Глава II

Общая характеристика пьесы. — Настроеніе автора. — Постройка драмы. — Ходъ дѣйствія. — Характеръ Макбета и лэди Макбетъ.

Приступая къ драматической обработкѣ легендарной исторіи Макбета, Шекспиръ, какъ и всякій художникъ, долженъ былъ прежде всего имѣть въ виду цѣли художественныя. Извлечь изъ своего матеріала драматическіе элементы, создать характеры дѣйствующихъ лицъ и мотивировать ихъ поступки, развить намеки въ цѣльныя сцены и связать ихъ такъ, чтобъ онѣ составили одно цѣлое дѣйствіе — вотъ въ чемъ должна была состоять первоначальная задача Шекспира. По мѣрѣ того, какъ онъ приводилъ эту задачу въ исполненіе, составлялъ планъ пьесы и опредѣлялъ въ своей фантазіи роль каждаго лица и порядокъ каждой сцены, мысль его уносилась далеко за предѣлы драмы, въ область типическаго, въ міръ сущности: легендарный честолюбецъ Голиншеда превращался мало-по-малу въ типъ честолюбца, его властолюбивая жена — въ типъ честолюбивой женщины преступницы, а различіе въ ихъ образѣ дѣйствій и судьбѣ приводило къ вопросу о различномъ отношеніи мужскаго и женскаго организма къ преступленію и его послѣдствіямъ. Рядомъ съ вопросами психологическими возникали вопросы нравственные: можетъ ли человѣкъ построить свое счастье на гибели другого человѣка? Можетъ ли такое счастье быть прочнымъ? Рѣшеніемъ этихъ вопросовъ въ ту или другую сторону окончательно устанавливался планъ пьесы, окончательно опредѣлялась роль и значеніе каждаго лица. Итакъ, если подъ идеей драмы разумѣть не только первоначальную работу поэта надъ матеріаломъ, опредѣлившую собою планъ пьесы, а все идейное содержаніе ея, всю совокупность затронутыхъ въ ней вопросовъ, то такая идея есть и въ Макбетѣ, но только ее едва ли можно выразить одной формулой.

Рѣдкая изъ пьесъ Шекспира отличается такими драматическими и сценическими достоинствами, какъ Макбетъ. Простота и ясность плана, постоянное возрастаніе драматическаго интереса, множество эффектныхъ сценъ и ходъ дѣйствія, вытекающій изъ мастерски очерченныхъ характеровъ, — таковы первоклассныя достоинства пьесы, справедливо признаваемой однимъ изъ перловъ шекспировскаго творчества. Бѣлинскій въ одномъ мѣстѣ весьма удачно сравниваетъ Макбета съ колоссальнымъ готическимъ соборомъ среднихъ вѣковъ. «Что-то сурововеличавое, что-то грандіозно-трагическое лежитъ на этихъ лицахъ и ихъ судьбѣ; кажется имѣешь дѣло не съ людьми, а съ титанами, и притомъ какая, глубина мысли, сколько обнаруженныхъ тайнъ человѣческой природы, какой страшный и поучительный урокъ!» («Сочиненія Бѣлинскаго, т. X, стр. 367—368). Въ противоположность другимъ пьесамъ Шекспира, заимствованнымъ изъ того же источника и отличающимся эпическою пестротой и разбросанностью дѣйствія, Макбетъ отличается сжатостью и сосредоточенностью дѣйствія, которое движется въ началѣ плавно, подъ конецъ — стремительно, не уклоняясь въ сторону никакими посторонними эпизодами. Въ центрѣ пьесы стоитъ одно событіе, одна героическая личность, на судьбѣ которой сосредоточено все вниманіе зрителя. Въ пьесѣ собственно двѣ части: въ первой — Макбетъ борется съ искушеніями своего честолюбія, во второй — съ своей судьбой, точнѣе, съ послѣдствіями своего преступленія. Объединенныя единствомъ драматическаго интереса, событія драмы объединены кромѣ того единствомъ нравственнаго воззрѣнія. На всѣ лады повторяется мысль, что внѣшній успѣхъ не можетъ дать человѣку внутренняго спокойствія, что преступленіе заключаетъ въ самомъ себѣ кару, что сѣявшій злое — пожнетъ злое и т. д. Особенность шекспировской пьесы составляетъ весьма замѣтное присутствіе пессимистическаго настроенія. Подобно Гамлету съ одной стороны и Тимону Аѳинскому съ другой, Макбетъ возникъ на почвѣ пессимистическаго настроенія, которое нерѣдко овладѣвало Шекспиромъ и находило исходъ какъ въ его пьесахъ, такъ и въ его лирическихъ произведеніяхъ (см. Сонеты 66, 71—73). Подавленный этимъ настроеніемъ, съ которымъ онъ, несмотря на свой всеобъемлющій умъ, не могъ совладать, Шекспиръ иногда невольно отступалъ отъ законовъ художественной объективности и влагалъ въ уста своихъ героевъ свои собственныя воззрѣнія на жизнь. По крайней мѣрѣ я иначе не могу себѣ объяснить пессимистическую тираду Макбета въ пятой сценѣ пятаго дѣйствія: «Догорай же, догорай, крошечный огарокъ! Жизнь — это тѣнь мимолетная, это жалкій комедіантъ, который пробѣснуется, провеличается свой часъ на подмосткахъ и затѣмъ не слышенъ; это сказка, разсказываемая глупцомъ, полная шума и неистовства и не имѣющая никакого смысла»¹. Не говоря уже о томъ, что подобное философское обобщеніе неумѣстно въ устахъ героя легендарной эпохи, оно является совершенно излишнимъ, ибо нѣсколько раньше, въ третьей сценѣ того же дѣйствія, Макбетъ подвелъ уже печальный итогъ своей жизни: «Довольно пожилъ я, дожилъ до засухи, до желтыхъ листьевъ. Обычныхъ спутниковъ старости: почета, любви, покорности — мнѣ нечего ждать. Ихъ замѣнятъ проклятія, — не громкія, конечно, но все-таки жестокія, да лесть, да и въ этомъ бѣдняки отказали бы мнѣ, еслибы только смѣли». Отголосокъ пессимистическихъ воззрѣній Шекспира намъ слышится также и въ сѣтованіяхъ на жизнь лэди Макдуффъ, также неожиданныхъ въ ея устахъ, какъ пессимистическія тирады въ устахъ Макбета: «Куда бѣжать мнѣ? Я не сдѣлала ничего дурного, но я на землѣ, гдѣ злыя дѣла часто превозносятся, а дѣла добрыя считаются опаснымъ безуміемъ» (Актъ IV, Сцена 2-я).

