Штрихи к портрету ратленда добавляют и другие панегирики

Бэкон

Подозреваю, что к «Кориэтовым нелепостям» приложил руку и Бэкон: похоже, что первый панегирик, названный по древнегречески «Друг путешествующих за границей», написан именно им. Известно длинное письмо Бэкона пятому графу Ратленду, которое может быть названо точно так же. Оно было впоследствии опубликовано как назидание путешествующим за границей. Полагаю, что Бэкон, как главное действующее лицо в творческом водительстве Ратленда, был просто обязан появиться в панегириках. Стихотворение доброжелательное, в шутливом тоне описывает необычайные достоинства Кориэта начиная с младенчества. Необходимо точно перевести и издать все панегирики, равно как и географическую часть — путевые заметки, тогда читателю не с чужих слов, а собственным видением откроется поистине грандиозная фигура Кориэта.

Корбет

Пример дружелюбия и послание Ричарда Корбета (1582—1635). Корбет называет голову Кориэта «огромной и многознающей», набита она горами, аббатствами, храмами, синагогами и т. д. Не исключено, что «massive» — аллюзия на размеры головы Кориэта-Ратленда. Эта его особенность видна на миниатюре И. Оливера, где граф сидит под деревом с большим мечом в руке. Сравните эту строку со стихотворением Джона Донна «Канонизация». Нет ни одного точного перевода этого знаменитого стихотворения, в один даже вкралась досадная ошибка. Поэтому привожу подстрочник:

И к нам взывайте: вы, чья светлая любовь
Вас сделала приютом друг для друга;
Чья тишью славилась любовь, а наша — гневом;
Кто душу мира в каплю сжал и, в линзу глаз
Вогнав, оборотил глаза в зеркала;
И вот теперь они, уменьшив, отражают
Дворы, столицы, страны. Так молите Небо
Нас осенить такой любовью.

Заканчивает Корбет стихи истинно похвальным словом:

Англия, гордись,
Прими сей груз (сей том), что бесподобный Человек
Здесь приземлил...
Пусть прочитают и поймут его,
В нем все великолепно, как сам автор.

Конечно, написано это с юмором, но в словах нет, ни грана насмешки. Епископ Кор-бет был человек замечательный, весельчак и острослов, любитель отмочить шутку, которая, пожалуй, и не очень-то приличествовала его сану. Вместе с тем его отличали самые превосходные качества, терпимость, здравый смысл, литературный и другие таланты. Так что его похвала стоит особенно дорого. Уж если он говорит «The Man of Men», то говорит всерьез, иначе это оскорбление, а он был не из тех, кто ради красного словца готов оскорбить. Корбет, как многие люди того времени, заслуживает жизнеописания — может, у нынешних прагматических поколений что-то зашевелится в сердце. Стихотворение Корбета свидетельствует, что Ратленд был действительно «Звездой поэтов».

У историков литературы, неортодоксальных, сомнение вызывает еще одно великое произведение, относящееся к тому времени. Это — «Дон Кихот» Сервантеса. Роман был написан, опубликован и переведен на английский язык в те годы, когда создавалось произведение Томаса Кориэта. Сомнение имеет под собой почву. И если допустить, как полагают некоторые исследователи, что «Дон Кихот» изначально написан на английском языке, а испанский вариант — перевод, то автором его мог бы быть, конечно, не Бэкон, а епископ Корбет. Бэкон, человек душевно холодный, добрым и отзывчивым был по велению ума. А Корбет отличался добросердечием и душевной чистотой. И не исключено, что его творческому воображению Дон Кихота навеял граф Ратленд. От того времени осталось три книги о странствующих «рыцарях»:

«Дон Кихот», «Аргенис», «Кориэтовы нелепости». И за всеми ними стоит герой-идеалист, совершающий поступки, которые могли бы быть смешными, если бы не были гротеском, за которым скрыто благороднейшее существо. Именно таким в жизни был граф Ратленд.

Вот еще примеры из панегириков, подтверждающие, что путешественник Кориэт был и поэтом.

