови, но признает ее своей дочерью, своей плотью и кровью. И значит, это болезнь его плоти. Он не хочет упрекать: «Стыд сам придет — я не зову его». Он же и его сто рыцарей могут жить вместе с Реганой. Однако Регана не согласна. Она не ждала отца и не может принять его как следует. Она советует ему: «Послушайтесь сестры». Регана удивляется, почему Лиру необходима полсотня слуг: «...даже столько содержать опасно». Гонерилья заходит еще дальше:
И почему не могут, государь,
Служить вам сестрины и наши люди?
Лир, лишенный психологически необходимого ему положения, — это то, что их устраивает. Лир напоминает, что он
Вам отдал власть свою и все богатства
С условием, что я себе оставлю
Сто рыцарей.
Регана же предлагает ему только двадцать пять. «И злая тварь нам кажется прекрасной пред злейшею...» Он готов ехать обратно к Гонерилье, ведь та предлагает пятьдесят, в два раза больше. Но дочери откровенно глумятся над отцом, видимо, считая, что они правы. Зачем вам нужно даже пять слуг, если вам представят вдвое больше, спрашивает Гонерилья. «И одного не нужно!» — восклицает Регана.
Лир говорит:
Дай ты природе только то, что нужно,
И человек сравняется с животным.
Вот ты знатна. К чему твои наряды?
Природе нужно лишь тепло прикрыться.
Тебя не греет пышность.
Лир уходит вместе с Глостером, Кентом и Шутом. Вдали раздаются гром и шум бури; Корнуол тоже предлагает уйти.
И Регана, и Гонерилья согласны принять Лира, однако не хотят принимать кого-то из его свиты. Вернувшийся Глостер говорит, что «король в жестоком гневе» и велел седлать коня. Куда именно собирается ехать Лир, Глостер не знает. «Как хочет! Пусть куда угодно едет!» — восклицает Корнуол. Регана первой приказывает запереть ворота, рассуждая о буйном сброде, который может подбить ее отца на что угодно. Приказывает закрыть ворота и Корнуол. Уже давно отмечалось, что буря в природе соответствует буре в душе Лира.
От перенесенных переживаний он близок к сумасшествию (мотив его безумия введен Шекспиром) и бежит от мира в степь, в ту степь, где из уст Кента раздается вопрос: «Эй, кто тут, кроме бури?»
Встретившийся дворянин рассказывает, что Лир спорит со стихией, желая, чтобы все изменилось или погибло. Ни одно животное не вышло бы сейчас на добычу, а король «блуждает и как бы ждет конца». Рядом с ним только Шут.
Кент говорит о скрываемом несогласии между Корнуолом и герцогом Альбанским (Альбани), о том, что французские войска высадились в важнейших портах страны. Он советует дворянину идти в Дувр, где того наградят, если он сообщит «всю правду о неслыханном несчастье, постигшем короля». Кент не хочет называться, но дает дворянину перстень, который тот должен показать Корделии. Та откроет дворянину, от кого он получил перстень. Лир приветствует бурю, которая должна уничтожить «людей неблагодарных семя». Он восклицает:
Греми вовсю! Сверкай, огонь! Лей, дождь!
Гром, дождь, огонь, — не дочери вы мне;
Вас не корю, стихии, за жестокость —
Лир говорит со стихиями как с живыми существами. Шут боится и даже призывает Лира просить прощения у дочек Но очень быстро привычный юмор приходит ему на помощь.
Появляется Кент и восклицает: «Не вынесть человеку такого ужаса!» Лир же призывает богов, которые гремят над их головами, найти своих врагов. Он советует преступникам дрожать и трепетать, а тайный грех, сбросить покровы, моля о пощаде. О себе же он говорит:
Я — человек, перед которым грешны
Другие больше, чем он грешен.
Кент особенно потрясен тем, что Лир встречает бурю с открытой головой. Он призывает короля зайти в находящийся рядом шалаш, а сам хочет силой вырвать для него милость. Лир согласен идти в шалаш и поражается тому, что жалкое может стать бесценным.
Шут напевает песенку, напоминающую финальную песню Фесте из «Двенадцатой ночи» («и ветер и дождь»). Кент с Лиром уходят. Шут намерен последовать за ними, но прежде хочет попророчествовать, что и делает, описывая невозможный пока нормальный мир:
Когда откажется священник
Кривить душою из-за денег
И перестанет пивовар
Водою разбавлять товар,
Когда наскучит кавалерам
Учиться у портных манерам,
Когда еретиков монах
Сжигать не станет на кострах,
Когда судья грешить не будет
И без причины не осудит,
Когда умолкнет клевета,
Замок повесив на уста,
Когда блудница храм построит,
А ростовщик сундук откроет, —
Тогда-то будет Альбион
До основанья потрясен,
Тогда ходить мы будем с вами
Вверх головами, вниз ногами!(Перевод С. Маршака)
«Это пророчество, — говорит Шут, — сделает Мерлин, который родится на свет после меня». Как уже говорилось, согласно Холиншеду, король Лир жил в IX веке. Однако еще более легендарного Мерлина относили к концу V и началу VI веков. Волшебник Мерлин символизирует сказочность нормального мира и поэтому помещен Шутом в будущее.
