Добро есть зло, зло есть добро

Добро есть зло, зло есть добро», говорят хором шекспировские ведьмы. («Fair is foul, and foul is fair...» «Macbeth», act 1, sc. 1, ll. 11) В «Макбете» эта ставшая крылатой фраза — главный смысловой посыл, проходящий сквозь всю пьесу. Л. Найтс пишет: «Первая сцена, каждое слово которой будет подвергнуто самому строгому анализу, ударяет одну доминантную струну»¹. А всех слов, включая незнаменательные, шестьдесят одно.

Замечу, сестры ведуньи были, надо полагать, андрогинны, по виду вроде бы женщины, но с бородами; а андрогинны — существа запредельные, им ведомы тайны мироздания, что нам, смертным, существам раздельнополым, недоступно после грехопадения Адама и Евы. Природа шекспировских ведьм исследована, существуют разные точки зрения: дьявольское отродье, пособницы дьявола, парки. Это интересно, но для нашего повествования все равно, об их андрогинности можно судить по одной старинной картинке.

Елизаветинцы, думающие о судьбе, роке, предопределении, серьезно размышляли об отношении добра и зла. Томас Нэш в «Ужасах ночи» (1594) пишет: «Всякую вещь можно вывернуть наизнанку. Как говорят ведьмы в своей "Отче наш" — у добра характер зла, а у зла — добра»².

И Нэш и Шекспир вкладывают этот парадокс в уста ведьм, сеющих в души людей семена зла. Но пьеса Шекспира утверждает, что он — действующий принцип в человеческой истории. Предание гласит: не будь кровавых злодеяний в далеком прошлом, король Иаков не был бы королем, не взошел на английский престол, и не образовалось бы в его правление «Великой Британии». Пьеса Шекспира напоминала королю Иакову печальную историю его предка, как будто говоря: через многие поколения сбылось-таки предсказание ведьм, прямой потомок Банко стал королем. Эти слова вещих сестер понимались как пророчество будущих отдаленных последствий, вытекающих из давнего факта зла.

Лента Мёбиуса применительно к истории для меня очевидна, но к коротенькой жизни простых людей, и добродетельных и злокозненных, мне казалась неприемлема. Добро на недлинном временном отрезке всегда добро, как и зло — всегда зло. Добродетель всегда страдала и страдает от зловершителей. Правда, содеянное зло рано или поздно бумерангом возвращается к его носителю: «Не рой другому яму, сам в нее попадешь», — убеждает мудрая книга, но человеку, которому причинили зло, от этого не легче, нечасто он видит, как исполняется заповедь «мне отмщение и аз воздам», слишком короток час его пребывания на земле. Хотя не мешает помнить, самый несчастный в связке «жертва — мучитель» — тот, кто содеял зло (правда, это относится не ко всем видам зла): он не только страдает по закону бумеранга или от мук совести, но он еще в глазах окружающих — злодей, принесший страдание ближнему своему, тогда как жертва не ведает мук совести, окружена участием и еще долго пользуется сочувствием и поддержкой близких.

Размышляя, однако, о некоторых событиях в собственной жизни и в жизни родных и близких, я последнее время (срок моей жизни уже перевалил за библейские семьдесят) стала все-таки замечать универсальную справедливость этих слов шекспировских ведьм. Причиненное когда-то зло, неожиданно по прошествии времени, оборачивается добром (при всем том память о пережитом страдании не стирается, и горький осадок в душе остается до конца дней). Даже если зло постигает человека не в результате чьих-то действий, намерений, а рокового стечения обстоятельств, неуправляемых катаклизмов, не подвластных человеку естественных процессов, и оно может, спустя время, оказать благотворное влияние на судьбу и самого страдальца, и всех, так или иначе, с ним связанных. То же и с добром. Сделает человек доброе дело, но вмешался случай, и оно обернулось неоспоримым злом.

Эти размышления воскресили в памяти одну библейскую цитату — «Человек рожден на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх». Смысл слов для меня очевиден: неотвратимость страдания для всех, живущих на земле, в этой юдоли скорби. Но если вообразить себе столп летящих вверх искр, то невольно видишь — страдания уносят тебя в горние сферы. Словом, через тернии к звездам. А значит, зло есть добро? Не есть ли это странное для человека умозаключение отголоском какого-то заказанного нашему пониманию космического закона?