How shall my pen describe thy praise,
Thou only wonder of our daies?
Since tis a task that's best befits
Our Poets chiefe, I mean the wits.
Guillemus Austin (William Austin)

Подстрочник:

Как описать пером хвалу
Тебе, о чудо наших дней?
Ведь это только по плечу
Поэтов-умников главе.

Нетрудно догадаться, кто в начале века был признанным главой поэтической братии — «поэтов, то бишь "wits"». В нескольких панегириках Томас Кориэт прямо и без насмешки назван первым среди поэтов. Как не вспомнить и «Оп Poet-Ape» Джонсона, где он в первой строке называет поэта-обезьяну «главой поэтов». В четверостишии из «Кориэта» — шутка: описать это чудо из чудес лучше бы самому этому чуду.

Учитывая многозначность слова «wit», панегирики, где употребляется это слово, прочитываются по-разному. Показательно в этом смысле и четверостишие Джона Оуэна «То the Reader, in Praise of this worthy Worke, and the Author thereof»¹:

The Fox is not so full of wiles
As this booke full of learned smiles
Come seeke, and thou shall find in it
Th'Abridgment of great Britains wit.

Лис полон яда. Кориэт —
Учен и весел. Яда нет:
Английских шуток образец,
Поэтомудрия венец.

Конечно, возможен и другой перевод последнего слова «wit». Значит оно «поэтический ум». Я пока не нашла ему эквивалента, тем более столь короткого. В английском языке множество слов с очень высокой степенью обобщения, конкретное их значение реализуется в контексте. Отсюда такая путаница с переводом слова «wit».

Вышеприведенную эпиграмму Джона Оуэна можно расценить как ответ Бену. Первое слово «The Fox», конечно же, напомнило тогдашнему читателю комедию Бена Джонсона «Лис, или Вольпоне» (Volpone, or The Fox), которая была поставлена в «Глобусе» в 1605, опубликована ин-кварто в 1607. Пьеса полна язвительных насмешек. Особенному осмеянию, не столько язвительному, сколько очень уж гротескному, подвергся сэр Политик-ли, рыцарь (Sir Politick Would-be, a Knight). За ним отчетливо маячит невероятный выдумщик Кориэт-Ратленд.

Пьесе предпослано длинное посвящение «двум знаменитым университетам», в котором Бен горячо доказывает, что он нигде в пьесе не переходит на личности:

«Мои сочинения разрешены, они читаются, их обсуждают. К каким я прибегал порицаниям? Кого в особенности критиковал? Где переходил на личности? Порицал только кривляк («mimics»), обманщиков, дураков, охальников, приживал за их предосудительное поведение, требующее нагоняя». Бену Джонсону часто приходилось так оправдываться.

Нам еще предстоит этим заниматься и заново прочитать Эдмонда Мэлона, видевшего чуть ли не в каждой пьесе Бена нападки на Шекспира. Действительно, в комедиях Бена мы почти в каждой находим Ратленда. «Лис, или Вольпоне» действительно аристофановская комедия. Вольпоне осмеян злобно. И сэр Политик осмеян, но если Вольпоне вызывает ужас, то рыцарь Политик-ли просто очень, очень смешон. Ратленд, судя по всему, не обиделся. Он любил хорошую шутку, умел оценить ее, он был склонен к розыгрышам, сам на себя возводил веселые напраслины, чему свидетельство его книга «Кориэтовы нелепости».

Еще раз подчеркиваю, панегирики исключительно важны для понимания личности Ратленда-Шекспира, его места в культурной элите того времени, его отношений со всеми, кто внес лепту в поэтическое многоголосье той эпохи. Чтобы точно передать это четверостишие, надо единственно руководствоваться содержанием и интонациями «Кориэта».

Томас Фарнаби в бесспорно хвалебном панегирике пишет:

Lycurgus, Solon, and Pythagoras
Have by their travails taught learned
Thomas, That an Ulysses is not borne at home,
But made abroad.

Ликург, Солон и Пифагор —
Скитанья их пример для Тома:
В пути родится Одиссей,
В краях далеких, а не дома.