Глостер признается Эдмунду, что ему не нравится «такое бесчеловечное обращение». Он также говорит о несогласии между обоими герцогами, о высадке части французских войск. Он намерен разыскать Лира и помочь ему. На словах Эдмунд согласен с отцом, однако стоит тому уйти, как Эдмунд говорит, что «об этом милосердье» должен немедленно узнать герцог. Получив наследство, теперь незаконный сын обретает возможность захватить все состояние отца. «Где старый упадет, там юный встанет» — вот его мысль.
Лир, уже подведенный к шалашу, отказывается зайти туда. «...Где есть недуг тягчайший, мы меньшего не чувствуем», — объясняет он. Человек, убегающий от зверя, невольно повернется к его пасти, увидев перед собой бушующее море.
Он опять вспоминает о дочерях, но останавливается, понимая, что «это путь к безумью». Он все-таки решает войти в шалаш, но первым впускает туда Шута. Шут выбегает из шалаша, застав там бедного Тома. Эдгар выходит: он удачно оделся как сумасшедший и не менее удачно изображает из себя такого же. Лир восклицает: «Вот дочери что сделали с несчастным!» В ответ на слова Кента о том, что «у него нет дочерей», Лир возражает: «Природу так унизить лишь дочери бесчувственные могут». Безумие Лира уже началось. «Эта холодная ночь может всех нас превратить в дураков или сумасшедших», — замечает Шут.
Еще находясь на грани безумия, Лир говорил:
Несчастные, нагие горемыки,
Гонимые безжалостною бурей, —
Как, бесприютным и с голодным брюхом,
В дырявом рубище, как вам бороться
С такою непогодой! О, как мало
Об этом думал я.
Одного из таких горемык он нашел в бедном Томе. На вопрос «Кем ты был раньше?» — Эдгар отвечает: «...В сердце и уме гордым был, волосы завивал, на шляпе перчатку носил, всячески милой своей угождал, грешные дела с ней творил, что ни слово, то клялся и перед ясным ликом неба клятвы свои нарушал...» В сущности, он просто говорит, что был знатным человеком, приписывая себе излишние пороки. Он будто бы был «свиньей по лености, лисой по хитрости, волком по жадности, псом по ярости, львом по хищности».
Лир, сам привыкший к знатности, к пышным нарядам, пожалуй, впервые видит человека в природном виде. «И человек не больше, чем вот это! — восклицает он. — Ничем никому ты не обязан: ни шелком — червю, ни мехом — зверю, ни шерстью — овце, ни духами — мускусной кошке. Так! Мы все трое поддельные; а ты — то, что есть. Человек без прикрас — только бедное нагое двуногое животное, как ты». И Лир срывает с самого себя одежду.
Шут пытается отговорить его: «...в такую ночь купаться вовсе не удовольствие». Потом Шут видит «блуждающий огонек», который Эдгар называет бесом Флибертибиджибеттом, давая тому подробное описание. Такой бес упоминался в книге Харснетт Эдгар и до этого рассказывал, как его гнал злой дух; этот рассказ соответствовал приведенным в книге показаниям человека, которого католические священники уверили, что тот одержим бесом. Но огонек — это факел Глостера. Граф выполнил свои благородные планы и отыскал Лира.
Эдгар вполне мог подумать, что отец ищет его, и он, усиливая активность, создает образ Тома. Глостер верит его игре и спрашивает изумленно: «Как, государь? Иль общества другого вы не нашли?» Глостер признается Лиру, что он не в силах исполнить жестокий приказ дочерей. Они велели закрыть от отца входы и бросить того «на жертву грозной ночи». Однако Глостер решает спрятать Лира в нормальном помещении.
Но Лир очень увлечен беседой с бедным Томом, которого он называет философом и мудрым фиванцем. Его уговаривает и Кент, а после обращается за поддержкой к Глостеру. «В нем ум мешается», — произносит Кент. «Чему дивиться, раз дочери ему желают смерти?» — замечает граф. Он признается, что сам близок к безумью, потому что его предал любимый сын.
Лир по-прежнему не хочет расставаться с «философом»; в конце концов, Глостер и Кент соглашаются взять с собой и Тома.
Эдмунд уже донес на отца; Корнуол знает, что Глостер — «тайный сторонник французской партии». Снова фигурирует какое-то письмо. Герцог даже заявляет, что Эдгар искал смерти своего отца из-за того, что «благородство его было возмущено позорной низостью Глостера». Эдмунд хочет еще больше усилить подозрения, обнаружив, что отец оказывает помощь Лиру. Вслух же он говорит, что намерен следовать своему долгу, «хотя борьба между ним и голосом крови будет ужасна». Корнуол обещает доверять Эдмунду во всем: «Моя любовь с избытком заменит тебе отца».
Глостер, Лир, Кент, Шут и Эдгар приходят на ферму возле замка. Кент горячо благодарит Глостера, и тот уходит.
Кент советует Лиру отдохнуть, но Лир устраивает суд над своими дочерями. Эдгара он назначает судьей, Шута — его помощником, Кента — членом суда. Лир говорит: «Пусть вскроют Регану и посмотрят, что у нее за нарост на сердце». Это не такой бред, каким он может показаться. Лира волнует вопрос: «От какой причины в природе сердца становятся такими жестокими?»
Когда Глостер возвращается, Лир уже заснул. Кент говорит: «Рассудок в нем угас» (еще раньше Эдгар говорил в сторону: «Господи, спаси его разум!» и не мог удержать слез от жалости). Глостер подслушал разговор о том, что Лира хотят убить; если промедлить полчаса, то жизнь и Лира, и Кента, и всех, кто вступился за короля, окажется в опасности. Глостер дает Кенту охрану и проводников, чтобы доставить Лира в Дувр. Кент, Глостер и Шут уносят спящего короля на носилках.