Еще Аристотель въ своей Поэтикѣ замѣтилъ, что каждое трагическое дѣйствіе должно заключать въ себѣ три части: начало, средину и конецъ, или, выражаясь языкомъ современной драматической техники, — экспозицію дѣйствія, его высшій кульминаціонный пунктъ и катастрофу. Критики не даромъ восхищаются мастерскою экспозиціей дѣйствія въ Макбетѣ, въ которой, какъ увертюрѣ оперы, слышатся основные мотивы, заключается зерно всего будущаго дѣйствія. Здѣсь Макбетъ является передъ нами съ тѣми задатками характера, которыми въ будущемъ опредѣлится его судьба. Мы знаемъ, что онъ честолюбивъ, что ему страстно хочется быть на престолѣ, но мы также знаемъ, чего будетъ стоить этой героической натурѣ достиженіе короны путемъ гнуснаго злодѣйства. Сумрачный оссіановскій колоритъ экспозиція, на которомъ такъ рельефно выступаютъ искушающія Макбета служительницы злого начала, останется таковымъ и во всей пьесѣ, придавая ея дѣйствію фантастическій отпечатокъ. Экспозиція заканчивается введеніемъ новаго лица, лэди Макбетъ, подъ могучимъ вліяніемъ которой достаточно созрѣвшая въ умѣ Макбета мысль объ убійствѣ превращается въ цѣлый проектъ, немедленно приводимый въ исполненіе. Повидимому, все до сихъ поръ удается Макбету. Сваливъ убійство на сыновей Дункана, онъ въ концѣ 2-го акта ѣдетъ короноваться въ Оконъ. Достигнувъ своего высшаго кульминаціоннаго пункта въ сценѣ появленія тѣни Банко на пиру и Макбета, дѣйствіе съ захватывающею духъ быстротой стремится къ катастрофѣ. Здѣсь опять выступаетъ на сцену фантастическій элементъ, участіемъ котораго опредѣляются послѣднія злодѣйства Макбета и подготовляется катастрофа, вытекающая по законамъ внутренней необходимости изъ всего предыдущаго.

Существуетъ два противоположныхъ взгляда на характеръ Макбета. Одни (Ульрици, Гервинусъ, Рётшеръ, Крейссигъ и т. д.) считаютъ его возвышенною и благородною натурой, которая искажается подъ вліяніемъ непреодолимой страсти — честолюбія; другіе (Флетчеръ, Лео, Боденштедъ, Вердеръ и т. д.) утверждаютъ, что Макбетъ человѣкъ, для котораго не было ничего святого, что въ силу своего эгоизма и своей безпринципности онъ какъ бы заранѣе былъ предназначенъ къ преступленію. По нашему мнѣнію и та, и другая сторона впадетъ въ крайность, не оправдываемую тщательнымъ изученіемъ характера Макбета. Въ лицѣ Макбета Шекспиръ изобразилъ намъ человѣка героическаго закала, обладающаго многими хорошими качествами, храбростью, патріотизмомъ, не лишеннаго гуманности, способнаго жертвовать жизнью за отечество, но лишеннаго твердаго характера и твердыхъ нравственныхъ принциповъ. По справедливому заключенію Даудена, въ Макбетѣ достаточно добрыхъ началъ, чтобы сдѣлать его несчастнымъ послѣ совершенія преступленія, но недостаточно, чтобъ удержать его отъ преступленія. Физіологическую подкладку характера Макбета составляетъ его эмоціональный темпераментъ. Люди этого темперамента отличаются болѣзненно-развитымъ воображеніемъ, обнаруживаютъ склонность къ мечтательности и суевѣрію. «Было время, — говоритъ о себѣ Макбетъ, — когда крикъ совы леденилъ всѣ мои чувства, когда при страшномъ разсказѣ волосы мои вставали дыбомъ, какъ будто живые». (Актъ V, Сцена V). Надѣливъ его сверхъ того честолюбіемъ, страстью, свойственной героической натурѣ, Шекспиръ показалъ, какъ эта страсть въ соединеніи съ особенностями его темперамента и характера и пагубными внѣшними вліяніями довела его сначала до преступленія, а потомъ до полнаго нравственнаго одичанія. Прослѣдить этотъ психологическій процессъ по драмѣ составляетъ весьма благодарную задачу для критики. Въ началѣ пьесы Макбетъ предстоитъ передъ нами въ весьма симпатичномъ свѣтѣ. Второстепенныя лица, играющія у Шекспира роль зеркалъ, въ которыхъ отражаются съ разныхъ сторонъ личности главныхъ героевъ, рисуютъ Макбета человѣкомъ, полнымъ отваги и самоотверженія, полководцемъ, внушающимъ восторгъ своимъ подчиненнымъ. Но у этого героя есть своя Ахиллесова пята — честолюбіе. Онъ не доволенъ своею ролью полководца и спасителя отечества; онъ мѣтитъ выше. Мысленно сопоставляя себя съ слабымъ королемъ, онъ считаетъ себя гораздо болѣе достойнымъ носить корону, чѣмъ Дунканъ. Еще до начала драмы онъ уже мечтаетъ о престолѣ, даже клянется своей честолюбивой женѣ достигнуть его хотя бы путемъ преступленія (Актъ I, Сц. 7). Но стоило мятежникамъ возстать противъ Дункана, какъ мечтавшій объ его низверженіи Макбетъ оказывается вѣрнымъ слугой короля. Онъ одерживаетъ блестящую побѣду надъ мятежниками, собственноручно убиваетъ страшнаго Макдовальда, разбиваетъ и прогоняетъ вторгнувшихся въ Шотландію норвежцевъ. И вотъ, когда упоенный побѣдой, гордый сознаніемъ своего значенія и силы, онъ вмѣстѣ съ Банко ѣдетъ къ королю, судьба неожиданно посылаетъ ему сильное искушеніе. Вѣдьмы, — существа фантастическаго міра, — словамъ которыхъ суевѣрные люди должны были придавать особое значеніе, привѣтствуютъ его сначала таномъ Гламиса, потомъ таномъ Кавдора и въ заключеніе обѣщаютъ ему корону. Это послѣднее предсказаніе, внезапно озарившее яркимъ свѣтомъ мрачную глубину души Макбета, гдѣ уже давно лелѣялась мысль о коронѣ, наполняетъ его сердце и ужасомъ, и радостнымъ трепетомъ до того, что, по выраженію Банко, онъ сразу становится какъ бы внѣ себя. Честный воинъ, душу котораго никогда не смущала мысль о коронѣ, не можетъ понять, что въ эту минуту дѣлается съ товарищемъ. «Мой добрый сэръ, — говоритъ онъ Макбету, — что вы такъ смутились и какъ будто испугались того, что звучитъ такъ пріятно?» Когда же слова вѣщихъ сестеръ сбываются и Макбета, унаслѣдовавшаго гламисское танство послѣ смерти отца, посланный короля лордъ Россъ поздравляетъ таномъ Кавдора, изъ устъ его невольно срываются слова: «Главное еще впереди!» Мечта объ этомъ главномъ наполняетъ все его существо. Не обращая вниманія на посланныхъ короля, на Банко, отъ котораго не укрылась объявшая его тревога, Макбетъ продолжаетъ мечтать о третьемъ предсказаніи вѣдьмъ. Мысль объ осуществленіи его посредствомъ убійства снова мелькаетъ у него въ головѣ, но она кажется ему до такой степени ужасной, что волосы его встаютъ дыбомъ и сердце болѣзненно колотится о ребра. Послѣ нѣкоторой борьбы, добрые инстинкты его природы берутъ верхъ надъ злыми, и онъ отклоняетъ отъ себя мысль о достиженіи престола путемъ преступленія. «Когда судьбѣ угодно вѣнчать меня, пусть вѣнчаетъ — я ей не помогу!» Не успѣлъ Макбетъ преодолѣть это искушеніе, какъ судьба посылаетъ ему новое. По шотландскимъ законамъ, въ случаѣ смерти Дункана и несовершеннолѣтія его сына, Макбетъ, какъ ближайшій родственникъ, могъ вступить на престолъ. Вѣроятно это обстоятельство имѣлъ въ виду Макбетъ, когда, отклоняя преступную мысль, предоставлялъ судьбѣ возвести его на престолъ; но такой мирный исходъ дѣла былъ уничтоженъ внезапнымъ распоряженіемъ короля, который въ присутствіи Макбета, какъ бы угадывая его мысль, назначилъ своимъ преемникомъ своего несовершеннолѣтняго сына Малькольма, возведши его въ санъ принца Комберлэндскаго. Въ этомъ назначеніи Макбетъ увидѣлъ неожиданное препятствіе къ осуществленію естественнымъ путемъ своей завѣтной мечты; отвергнутая мысль объ убійствѣ снова возстаетъ передъ нимъ во всей своей ужасающей реальности:

