Шекспироведы близко подошли к разгадке

Бэкон

Пропустим три столетия. И обратимся к сочинениям о Шекспире, оставленным веком XX. При том, что Первое Фолио и стратфордский памятник для ортодоксов незыблемы, они довольно близко подошли к разгадке тайны псевдонима.

В шекспировском Лондоне при дворе никакой тайны не было, «Уильям Шекспир» было обычным псевдонимом. Нужен он был изначально для сокрытия от лорда Бэрли, опекуна Ратленда, того прискорбного факта, что юноша, которому по достижении двадцати одного года заседать в парламенте, пишет пьесы для общедоступного театра — рассадника всяческих мерзостей. И у Бэкона были свои не менее веские причины. По прошествии лет псевдоним сохранился. При жизни Ратленда он, включая инициалы, употреблялся для пьес с 1598 года по 1611, то есть всего тринадцать лет. Из них первые шесть лет псевдонимом подписывались только те пьесы, которые имели близкую по содержанию предшественницу. В первое десятилетие XVII века им пользовался для своих произведений один Бэкон, Ратленд в это время взял новое имя для прозаического сочинения — ничего подобного он ранее не писал. Свои собственные пьесы он также никогда псевдонимом «Уильям Шекспир» не подписывал: он их не издавал.

Драматургическое наследие «Шекспира» было действительно огромно, особенно если включить все произведения, носившие это имя и подписанные инициалами. Когда пришло время его издать (к десятилетию смерти Ратленда), было решено собрать под этот псевдоним все ранее публиковавшиеся произведения, которых касалась рука Ратленда¹. И присовокупить еще шестнадцать пьес, которые написаны одним Ратлендом. Сам он при жизни их не публиковал. Думаю, что это было согласовано с ним незадолго до его смерти.

Миф зародился в Стратфорде; там он окреп, рос, как снежный ком — его подпитывало тщеславие местных почтенных горожан. Затем произошла английская буржуазная революция, закрылись театры, подверглись гонению старые праздники. А после Реставрации, кто был Шекспир, помнили только поэты и ученые старшего поколения, и, конечно, узкий придворный круг, включая короля. Зритель же всей этой истории не знал, равно как и жители Стратфорда, уверенные уже два десятилетия, что великим Шекспиром был их земляк, им это было лестно, в подробности они не вдавались, а украшали и пересказывали сохранившиеся в памяти стариков истории из его жизни. В Лондоне комедии Шекспира ставились, «Лиру» сочинили хороший конец. Общедоступные театры были вновь открыты, но стали более благопристойны, актеры перестали быть париями, и на смену шекспировской пришла развлекательная драматургия. Обновилась и сама публика, оголтелое пуританство во время революционных эксцессов почти изжило себя. Англиканская церковь была значительно более терпима к увеселениям.

С воцарением капитализма, новых ценностей ростовщичество хоть и было по-прежнему малопривлекательным занятием, но и позорным делом перестало считаться. И породило новые мощные финансовые институты. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Средний класс постепенно стал ощущать потребность приобщения к вечным истинам. И присвоив себе, своему классу, великого гуманиста, новый буржуа вырос в собственных глазах — самоуважения-то ему сильно не хватало. Благодаря потребности в самоуважении ростовщик и откупщик Шакспер довольно легко укрепился в английской истории литературы как автор гуманистических и вместе аристократических сочинений, можно добавить — с феодальной подоплекой. Ярким выразителем этой концепции Шекспира был сэр Сидни Ли. Концепция курьезная с точки зрения логики, психологии и просто здравого смысла. Но что поделаешь, каких чудес не бывает, если в игру вступает волшебная сила гения.

А породнившись с Шекспиром, капитал начал все разгульнее проявлять ненасытимость. Такое же у капитала отношение и к Иисусу Христу: заповеди его капитал исповедует, а в практической деятельности следует диаметрально противоположным принципам. И вопиющее противоречие при этом не замечается уже столетия. Так что присвоение себе Шекспира состоялось не на пустом месте — был прецедент в масштабе европейской цивилизации.

Соединимость в одном лице Шекспира-автора и Шакспера-человека принимается сегодня людьми, далекими от психологии творчества и доверчиво относящимися к научно-популярной литературной критике. Несовместимость не осознается, но этим понятием дышат, как воздухом, в чем я убедилась, побеседовав в Колумбийском университете с бывшим послом в России, человеком и образованным, и литературным. Услыхав мою мысль о буржуазном видении Шакспера нынешними буржуа, он буквально задохнулся от неожиданности и негодования.

Примечания

1. О степени переработки подробно повествует немецкий историк литературы Гервинус, рассуждая об исторических хрониках. См.: Генрих VI // Шекспир Гервинуса. Перевод с нем. К. Тимофеева. СПб. 1877.