Больше Шут уже не появится на сцене. (Образ Шута отсутствовал в старой пьесе и был введен Шекспиром).
Оставшийся один Эдгар говорит:
И легок для меня печали гнет,
Когда король такую же несет.
Он — от детей, я — от отца.
Эдгар уверен, что он будет очищен и оправдан. Но пока для него главное, чтобы спасся король. В замке Глостера Корнуол говорит Гонерилье, что французские войска высадились, и просит показать письмо своему мужу. Он также велит слугам «сыскать негодяя Глостера». «Повесить его немедленно!» — восклицает Регана. «Вырвать ему глаза!» — превосходит ее Гонерилья.
Корнуол просит предоставить это своему гневу. Он велит Эдмунду уехать вместе с Реганой: «Тебе не годится смотреть на возмездие, которое должно постигнуть твоего отца». На прощание он называет Эдмунда «граф Глостер».
Пришедший Освальд сообщает, что отец Эдмунда помог бежать королю, около замка он встретил десятка три рыцарей из свиты, к которым примкнула и часть собственных вассалов Глостера. Все они отправились в Дувр, «похваляясь, что там найдут друзей вооруженных».
Слуги приводят Глостера, которого Корнуол приказывает связать. Регана повторяет: «Да крепче!» и хватает привязанного к столбу Глостера за бороду.
Отвечая на вопрос о письме, Глостер утверждает, что получил его от «непричастного лица», «не от врага». «Куда ты короля отправил?» — спрашивает Корнуол. «В Дувр», — признает Глостер. «Зачем же в Дувр?» — друг за другом задают вопрос и Корнуол, и Регана.
Глостер говорит:
Затем, что не хотел смотреть на то,
Как станешь ты жестокими ногтями
Глаза у старца вырывать, сестра же
Свирепая твоя — клыки кабаньи
Вонзать в его помазанное тело.
Он вспоминает, как Лир блуждал без головного убора, а потом и поураздетым в бурную ночь. «Но я увижу, — уверен Глостер, — как поразит детей жестоких кара».
«Нет, не увидишь», — заявляет Корнуол и, приказывая слугам держать скамью, вырывает Глостеру глаз. Глостер зовет на помощь тех, «кто старости надеется достигнуть». Один из слуг, находящийся у Корнуола с детства, говорит, что не исполнил бы господину лучшей службы, «чем удержав» его. Если бы у Корнуола была борода на подбородке, он бы выдрал ее. Корнуол обнажает меч и начинает драться со слугой. Тот ранит его. Регана хватает меч у другого слуги и поражает взбунтовавшегося смертельным ударом в спину, а Корнуол вырывает Глостеру второй глаз. Ослепший Глостер начинает звать своего сына Эдмунда. Он просит его отомстить. Регана радостно сообщает, что именно Эдмунд открыл им замысел отца: «Он слишком честен, чтоб тебя жалеть». И Глостер понимает, что Эдгар не был ни в чем повинен... Регана приказывает выгнать Глостера за ворота: пусть он чутьем найдет дорогу в Дувр. Тут же она обращает внимание на мужа: тот побледнел.
Тяжело раненный Корнуол уходит в сопровождении жены. Перед уходом он приказывает прогнать слепого Глостера и швырнуть в навоз убитого слугу.
Один из оставшихся слуг говорит:
Не побоюсь я никаких грехов,
Когда не будет он наказан.
Второй высказывается о Регане:
Если
Она умрет обыкновенной смертью, —
Все женщины в чудовищ превратиться.
Они решают, чтобы Глостера водил бедламский нищий — ведь безумцы годятся для этого. Слуга решает принести «белков и пакли, чтоб кровь унять».
И снова — степь. Эдгар видит своего отца, которого ведет какой-то старик Старик жил на этой земле восемьдесят лет — еще при отце Глостера. Глостер просит его уйти — тот ничем не поможет, а лишь повредит себе. «Не видно вам дороги!» — возражает старик «Мне нет дороги и не надо глаз», — отвечает Глостер. Он спотыкался зрячим, а недостатки часто бывают полезны.
Глостер с печалью вспоминает своего сына Эдгара, а тот говорит в сторону:
Кто может про себя сказать, о боги:
«Мне хуже быть уже не может». — Вот
Мне стало хуже.
Старик видит бедного Тома. Глостер же произносит:
Мы для богов — как мухи для мальчишек:
Им наша смерть — забава.
Такие слова о Боге были бы просто невозможны в пьесе. Но действие происходит в языческой Англии, там не Бог, а боги.
Глостер просит старика уйти; если же тот захочет услужить, пусть догонит на дороге в Дувр. Он просит также принести одежду для нищего, который поведет его. «Но он безумный!» — восклицает старик «Таков наш век слепых ведут безумцы», — замечает Глостер. Старик согласен отдать Тому лучшую одежду, и с этими словами уходит.
Эдгар не в силах притворяться, но притворяться он должен. Он входить в свою роль, роль Тома. Услышав вопрос о том, знает ли он дорогу в Дувр, Эдгар сначала рассказывает о пяти бесах. И только на второй вопрос он отвечает, что дорогу знает. Там есть утес над морем, рассказывает Глостер. Том должен отвести его на край утеса, а вести назад будет уже не нужно.