. . . . . . . О, звѣзды, вы закройте
Сіяній вашихъ свѣтъ, чтобъ онъ не видѣлъ
Моихъ желаній черныхъ и глубокихъ!
Глаза, что дѣлаетъ рука, не знайте!
И пусть свершится то, на что взглянуть
Окаменѣетъ отъ испуга взоръ,
Когда ужъ будетъ все совершено!

      (Переводъ Юрьева).

На основаніи этихъ словъ мы имѣемъ полное право предположить, что убійство короля уже рѣшено въ умѣ Макбета. Исполненное зловѣщихъ намековъ письмо къ женѣ подтверждаетъ это предположеніе. Повидимому, на этотъ разъ между намѣреніемъ и исполненіемъ не лежитъ въ душѣ Макбета никакой внутренней преграды, но только повидимому. Мы знаемъ, что уже не въ первый разъ Макбетъ поддается искушенію достигнуть короны посредствомъ убійства, но всякій разъ онъ съумѣлъ подавить въ себѣ это искушеніе. Такъ было бы, по всей вѣроятности, и теперь, если бы въ это дѣло не вмѣшалась лэди Макбетъ. Никто лучше ея не знаетъ характера мужа, никто лучше ея не знаетъ, что при всемъ его честолюбіи у него не хватитъ духу совершить задуманное, что въ рѣшительную минуту онъ сплошаетъ: «Боюсь только природы твоей, боюсь, что въ ней слишкомъ много млека человѣчности, чтобъ избрать кратчайшій путь. Тебѣ хотѣлось бы достигнуть величія, ты не безъ честолюбія, но тебѣ недостаетъ необходимой для этого злобности. Ты хотѣлъ бы добиться честнымъ путемъ того, чего тебѣ такъ страстно хочется; тебѣ не хотѣлось бы играть въ безчестную игру и выиграть то, чего нельзя выиграть честнымъ образомъ. Спѣши же сюда! Я вдохну въ тебя духъ мой, уничтожу моимъ смѣлымъ языкомъ все, что отдѣляетъ отъ тебя золотой вѣнецъ, которымъ, какъ кажется, увѣнчали тебя судьба и силы неземныя». Монологъ этотъ прерывается пріѣздомъ Макбета и изъ словъ, которыми обмѣниваются супруги, видно, что они, не сговариваясь, сошлись на необходимости преступленія. «Твое лицо, любезный танъ, какъ книга, въ которой всякій можетъ прочесть престранныя вещи». Когда въ разговорѣ лэди Макбетъ даетъ понять мужу, что все должно быть покончено въ эту же ночь, онъ не возражаетъ, а проситъ только отложить разговоръ до другого раза. Судя по этому, можно бы полагать, что вмѣшательство лэди Макбетъ излишне, что и безъ нея у Макбета достало бы характера привести въ исполненіе давно задуманную мысль. Но на дѣлѣ оказывается иное. Оставшись наединѣ съ собою, Макбетъ, повидимому уже успѣвшій освоиться съ мыслью объ убійствѣ, начинаетъ колебаться. Ему приходитъ въ голову, что дѣла подобнаго рода находятъ свой судъ здѣсь, на землѣ (мысль о воздаяніи за гробомъ его мало тревожитъ), что нелицепріятное правосудіе поднесетъ къ устамъ злодѣя имъ отравленную чашу. Подавленная на время совѣсть снова вступаетъ въ свои права и раскрываетъ ему всю неестественность и гнусность задуманнаго дѣла:

. . . . . . . Онъ здѣсь
Вдвойнѣ быть долженъ безопасенъ: я
Его вассалъ и родственникъ его;
Потомъ — хозяинъ я, и долженъ дверь
Убійцамъ запереть, а не итти
Съ отточеннымъ ножомъ на гостя!