Вот и обозначился круг чтения Кориэта — Ликург, Солон, Пифагор. Ратленд был ведь еще ученый юрист, по возвращении из Европы он учился в Грейз-инн, одной из четырех юридических академий. Упоминание Пифагора существенно расширяет наше представление о Ратленде. Наизнаменитейший в истории европейской мысли античный философ превосходно знал восточные эзотерические школы. Согласно его учению, самое главное для понимания Бога, Природы и Человека — изучение геометрии, музыки и астрономии. Судя по бельвуарским бухгалтерским книгам, именно эти книги читал граф Ратленд у себя в замке, именно этим занимался: покупал музыкальные инструменты, телескоп, предметы, необходимые для черчения. В сонете 14 (строки 1, 2) Шекспир говорит:

Not from the stars do I my judgement pluck;
And yet methinks I have astronomy...

В переводе этих строк у Маршака ошибка, у Степанова, Фрадкина, Шаракшане — неточность. Во второй строке автор доводит до нашего сведения: он, по его мнению, астрономию знает. И никакие довески вроде «имея астрономию иную», «Хоть звездочет я, звезды ни к чему» или «знакома астрономия и мне» не нужны: они или несут дополнительную мысль («и мне» — уничижение), или дают иную стилистическую окрашенность («звездочет»). Или совсем утрачен смысл прямого утверждения «знаю астрономию».

Подстрочник:

Даю совет, гадая не по звездам,
Хоть знаю астрономию, поверь.

Миллион раз повторяю, переводя такую личную поэзию, нельзя менять ни единого оттенка мысли, а тем более искажать значение. Как у Маршака: «И астрономия не скажет мне». Ведь мы на русском языке воссоздаем автора, представляя читателю его неповторимую сущность. А все это происходит из-за стремления переводчиков сохранить рифму. Рифма, на мой взгляд, — убийца смысла при переводе столь личных стихов.

Как известно из книги Уильяма Кэмдена «Remains», Ратленд ломал голову и над анаграммами, переставляя буквы в своем имени, а значит, был причастен к кабалистике. Словом, граф пытался постигнуть секреты процесса, посредством которого, согласно тогдашним гуманистическим взглядам, могло быть осуществлено возрождение человечества.

Из «Кориэта» узнаем и о пристрастии Ратленда-Кориэта к перемене мест и о сочинительстве трагедий. Это нам сообщают стихи Роберта Ричмонда, о котором мало что известно. Судя по содержанию девяноста восьми строк его панегирика, он был наверняка знаком с рукописью и знал о планах будущих путешествий Кориэта. Я так долго работаю над текстами того времени, связанными с Шекспиром, что у меня появилось чутье на присутствие аллегорий или аллюзий, на первый взгляд не видимых. Вот, например, такие строки:

Leave we the baggage then behinde, and to our matter turne us,
As Coryate did, who left at home his socks and his cothurnous.

Оставим же багаж и далее пойдем,
Так Кориэт поступил, забыв котурны дома.

Котурны — высокие ботики на шнурках, которые носили на сцене трагические актеры в античном театре. Но какие котурны могли быть у шута Кориэта? Добро бы стихи относились к предыдущей маске Ратленда — актеру Шаксперу, но Кориэт к театральной сцене не имел никакого отношения. А вот Ратленд-Шекспир к 1608 году завершил трагический период своего творческого пути, так что котурны не только вполне уместны, но и намекают читателю, что трагедий Кориэт-Шекспир больше, пожалуй, писать не будет. Интересны третья и четвертая строки:

Thy skill in Arts and Armes doe to us evenly show,
As thou are born to Mars, so to Mercurio.

Искусствами владеешь и копьем:
Под Марсом и Меркурием рожден.

Читатель, наверное, помнит отрывок из панегирика Хейвуда, сочиненного для книги «Британская Минерва» (1612) Генри Пичема, тоже участника поэтической части «Кориэта». На всякий случай привожу его еще раз:

We know thou art Minerva that alike
Holds Arts and Armes, can speake as well as strike.