Гонерилья и Эдмунд подходят к дворцу Альбани. Встретивший их Освальд рассказывает о странном поведении герцога:
Дурные вести радуют его,
Хорошие — гневят.
Освальд не понимает, что у них с Альбани совершенно разные представления о добре и зле.
Гонерилья говорит Эдмунду, что он должен вернуться к Корнуолу и стянуть там войска. Она же собирается все изменить и дать мужу прялку в руки. Освальд будет послом между ней и Эдмундом. Она дает Эдмунду ленту, а потом целует его.
«Я твой до смерти», — отвечает Эдмунд. Приходит Альбани. Он разговаривает с женой очень сурою, но без оскорблений, а в ответ слышит только брань. В конце концов и Альбани начинает называть ее дьяволицей, оборотнем, чудищем. Причина их бурного разговора — то, что свели с ума Лира. От пришедшего гонца Альбани узнает об ослеплении Глостера и о смерти Корнуола, не вынесшего полученной раны. Герцог лишь рад этому:
Значит, в небесах есть судьи,
Что наши преступления земные
Карают быстро.
Гонец передает Гонерилье письмо от сестры, которая спешно ждет ответа.
Гонерилья произносит в сторону:
Но раз она вдова, а с ней мой Глостер,
То может рухнуть весь воздушный замок
Моей постылой жизни...
«Но где ж был сын, когда отца терзали?» — спрашивает Альбани. Выясняется, что был здесь, однако Альбани его не видел. Гонец встретил его на пути сюда уезжающим. От гонца же Альбани узнает, что Эдмунд сам предал отца.
Альбани произносит:
О Глостер! Буду жить,
Чтоб заплатить тебе за верность Лиру
И отомстить им за твои глаза!
Он уходит вместе с гонцом, чтобы подробнее узнать о произошедшем.
У французского лагеря возле Дувра Кент разговаривает с тем дворянином, которого сам же направил сюда. Он спрашивает, почему французский король так спешно вернулся на родину. Дворянин объясняет это важными и незаконченными государственными делами. Командиром войска стал маршал Лафар.
Дворянин рассказывает, как Корделия реагировала на письма. Она вначале сдерживала слезы, но потом разрыдалась и ушла. Кент поражается:
Да, звезды в небе нами управляют;
Иначе не могла б одна чета
Рожать таких детей различных!
Кент рассказывает, что Лир уже приехал в Дувр, но не хочет встречи с дочерью. «Великий стыд гнетет его» и мешает обнять Корделию.
Дворянин же сообщает, что войска обоих герцогов как будто бы идут на Дувр.
Корделия велит солдатам отыскать отца, блуждающего где-то в полях, высоких травах. Она опасается, что тот вздумает лишить себя жизни. Находящийся при Корделии лекарь говорит, что «исцелитель природы нашей — сон», которого король сейчас лишился. Однако все это можно исправить при помощи целебных трав.
Приходит гонец, сообщающий, что сюда идут британские войска. Корделия реагирует на это как женщина-воин:
Известно это нам, и мы готовы
Их встретить.
Не честолюбье в бой ведет кровавый —
Любовь, любовь, отца и старца право.
Скорей, скорей его бы увидать!
Регана разговаривает с Освальдом и спрашивает, выступило ли войско брата (то есть Альбани, мужа сестры). Оно выступило, и герцог лично возглавил его, но с великой неохотой. «Его супруга много лучший воин», — замечает Освальд.
Далее Регана начинает живо интересоваться Эдмундом. Она спрашивает, виделся ли тот с Альбани, и выясняет, что нет, хочет узнать, «что может быть в письме сестры к нему», однако Освальд ничего не может ответить. Он должен ехать к Эдмунду с этим письмом, и Регана готова наградить Освальда, если тот позволит ей письмо прочитать.
Регана знает, что сестра не любит мужа и «в последний раз кидала пламенные взгляды на графа». Но, считает Регана, «ему пристойней быть супругом мне, чем госпоже твоей». Она передает Эдмунду кольцо. Понимая, что Освальд все расскажет Гонерилье (она сама назвала его ее наперсником), Регана просит дать совет сестре — «быть вперед умнее». Вблизи Дувра одетый в крестьянскую одежду Эдгар ведет отца на вершину утеса — точнее, изображает, что ведет. Глостеру кажется, что путь ровен, и еще кажется, что речь Эдгара стала глаже. Эдгар заявляет, что они пришли:
Как жутко в эту бездну кинуть взгляд!
Вороны, галки, что внизу летают,
Величиной с жуков. На круче ниже
Повиснул человек; он собирает
Морской укроп — ужасное занятье!
На вид он — меньше головы своей.
У взморья рыбаки снуют, как мыши;
На якоре стоит большая барка
И меньше шлюпки кажется, а шлюпка —
Что поплавок чуть видный.
Глостер хочет встать на то же место, где стоит Эдгар; встав, он дает ему кошелек с ценным камнем и просит уйти так, чтобы он это слышал. Эдгар уходит в сторону и смотрит, как Глостер падает с очень небольшой высоты. Изменив голос, Эдгар подходит к нему, а Глостер приходит в себя. Эдгар подтверждает, что тот падал «с вершины страшной меловой скалы» и «спасся чудом». Он спрашивает, кто был вместе с ним «наверху утеса». «Бедный, жалкий нищий», — отвечает Глостер. Эдгар же говорит, что глаза у того сияли, как две луны, у него была тысяча носов, а на голове завивались рога. Это, наверное, был дьявол.