      (Переводъ Юрьева).

Эти нашептываемыя голосомъ совѣсти благія мысли берутъ въ Макбетѣ верхъ надъ искушеніями честолюбія, такъ что когда появляется лэди Макбетъ, онъ ей прямо говоритъ, что это дѣло нужно бросить. Но лэди Макбетъ не изъ тѣхъ людей, которые такъ легко отказываются отъ давно лелѣянной мечты. Сцена ея съ мужемъ можетъ быть по всей справедливости названа сценой дьявольскаго искушенія. Лэди Макбетъ поочередно затрогиваетъ всѣ чувствительныя струны въ сердцѣ мужа, обвиняетъ его прежде всего въ недостаткѣ любви, потомъ въ хвастовствѣ, трусости, клятвопреступленіи. Послѣ каждаго натиска, какъ бы околдованный ею, онъ возражаетъ все слабѣе и слабѣе; когда же, наконецъ, уничтоживъ всѣ его возраженія, пристыдивъ его своею энергіей, она раскрываетъ передъ нимъ строго обдуманный планъ убійства, онъ, пораженный ея умомъ, силою духа и предусмотрительностью, въ восторгѣ воскликнулъ: «Рождай мнѣ только сыновей! Только однихъ мужей можетъ производить твоя безстрашная природа! Рѣшено! Всѣ силы души моей напряжены на этотъ подвигъ». Изъ первой сцены II акта мы видимъ, что принятое Макбетомъ рѣшеніе потрясло всю его нервную систему. Его разстроенное воображеніе рисуетъ ему призракъ кинжала, которымъ онъ долженъ умертвить Дункана; ему чудится, что этотъ кинжалъ, обращенный рукоятью къ нему, манитъ его за собою. Самое убійство онъ совершаетъ въ какомъ-то чаду, и едва ли хорошо помнитъ, что дѣлаетъ. Послѣ же совершенія убійства нервное разстройство Макбета достигаетъ крайней степени; мужество оставляетъ его совершенно; суевѣрный ужасъ, такъ свойственный его эмоціональной натурѣ, овладѣваетъ имъ; онъ боится войти въ комнату убитаго, онъ теряется до того, что неизвѣстно зачѣмъ приноситъ съ собою кинжалы слугъ короля; ему слышится голосъ, кричащій на весь домъ: «Не спите больше! Макбетъ зарѣзалъ сонъ!» который есть не что иное, какъ голосъ его совѣсти, принявшій форму галлюцинаціи слуха; при малѣйшемъ стукѣ онъ блѣднѣетъ и дрожитъ, такъ что женѣ приходится образумливать и ободрятъ его. Правда, въ слѣдующей сценѣ онъ овладѣваетъ собою настолько, что довольно правдоподобно разыгрываетъ роль огорченнаго и возмущеннаго коварнымъ убійствомъ, но въ голосѣ его слышится фальшивая нота, которая не обманула ни Макдуффа, ни сыновей Дункана. Уже въ началѣ третьяго акта видно, что Макбетъ не въ состояніи наслаждаться добытою убійствомъ короной. Спокойствіе его духа утрачено навсегда. Совѣсть терзаетъ его; страшныя грезы отравляютъ его сонъ. Онъ завидуетъ мертвому Дункану, который спитъ спокойно, не опасаясь ни кинжала, ни яда, ни коварства близкихъ. «Лучше — говорилъ онъ — лежать съ мертвымъ, котораго мы для собственнаго спокойствія успокоили, чѣмъ безпрестанно терзаться муками душевной пытки». Не будучи въ состояніи разобраться въ своихъ впечатлѣніяхъ, Макбетъ приписываетъ свою тоску тому, что онъ не можетъ наслаждаться спокойно и безопасно престоломъ, пока живутъ на свѣтѣ Банко и его сынъ. Онъ подсылаетъ убійцъ къ Банко хладнокровно, съ полнымъ сознаніемъ необходимости преступленія, но тѣмъ не мѣнѣе это второе убійство потрясаетъ его почти столько же, какъ и первое. Душевныя муки снова доводятъ его до галлюцинаціи въ сценѣ пира, когда ему одному видится окровавленная тѣнь Банко. Другой на его мѣстѣ увидѣлъ бы ясно, что путемъ преступленія нельзя обезпечить себѣ ни внутренняго спокойствія, ни внѣшней безопасности, но Макбетъ давно уже утратилъ способность ясно сознавать окружающее. Онъ знаетъ только одно, что ему во что бы то ни стало нужно сохранить за собой престолъ, что его окружаютъ измѣна и предательство, что онъ до того уже углубился въ потокъ крови, что ему нѣтъ болѣе возврата. Желая царствовать спокойно на зло судьбѣ и подозрѣвая всѣхъ и все, онъ приставляетъ къ танамъ своихъ шпіоновъ, чтобы быть въ состояніи при первомъ признакѣ недовольства или измѣны потушить ихъ въ потокахъ крови. Планы новыхъ убійствъ, которыми онъ хочетъ отогнать свои страхи и свои душевныя терзанія, такъ и кишатъ въ его умѣ: «Голова моя полна чудныхъ замысловъ — говоритъ онъ женѣ въ ночь убійства Банко — которые такъ и рвутся перейти въ дѣло». Свиданіе съ вѣдьмами въ четвертомъ актѣ еще болѣе укрѣпляетъ его въ упорствѣ и ожесточеніи, обѣщая ему полную безопасность. «Будь кровожаденъ, смѣлъ и рѣшителенъ — говорятъ ему вѣщія сестры — смѣйся надъ мощью людей; никто изъ рожденныхъ женщиной не повредитъ Макбету, никто не побѣдитъ его, пока Бирнамскій лѣсъ не двинется на Донсинанъ». Увѣренный въ своей безопасности и непобѣдимости, Макбетъ окончательно сбрасываетъ съ себя маску лицемѣрія и даетъ себѣ слово дѣйствовать рѣшительно. «Съ этого мгновенія первенцы моего мозга будутъ первенцами руки; задумано — сдѣлано». Истребленіе семейства бѣжавшаго въ Англію Макдуффа и масса убійствъ, превратившихъ, по словамъ Росса, Шотландію въ обширную могилу, — таковъ результатъ этого рѣшенія. Въ послѣднемъ актѣ Макбетъ достигаетъ крайней степени нравственнаго паденія и одичанія. Утомленный жизнію, онъ равнодушно и тупо относится ко всему, кромѣ англійскаго вторженія. Даже извѣстіе о смерти любимой жены встрѣчаетъ съ его стороны не сожалѣніе, а жестокую фразу: «Она могла бы умереть немного попозже». Онъ ведетъ себя до того странно, что одни говорятъ, что онъ сошелъ съ ума, другіе называютъ его состояніе геройскимъ бѣшенствомъ. Таны, возмущенные его жестокостью, одинъ за другимъ отпадаютъ отъ него и пристаютъ къ англичанамъ. Онъ относится къ ихъ отпаденію съ презрительнымъ равнодушіемъ, потому что упорно вѣритъ въ свою непобѣдимость. «Пусть бѣгутъ всѣ; пока Бирнамскій лѣсъ не двинется на Донсинанъ — я недоступенъ страху!» Его не страшитъ извѣстіе, что десять тысячъ англійскихъ солдатъ уже подходятъ къ замку. Величіемъ героя дышатъ его слова: «Я буду биться, пока не обрубятъ всего тѣла съ костей моихъ!» Когда же гонецъ доноситъ ему, что то, чего онъ наиболѣе боялся, совершилось, что Бирнамскій лѣсъ двинулся, увѣренность его колеблется; онъ начинаетъ подозрѣвать, что вѣдьмы дурачили его. Но это длится не долго. Суевѣріе въ эту трудную минуту является его единственною опорой. Обманувшись въ одномъ предсказаніи, онъ съ тѣмъ большимъ упорствомъ привязывается къ другому. Сражаясь съ Макдуффомъ, онъ говоритъ послѣднему: «Напрасны всѣ твои усилія. Моя жизнь заколдована. Рожденный женщиной мнѣ не страшенъ!» Узнавъ отъ Макдуффа, что онъ не рожденъ, а вырѣзанъ изъ чрева своей матери, Макбетъ сразу падаетъ духомъ. Герой, нѣкогда бившійся одинъ на одинъ съ страшнымъ Макдовальдомъ, отказывается сражаться съ Макдуффомъ, и только тогда, когда послѣдній предлагаетъ ему сдаться и обѣщаетъ выставить его на всеобщій позоръ, прежній геройскій духъ вспыхиваетъ въ немъ послѣдній разъ яркимъ пламенемъ; онъ сражается съ Макдуффомъ, какъ сражался въ лучшіе дни своей славы, и своею геройской смертью отчасти примиряетъ съ собой зрителя.