В 1606 году, когда создавался «Макбет», ни Ратленд, ни Бэкон еще не испили в полной мере чашу страданий. Пройдя сквозь горнило бед, Ратленд не сразу был озарен светом, коим водило перо, пишущее «Бурю», ему еще предстояло семейное горе-злосчастье. А Бэкон еще не сорвался с вершин власти, не обратил к Создателю молитвы, прося прощение за то, что поддавался мирским соблазнам, за слишком большую суетность, отвлекшую от предназначения, начертанного свыше. Упав, казалось, в черную бездну, он мгновенно, всем сердцем, понял: страдание стремит человека вверх: «зло есть добро». Именно поэтому у него нашлись силы — не просто нашлись, а заработали в полную мощь — и он, хоть и не успел воплотить в жизнь весь гигантский замысел «Великого восстановления наук», да это, наверное, и не в подъём одному человеку, создал в последние годы грандиозные творения, включая работу над «Первым Фолио» Шекспира.

Как тут не подивиться справедливости вещих слов шекспировских ведьм. И как велик был ум, страстно размышляющий о взаимозависимости добра и зла. Эти слова, к тому же — отзвук исторической концепции Френсиса Бэкона, которая была плоть от плоти ученых идей того времени. (Правда, в своем «Исповедании веры» Бэкон высказывает понятие добра и зла в соответствии с кальвинистским пониманием этих нравственных категорий.)

Вложив слова о добре и зле в уста безобразных сестер-ведуний, духов, подобных Ариелю, но во всех отношениях с отрицательным знаком, порождений не воздуха, а земли, и не подвластных людям из плоти и крови, Ратленд мало-помалу начинает ощущать справедливость этого, казалось бы, парадокса. Возможно, не только жизнь помогла ему в этом, но и работа над текстом Библии.

Подготовка и издание Библии короля Иакова — еще одно культурное достижение той эпохи. Одним из первых королевских указов Иаков распорядился подготовить к изданию новый текст Священного Писания. Главой ученой специальной коллегии был назначен архиепископ Кентерберийский Ланселот Андрюз, один из немногих близких друзей Френсиса Бэкона, читавший все его произведения, готовящиеся к печати. Библия короля Иакова отличается замечательными достоинствами. Известно, что когда работа над переводом была закончена, текст был передан на год двум редакторам. Кто они, мне установить не удалось — их имен нет ни в одном из справочников, имеющихся в Фолджеровской библиотеке. (Лучшая в мире научная шекспировская библиотека.) Поэтический лоск библейскому тексту мог придать только Шекспир — так он прекрасен. Не Бэкон, разумеется, лишенный природного поэтического дара, а Ратленд — художественная составляющая творческого Януса. Имена участников нового перевода английской Библии даны во всех справочниках, последние два редактора не называются.

Переводчики-профессионалы уверены: никто глубже добросовестного переводчика (и редактора) не вникнет в смысл оригинального текста. Какое же действие должна была оказать на Ратленда работа над Библией!

Многим приходила в голову мысль о том, что именно злодеяние Иуды Искариота, хотел он того или нет, привело (как то изложено в Библии) к созданию христианства. (Равно как и предательство Иосифа Флавия, без которого многие страницы истории того времени остались бы для потомков за семью печатями.)

И первоначально мне хотелось назвать свою книгу: «Добро есть зло, зло есть добро». Но поскольку эта универсальная формула слишком уж всеобъемлюща и для земного сознания не по-доброму многозначительна, то я отбросила эту мысль. Но она прочно засела в моем восприятии мира.

И все же, почему пришли на ум Ратленду эти крылатые слова? И он ставит их в самом начале «Макбета», где зло бьет тебя как оголенный электрический провод. Да, в ней пророчество, льстящее королю. И оно вытекает из этих слов сестер-ведуний. Но, возможно, есть и какая-то личная побудительная причина.

В старом холодном замке (может, это даже не замок, а ветшающий особняк?) дядюшки Роджера Мэннерса Ратленд, наш поэтический Шекспир (он был сослан туда по решению королевы после рокового заговора графа Эссекса, отчима его жены, в котором он принимал участие), пишет, как я полагаю, «Тимона Афинского». У него под рукой нет источников, нет и соавтора Бэкона, его гениального ума. Он самостоятельно рождает это свое дитя (в шекспировское время авторы нередко называли так свои произведения) и убеждается, что может писать сам, и не только комедии. Вот тут-то он и отлепился окончательно от своего матерь носа (слова Джона Донна, обращенные к Томасу Кориэту, еще одной маски Ратленда). Правда, композиция в «Тимоне» хромает, не все ладно с именами персонажей, негде проверить исторические факты, одним словом, по мнению крупнейшего шекспироведа-ортодокса Чемберса, это — черновик, единственный оставшийся от Шекспира.

Ратленд не помнил точно, чему равен талант (у древних греков талант была счетная и весовая единица денежного достоинства, а не вещественная, то есть не монета). Но это не так важно, вот простит его королева, вернется он в Бельвуар и все выверит. В «Тимоне», несмотря на все огрехи, уже звучит его собственный мощный стих, его собственные выстраданные мысли.

Вот, например, как Ратленд говорит устами верного слуги Тимона о его расточительности:

Когда взамен пустячного подарка
Дарили что-то вы в стократ ценнее,
Я только головой качал и плакал.
Да, я свой долг порою нарушал,
Вас, умоляя не сорить деньгами;
Сносил от вас тяжелые упреки,
Когда хотел вам описать правдиво
Отлив доходов и прилив долгов³.

О неслыханной расточительности пятого графа Ратленда пишет историк Л. Стоун в книге «Family and Fortune».

Или проклятие Тимона — «Друзьям обжорства. Бездельникам, убийцам, приживалам, баловням судьбы, обжорам, паразитам, флюгерам, вертящимся по ветру»⁴.

А первый монолог из четвертого акта, где Шекспир бичует язвы времени, прорицает бедствия и проклинает свой город и его обитателей! Но самое мощное проклятие и поношение — златому тельцу:

Тут золота достаточно вполне,
Чтоб черное успешно сделать белым,
Уродство — красотою, зло — добром,
Трусливого — отважным.
Старца — юным,
И низость — благородством.
Так зачем
Вы дали мне его?
Зачем, о боги?
От вас самих оно жрецов отторгнет,
Подушку вытащит из-под голов
У тех, кто умирает.
О, я знаю,
Что этот желтый раб начнет немедля
И связывать и расторгать обеты;
Благословлять, что проклято; проказу
Заставит обожать, возвысит вора,
Ему даст титул и почет всеобщий
И на скамью сенаторов посадит.
Увядшим вдовам женихов отыщет!
Разъеденная язвами блудница,
Та, от которой даже сами стены
Больничные бы отшатнулись, — станет
Цветущей, свежей и благоуханной,
Как майский день.
Металл проклятый, прочь!
Ты, шлюха человечества, причина
Вражды людской и войн кровопролитных,
Лежи в земле, в своем законном месте!
Я вновь тебя зарою глубоко⁵.

Такое проклятье деньгам можно было написать только под действием каких-то исключительных фактов и размышлений о них. А если их проклинает ростовщик, так только под действием «чуда гениальности».

Ратленд, однако, больше к «Тимону» не вернулся, пьеса осталась черновиком. В Бельвуаре, куда королева изволила его сослать после сидения в доме дядюшки, его занимают другие сюжеты, среди них осмысление собственной судьбы («Гамлет»), судьба графа Эссекса: в голове уже шевелится «Кориолан». И еще он места себе не находит — жаждет вернуться в Лондон, получить прощение королевы. Но королева умерла, на престоле Иаков. Ратленда в Лондон возвращает новый король. И тут вскоре выходит первое кварто «Гамлета». Летом Ратленд едет в Данию, в королевский замок Эльсинор, с поручением Иакова. Вернувшись, переписывает «Гамлета» и удлиняет его чуть не в два раза. В 1604 году выходит второе кварто. Он ощущает, как окрепло его мастерство, как мощен и красив стих, приобретший чисто шекспировское поэтическое звучание.

И он совсем освобождается от влияния Учителя, от зависимости от него. Хотя строй бэконовской мысли, самые мысли, отдельные речения будут всегда слышны и в более поздних драмах, которые сам Ратленд никогда не публиковал и потому до 1623 года (кроме «Отелло», 1622 год), они не подписывались общим псевдонимом «Уильям Шекспир». С этого времени (после 1604 года) поэт и драматург Ратленд творит в свободном полете. И он вдруг сознает: не было бы заговора, имевшего кровавый исход, не участвуй он в нем, он, наверное, так никогда и не оторвался бы от учительских помочей, писал бы комедии, то более веселые, то менее, но поэтически, конечно, всегда прелестные. И вот тогда-то он и уразумел, наверное, справедливость жестокой правды: «добро есть зло, зло есть добро». Или сказать по-другому: всяко худо к лучшему, как говаривала моя мудрая бабушка.

До конца дней Ратленд, поэт милостью Божией, сознавал, чем обязан Учителю, разбудившему его мысль, насытившему знаниями. И, несомненно, был ему благодарен. Во всяком случае, имеются следы их дружелюбного общения и в первом десятилетии XVII века. Да и общие друзья, как мы увидим, изредка напоминали ему об этом. Но это содружество оставило еще один след: у Шекспира нет-нет и прозвучит нотка уничиженности.

Примечания

1. Knights L.Ch. Explorations // Macbeth. (A.Sh.) L., 1946. P. 18.

2. Nashe Th. Terrors of the Night / Ed. by R.B. McKerrow. Р. 361.

3. Шекспир У. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 447. Перевод П. Мелковой.

4. Там же. С. 474.

5. Там же. С. 480—481.