Подумай: это боги, для которых
Нет невозможного, спасли тебя! —
восклицает Эдгар (характерно, что в его словах названы и дьявол, и языческие боги).
Глостер вспоминает, что Том все время упоминал злых духов. Он говорит:
Отныне буду горе
Сносить, пока оно само не крикнет:
«Довольно! Умираю!»
Так Эдгар, стремившийся излечить отца, сделал это. Входит Лир, причудливо убранный полевыми цветами. Но он по-прежнему считает себя королем: «Нет, они не смеют запретить мне чеканить монету; ведь я сам король», «Король, король — от головы до ног!» Эдгар глубоко переживает, видя Лира. И он же верно замечает:
О, смесь бессмыслицы со здравым смыслам!
В безумье — разум!
Как отметил Гегель, безумный Лир стал все понимать, а слепой Глостер — прозрел.
Лир говорит о ханжеской нравственности:
Смотри на эту чопорную леди,
Чей вид пророчит лед у ней внутри;
Чиста притворно, головой качает,
Едва услышав слово «наслажденье»,
Но в сладострастье не жадней ее
Хорек иль молодая кобылица.
Он обличает порочный суд:
Палач негодный, придержи-ка руки
Кровавые! За что сечешь ты девку?
Бичуй себя: ты страстно жаждешь сам
Творить с ней то, за что ее стегаешь.
Достается богачам и политикам:
Сквозь рубище порок малейший виден;
Парча и мех все спрячут под собой.
Позолоти порок — копье закона
Сломаешь об него; одень в лохмотья —
Пронзит его соломинка пигмея...
Купи себе стеклянные глаза
И, как политик гнусный, притворяйся,
Что видишь то, чего не видишь.
Очень известной стала фраза Лира: «Виновных нет! Никто не виноват!» (более известен старый перевод «Нет в мире виноватых»). Однако понимать ее буквально было бы ошибкой: этому противоречит сама пьеса. Неужели виноватыми не должны считаться Эдмунд, Гонерилья, Регана, Корнуол, даже Освальд? Стоит обратить внимание на последующие слова Лира:
Я оправдаю всех: да, друг, я властен
Всем рты зажать, кто станет обвинять!
Вот в этом смысле, действительно, виновных может не быть, только оправдывают их не Лир, а другие.
Появившийся дворянин говорит:
Ужасен вид такой в последнем нищем,
А в короле — нет слов!
Однако есть Корделия:
Она спасет природу от проклятья,
Что на него две старших навлекли.
Дворянин говорит, что врагов ожидают с каждым часом. Войско уже вышло на бой, хотя Корделия «задержалась здесь».
После его ухода Глостер восклицает:
Благие боги! Жизнь мою возьмите,
Чтоб снова враг не соблазнил окончить
Ее без вашей воли!
Эдгар обещает дать ему приют, слыша в ответ благодарность. Появляется Освальд, который, уверенный в награде, хочет убить Глостера и уже вынимает меч. Эдгар становится между ним и отцом.
Освалвд возмущается:
Как, крестьянин дерзкий?
Вступаться за изменника открыто.
Эдгар, подделываясь под крестьянина, отвечает: «Нет уж, ваша милость, нипочем я от него не отойду». Начинается драка, и Освальд падает.
Умирающий Освальд дает Эдгару кошелек, просит похоронить его и отдать находящиеся у него письма «Эдмунду, графу Глостеру».
Эдгар читает письмо Гонерильи к Эдмунду, в котором та просит его брата избавить ее от мужа, а «в награду за свои подвиги» занять его место. Со временем он хочет показать это письмо Альбани. Освальда же, несмотря на презрение к нему, он намерен зарыть в песке.
Однако раздался барабанный бой, и Эдгар хочет отвезти отца к друзьям.
Лекарь пытается выполнить свои обещания, и Лир спит во французском лагере под звуки тихой музыки. Корделия спрашивает у Кента, чем она может отблагодарить его. «Не хватит жизни, не хватит средств моих», — говорит она. «Слова такие — высшая награда», — отвечает Кент. Он отказывается от просьбы Корделии переодеться и хочет пока еще скрывать себя. У него есть какой-то план, и он не хочет его испортить.
Лекарь просит разрешения разбудить Лира, который спал уже очень долго. Спал он так крепко, что его успели переодеть в хорошую одежду. Лир просыпается. Разум вернулся к нему, но он думает, что умер и находится в загробном мире. Он узнает Корделию, но спрашивает: «Когда ж ты умерла?» «О, все еще он бредит!» — восклицает Корделия. «Он лишь едва проснулся. Погодите», — советует лекарь.
Пришедший в себя Лир не может припомнить, где он, где он спал этой ночью, не помнит своей новой одежды. Он называет Корделию по имени и просит ее не плакать. Он говорит:
Меня любить не можешь ты. Обижен
Твоими сестрами я без причины,
А у тебя причина есть.
«Нет! Нет!» — отвечает Корделия. «Где я? Во Франции?» — спрашивает Лир. «В своей державе, мой государь», — говорит ему Кент. «Обманывать не надо», — замечает Лир. Он не в состоянии поверить в это.
Лекарь говорит Корделии, что опасно напоминать Лиру о прошлых бедах. Его нужно увести и не тревожить, пока он окончательно не придет в себя. Корделия предлагает отцу пойти вместе с ней. Он соглашается, продолжая просить у нее прощения.