Изучая характеръ Макбета, мы постоянно имѣли въ виду основную черту шекспировскаго творчества — сложность мотивовъ. Хотя единственной внутренней силой, толкающей Макбета къ преступленію, служитъ его честолюбіе, но эта страсть осложняется у него другими мотивами, которые непремѣнно должны быть приняты въ соображеніе, — сознаніемъ своей силы, увѣренностью въ успѣхѣ, основанномъ на предсказаніи вѣдьмъ, отсутствіемъ твердыхъ нравственныхъ принциповъ и наконецъ пагубнымъ вліяніемъ жены. Не будь этихъ второстепенныхъ мотивовъ, и дѣятельность одного главнаго мотива едвали довела бы такую героическую натуру, какъ Макбетъ, до предательскаго убійства. Въ противоположность французскимъ классикамъ, герои которыхъ суть въ большинствѣ случаевъ олицетворенія какой нибудь страсти, Шекспиръ даетъ намъ полные трагическіе характеры, въ которыхъ общее сливается съ индивидуальнымъ. Нерѣдко случается, какъ напримѣръ въ данномъ случаѣ, что совокупностью индивидуальныхъ чертъ характера и внѣшнихъ вліяній болѣе опредѣляется судьба героя, чѣмъ его преобладающею страстью. Поэтому нѣтъ ничего ошибочнѣе, какъ считать Макбета человѣкомъ, который въ силу своего чудовищнаго эгоизма и честолюбія какъ бы заранѣе предназначенъ къ преступленію. Макбетъ тѣмъ и отличается отъ шекспировскихъ злодѣевъ вродѣ Ричарда III-го или Яго, что преступленіе стоитъ ему страшныхъ усилій надъ собою, что онъ не можетъ творить зла, какъ они, съ улыбкой въ лицѣ и при этомъ даже иронизировать надъ своими жертвами, которыя настолько наивны, что прямо идутъ въ разставленныя имъ сѣти. Съ каждымъ новымъ преступленіемъ растетъ энергія Ричарда III и его увѣренность въ успѣхѣ. У Макбета совершенно наоборотъ: по мѣрѣ того, какъ все задуманное имъ удается, духъ его падаетъ, душевныя терзанія усиливаются и въ послѣднихъ актахъ достигаютъ такой агоніи, что вчужѣ становится жаль его. Если же подъ конецъ своей преступной карьеры онъ обнаруживаетъ энергію, то эта энергія судорожная, энергія отчаянія, энергія человѣка, которому въ сущности нечего терять. Въ заключеніе слѣдуетъ отмѣтить одну симпатичную черту въ характерѣ Макбета. Съ рѣдкою нравственною деликатностью онъ ни разу не упрекаетъ жену, которая своимъ пагубнымъ вліяніемъ заставила его окончательно рѣшиться на преступленіе и тѣмъ разбила его жизнь и погубила душу. Желая охранить ее отъ новыхъ душевныхъ мукъ, онъ не дѣлаетъ ее сообщницею въ убійствѣ Банко и во всѣхъ послѣдующихъ убійствахъ; онъ беретъ всю нравственную отвѣтственность на себя, предоставляя ей только радоваться совершонному (Дѣйствіе III, Сц. II).