Минерва в облачении своем
Искусна в слове и разит копьем.

Здесь, как и в «Кориэте», имеется анаграмма «Arts and Armes», которой Хейвуд описывает «богиню искусств и войны». Ричмонд то же самое говорит о Кориэте, он, как и Афина Паллада, равно велик в «Arts and Arms». Но Кориэт, великий охотник до странствий, имеет еще и крылышки на ногах, как и положено тем, кто рожден под знаком Меркурия.

Псевдоним «Shake-speare» восходит, как известно, к Афине Палладе, Потрясающей копьем. Здесь же воинственность Кориэта объясняется еще влиянием Марса. Первым, как сказано в Илиаде, потрясал копьем ужасный бог Арес (или, по другому написанию, — Арей), то есть Марс. Автор панегирика — человек в высшей степени образованный, хорошо знает европейские и английские исторические реалии. И, конечно, весь его круг превосходно знаком с Илиадой, если не с древнегреческим текстом, то с недавно появившимся тогда переводом Чапмена, который участвовал и в поэтическом разделе «Кориэта», и в реквиеме «Жертва любви» Роберта Честера (1612), оплакивающем платоническую чету Ратлендов. Культурная ойкумена нуждалась в переводе «Илиады», но Чапмен не только обогатил культурные английские закрома, но и создал превосходное произведение. У Китса есть замечательный сонет именно об этом переводе, который потряс его. Думаю, что современники Чапмена так же его восприняли. На этот сонет Китса обратила мое внимание аспирантка МГЛУ Татьяна Шабаева.

В 1611 году «Хор поэтов» («Vatum Chorus») безудержно веселится вместе с Кориэтом. Один из авторов даже пеняет Кориэту, что тот, вторя фальшивым друзьям, сам слишком усердствует, сгущает игру, позволяя смеяться над собой до язвительности.

А всего год спустя тот же Хор поэтов горько оплакивал смерть друга, умоляя Аполлона хоть на этот раз одарить их вдохновением. Они хотят воспеть в прекрасных стихах рано ушедшего друга, пустив по кругу «Кастальскую чашу, полную до краев» — цитата Овидия, помещенная Шекспиром на верху титула своего первого опубликованного поэтического произведения «Венера и Адонис». Таким образом, это двустишие Овидия окольцовывает всю творческую жизнь Шекспира.

Поэта Хьюго Холланда Аполлон одарил: его стихотворение, фактически прощальная элегия, приложено к Первому Фолио Шекспира, равно как и Чапмена, который оплакал смерть платонической пары Ратлендов в вышеупомянутом сборнике Честера. Одарил не только их двоих. Мне удалось найти еще несколько траурных элегий, не имеющих адресата, авторы которых принадлежат окружению Шекспира, по силе чувств эти элегии сравнимы с реквиемом «Жертва любви, или Жалобы Розалины». Хочу еще раз подчеркнуть, что Хор поэтов в Честерском сборнике, в обращении к Аполлону, говорит лишь об одном человеке, их друге-поэте, смерть которого они хотят оплакать в достойных его стихах. Траурные же элегии относятся как к мужчине, так и к женщине.

Таким образом, цикл панегириков начинается посланием Бэкона к любителям путешествий, с мягким юмором восхваляющим необыкновенные дарования «Кориэта», и заканчивается почти гротескным стихотворением Санфорда, дающим исчерпывающую характеристику редчайше одаренного человека, причем автор не забывает подчеркнуть, что не будь Учителя, «сира», не было бы и этого чуда света.

К выводам Гилилова, касающимся «Кориэта», хочу еще добавить: панегирики — не просто «карнавальное празднество смеха, разыгрываемое вокруг главной шутовской фигуры — Томаса Кориэта из Одкомба»². Это — зачастую гротеск, иногда на грани абсурда, заключающий в себе важные аллюзии, которые, если их расшифровать, дают всестороннее представление о человеке, стоявшем за Томасом Кориэтом.

Примечания

1. Читателю, похвала этому достойному труду и его Автору (англ.).

2. Гилилов И.М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса. С. 332.