Остаются только Кент и его знакомый, дворянин. Кент подтверждает смерть Корнуола и говорит, что, по слухам, его войско возглавил «побочный сын Глостера». «Говорят, что изгнанный сын его Эдгар находится в Германии вместе с графом Кентом», — делится дворянин. «Слухи бывают разные», — замечает Кент.
«Сражение обещает быть кровавым», — говорит на прощание дворянин.
Кент завершает четвертый акт словами:
Уж цель близка.
Беда иль счастье ждет?
Все разрешит сражения исход.
В британском лагере Эдмунд велит одному из своих дворян:
Спросите герцога: остался ль в силе
Его последний план иль изменился?
Он полон колебаний и сомнений.
Пусть даст нам окончательный ответ.
После его ухода Регана спрашивает: «С послом сестры случилось что-нибудь?» «Боюсь, что так», — отвечает Эдмунд. Регана интересуется тем, любит ли он ее сестру и не вступали ли они оба «в запретный путь». Эдмунд уверяет ее, что она заблуждается (позже он скажет, что клялся в любви обеим). Регана говорит:
Мне кажется, вы с нею так сошлись
И сблизились, что вы — ее всецело.
Эдмунд клянется, что это не так. «Я б не стерпела этого, мой Глостер!..» — признается Регана.
Приходит Альбани вместе с Гонерильей и солдатами. Гонерилья говорит в сторону:
Скорей готова битву проиграть я,
Чем дать сестре нас разлучить.
Альбани признается Эдмунду:
Нам неприятно
Вторжение французов в государство,
А не поддержка королю и всем,
Чьи жалобы, боюсь я, справедливы.
«Как благородно!» — иронически восклицает Эдмунд. «Что за рассужденья!» — возмущается Регана. Гонерилья требует от мужа идти со всеми «заодно против врага», отбросив «семейные и личные раздоры». Альбани предлагает созвать «совет сильнейших в войске».
Входит по-прежнему переодетый в крестьянина Эдгар и просит у герцога «два слова». Альбани задерживается, говоря остальным, что сейчас придет. Эдгар передает Альбани письмо. Альбани хочет прочесть его при нем, но Эдгару нельзя медлить. Он обещает прийти «по вызову герольда».
Вернувшийся Эдмунд сообщает, что враги уже приблизились и необходима поспешность. Совет так и не состоялся.
Оставшись один, Эдмунд раздумывает о своих отношениях с сестрами, которые из-за него возненавидели друг друга. «Какую ж взять? Одну? Обеих? Ни одной?» Если обе останутся живы, для него не будет счастья. Выбрав вдову Регану, он взбесит и разъярит Гонерилью. Но как он выиграет игру с Гонерильей «при жизни мужа»? Пока тот необходим «для предстоящей битвы». Потом же «пусть та, пред кем стоит он на дороге, его и уничтожит» (Эдмунд не знает, что Гонерилья просила его самого убить Альбани).
Он вспоминает, что Альбани решил в случае победы пощадить Лира и Корделию. «Не быть тому!» — восклицает он.
Эдгар приводит отца «под кров ветвей», призывая присесть и «помолиться о победе правой». Он обещает помочь ему, если вернется живым.
Как и в «Генрихе V», Шекспир не показывает сражения. В старой пьесе французский (галльский) король, никуда не уезжавший и сам руководивший войском, одерживает победу и восстанавливает Лира на престоле. У Шекспира сражение, названное Л. Пинским «битвой народов», заканчивается совершенно иначе. Вернувшийся Эдгар сообщает Глостеру, что «король разбит, и он, и дочь в плену». Эдгар просит Глостера дать ему руку, что бы вместе бежать. «К чему бежать?» — спрашивает Глостер. — «И здесь могу я сгнить». Эдгар напоминает ему его собственные мысли:
Но должными
Смерть принимать в свой час, как и рожденье.
На все свой срок
Глостер соглашается с ним.
Эдмунд приказывает держать плененных Лира и Корделию «под строгой стражей». Лир так рад возвращению Корделии и своему примирению с ней, что его не путает и тюрьма:
Там будем петь вдвоем, как птицы в клетке.
Попросишь у меня благословенья —
Молить прощенья на коленях стану.
Так будем жить, молиться, песни петь
И сказки говорить; смеяться, глядя
На ярких мотыльков; и у бродяг
Разузнавать о новостях придворных:
Кто в милости, кто нет, что с кем случилось;
Судить о тайной сущности вещей,
Как божьи соглядатаи... И так
В стенах темницы переждем мы распри
И ссоры власть имущих, что подобны
Приливам и отливам.
Главное для него: «Мы вместе!»
После того как стража уводит Лира и Корделию, Эдмунд передает офицеру записку и приказывает ступать за ними. Он уже повысил того в чине, а когда офицер исполнит написанное, то откроет себе путь к почестям. «Мы таковы, каков наш век», — провозглашает Эдмунд. Офицер соглашается, еще не зная написанного.
Он говорит:
Возы возить да есть овес не мог бы;
Что в силах человека — все исполню.
Пришедший в сопровождении Гонерильи и Реганы, офицеров и солдат Альбани отмечает доблесть Эдмунда. Он велит освободить пленных, с которыми намерен поступить так, как требуют «их права и наша безопасность».