Характеръ лэди Мокбетъ составляетъ предметъ еще болѣе горячихъ споровъ, чѣмъ характеръ ея мужа. Въ настоящее время существуютъ въ шекспировской критикѣ двѣ враждебныя партіи, изъ которыхъ одна стоитъ за Макбета, а другая отстаиваетъ честь его дражайшей половины. Критики, считающіе Макбета возвышенною, благородною, но отравленною честолюбіемъ, натурой, все валятъ на лэди Макбетъ и утверждаютъ, что она была не только пособницей и подстрекательницей, но и интеллектуальной виновницей преступленія и, наоборотъ, критики, считающіе Макбета человѣкомъ безъ всякихъ принциповъ, эгоистомъ, какъ бы заранѣе предназначеннымъ къ преступленію, всячески умаляютъ виновность лэди Макбетъ и взваливаютъ всю отвѣтственность на одного его. Словомъ, чѣмъ болѣе у кого-нибудь изъ критиковъ проигрываетъ Макбетъ, тѣмъ болѣе выигрываетъ его супруга — и наоборотъ. Главный пунктъ раздора между критиками — это вопросъ о характерѣ честолюбія лэди Макбетъ. И та, и другая сторона согласны, что лэди Макбетъ очень честолюбива, но одни утверждаютъ, что она честолюбива для себя, что ей самой больше хочется короны, чѣмъ мужу; другіе же, наоборотъ, сильно настаиваютъ на женственномъ характерѣ честолюбія лэди Макбетъ и утверждаютъ, что лэди Макбетъ, какъ и всякая любящая женщина, страстно желала, чтобъ любимый ею человѣкъ достигъ высшаго на землѣ почета. Хотя вопросъ этотъ не важенъ, ибо интересы супруговъ въ данномъ случаѣ совершенно солидарны, но въ виду подобнаго разногласія мнѣній приходится прибѣгнуть къ общему критеріуму — тексту Шекспира. Если не ошибаемся, въ трехъ мѣстахъ своей трагедіи Шекспиръ даетъ намъ довольно ясныя указанія, какъ нужно смотрѣть на этотъ вопросъ. Вспомнимъ прежде всего письмо Макбета къ женѣ съ поля битвы (Актъ I, Сцена 5-я), Разсказавъ о встрѣчѣ съ вѣдьмами и о томъ, что два изъ ихъ предсказаній уже исполнились, Макбетъ пишетъ: «Я почелъ долгомъ увѣдомить объ этомъ тебя, дражайшая участница моей славы, чтобъ невѣдѣніе обѣщаннаго намъ величія не лишило тебя слѣдующей тебѣ доли радости». Въ знаменитой сценѣ искушенія (Актъ I, Сцена 7-я) лэди Макбетъ, съ цѣлью подвигнуть своего мужа на убійство короля, припоминаетъ, что задолго до встрѣчи съ вѣдьмами Макбетъ открылъ ей свое намѣреніе убить Дункана и клялся ей страшными клятвами привести его въ исполненіе. Въ той же сценѣ лэди Макбетъ, въ отвѣтъ на слова мужа, что дѣло это нужно бросить, упрекаетъ его въ недостаткѣ любви къ ней. «Теперь я буду знать, какова твоя любовь», говоритъ она, считая такимъ образомъ согласіе на преступленіе доказательствомъ любви. Если мы сопоставимъ со всѣмъ этимъ слова Голиншеда, что лэди Макбетъ сгорала ненасытнымъ желаніемъ быть королевой, то придемъ къ весьма вѣроятному заключенію, что лэди Макбетъ была не мѣнѣе честолюбива, чѣмъ ея мужъ. Въ противномъ случаѣ непонятно, къ чему ей упрекать несоглашающагося на преступленіе мужа въ недостаткѣ любви къ ней, къ чему ей недовольствоваться простымъ обѣщаніемъ, а требовать клятвъ совершить задуманное, если это задуманное было отвергаемо ея совѣстью? Чтобы доказать, что лэди Макбетъ, съ такою энергіей подвигавшая мужа на убійство, желала короны не для себя, а для него, нужно доказать, что она настолько любила мужа, что была готова не только принести ему въ жертву свои интересы, но и погубить ради него свою душу. Но ничего подобнаго нѣтъ въ пьесѣ. Мы не знаемъ ни одной шекспировской женщины, которая была бы настолько скупа на ласки и такъ сдержана въ выраженіи любви своей къ мужу, какъ лэди Макбетъ. Она привѣтствуетъ возвратившагося съ кровавой битвы мужа не какъ любимаго человѣка, за жизнь котораго дрожала, а какъ сообщника по давно задуманному дѣлу. «Великій Гламисъ! Доблестный Кавдоръ! Еще большій, чѣмъ оба, — въ грядущемъ!» Сердце ей не подсказываетъ ни одного нѣжнаго слова, ни одного вопроса о томъ, какъ онъ себя чувствуетъ, не раненъ ли онъ? Въ сценѣ искушенія рѣчи ея полны ядовитыхъ сарказмовъ; она упрекаетъ его въ хвастовствѣ, трусости, отсутствіи любви; послѣ убійства она обращается съ нимъ какъ съ больнымъ ребенкомъ, котораго можно убѣдить въ чемъ угодно: «Немного воды, и мы чисты и тогда намъ будетъ легко». Только одинъ разъ во 2-й сценѣ III-го акта, видя мужа совершенно подавленнаго мрачными мыслями, она обращается къ нему съ словами нѣжнаго участія: «Ну, что, мой милый лордъ, (my gentle lord) зачѣмъ ты все одинъ, все въ мрачной думѣ, все съ мыслію, которая должна бы умереть вмѣстѣ съ предметомъ ея? О томъ, чего не воротишь, нечего хлопотать; что сдѣлано, то сдѣлано». Можно, пожалуй, прибавить, что, уводя душевно-истерзаннаго мужа спать (послѣ явленія тѣни Банко), она говоритъ ему съ участіемъ: «Тебѣ не достаетъ отрады всего живущаго — сна!» Если бы Шекспиръ сдѣлалъ, какъ утверждаютъ нѣкоторые критики, любовь лэди Макбетъ къ мужу главнымъ мотивомъ ея честолюбія, то онъ вѣроятно далъ бы больше доказательствъ этой любви, чѣмъ мы ихъ находимъ въ пьесѣ. Не отрицая, впрочемъ, что честолюбіе лэди Макбетъ имѣетъ женственный характеръ, мы позволяемъ себѣ видѣть эту женственность не въ томъ, въ чемъ ее видятъ рыцари лэди Макбетъ. Каковъ бы ни былъ источникъ честолюбія лэди Макбетъ, онъ проявляется въ ней съ свойственными женщинамъ страстностью и односторонностью. Въ то время, какъ менѣе страстный и болѣе способный обсудить дѣло съ разныхъ сторонъ Макбетъ колеблется въ рѣшительную минуту, лэди Макбетъ не знаетъ никакихъ колебаній. Она предается своей честолюбивой мечтѣ съ такимъ же беззавѣтнымъ увлеченіемъ, съ какимъ бы она отдалась любимому человѣку. Охваченная одною мыслью, однимъ желаніемъ, она не видитъ ничего, кромѣ своей цѣли, и для достиженія этой цѣли она готова подавить въ себѣ всѣ чувства, попрать божескіе и человѣческіе законы.