Эдмунд говорит, что «счел нужным подвергнуть заключенью короля». Его годы и титул представляют чары для народа, и чары эти могут направить копья против победителей. То же относится и к Корделии.
Альбани резко замечает:
Сэр, прошу прощенья,
Вы только воин, подчиненный нам,
Не брат нам.
«Мы его считаем братом» — говорит Регана и начинает хвалить Эдмунда за его роль в сражении. Гонерилья останавливает ее, однако не потому, что с ней не согласна:
Он сам себя возвысил много больше,
Чем милостью твоей!
Регана спокойно продолжает:
Моею властью,
Мной облечен, он равен самым высшим!
«Так было б, если б он на вас женился», — замечает Альбани и слышит в ответ от Реганы «Не стала б шутка правдой!». Гонерилья грубо отвечает сестре, но та не желает вступать в склоку и признает Эдмунда своим супругом. В ответ на очередной выпад Гонерильи Альбани замечает: «Согласие не от тебя зависит». «И не от вас», — говорит Эдмунд. Он уже явно решил свой запутанный личный вопрос. Но сейчас победа находится в руках Альбани, которого ранее много раз можно было упрекнуть в излишней мягкости (теперь он иной, ведь речь идет о его собственной жизни). Он арестовывает Эдмунда как государственного изменника, а Гонерилью называет золоченой змеей.
Эдмунда ожидает «божий суд». Альбани восклицает: «Пускай трубят!» Если никто не придет на бой с Эдмундом, он готов биться и сам.
Эдмунд, безусловно, не трус, и он готов биться за свою честь и верность, за то, чего у него никогда не было. Регана восклицает: «О, мне дурно, дурно!» Это можно было бы объяснить ситуацией, но Регана говорила «дурно» и раньше — перед тем, как объявить Эдмунда своим супругом. Все объясняет Гонерилья, произнося в сторону: «Иначе я не верила бы в яд».
И Альбани, и Эдмунд зовут герольда. Альбани говорит, что распустил войска своею властью и надеяться Эдмунд должен только на себя. Регана восклицает: «Мне хуже, боль все хуже!», и Альбани приказывает отвести ее в палатку.
Пришедший герольд читает, что «если кто-нибудь из рыцарей или знатных людей, находящихся в войсках, желает доказать Эдмунду, называющему себя графом Глостером, что он великий изменник, то пусть явится после третьего звука трубы. Противник готов его встретить».
После третьего звука трубы труба отвечает за сценой; появляется вооруженный Эдгар. По приказу Альбани герольд спрашивает у него:
Кто ты? Как имя, званье?
И почему ты принимаешь вызов?
Эдгар сообщает всем, что его имя погибло, «проедено, изглодано изменой». Но он благороден, как и тот противник, с которым он вышел биться. Эдмунду он говорит:
Ты изменил богам, отцу и брату,
И против герцога злоумышлял...
Эдмунд отвечает ему:
Хоть должен был твое спросить я имя,
Но видом ты и мужествен, и горд,
В твоих речах заметно воспитанье.
Он с презреньем отвергает отсрочку, которая дается ему по рыцарским законам, чтобы отомстить за обвинение.
Они сражаются, и Эдмунд падает. «Не добивай!» — кричит Альбани. Гонерилья говорит, что Эдмунд вовсе не обязан был сражаться с неизвестным врагом. Он не побежден, а низко обманут, считает она. «Зажмите рот, не то заткну его бумагой этой!» — восклицает Альбани и передает письмо Эдмунду, Гонерилье же говорит: «Не рвите! Видно, вам письмо знакомо?»
Гонерилья спокойно отвечает:
А хоть бы так! Я властвую — не ты.
Кому меня судить?
«Чудовищно! — восклицает Альбани. — Так ты письмо узнала?»
«Не спрашивай меня о том, что знаю», — говорит она и уходит. Альбани посылает вслед за женой офицера («Следи за ней: она себя не помнит»).
Эдмунд хочет узнать, кто его победитель. И Эдгар называется, говоря:
За темное рождение твое
Глаза отец твой отдал.
Эдмунд признает:
Да, ты прав.
Круг колесо свершило: я повержен.
Альбани радостно восклицает, обращаясь к Эдгару:
Уже твоя осанка говорила
О благородстве! Дай тебя обнять.
Он хочет узнать, где Эдгар скрывался, как он узнал о бедствиях отца. И Эдгар рассказывает, как проводил время с Лиром, как был поводырем отца. За полчаса до боя он попросил отца благословить его и во всем признался. «Надорванное сердце» Глостера этого не вынесло. Когда Эдгар рыдал над отцом, явился человек, знавший его как нищего безумца, но теперь обнявший. Это был Кент. Упав сначала с воплем на труп, потом Кент начал плачевный рассказ «о Лире, о себе». Горе все возрастало и, когда труба запела, Эдгару пришлось оставить его «без чувств».
Рассказ Эдгара открыл совсем новые черты Кента, которые не проявлялись ранее в его образе. Эдгар также рассказал, как служил Кент изгнавшему его Лиру.
Неожиданно вбежал дворянин, который сказал: Гонерилья закололась и призналась, что отравила сестру.
Эдмунд говорит:
С обеими помолвлен я, и свадьбу
Все трое мы отпразднуем.
Чуть позже он скажет:
Да, был Эдмунд любим.
Из-за меня сестра сестру сгубила,
Потом покончила с собой.
Гонерилья, безусловно, закололась не из-за мук совести, а из-за того, что произошло с Эдмундом.