Руководимый сценическими соображеніями, Шекспиръ создалъ характеръ Макбета по другому плану, чѣмъ характеръ его жены. Въ первомъ случаѣ онъ далъ намъ исторію потрясеннаго страстью духа, предоставилъ намъ возможность прослѣдить всѣ тѣ фазисы, черезъ которые проходитъ характеръ Макбета подъ вліяніемъ охватившей его страсти, внѣшнихъ обстоятельствъ и логическихъ послѣдствій преступленія: во второмъ — мы имѣемъ передъ собой въ самомъ началѣ пьесы характеръ совсѣмъ готовый, которому предстоитъ только достигнуть высшей степени напряженія своихъ силъ, чтобъ потомъ сломиться разомъ подъ гнетомъ непосильнаго нравственнаго бремени. Уже изъ первой сцены, гдѣ появляется лэди Макбетъ, мы видимъ, что главная роль въ предстоящемъ убійствѣ будетъ принадлежать ей. При чтеніи письма Макбета глаза ея загораются адскимъ огнемъ; она нетерпѣливо ждетъ мужа, чтобъ вдохнуть въ него свой смѣлый духъ и уничтожить всѣ его колебанія. Вѣсть о скоромъ прибытіи въ ея замокъ короля и о предстоящей возможности покончить съ нимъ въ эту же ночь повергаетъ ее въ состояніе, близкое къ экстазу:

О, духи, вы владыки душъ злодѣйскихъ,
Сюда! Убейте женственность мою,
Жестокостью лютѣйшею меня
Наполните отъ темени до пятъ!
Сгустите кровь мою, заприте дверь
И совѣсти моей, чтобы не грызла,
Чтобъ голосъ человѣческой природы,
Карающій мученьями укора,
Не колебалъ рѣшимости моей
Свирѣпой, чтобъ въ дѣлѣ не было-бъ уступокъ!
. . . . . . . Ночь черная,
Заволокись густѣйшимъ дымомъ ада,
Чтобы не видѣлъ острый ножъ тѣхъ ранъ,
Что будетъ наносить, чтобъ неба взоръ
Насквозь завѣсы мрака не проникъ
И чтобъ оно не закричало: «стой!»

      (Переводъ Юрьева).

Это не языкъ обыкновенной злодѣйки; это рѣчь жрицы преступленія, у которой страсть охватила все существо и которая, силясь подавить въ себѣ остатокъ человѣческихъ чувствъ, раздражаетъ свою фантазію страшными образами. Изъ нѣкоторыхъ выраженій, попадающихся въ этомъ монологѣ и въ слѣдующей за нимъ сценѣ съ мужемъ, можно вывести заключеніе, что первоначально лэди Макбетъ сама хотѣла убить Дункана; она употребляетъ выраженіе мой острый ножъ (my keen knife); она просить мужа предоставить ей одной великое дѣло ночи (into my dispatch). По всей вѣроятности, опасаясь, чтобы женская природа не измѣнила ей въ рѣшительную минуту, она подкрѣпляетъ себя стаканомъ вина, но это оказалось ненужнымъ, ибо вдохновенный ею мужъ и безъ ея помощи совершаетъ убійство. Въ сценѣ, непосредственно слѣдующей за совершеніемъ убійства, она обнаруживаетъ необыкновенную энергію и самообладаніе. Она стыдитъ растерявшагося мужа, упрекаетъ его въ трусости и малодушіи, относитъ принесенные Макбетомъ кинжалы въ комнату короля и, чтобъ свалить вину убійства на подпоенныхъ ею служителей, сама вымазываетъ кровью Дункана ихъ лица. Когда убійство открылось, она превосходно разыгрываетъ роль изумленной и глубоко-огорченной хозяйки: «О, Боже! какъ? въ нашемъ замкѣ?» восклицаетъ она голосомъ, въ которомъ слышится неподдѣльное отчаяніе, но эта же сцена показываетъ, что она слишкомъ понадѣялась на себя. При неожиданномъ для нея извѣстіи, что Макбетъ убилъ служителей короля, она не можетъ совладать съ собой и падаетъ въ обморокъ. Впрочемъ въ третьемъ актѣ, въ сценѣ пира, она собираетъ въ послѣдній разъ всю свою нравственную энергію. Видя, что творится съ мужемъ, она старается быть любезной и веселой съ гостями, употребляетъ всѣ усилія, чтобъ отвлечь вниманіе ихъ отъ Макбета, проситъ ихъ не придавать значенія его безумнымъ рѣчамъ, а въ промежуткахъ подходитъ къ мужу, стыдитъ его, убѣждаетъ притти въ себя и стать мужчиной. Послѣ этой сцены она не принимаетъ болѣе участія въ дѣйствіи пьесы и появляется въ пятомъ актѣ всего одинъ разъ, чтобы показать, какъ дорого она поплатилась за попраніе въ себѣ всякихъ человѣческихъ чувствъ. Въ то время, какъ Макбетъ закаляется въ преступленіяхъ, смѣло вызываетъ на бой судьбу и силится утопить свои опасенія и муки въ потокахъ крови, женскій организмъ лэди Макбетъ, достигнувъ высшей степени своего напряженія, не выдерживаетъ выпавшихъ на ея долю адскихъ мукъ и ломается сразу. Въ сценѣ лунатизма лэди Макбетъ является блѣдная съ осунувшимся лицомъ, со слѣдами душевной пытки на челѣ и раскрываетъ передъ зрителемъ весь адъ, наполняющій ея душу. Воспоминанія ужасной ночи убійства смѣшиваются въ ея вооображеніи съ муками ада, съ фактомъ истребленія семейства Макдуффа и съ желаніемъ скрыть слѣды преступленія. «У тана файфскаго была жена: гдѣ же она теперь? Какъ, неужели эти руки никогда не будутъ чисты? Полно, полно, другъ мой; этими испугами ты все испортишь». Мужъ видитъ ея страданія и хорошо понимаетъ ихъ причину. «Неужели ты не можешь, — спрашиваетъ онъ доктора, имѣя въ виду не только жену, но и себя, — уврачевать больную душу, вырвать изъ ея памяти глубоко засѣвшую скорбь, уничтожить начертанное въ мозгу безпокойство и посредствомъ какого-нибудь отшибающаго память лѣкарства освободить грудь отъ бремени, которое давитъ сердце?» Въ отвѣтъ на замѣчаніе доктора, что медицина въ этихъ случаяхъ безсильна, Макбетъ говоритъ ему съ досадой: «такъ брось же свои лѣкарства собакамъ, мнѣ ихъ не нужно!»

Нѣкоторые критики упрекали характеръ лэди Макбетъ въ отсутствіи психологической цѣльности. Рюмелинъ, напримѣръ, отказывается понять, какимъ образомъ женщина, проявившая такое полное отсутствіе совѣсти, такое дьявольское хладнокровіе и самообладаніе во время совершенія преступленія и послѣ него, могла въ пятомъ актѣ сломиться подъ бременемъ угрызенія совѣсти, дойдти до лунатизма, помѣшательства и самоубійства. Чтобы это понять, нужно, по его мнѣнію, предположить, что у ней и прежде была чуткая совѣсть, чего мы однако жъ не видимъ. Эта рѣзкая перемѣна въ характерѣ лэди Макбетъ казалась странной еще въ XVII в., и Давенантъ въ своей обработкѣ Макбета, поставленной на Лондонской сценѣ въ 1674 г., счелъ нужнымъ вставить въ четвертомъ актѣ цѣлую сцену, въ которой лэди Макбетъ, терзаемая угрызеніями совѣсти, убѣждаетъ мужа не увеличивать количества невинныхъ жертвъ и отказаться отъ престола. Конечно, можно пожалѣть, что Шекспиръ вслѣдствіе своихъ художественныхъ соображеній не далъ намъ процесса развитія характера лэди Макбетъ, но мнѣ кажется, что въ первыхъ актахъ пьесы есть мѣста, до нѣкоторой степени подготовляющія насъ къ предстоящему перевороту и оставленныя безъ вниманія Рюмелиномъ. Задумавъ достигнуть короны посредствомъ убійства короля, лэди Макбетъ такъ страстно отдалась этой мысли, что изгнала изъ своей головы всякую другую мысль, а изъ своего сердца всякое человѣческое чувство. Это сосредоточеніе всѣхъ своихъ мыслей и чувствъ на одной цѣли и сообщило ей ту необходимую энергію и самообладаніе, которыхъ недоставало у ея мужа. Когда Макбетъ, разсказавъ ей подробности убійства, спрашиваетъ ее, почему на слова соннаго служителя: «Господи, помилуй насъ!» онъ не могъ сказать: «Аминь!» лэди Макбетъ прерываетъ его съ нѣкоторымъ испугомъ: «Такъ не представляютъ себѣ подобныхъ дѣлъ; въ противномъ случаѣ они могутъ довести до сумасшествія!» Слова эти (которыя исполнительница роли лэди Макбетъ должна произвести съ особенной энергіей) поразительны! Они даютъ понять, что станется съ лэди Макбетъ, когда охватившій ее аффектъ уступитъ мѣсто размышленію, когда она, отрезвившись, начнетъ горько задумываться надъ содѣяннымъ ею.

Такая минута наступила для лэди Макбетъ въ третьемъ актѣ, когда она, достигнувъ престола, съ ужасомъ увидала, что онъ не далъ ни ей, ни мужу желаннаго спокойствія и удовлетворенія. Разочарованіемъ и грустью дышатъ ея слова во 2-й сценѣ III акта. «Ничего не пріобрѣтено, все потеряно, если достиженіе, желаемаго не дало довольства! Лучше быть тѣмъ, что мы уничтожаемъ, нежели съ сомнительной радостью пользоваться плодами уничтоженнаго!» Грустное настроеніе жены не ускользаетъ отъ глазъ мужа, который съ этихъ поръ, щадя ее, не посвящаетъ ея больше въ тайны своихъ «чудныхъ помысловъ», которые на самомъ дѣлѣ оказываются планами новыхъ убійствъ. Даже объ истребленіи семьи Макдуфа она узнаетъ случайно, и весьма вѣроятно, что это злодѣйство нанесло ей послѣдній ударъ. Это устраненіе лэди Макбетъ отъ дѣлъ и исчезновеніе ея со сцены даютъ внимательному зрителю полное право предполагать, что съ ней творится нѣчто неладное, и потому переломъ въ ея характерѣ навѣрное не покажется ему такимъ неожиданнымъ и рѣзкимъ, какимъ онъ кажется Рюмелину.

Лэди Макбетъ кончила свою карьеру, какъ кончаютъ ее много страстныхъ, богато-одаренныхъ и энергическихъ женщинъ — помѣшательствомъ и самоубійствомъ. Не воплотилъ ли Шекспиръ въ ея грандіозной личности, одинаково великой какъ въ преступленіи, такъ и въ раскаяніи, одну изъ основныхъ чертъ женскаго организма — способность доходить подъ вліяніемъ аффекта до необыкновеннаго подъема душевныхъ силъ для того, чтобъ съ паденіемъ его сломиться подъ бременемъ раскаянія, вспыхнуть яркимъ пламенемъ и потухнуть разомъ?

Примечания

1. Всѣ прозаическія цитаты изъ Макбета мы приводимъ по переводу Кетчера, позволяя себѣ исправлять его въ тѣхъ немногихъ случаяхъ, когда онъ, по нашему мнѣнію, не вполнѣ точно передаетъ мысль подлинника.