Альбани говорит, что суд небес у него вызывает лишь трепет, а не состраданье. Приходит Кент, и Альбани жалеет, что «сейчас его приветствовать не можем, как требует приличье». Кент признается, что пришел лишь сказать королю «спокойной ночи». Альбани спохватывается:
О, мы важнейшее забыли!
Эдмунд, но где ж король и дочь его?
Эдмунд умирает совсем не так, как положено умирать «макиавеллистскому» персонажу:
Уходит жизнь. Хочу добро я сделать,
Своей природе вопреки. Пошлите
Скорей, скорей в тюрьму! Я дал приказ
Корделию и Лира умертвить.
Не медлите!
Вот для чего ему был нужен тот офицер, которого он повысил в чине.
Альбани кричит: «Бегите, о бегите!» Эдгар спрашивает у Эдмунда, кому он отдал приказ, просит послать знак отмены. Эдмунд отдает ему свой меч, который надо передать офицеру. Эдгар поспешно убегает.
Эдмунд рассказывает, что он и Гонерилья велели повесить Корделию, а потом сообщить, что та покончила с собой. Альбани приказывает унести Эдмунда.
Увы, тот признался слишком поздно. Лир в сопровождении других приходит с мертвой Корделией на руках. Только Лир надеется, что Корделия жива. Он просит дать ему зеркало и, «если затуманится стекло — она жива». Потом он восклицает:
Она жива! Перо зашевелилось!
О, если так — искушены все муки,
Что вынес я.
Он понимает наконец, что дочь мертва и просит:
Корделия, Корделия, помедли!
А? Что? Что ты сказала? — У нее
Всегда был тихий, нежный, милый голос —
Большая прелесть в женщине.
Лир говорит, что убил «раба, который вешал дочь мою». «Да! Он его убил» — подтверждает офицер, который отдавал приказ.
Лир спрашивает у Кента, кто он: «Я плохо видеть стал, а то узнал бы». Кент отвечает:
Будь двое лишь, кого судьба любила
И вместе ненавидела, — то вот
Один из них.
«Здесь так темно. Как будто Кент?» — спрашивает Лир. Но когда Кент рассказывает, что был его слугой Каем, Лир не понимает его. Не понимает он и того, что погибли две его старшие дочери.
Вошедший офицер сообщает, что Эдмунд умер. «Что нам до него?» — говорит Альбани.
Он, из-за своего ложного патриотизма тоже виновный в произошедшем, но виновным не признанный, не осознает: если бы не Эдгар, события пошли бы совсем по-другому. Гонерилья выиграла свою битву за Эдмунда. В дальнейшем или он, или она сама убили бы Альбани. Незаконный сын стал бы королем.
Большой спор продолжает вызывать фраза, с которой начинаются последние слова Лира: «Моя бедная дура повешена» (буквальный перевод). В переводах ее смягчают: «Повешена бедняжка...» у Т. Щепкиной-Куперник и — почти так же — «Мою бедняжку удавили!» у Б. Пастернака. Но текст оригинала не изменишь. Невозможно представить, чтобы Лир назвал обожаемую им Корделию дурой; к тому же, слово fool многократно употреблялось в трагедии, означая «шут». Первым неверный комментарий дал еще в XVIII веке Джордж Стивенс, автор многих ошибочных толкований. Ему возразил сэр Джошуа Рейнольдс, ученый и художник, президент Королевской академии искусств. Рейнольдс посчитал упоминание о шуте гениальной психологической находкой Шекспира. И раньше Лир в минуты потрясений часто отвлекался от своего главного чувства; вот и сейчас он вспомнил о Шуте («Мой бедный Шут повешен»), но тут же снова перешел к мыслям о Корделии:
Зачем живут собаки, лошадь, крыса —
В тебе ж дыханья нет? Ты не вернешься —
Перед смертью Лир говорит:
Вы видите? Взгляните на нее;
Смотрите же... ее уста... Смотрите...
Смотрите ж...
Он снова поверил, что Корделия жива, и с этой счастливой мыслью умер.
Эдгар, думая, что король лишился чувств, начинает звать его. Кент останавливает Эдгара:
Не мучай дух его. Дай отойти
Ему ты с миром! Только враг захочет
Ему продолжить пытку жизни.
Альбани обращается к Эдгару и Кенту:
Теперь, друзья
Моей души, правленье вы возьмите
И раны государства залечите.
Примерно так же заканчивался «Тит Андроник», трагедия, наиболее близкая по духу к «Королю Лиру», хотя во многом, напротив, далекая и, конечно, не доходящая до такого высокого уровня:
Затем в стране мы учредим порядок,
Чтоб не пришла от дел таких в упадок(Перевод А. Курошевой)
Кент отказывает герцогу:
Нет! В дальний путь я скоро ухожу:
Кораль зовет — ему не откажу.
Финальные же слова принадлежат Эдгару:
Предайтесь скорби, с чувствами не споря.
Всех больше старец видел в жизни горя.
Нам, младшим, не придется, может быть,
Ни столько видеть, — ни так долго жить.
«Король Лир». В. Сухоруков — Шут, М. Суханов — Лир
Вениамин Зускин в роли Шута, Соломон Михоэлс в роли короля Лира
Картина Ф. Мэддокса-Брауна «Доля Корделии»
«Король Лир». Лир — М. Суханов
Джеймс Бэрри. Король Лир над телом Корделии
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |